Текст книги "История суда и правосудия в России. Том 2: Законодательство и правосудие в Московском государстве (конец XV – 70-е годы XVII века)"

Раздел III
Законодательство и правосудие Великого княжества Московского по Судебнику 1497 года

Глава 11
Общая характеристика и структура Судебника 1497 года

Судебник 1497 г., как уже говорилось, являет собой первый опыт кодификации законодательства Московского государства. Текст Судебника (единственный известный его список) был обнаружен в 1817 г. П. М. Строевым и опубликован совместно с К. Ф. Калайдовичем в 1819 г.[343]343
  См.: Законы великого кивая Иоанна Васильевича и Судебник царя и великого князя Иоанна Васильевича.


[Закрыть] В рукописи нет постатейной нумерации, ее текст подразделяется с помощью киноварных заголовков на 36 разделов, внутри которых имеются мелкие подразделения. Систематизируя эти подразделения, М. Ф. Владимирский-Буданов при публикации текста в своей Хрестоматии, изданной в 1873 г., разделил весь текст Судебника на 68 статей [344]344
  См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Хрестоматия по истории русского права. С. 82– 107.


[Закрыть]. Данная постатейная нумерация стала общепринятой в историко-правовой науке.

Судебник был принят в сентябре 1497 г. великим князем Московским Иваном III совместно с другими членами правящей фамилии и Боярской думой. Традиционно в историко-правовой науке считалось, что составителем данного документа был «сын боярский» Владимир Елиазарович Гусев, казненный вскоре после принятия Судебника за участие в антиправительственном заговоре. Л. В. Черепнин, Я. С. Лурье и Н. А. Казакова, опираясь на документы русских феодальных архивов, высказали сомнения в авторстве Владимира Гусева. По мнению Л. В. Черепнина, в составлении Судебника 1497 г. участвовали князья Патрикеевы (отец и сын), которым и «принадлежит основная роль в выработке его проекта»[345]345
  Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV вв. Ч.2.С.306–314.


[Закрыть].

Известно, что в начале 90-х гг. XV в. князь Иван Юрьевич Патрикеев возглавлял Судебную комиссию в Боярской думе, являвшуюся высшей судебной инстанцией, а во второй половине 90-х гг. его сын Василий Иванович, прозванный Косым, вместе со своим отцом принимал участие в работе этого высшего судебного органа. В период с 1495 по 1499 г. правовые грамоты представлялись на доклад князьям Патрикеевым, которые выносили по ним судебные решения[346]346
  См.: Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV вв. Ч. 2. С. 306–307; Судебники XV–XVI вв. М., 1952. С. 114, 117–130.


[Закрыть]. Н. А. Казакова подчеркивает, что «в руках Патрикеевых находилось руководство высшей судебной инстанцией, созданной на основе Судебника 1497 года». Князья Патрикеевы «принадлежали к той части московского боярства, которая поддерживала политику государственной централизации и активно участвовала в строительстве Русского централизованного государства»[347]347
  Казакова Н. А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.;Л., 1960. С. 39 40.


[Закрыть]. Таким образом, предположение об участии Вассиана Патрикеева в составлении Судебника 1497 г. не лишено серьезных оснований, особенно учитывая тот факт, что впоследствии им был составлен вариант Кормчей книги, подаренный Василию III.

В настоящее время в науке сохраняются обе версии в отношении авторов Судебника 1497 г. С. В. Юшков, С. Б. Веселовский и А. Г. Поляк высказали компромиссное предположение, придя к заключению, что работу над проектом Судебника осуществлял не один человек, а целая правительственная комиссия (участие в ней Гусева они не исключили). Заголовок Судебника, гласящий о его принятии Иваном III совместно со своими детьми и боярами, позволяет предположить, что проект Судебника обсуждался на заседаниях Боярской думы при непосредственном участии самого Ивана III и его детей[348]348
  См.: Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. СПб., 2001. С. 129–150.


[Закрыть].

Источниками Судебника 1497 г. являются Русская Правда в ее Сокращенной редакции (переделанной из Пространной редакции приблизительно в XIV–XV вв. в Московском государстве), нормы обычного права и уставные грамоты наместничьего управления, а также разного рода жалованные, охранительные и судные грамоты, княжеские указы, приговоры Боярской думы, инструкции власти в области суда и управления.

Согласно исследованиям С. В. Юшкова при составлении Судебника были использованы: Указ наместником о суде городскым 1483–1484 г. предусматривавший привлечение к участию в суде представителей местного населения, регламентацию судебных пошлин, установление твердых сроков, которых должны придерживаться кормленщики под угрозой ответственности; Указ о езду, содержащий таксу пошлин за поездку приставов в различные города Московского государства; Указ о недельщиках, уточняющий положение об их обязанностях и размере оплаты за действия по обеспечению судопроизводства[349]349
  См.: Юшков С. В. Судебник 1497 г, С. 4—12.


[Закрыть].

Источниками Судебника 1497 г. являются также и грамоты отдельных княжеств, определявшие срок «отказа» крестьян (первой грамотой, обозначавшей срок «отказа» крестьян в Юрьев день, была, очевидно, грамота Белозерского княжества середины XV в.), сроки исковой давности по земельным спорам (об исковой давности в три года и шесть лет по земельным спорам свидетельствуют правые грамоты Звенигородского уезда). Безусловно, к источникам Судебника могут быть отнесены Новгородская и Псковская судные грамоты. Псковская судная грамота впервые в законодательстве вводит понятие государственной измены, отличает следственный процесс от искового, допускает использование наймитов в судебном поединке.

Нормы церковного права, действовавшие к тому времени, также принимались во внимание составителями Судебника 1497 г.: Кормчая книга, Правосудие митрополичье, Мерило праведное. Влияние этих источников отмечено Н. М. Карамзиным, митрополитом Евгением (Болховитиновым), Г. А. Розенкампфом, Н. В. Калачевым, С. В. Юшковым, Л. В. Черепниным, Ю. Г. Алексеевым[350]350
  См.: Карамзин II. М. История государства Российского. СПб., 1819. 2-е изд. Т. 6. С. 354; Митрополит Евгений (Болховитинов). История русской Церкви. М., 1888. С. 83; Розепкамшр Г. А. Обозрение Кормяей книги в историческом виде. М., 1839. С. 106; Калачев Н. В. О значении Кормчей в системе древнего русского права. М., 1850. С. 8—10; Юшков С. В. Правосудие митрополичье // Летопись занятий Археографической комиссии за 1927 1928 гг. Л., 1929. Выл. 3. С. 150–151, 118–119; Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV вв. Ч. 2. С. 25–29; Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традициям реформа. С. 77–82.


[Закрыть].

В состав Судебника 1497 г. вошли и новые, ранее неизвестные нормы. По подсчетам С. В. Юшкова, 40 статей, т. е. около трех пятых всего состава Судебника, не состоят ни в какой связи с дошедшими до нас памятниками. Они либо привлечены из ранее принятых и не сохранившихся законодательных актов Ивана III, либо сформулированы самими составителями Судебника и представляют собой новые нормы, неизвестные прежнему законодательству и судебной практике. Однако далеко не все статьи Судебника осуществлялись на практике, часть их оставалась программой, пожеланием, для реализации которой требовалось время. Именно поэтому Судебник 1497 г. составил впоследствии основу Царского Судебника 1550 г., а отдельные его положения и принципы получили развитие даже в более позднем законодательстве[351]351
  См.: Юшков С. В. Судебник 1497 г. С. 44–45.


[Закрыть]. По мнению Ю. Г. Алексеева, Великокняжеский Судебник «не был ни собранием старых законов и обычаев… ни однозначным изъявлением воли великого князя… Специфика памятника – именно в сочетании старого с новым, традиции с регламентом, обычаев с указами великого князя»[352]352
  Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. С. 156.


[Закрыть].

Структура Великокняжеского Судебника обусловлена задачей создания единого для всей Руси правового сборника[353]353
  См.: Судебник 1497 г. и современность // Материалы студенческой науч. конф., посвященной 500-летию первого свода законов единого русского государства / под ред. В. С. Пузанова и А. А. Уварова. Оренбург, 1999.


[Закрыть]. Для ее выполнения требовалась сведение действующих норм права, содержащихся в различных правовых памятниках Московского государства и бывших самостоятельных княжеств, в единый общерусский сборник законов.

Соответственно, в данном случае в Судебнике 1497 г. систематизация законодательства составлялась с использованием приемов кодификации. Такой способ сведения законодательного материала в один акт требовал наличия достаточно высокого уровня юридической техники, позволяющий не только систематизировать действующие нормы права, но и создавать новые. Одновременно проводилось редактирование ряда положений, заимствованных из имеющихся источников права, а также объединение нескольких близких по содержанию норм в одно законодательное установление.

Составители Судебника предприняли попытку сгруппировать нормы права по предмету регулирования, хотя о распределении их по отраслям и институтам говорить не приходится. Это направление работы законодателей находит развитие в более поздних Судебниках, указных и уставных книгах различных приказов, уложениях и т. п. Отбор правовых норм составителями Судебника 1497 г. из других нормативных актов носил сугубо целенаправленный характер и был подчинен интересам укрепления государственной власти, усиления централизаторских тенденций в регулировании общественной жизни.

М. А. Дьяконов, давая оценку Судебнику 1497 г., отметил, что он «очень краток и беден содержанием даже по сравнению с Русской Правдой, не говоря уже о Псковской судной грамоте»[354]354
  Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1912.0,211.


[Закрыть]. Это вполне объяснимо, ибо составители Судебника отбирали из предшествующего законодательства и судебной практики только те нормы и узаконения, которые имели наибольшее значение для нужд централизующегося государства под единой властью великого князя Московского. Это были прежде всего нормы, регулирующие различные аспекты управления общественной жизнью, нормы уголовно-правового характера и правила отправления правосудия на всей территории страны.

Наличие в Судебнике 1497 г. определенной схемы расположения нормативного материала по сравнению с предшествовавшими нормативными актами впервые отметил М. Ф. Владимирский-Буданов, установив, что она обусловлена задачей организации единой судебной системы: 1-я часть – о суде центральном (ст. 1—36; внутри этой части уголовное право представлено ст. 9—14); 2-я часть – о суде местном (ст. 36–44; во 2-й части встречается много повторов норм 1-й части: ср. ст. 4, 5, 6 со ст. 38; ст. 8 со ст. 39; ст. 16 со ст. 40; ст. 18 со ст. 42; ст. 20 со ст. 43); 3-я часть – постановления, относящиеся к процессуальному и гражданскому праву (ст. 46–66; в этой части много заимствований из Псковской судной грамоты, которая, однако, относительно гражданского права стоит неизмеримо выше Судебника); 4-я часть – дополнительные процессуальные статьи 67 и 68[355]355
  См.: Владимирский-Будате М. Ф. Хрестоматия по истории русского права. С. 83.


[Закрыть]. Предложенное М. Ф. Владимирским-Будановым выделение из состава Судебника четырех частей было воспринято всеми последующими исследователями[356]356
  См., например: Штамм С. И. Судебник 1497 г. С. 16–18.


[Закрыть].

Бо́льшую часть Судебника 1497 г. составляют нормы по вопросам уголовного и уголовно-процессуального права, организации и деятельности правосудия, устойства судебной власти. Одновременно данным собранием законов закрепляются новеллы гражданского права и нормы права, устанавливающие правовой статус крестьян.

Глава 12
Имущественные отношения по Судебнику 1497 года

Субъектами имущественных отношений признавались как частные (физические), так и коллективные лица. Способами приобретения вещных прав в рассматривеаемый период считались захват (оккупация), давность, находка и пожалование[357]357
  См.: Исаев И. А. Гражданское и семейное право // Развитие русского права в XV – первой половине XVII в. М. 1986. С. 120–134.


[Закрыть]. Наиболее сложный характер носили права, связанные с приобретением и передачей недвижимой собственности. Законодатель заботится уже не только об определении значения поземельного владения, но и о том, чтобы оно происходило без ущерба для другого лица (ст. 61, 62 Судебника 1497 г.).

Давность становилась юридическим основанием для приобретения права собственности, в частности на землю, только при условии, что данное имущество находилось в законном владении в течение срока, установленного законом. Судебник 1497 г. устанавливает трехлетний срок давности в отношениях между частными лицами и шестилетний в отношениях частных лиц с государством (ст. 63).

Развитие в XV–XVI вв. товарного производства, необходимость укрепления экономической власти служилого дворянства привели к появлению новой формы феодального землевладения – поместья, которая противостоит старой привилегированной боярско-княжеской вотчине и постепенно растворяет все другие виды условных земельных держаний. Исчезают или сливаются с поместьями «служни» – земли, принадлежавшие ордынцам, ханским послам, баскакам и т. д. Термин «поместье» впервые был использован в Судебнике 1497 г., после чего вошел в обиход для обозначения особого рода условного землевладения, выделяемого из великокняжеских, дворцовых или черных земель за выполняемую его держателем (помещиком) государственную службу[358]358
  См.: Сергеевич В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права. 2-е изд. СПб., 1899. С. 416–417.


[Закрыть].

Обязательственное право. До середины XVI в. преобладающей формой заключения договоров оставалось устное соглашение: допускалось судебное разбирательство по договорам, заключенным без «кабалы», причем оно должно было опираться на свидетельские показания (ст. 46, 47 Судебника 1497 г.). При возникновении спора о покупке покупатель признавался собственником вещи только в случае предоставления им двух-трех свидетелей факта совершения сделки купли-продажи. Крепостная (нотариальная) форма являлась обязательной для договоров, предметом которых была недвижимость, а также считалась необходимой в случаях принятия кабальных служилых обязательств: «полные грамоты» на холопство, служилые «кабалы» (ст. 2 °Cудебника 1497 г.). Обязательственное право рассматриваемого периода развивалось по линии постепенной замены личной ответственности по договорам имущественной.

По договору личного найма Судебник 1497 г. устанавливал правило, согласно которому наймит, не выполнивший условий договора со своим господином и раньше срока оставивший его, лишался договорной платы (ст. 54).

Наследственное и бранно-семейное право. В сфере наследственного права Судебник 1497 г. устанавливает две формы наследования: по закону и по завещанию – «духовной грамоте» (ст. 60). Законными наследниками являлись в первую очередь дети умершего. При наличии сыновей дочери отстранялись от наследования недвижимости (закон явно отдавал предпочтение наследникам-мужчинам как носителям родового и семейного начала).

Судебник 1497 г. закрепляет порядок перехода крестьян от одного землевладельца к другому, а также предусматривает нормы, устанавливающие источники холопства и регулирующие порядок перехода холопов в свободное состояние.

Черносошные крестьяне жили на «черных», т. е. государственных, землях. Вопрос о правовом положении черносошного крестьянства остается дискуссионным в русской историографии. Историки права Б. Н. Чичерин, В. И. Сергеевич и большинство советских исследователей (Б. Д. Греков, С. В. Юшков, Л. В. Черепнин и др.) полагают, что хотя черносошные крестьяне отличались от крестьян частновладельческих, но и т. п.другие являлись не собственниками, а владельцами земли, верховный собственник которой – великий князь[359]359
  См.: Чичерин Б. II. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 11, 90–92; Сергеевич В. И. Древности русского права. СПб., 1909. Т. 1. С. 251; СПб., 1911. Т. 3. С. 32; Греков Б, Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в. М., 1952. Кн. 1. С. 83; Юшков С, В. История государства и права СССР. М., 1960. Ч. 1. С. 216, 257; Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства. М., 1960. С. 83.


[Закрыть]. Напротив, А. Я. Ефименко, И. И. Смирнов, Н. Е. Носов, А. И. Копанев, И. А. Исаев считают положение черносошного крестьянства принципиально отличным от положения частновладельческих крестьян, поскольку черносошные крестьяне были юридически свободны, независимы в своей хозяйственной и общественной жизни. Основа свободы черносошного крестьянства – свободная собственность на средства производства: землю и промысловые угодья, являвшиеся базой независимого индивидуального крестьянского хозяйства[360]360
  См.: Ефименко А. Я. Исследования народной жизни. М., 1884. Вып. 1. С. 250; Смирнов И. И. Заметки о феодальной Руси// История СССР. 1962. № 2. С. 150–151; Носов II. К. О двух тенденциях развития феодального землевладения в Северо-Восточной Руси в XV–XVI вв. // Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Дооктябрьский период. Л., 1972. С. 44–71; Копанев А. И. Крестьянство русского Севера в XVI в. Л… 1984. С. 230–231; Исаев И. А. История государства и права России. С. 115 118.


[Закрыть].

Действительно, за чернотяглым крестьянством по Судебнику 1497 г. было закреплено право обращения в суд в случае захвата «черных» земель феодалами (ст. 63). Однако свобода черносошного крестьянства ограничивалась сочетанием частновладельческих и общинных форм землевладения. Черносошные крестьяне пользовались землей как члены общин и могли распоряжаться своей землей лишь при условии выполнения всех общинных повинностей и несения «государева тягла».

Начавшаяся со второй половины XVI в. массовая раздача «черных» земель в поместья и вотчины привела к тому, что к середине XVII в. землевладение «черных» (государственных) волостей центральных уездов стало захватываться феодалами[361]361
  См.: Штамм С. И. Правовое закрепление общественно-экономического строя // Развитие русского права в XV – первой половине XVII в. С. 64.


[Закрыть]. Жившие на них крестьяне постепенно превращались в крепостных. Что касается черносошных земель Севера, то, по данным А. И. Копанева, царское правительство не предпринимало в этих краях массовых земельных раздач, будучи само заинтересовано в сохранении налогов и повинностей черносошных крестьян, составлявших одну из основных статей бюджета страны.

Частновладельческие крестьяне жили на землях духовных и светских землевладельцев, а также на дворцовых землях великого князя. В отличие от черносошных владельческие крестьяне уплачивали ренту и несли разного рода повинности непосредственно в пользу своего владельца. Большую часть крестьянства составляли так называемые старожильцы. Это крестьяне, «искони сидевшие» на данном участке земли, полученном ими еще от своих отцов, дедов, прадедов, и выполнявшие все феодальные повинности. Наряду с категорией крестьян-старожильцев все более увеличивается масса «новоприходцев», т. е. крестьян, переходящих от одного феодала к другому и селившихся у них на договорных началах.

Все эти категории крестьян, несмотря на их экономическую зависимость от землевладельца, в первоначальный период феодального строя пользовались еще правом «выхода», т. е. свободного перехода от одного владельца к другому. Усиленное развитие феодального землевладения в XIV–XVI вв., происходившее за счет захвата или раздачи издавна населенных крестьянством земель в собственность феодалам, дальнейшее развитие производительных сил вызывали невиданную ранее потребность землевладельцев в рабочих руках.

Возник вопрос о прикреплении крестьянина к земле, так как иначе помещику не были гарантированы рабочие руки. Судебник 1497 г. законодательно оформил общий для всего государства срок перехода крестьян от одного владельца к другому: «А Христианом отказыватися из волости, ис села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дни осеннего и неделю после Юрьева дни осеннего…» (ст. 57). Возможность выхода (Юрьев день осенний – 26 ноября по старому стилю) ограничивалась внесением определенной суммы («пожилого»), выплата которого являлась обязательной для всех крестьян независимо от наличия или отсутствия у них задолженности по отношению к землевладельцу. Размер «пожилого» зависел, во-первых, от качества земли (в полях, т. е. в степной полосе, за двор требовалась уплата в размере одного рубля, а в лесах – полтина); во-вторых, от срока проживания крестьянина на земле (полную сумму «пожилого» платили крестьяне, прожившие у землевладельца не менее четырех лет). Это различие, по мнению А. Л. Шапиро, обусловливалось тем, что в лесной местности легче было поставить двор и возвести постройки, а потому уход крестьянина от землевладельца наносил последнему меньший ущерб[362]362
  См.: Шапиро А. Л. О «пожилом» Судебников 1497 и 1550 гг. // Исследования по социально-политической истории России. Л., 1971. С. 101–102.


[Закрыть]. Та же норма Судебника 1497 г. ограничивала и выход наиболее подвижной и многочисленной группы сельского населения – новоприходцев. Установление размера пожилого в «одну четверть двора» для крестьян, проживших у землевладельца лишь один год, почти исключало возможность выхода для крестьян-новоприходцев, а обязанность уплаты размера всего пожилого для крестьян, проживших четыре года, фактически стирала разницу между старожильцем и новоприходцем. Таким образом, ранее свободные разряды населения прикреплялись к земле.

Судебник 1497 г. положил начало ограничению докладного холопства, исключив возникновение холопства по «городскому ключу» и холопства жен и детей, живших отдельно от мужа и отца, оформившего холопство на себя по «сельскому ключу» (ст. 68). Значительно более устойчивой была категория полных, старинных холопов – несвободного населения, находившегося, по существу, в состоянии прямого порабощения и постепенно сливавшегося с крепостным крестьянством.

Первые упоминания о полном холопстве находятся в духовной грамоте 1358 г. великого князя Ивана Ивановича и в договоре 1375 г. Дмитрия Донского с Михаилом Александровичем[363]363
  Там же. С. 71–74.


[Закрыть]. Оно имеет сходство с «обелем» Русской Правды. Однако положение полных холопов XV–XVI вв. отличалось от положения холопов периода Древнерусского государства. Развитие оброчной системы и внутреннего рынка, делавших труд холопов невыгодным, обусловило массовый отпуск холопов на волю, сокращение источников похолопливания, установление обстоятельств, освобождающих от полного холопства, и вытеснение его холопством кабальным. От холопства освобождались и не подлежали отдаче «старому государю», т. е. своему прежнему владельцу, холопы, бежавшие из татарского плена (ст. 56 Судебника 1497 г.). Такой порядок способствовал пополнению рядов великокняжеских тяглых городских, а иногда и служилых людей, что соответствовало политике централизованного государства.

Судебник 1497 г. не упоминает известные ранее виды холопства: побег закупа от господина, влекший за собой обращение закупа в «обельного», т. е. полного, холопа, и совершение таких преступлений, как убийство в разбое, поджог, конокрадство, но включает новый источник холопства – «по холопу роба», не обозначенный в Русской Правде. Но вряд ли можно считать этот источник новеллой. И раньше вольная жена холопа находилась фактически в полной зависимости от холоповладельца. Установление нормы «по холопу роба» является не столько расширением источников холопства, сколько отражением норм семейного феодального права, закреплявшего ранее сложившийся обычай.

Глава 13
Общие вопросы уголовного права по Судебнику 1497 года

Уголовное право Московского государства, безусловно, являлось одной из самых динамично развивавшихся отраслей русского права XV–XVII вв., в которой, пожалуй, наиболее рельефно проявлялись новые подходы к восприятию и оценке правовых явлений. Прежде всего это выражалось в постепенном переходе от древнерусского понимания преступления как деяния, причинявшего вред лишь отдельному лицу и, следовательно, касавшегося исключительно потерпевшего и его «обидчика», к его трактовке как общественно опасного, формально запрещенного и греховного поступка.

Наказание также утрачивало прежний частный характер и приобретало публично-правовое значение и иные цели. Глобальные перемены в самих основах уголовного права, естественно, не могли не повлиять на все остальные его институты. Поэтому в уголовном праве Великого княжества Московского наряду с объективными признаками преступления все больше внимания стало уделяться его субъективной стороне. Среди субъектов преступления, к числу которых были отнесены и холопы, выделилась фигура «ведомого лихого человека» как наиболее опасного, профессионального преступника, в отношении которого необходимо применение максимально жестких мер уголовно-правового реагирования. Качественный скачок произошел в развитии института соучастия в преступлении; в связи с появлением новых объектов уголовно-правовой охраны система преступлений существенно расширилась и усложнилась. Изменившиеся цели наказания привели к трансформации и системы наказаний, причем впервые законодательно закрепленное именно в «московскую» эпоху лишение свободы до сих пор является основным видом наказаний, а смертная казнь лишь совсем недавно фактически перестала применяться. И это, разумеется, далеко не все новшества, которые претерпели институты отечественного уголовного права в XIV–XVII вв.

Прежде чем переходить к рассмотрению видов преступлений, предусмотренных Судебником 1497 г., следует отметить три обстоятельства.

Во-первых, поскольку уголовное законодательство не было кодифицированным, сосредоточенным в едином нормативном правовом акте, то преступность и наказуемость деяний устанавливалась не только Судебником 1497 г., но и другими источниками права. Во-вторых, система преступлений, т. е. их расположение в законе в строгой последовательности, исходя из тех или иных критериев, в Судебнике отсутствовала. Законодатель не стремился упорядочить уголовно-правовые нормы ни путем их объединения в единый блок, ни посредством группировки преступлений с учетом их объекта или субъекта, тяжести наказаний, полагавшихся за их совершение, или других оснований. Судебнику, как и ранее действовавшим памятникам права, было свойственно простое перечисление наиболее опасных деяний, поэтому их классификация дается с учетом видов преступлений, закрепленных более поздним законодательством. В-третьих, включая перечень преступлений в Судебник, его разработчики ограничивались тем, что лишь называли их и почти не раскрывали каких-либо объективных и субъективных признаков. Подобный способ изложения правового материала, видимо, был обусловлен тем, что суть уголовных правонарушений была вполне ясна не только самому законодателю, но и правоприменителям, и населению в целом, а потому не требовала дополнительных разъяснений.

В современных же условиях краткость формулировок Судебника, а также более ранних юридических актов, например княжеских церковных уставов, несомненно, крайне затрудняет анализ составов преступлений, неизбежно порождает оживленную полемику среди историков и юристов и делает практически невозможным однозначное уяснение существа некоторых «лихих дел».

В Судебнике 1497 г. были представлены следующие категории преступлений:

1) государственные (политические) преступления;

2) преступления против правосудия и служебные преступления судебных должностных лиц;

3) имущественные (экономические) преступления;

4) преступления против личности.

Вопрос о том, какие деяния относились к каждой из названных категорий преступлений, напрямую связан с другим вопросом, а именно проблемой определения того, за какие преступления Судебник назначал смертную казнь. Данная проблема является одним из наиболее важных, интересных и в то же время весьма непростых вопросов, касающихся характеристики уголовно-правовых постановлений Судебника. Его повышенная сложность обусловлена спецификой законодательной техники конца XV в., в том числе некоторыми грамматико-стилистическими нюансами формулирования юридических норм в тексте Судебника, но также и скудостью Источниковой базы.

В соответствии с Судебником смертной казни подлежали следующие преступники: государский у бойца; коромольник; подымщик; зажигал ник; церковный тать; головной тать; тать, пойманный вьдругые; тать, впервые пойманный с поличным, но признанный татем ведомым. Кроме того, смертной казни подвергался «ведомой лихой», совершивший татьбу, разбой, душегубство, ябедничество или «иное какое лихое дело».

Именно ведомые лихие люди являлись теми преступниками, на которых в первую очередь обрушивалась вся карательная мощь уголовного закона. Отношение законодателя к ведомым лихим людям было предельно суровым: какое бы преступление ни совершил ведомой лихой, его неминуемо ждала за это смертная казнь. На это абсолютно определенно указывает ст. 8 Судебника, предписывающая казнить любого, кто учинил кражу, разбой, убийство, ложный донос или какое-либо иное преступление и при этом являлся рецидивистом. Со ст. 8 полностью согласуются ст. 10, 11 и 13 Судебника. Подход законодателя к наказанию воров в них прослеживается довольно четко.

Лицо, впервые совершившее обычную кражу, подвергается не смертной казни, а телесному наказанию (ст. 10), поскольку обоснованно предполагается, что факт совершения лишь одного такого преступления еще не повод для признания вора неисправимым преступником. Ведь вполне возможно, что человек мог совершить преступление вследствие случайного стечения обстоятельств или, что называется, по глупости. Однако картина меняется кардинальным образом, если вор совершает преступление не в первый раз. В Судебнике описаны два казуса подобного рода: в первом тать повторно попадается на краже (ст. 11), а во втором его ловят с поличным впервые, но при этом есть все основания утверждать, что он матерый вор, доселе не однажды совершавший кражи, хотя и избегавший правосудия (ст. 13). И в той и в другой ситуации неоднократные преступные действия виновного служат очевидным доказательством его злой, порочной воли, явного нежелания жить «по правде», а потому коль скоро такой преступник безнадежен и в высшей степени общественно опасен, то он подлежит уничтожению.

Смертная казнь грозила тем, кто совершал преступления, перечисленные в ст. 9 Судебника: государскому убойце, коромольнику, церковному татю, головному, подымщику, зажигальнику, ведомому лихому человеку. Впрочем, данное утверждение далеко не бесспорно, свидетельством чему является острая научная дискуссия, ведущаяся вокруг указанной статьи Судебника с того момента, как он стал объектом научного исследования. Суть полемики сводится к разногласиям ученых относительно того, являлось ли совершение любого из предусмотренных ст. 9 Судебника преступлений достаточным основанием для смертной казни преступника или же применения к нему высшей меры наказания. Для решения вопроса требовалось дополнительно установить, являлся ли виновный рецидивистом, т. е. ведомым лихим человеком. В этих целях необходимо было, во-первых, попытаться уяснить существо каждого из обозначенных в ст. 9 преступлений, а во-вторых, сопоставить ее со ст. 8 и 1 °Cудебника.

В ст. 9 Судебника особо выделяются такие разновидности татьбы, как церковная и головная.

Ученые истолковывают церковную татьбу либо как покушение на церковное имущество[364]364
  См., например: 1I PI I. Выл. III. С. 381; Старков О. В., Башкатов Л. Д. Криминотеология: религиозная преступность. СПб., 2004. С. 19.


[Закрыть], т. е. буквально «святотатство», либо как святотатство в широком смысле слова, понимая под ним как собственно церковную кражу, так и поругание святыни и нарушение прав и интересов Церкви[365]365
  См., например: Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV веков. 4.2. С. 329; Зюков А. М. Генезис уголовной этнополитики российского государства в период X–XXI вв. Владимир, 2008. С. 131.


[Закрыть]. С последней трактовкой церковной татьбы вряд ли можно согласиться. В отечественных памятниках права XV в. и более ранних эпох состав церковной татьбы не излагался, поэтому в его основе, очевидно, лежали адаптированные к русским условиям соответствующие нормы византийского права. А они описывают церковную татьбу именно как похищение имущества из церкви, различая при этом, в том числе в плане наказания, хищение предметов культа и прочего имущества, находившегося в церкви[366]366
  Подробнее см.: Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. С. 215.


[Закрыть]. Точно так же расценивали церковную татьбу и Новоуказные статьи 1669–1679 гг. и Статьи о следствии, суде и наказании духовных лиц, виновных в татьбе, фальшивомонетничестве, разбое, убийстве или ведовстве, от 22 января 1669 г.[367]367
  См., ПСЗРИ. Собр. 1. Т. 1. № 442.


[Закрыть], которые впервые в истории русского законодательства раскрыли (хотя и по-разному) состав данного преступления. Таким образом, церковная татьба в Судебнике, надо думать, означала не что иное, как хищение из церкви священных предметов.

Крайне своеобразную позицию в рассматриваемом вопросе занимает Н. С. Федосова. Она заявляет, что Судебнику были известны два самостоятельных преступления против религии и Церкви: святотатство, т. е. ущемление прав и интересов Церкви, и церковная татьба. О святотатстве якобы говорится в ст. 9 Судебника, а о церковной татьбе – в ст. 10[368]368
  См.: Федосова Н. С. Уголовное право и религия: проблемы взаимовлияния и взаимодействия: дис… канд. юрид. наук. Владивосток, 2003. С. 61–62, 65.


[Закрыть]. Однако текст закона не дает никаких оснований для проведения подобных различий, поскольку в обеих статьях Судебника упоминается исключительно церковная татьба. Поэтому приведенное соображение Н. С. Федосовой является необоснованным.

При рассмотрении состава головной татьбы, как и в случае с церковной татьбой, сформировались два подхода к ее определению. Согласно первому головная татьба представляла собой похищение людей[369]369
  См., например: Исаев И. А. История государства и права России. С. 162; Кошель П. А. История наказаний в России. История российского терроризма. М., 1995. С. 14.


[Закрыть]. Например, на взгляд Е. И. Колычевой, под головными татями авторы Судебника подразумевали кражу холопов[370]370
  См.: Колычева Е. И. Холопство и крепостничество (конец XV–XVI в.). М., 1971. С. 224–226.


[Закрыть]. А. А. Зимин считает, что головная татьба означала кражу людей для продажи их в холопство[371]371
  См.: Зимин А. А. Россия на рубеже XV–XVI столетий (очерки социально-политической истории). С. 135.


[Закрыть]. В. А. Рогов расценивает головную татьбу как кражу людей «для любых целей, будь то продажа за пределы страны для совращения в иноверство или использование их в воровских делах»[372]372
  Рогов В. А. История уголовного права, террора и репрессий в Русском государстве XV–XVII вв. С: 197–198.


[Закрыть].

Ю. Г. Алексеев же склонен видеть в головных татях похитителей свободных людей (мужчин или женщин) с целью их последующей продажи за рубеж[373]373
  См.: Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. С. 218.


[Закрыть].