Текст книги "Антология исследований культуры. Отражения культуры"

Это, как мы знаем, полностью подтверждается общей теорией магических слов; это также согласуется с теми языковыми фактами, которые мы наблюдали. И мы увидим еще более ясно в последующих текстах и комментариях, что большинство стержневых слов тробрианской магии, ключевые слова основной части, слова, которые проходят через все заклинание, начальные слова, которые характеризуют формулу, – это слова благословения, призывы благосостояния и изобилия, заклятия злых сил и мифологические ссылки, которые указывают на силу прошлого и процветания в будущем. Слова, которые мы находим в магии, – это эквиваленты того, что в обычном языке мы бы применили для выражения надежд каждого человека, его веры в способность его мага спасти самого человека и его соплеменников от плохого сезона, его убежденности в том, что магия – это последняя опора и защита от напастей.

Когда во второй формуле маг произносит слово vatuvi, это слово, конечно, выражает общее благословение, благословение, которое, как определено его контекстом, должно быть направлено в глубину, в плоть земли, и закреплено там. Многие поколения слышали это слово в Омаракане, которое символизирует для туземцев всю значимость и ценность их земледелия вообще и особое величие их собственной огородной магии, которая, позвольте напомнить, является магией первой общины на Тробрианских островах.

Когда в другой большой формуле огородной магии (М.Ф. 10) в качестве важнейшего слова маг использует слово, выражающее идею закрепления, прочного укоренения, и повторяет это слово наряду с выражениями, которые означают основные части «магической стены», он вновь утверждает в этом речевом акте стабильность и постоянство огорода. То же справедливо и для этого заклинания, когда оно произносится с соответствующими вариациями перед амбаром (М.Ф. 29). Таким же способом целый огород закрепляется в формуле 23 названием дикой курицы, то же можно сказать о разных частях лозы, в особенности, ее корней.

Другими заклинаниями маг стремится вызвать плодородие вообще, как, например, во второй части заклинания, когда ему приходит видéние всего того, что принесет огородное брюхо; а также, когда в формуле 5 он предсказывает рост культур, или, в формуле 8, очень образно описывает, как подобно пожару, огород распространяется и в направлении деревни, и в сторону джунглей; в заклинании 9 он описывает размеры таро. Такими многообещающими предсказаниями в особенности исполнена магия роста. Каждая фаза роста и развития описывается в преувеличенной манере, с повторами «нового» и «старого», утра и вечера, севера и юга, того края или другого. В целом ряде формул находим странные преувеличения – рвота от излишка тайту, стоны под тяжестью урожая, смерть от излишества – все это должно показывать, как страстно огородники желают успеха, процветания, malia и выражать их веру в то, что с помощью слов можно добиться всего, что желаешь. Когда маг призывает своими речами, чтобы ему помогли силы природы, когда он использует так часто упоминавшиеся негативные преувеличения и говорит о множестве каноэ, переполненных тайту, мы сталкиваемся с той же производящей функцией речи. Прибегая к нашему прежнему выражению, можно сказать, креативная метафора магии доминирует во всем ритуальном языке тробрианских заклинаний.

Ясно, что слова этого типа, слова, которые, очевидно, выражают сильное желание, слова, первоначальная функция которых, с точки зрения психологии личности, состоит в пробуждении веры в то, что сбудутся надежды и предчувствия, и тем самым стимулируют усилия, настойчивость и энергию, – такие слова нельзя считать простым средством коммуникации или определениями. Мистические слова благословения, изобилия, стабильности, а также грозные императивы заклятий, следует трактовать скорее как речевые акты, которые излучают эмоциональное воздействие, воспроизводят чувство, которые влекут за собой широкую систему ассоциаций.

Кроме того, опосредствованная функция таких слов заключается в их воздействии на психологию каждого члена общины. Но это воздействие не остается совершенно индивидуальным. Это один из тех мощных компонентов, которые способствуют объединению жителей деревни в эффективную команду огородников.

Таким образом, тот факт, что община знакома с заклинаниями и знает их слова, является наиболее важным ключом при вербализации магических выражений – т. е., если мы отдаем отчет в том, что такой культурный феномен, как словесная магия, развивается медленно, что он постепенно обретает форму через посредство ментальных и социальных сил, воздействующих на нее; кроме того, что истинное raison d’être[19]19
  Понимание (фр.).


[Закрыть] ее фундаментальных особенностей должно быть связано с ее функциями. Другими словами, если, с моей точки зрения, заклинание играет важную роль, воздействуя на индивидуумов во время их работы, если оно играет эту роль благодаря перечисленным свойствам, то я убежден, что мы добрались до объяснения процесса, благодаря которому и проявляются эти свойства.

Проследим немного подробнее чисто эволюционную, или историческую, гипотезу происхождения магии. «Первобытное происхождение», о котором я говорил в предыдущем разделе, возможно, было основой обычной речи, тем, что мы там назвали простейшими креативными метафорами магии. Они выкристаллизовались в устойчивую формулу, которая произносится с характерными эмоциональными интонациями магии. А затем появляется культурный аппарат магии, обусловленный социологическими характеристиками вождя, который проводит обряд и произносит заклинания, и членами общины, которые слышат заклинания и знают, что магия исполняется от их имени. Но это не просто слушатели, которые знают мага; маг также знает своих слушателей. Он знает, что он произносит слова от имени своих товарищей по работе. Он воплощает их гордость, потому что они гордятся своей магией (da megwasi); он разделяет их веру в ее действенность, потому что ответствен за них, как вождь.

Но – и здесь проявляется исторически важный факт – психология отдельного мага вовсе не является чем-то бесполезным и ненужным, не связанным с его деятельностью мага. Важнее всего тот факт, что в каждом поколении заклинание, пояснения к нему, его мифологическая матрица и вся техника его исполнения являются собственностью официального мага. Официальный маг должен передать своему преемнику формулы наряду с магической наукой. Совершая это, он действует не просто как пассивный хранитель традиций, а как вождь общины, ее представитель, хранитель верований, надежд и стремлений. Поэтому в каждом поколении на занятие магией – а это означает не просто произнесение заклинаний, но и их объяснение и соблюдение традиций – влияет то, как община относится к заклинаниям в целом. Такое отношение есть контролирующая сила всего, что маг думает и чувствует, говорит и делает. Эта контролирующая сила оказывает влияние на весь процесс, повторяясь из поколения в поколение, а на самом деле, не раз в жизни одного поколения, и благодаря этому магия передается от старшего брата к младшему, от дяди к племяннику по материнской линии, иногда от отца к сыну.

Теперь можно перейти к загадке значения ничего не значащих слов в магии. Прежде всего, мы смогли установить, что эти слова ничего не значат, только если мы остаемся на уровне поверхностных искажений, обусловленных скорым и необычным стилем произнесения. Эти элементы фактически имеют значение в том смысле, что исполняют некоторую роль. Эта роль определяется характерным отношением к магической речи. На Тробрианских островах вера в то, что слова заклинаний относятся к особой категории, определенно связана с коэффициентом странности, который, как мы показали, является скорее кажущимся, чем реальным. Заклинания останутся бессмысленными, если мы не сможем связать их с ритуальным контекстом, мифологией и догматикой. Кроме того, нужно четко и ясно признать, что в функцию магической речи не входит передача идей или рассказ, поэтому ее анализ должен быть основан на возможно более полном понимании воздействия слов. Функция заклинаний, т. е. их значение, должна определяться прежде всего в связи с туземными верованиями. Затем нужно отметить, что туземная вера дает ту силу воздействия на вещи и существа, которую слова и выражения получают в традиционном универсуме магии. Чтобы уяснить этот аспект значения, этнограф обязан установить все мистические, мифологические и традиционные ассоциации слов.

Однако для этнографа слова магии приобретают иную значимость, даже более важную, чем их мистическое воздействие, и это воздействие, которое слова магии оказывают на людей. Здесь этнограф может и должен пойти дальше того, что ему могут рассказать туземцы. Он не только обязан привлечь все возможные ассоциации, но и подойти к одним магическим текстам, как социологическим данным, к другим, – как к способам убеждения, к третьим, – как к выражению надежды и желаний. Мы увидим, что в некоторых заклинаниях маг утверждает свое право на преемственность, в других приводит доказательства связи с духами, в третьих провозглашает свою власть над животными, плодородием, язвами, болезнями растений и дикими свиньями. Этот аспект словесной магии – существенная часть ее социологической функции.

Все это надо проиллюстрировать в комментариях к текстам, которые приводятся, в особенности, в комментариях к действительно трудным словам в формуле 2. Первое слово – это vatuvi, оно является, очевидно, одним из тех выражений, которые не относятся к какому-то определенному предмету, но магически охватывает аспект всей ситуации в целом. Vatuvi не имеет грамматической формы. Это не существительное и не глагол, хотя по своей этимологии близко к глаголу. Это инаугуративное слово, его направляют на вещества, которые нужно освятить, на травы, топоры, факелы и палки для копания. При этом отсутствует контекст прямой связи с определенным предметом или средством. Его нужно воспринимать как словесный носитель магической силы – понятие, которое находится в гармонии с повторяющимся произнесением, в то время как оно внедряется в ту или иную субстанцию. Кроме того, способ произнесения заклинания следует описать, чтобы можно было понять полное значение слова.

Поэтому слово нужно воспринимать не как точное выражение, не как императив, не как название вещи или глагольную форму, но скорее, как слово, богатое ассоциациями в разных направлениях. Как мы увидим, действительное этимологическое тождество слова связывает его с vitawo, или с префиксом vitu-, словом vituvatu, «устанавливать, направлять, показывать». Мы обсудим также его более случайные, но магически более значимые ассоциации с vatu – «коралловая галька», «коралловый риф» и с более или менее реальным словом va-tuvi – «делать припарку», «лечить».

Значение этого слова состоит: (1) в воздействии, которое оно должно производить; (2) в способе его применения, т. е. ритуального использования и общего культурного окружения; (3) в его этимологических связях, которые отражают влияние слова на дух и настроение мага, а также на каждого члена общины; (4) в возможных социологических функциях такого слова. В случае vatuvi здесь нет прямого социологического значения, которое мы находим в других словах, но косвенно, раз оно является общим благословением или декларацией силы, то влияет на положение мага и отношение к нему общины.

Теперь можно подойти к актуальной задаче перевода и комментирования заклинаний. Мы охарактеризовали те данные, которые необходимы для понимания магического текста. Во-первых, и прежде всего следует решительно признать, что лингвистический анализ недостаточен без анализа этнографического. Для каждого заклинания мы дадим сначала общий комментарий, который, используя нашу фразеологию, контекстуализует заклинание этнографически. Этот комментарий связывает заклинание с тем, что было сказано в основном этнографическом тексте. Следует также иметь в виду анализ связи между магией и экономикой, данный в Приложении I, и описания в части IV. Вторая часть комментария носит более лингвистический характер, но даже здесь мы постоянно прибегаем к этнографическим данным, которые обеспечивают установление более широких ассоциаций магического значения.

Главная инновация в комментариях, как мне представляется, заключена в детальной контекстуализации каждого заклинания. Она состоит из пяти пунктов, которые содержат социологическое, ритуальное, структурное, догматическое и фонетическое описание заклинания. Дадим краткую характеристику этих рубрик.

Основное значение каждого магического акта заключено в его социологическом контексте. Его формулировка дается в пункте А общего комментария и показывает, как глубоко проникают слова, как они воздействуют на общину и как все высказывание соотнесено с общей экономической деятельностью и обрядом, частью которого оно является. Точная формулировка ритуального контекста (пункт Б) показывает способ, с помощью которого мануальная процедура сопровождает и направляет заклинание. В качестве введения в лингвистический анализ каждого заклинания мы кратко указываем (пункт В) способ, с помощью которого оно составлено. Часто каждая его часть содержит отдельный предмет[20]20
  Анализ структуры включен в первую часть комментария, потому что я уже работал над этими строчками раньше и мне трудно что-либо изменить. Если бы я начал все снова сейчас, то поместил бы мои заметки о структуре заклинания в начале Лингвистического комментария.


[Закрыть]. Теперь предмет формулы тесно связан его «догматическим контекстом» (который дается в пункте Г), т. е. с верованиями или комплексом верований. Я укажу, как глубоко проникают слова, использованные безличным, сугубо магическим способом, в те или иные субстанции, как маг обращается к различным средствам и какую роль эти средства играют в соответствии с туземной верой и целями. Способ произнесения магических слов описан в пункте Д.

Итак, прежде всего мы начинаем с того, что можно назвать человеческим, т. е. социологическим, ритуальным и психологическим, контекстом магии, а затем переходим к его сверхъестественному и догматическому контексту; все эти аспекты будут связаны так тесно, как только возможно.

Второй раздел комментария содержит лингвистический, т. е. лексикографический и грамматический анализ формулы. Каждое слово и каждое выражение будет проанализировано по образцу, который мы продемонстрировали на примере слова vatuvi. Это значит, что вначале нужно определить характер фразы, выражения или слова, является ли оно неким безличным высказыванием или у него есть определенная грамматическая структура, а затем привести возможную этимологию и ассоциации.

Слова обычной речи будут приведены с фиксированным значением, как в текстах части V. Такие слова не нуждаются в специальных комментариях, поэтому как бы ни комментировалось слово, читатель может представить, что оно переводится по правилам обычной речи; короче говоря, это вполне понятное слово. Если же термины имеют специфически магический характер, если они представляют собой уникальные формы, обнаруженные в одной и только в одной формуле, то английское слово, используемое для буквального перевода является результатом анализа, приведенного в комментарии.

Я думаю, что большая часть из предложенного здесь открывает путь к нетрадиционному методу изучения магических формул, и я думаю, что она, по крайней мере со временем, докажет свою ценность и будет полезной для последующих собирателей и исследователей магии. Анализ структуры включен в первую часть комментария, потому что я уже работал над этими строчками раньше и мне трудно что-либо изменить. Если бы я начал все снова сейчас, то поместил бы мои заметки о структуре заклинания в начале Лингвистического комментария.

Уорф Б. Л.
Язык, мышление и действительность[21]21
  Перепечатано с разрешения Теософского общества из журнала «Theosophist» (Мадрас, Индия), январь – апрель 1942.


[Закрыть]

I

Невооруженным глазом заметно, что в наши дни наука, эта Великая Разоблачительница современной западной культуры, сама того не желая, достигла своих пределов. Теперь ей предстоит либо объявить о своей смерти, сомкнуть ряды и прямиком отправиться в область нарастающей неизвестности, наполненной вещами, вызывающими шок у доселе барахтающегося в тенетах культуры сознания, либо, в противном случае, как образно выразился Клод Хоутон, – влачить жалкое существование плагиатора собственного прошлого. Граница в принципе уже давно были распознана и ей было дано имя, которое дошло до наших дней в густом облаке мифа. Имя ему – «Вавилон». Ибо многовековые героические усилия науки оставаться в строгих рамках факта как такового в итоге привели ее в сети непредвиденных реалий лингвистического характера. Эти реалии древняя классическая наука никогда не признавала, не понимала и не воспринимала за таковые. В отместку они прокрались в дом через черный ход и были признаны как субституты самого Разума.

Понятие «научное мышление» – типичный продукт индоевропейского языкового сознания, в недрах которого развились не только разного рода диалектики, но и различные диалекты. ЭТИ ДИАЛЕКТЫ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ПОНЯТНЫ ЛИШЬ ИХ НОСИТЕЛЯМ. Термин «пространство», например, не означает и НЕ МОЖЕТ означать одно и то же для психолога и для физика. Даже если психолог, трижды перекрестившись, твердо решит употреблять термин «пространство» в том же значении, что и физик, и только в нем, не иначе, то ничего у него получится. Не может же англичанин, говоря по-английски, употреблять слово «сантимент» в его французском значении, хотя «le sentiment» французы пишут точно так же.

И в данном случае перед нами не одно из тех многочисленных, но незначительных языковых противоречий, которые с легкостью «щелкает» даже средней руки переводчик. Это орешек куда более твердый. Каждый язык, как общенародный, так и узкопрофессиональный, выражает некое мировоззрение, оппозиционное общепризнанным догмам и изощренно им противостоящее. Сказанное наиболее наглядно проявляется в том случае, когда язык не рассматривают в качестве феномена планетарного характера, но принимают как данность, а его местный идиолект, используемый отдельным мыслителем, объявляется глобальной общностью. Это не только искусственным образом отделяет одну отрасль науки от другой, это к тому же сдерживает научный дух в целом, мешая ему сделать следующий важнейший шаг в своем развитии – шаг, который повлечет за собой появление новых неведомых доселе воззрений и ознаменует полный и окончательный разрыв с традицией. Ибо определенные языковые клише, закрепленные в научных диалектах – а зачастую и укорененные в матрице европейской культуры, из которой вышли все эти науки, и в течение долгого времени воспринимающиеся как собственно мышление per se, – уже изношены до дыр. Даже наука осознает, что они некоторым образом не отражают важнейших аспектов действительности, от адекватного отображения которой может зависеть весь дальнейший прогресс в постижении вселенной.

Таким образом, одна из важнейших грядущих задач, стоящих перед западным знанием, заключается в том, чтобы пересмотреть языковую основу своего мышления, и тем самым изменить собственно мышление. Я обращаюсь с этим к теософской аудитории не для того, чтобы поддержать или опровергнуть какую-либо из теософских доктрин. Дело скорее в том, что из всех групп людей, с которыми мне довелось общаться, именно теософы представляются наиболее заинтересованными в восприятии идей – новых идей. И моя задача – объяснить эту идею всем тем, кто (если западная культура переживет нынешний хаос варварства), может быть выдвинут самим ходом вещей на лидирующие позиции в деле переустройства будущего всего человечества.

Эта идея слишком революционна для того, чтобы ее можно было выразить одной ключевой фразой. Я предпочту оставить ее неназванной. Суть заключается в том, что ноуменальный мир – мир гиперпространства, высших измерений – ожидает того, чтобы его открыли для себя все науки, которые он сплотит и объединит, ожидает, чтобы его открыли в самом первом проявлении – в области ВЗАИМООТРАЖЕННЫХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ, невообразимо многообразных и в то же время обнаруживающих ощутимую близость богатой и системной организации ЯЗЫКА, в том числе основ родственных ему систем математики и музыки. Идея старше Платона и в то же время столь же нова, как революционные доктрины современных философов. Она содержится в мире восприимчивых сущностей (prehensive aspects) Уайтхеда, в релятивной физике с ее четырехмерным континуумом, в тензорном исчислении Римана-Кристоффеля, которое подытоживает СВОЙСТВА МИРА в каждый отдельный момент его существования; в то же время одной из наиболее оригинальных и провокационных с точки зрения мышления современных доктрин я считаю Tertium Organum Успенского. Единственная новая мысль, которую я хочу в этой связи высказать, заключается в ВЫРАЖЕННОМ В ЯЗЫКЕ ПРЕДЧУВСТВИИ неведомого, обширного мира – мира, лишь поверхностью или кожей которого является физический мир, В КОТОРОМ, однако, мы пребываем и КОТОРОМУ ПРИНАДЛЕЖИМ, поскольку математический подход к действительности, применяемый современным знанием, является лишь одним из специальных частных случаев этого отношения к языку.

Такая точка зрения подразумевает, что упомянутые мною свойства являются таковыми в космическом смысле, они формируют целое, подобно Gestalten[22]22
  Видам (нем.).


[Закрыть] в психологии. В дальнейшем развитии они объединяются в более глобальные единства. Таким образом, космическая картина имеет последовательный, или иерархический, характер. Она образуется различными плоскостями или уровнями. Отказываясь признавать последовательный характер картины, частные науки отрезают от мира отдельные куски, причем, возможно, поперек волокон, т. е. наперекор направлению естественных уровней, или же останавливаются, когда, достигнув точки глобальной смены уровней, феномен переходит в качественно иную категорию или выходит за рамки старых методов наблюдения.

Но в лингвистике факты, относящиеся к области языка, вынуждают признать существование различных уровней, каждый из которых определяется набором соответствующих характерных черт. Так при взгляде на стену, покрытую прихотливым рисунком, мы обнаруживаем, что он служит фоном столь же тонкого, но более броского орнамента, составленного из крошеных цветочков, а, вглядевшись в это флористическое пространство, замечаем, что мириады промежутков между растениями в свою очередь создают новый узор, образованный разнообразными завитками, группы которых обращаются в буквы; буквы, прочитанные в определенном порядке, образуют слова, распределенные по колонкам слова именуют и классифицируют сущности, а, продолжая распознавать все новые и новые взаимоперекрещивающиеся более сложные узоры, мы в конечном итоге понимаем, что эта стена не что иное, как великая книга мудрости!

Самый нижний уровень составляет чисто языковой феномен: физический, акустический феномен распространения звуковых волн; за ним следует физиолого-фонетический уровень сокращения мускулов и органов речи, затем – фонемный уровень, на котором выявляется система гласных и согласных звуков, ударений, интонаций, характеризующих каждый отдельный язык; затем – морфофонетический уровень, на котором «фонемы» предыдущего уровня объединяются в «морфемы» (слова и составные части слов, напр. суффиксы); затем следует морфологический уровень; затем – замысловатый, по большей части бессознательный уровень, который носит бессмысленное название синтаксис; далее следуют все более и более усложняющиеся единства, полный набор которых в один прекрасный день может обрушиться на нас, что явится весьма сильным потрясением.

Речь – лучшее, на что способен человек. Именно ею отмечена его «роль» в процессе эволюции, играя которую он появляется на фоне космоса, чем и «выполняет свою функцию». Есть, однако, подозрение, что всевидящие боги прекрасно понимают: строгая организация всех его проявлений в виде иерархии уровней от низшего к высшему, которая, собственно, и приводит к столь ошеломляющему результату, на деле была банальным образом украдена – у Вселенной!

Мысль о глубоком внутреннем родстве природы и языка, совершенно неведомая современному миру, была прекрасно известна многим высочайшим культурам, временные рамки существования которых на земле многократно превышают бытие западноевропейской культуры. В Индии одним из ее аспектов была идея МАНТРЫ и МАНТРИЧЕСКОГО ИСКУССТВА. На элементарном культурном уровне мантра есть воплощение примитивной магии, знакомой наиболее грубым культурам. На высоком культурном уровне она приобретает иное, весьма интеллектуальное значение, имеющее отношение к внутренней связи языка и космического миропорядка. На более высоком уровне она обращается в «мантру-йогу». Там мантра становится многообразием сплетений осознавания, призванного облегчить внедрение сознания в ноуменальное бытие, вследствие чего она и «правит миром». Она может ПРОБУДИТЬ в организме человека колоссальные силы, которые обычно пребывают в состоянии зачаточном.

Похожим образом математическая формула, которая позволяет физику превратить несколько мотков проволоки, пластинок фольги, диафрагм и других вполне инертных и невинных приспособлений в агрегат, способный передавать музыку на огромные расстояния, возводит сознание физика на вершину, недоступную несведущему человеку, и делает возможным коренное изменение самой сущности, позволяя достичь невиданного проявления силы. Другие формулы позволяют расположить магниты и проволоку в генераторе таким образом, что, когда магнит (или, точнее, поле скрытых сил внутри и вокруг магнитов) приводится в движение, возникает сила, которую мы называем электрическим током. Мы далеки от того, чтобы описывать радио или электростанцию в терминах языкового процесса, но всё же, всё же… Необходимая математическая формула – это языковой аппарат, без правильного структурированной иерархии которого собранные приспособления будут являть собой инертное хаотическое нагромождение. Но математическая формула, используемая в этом случае, является СПЕЦИАЛИЗИРОВАННОЙ языковой формулой, предназначенной для того, чтобы сделать возможным проявление посредством исключительно металлических тел определенной силы, которую теперь мы называем ЭЛЕКТРИЧЕСТВОМ. Языковая формула мантры выявляет иные силы, направленные на переориентацию нервной системы и желез – или опять-таки скорее скрытых «электронных» и «эфирных» сил внутри и вокруг этих физических тел. Части организма, пока такое стратегическое переориентирование не осуществлено, представляют собой просто «невинные приспособления», лишенные энергии, подобно разрозненным магнитам и отдельным кускам проволоки, но ПРИ СООТВЕТСТВУЮЩЕЙ ОРГАНИЗАЦИИ они обращаются в нечто непостижимое с точки зрения неорганизованных составляющих и приобретают способность пробуждать и активизировать скрытые силы.

Именно таким образом я хотел бы связать тонкую материю восточных идей мантры и йогического использования языка с уровневой или «плоскостной» организацией, являющейся основой структуры языка. Таким образом я подхожу к основному моменту своих рассуждений. Мы должны узнать больше о языке! Мы уже знаем достаточно много для того, чтобы понять, что язык является отнюдь не тем, чем его считает большинство людей, как ученых, так и неспециалистов. Иллюзия возникает из-за того, что мы говорим свободно, без усилий, не осознавая, какой сложный механизм при этом задействуется. Нам кажется, что мы знаем, как это делается; никакой тайны здесь нет – ответы на все вопросы в кармане. Но, увы! ответы эти ложны. Точно так же несовершенные органы чувств человека рисуют простую, осязаемую и вполне удовлетворительную картину мироустройства, которая весьма далека от истинной.

Подумайте, каким представляется мир умному и наделенному богатым житейским опытом человеку, который никогда ничего не слышал о научных открытиях в области строения вселенной. Земля для него плоская, солнце и луна – светящиеся объекты небольшой величины, которые ежедневно появляются на востоке, движутся по воздуху в вышине и исчезают на западе, – ночь они, разумеется, проводят где-то под землей. Небо – перевернутая чаша, сделанная из какого-то голубого материала. Звезды – крошечные точечки, расположенные совсем рядом и, вероятно, живые, потому что они «выбираются» на небо по вечерам, как кролики или гремучие змеи из своих норок, и ныряют в них обратно на рассвете. Понятие «солнечная система» не имеет для него никакого смысла, а словосочетание «закон всемирного тяготения» абсурдно и неосязаемо. По его мнению, предметы падают вниз, не подчиняясь этому закону, а потому, что «их никто не держит», поскольку представить себе что-либо иное он не в силах. Он не мыслит себе пространства вне понятий «верх» и «низ» или даже вне понятий «запад» и «восток». С его точки зрения, кровь не циркулирует по телу и сердце является не мощным насосом, перекачивающим ее, а местом, где живут любовь, доброта и мысли. Охлаждение представляет собой не процесс отдачи тепла, но дополнение к понятию «холод»; листья окрашены в зеленый цвет не благодаря содержанию в них хлорофилла, а из-за «зелености». И убедить его в том, что все совсем не так, невозможно. Он будет отстаивать свои представления как простые и соответствующие здравому смыслу, что означает лишь то, что они вполне его удовлетворяют, ибо полностью соответствуют КОММУНИКАТИВНОЙ СИСТЕМЕ, установившейся между ним и ему подобными. Иначе говоря, ЯЗЫКОВОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ их общественных потребностей вполне адекватно и останется таковым до тех пор, пока не возникнет некий новый ряд потребностей, требующих соответствующего языкового осмысления.

Но поскольку этот человек находится в определенных отношениях со Вселенной, о размерах и особенностях строения которой у него нет ни малейшего представления, все мы, от грубого дикаря до высокоученого мужа пребываем в непрестанной зависимости от языка, его концепции. Только лингвистике удалось слегка проникнуть в эту область. Но для других отраслей знания ее достижения остаются совершенно неведомыми. Обычный человек, простак он или мудрец, знает о языковых силах, довлеющих над ним, не более, чем дикарь знает о силах гравитации. Он считает, что говорение – сфера, в которой он совершенно свободен и не испытывает никакого воздействия ни с чьей стороны. Он считает, что это – элементарный, обычный, донельзя понятный вид деятельности, и он может тому представить достаточные веские доказательства. Но выясняется, что эти доказательства – не более чем перечисление ПРИЧИН, ПОБУЖДАЮЩИХ ЕГО ВСТУПИТЬ В ОБЩЕНИЕ С КЕМ-ЛИБО. Они не имеют никакого отношения к самому процессу коммуникации. Так, он скажет, что думает о чем-то и находит слова для выражения своих мыслей «естественным путем», т. е. «они приходят сами». Но его объяснения того, почему при возникновении необходимости произнести что-то ему в голову приходят именно эти мысли, вновь оказываются перечнем его социальных нужд в данный момент. Это разочаровывающий ответ, который решительно ничего не объясняет. Но тогда он приходит к заключению, что и объяснятьто тут, собственно, нечего: процесс говорения, поскольку он прекрасно обслуживает возникающие общественные потребности, в дефинициях и умствованиях не нуждается. Иначе говоря, он ошибочно полагает, что мышление – ТРИВИАЛЬНЫЙ непосредственный вид деятельности, одинаковый для всех разумных существ, прямым выражением которого является язык.