Текст книги "Постклассическая онтология права"

Итак, использование в социогуманитарном знании, в том числе в теории права, соответствующей типологии не следует рассматривать как попытку импортировать схему концептуализации, используемую применительно к истории и современному состоянию естественных наук. Классическое правопонимание от постклассического отделяют, разумеется, не обоснование общей теории относительности и квантовой механики. Очевидно, что «у гуманитарных наук есть свои собственные методы и никто не обязан следовать за “сменой парадигмы” (реальной или воображаемой) в физике или биологии».[536]536
  Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна / пер. с англ. А. Костиковой и Д. Кралечкина, предисл. С. П. Капицы. М., 2002. С. 155. – Более подробно анализ позиции А. Сокала и Ж. Брикмона в связи с выделением классической и постклассической рациональности в социально-гуманитарных науках см.: Тимошина Е. В. Теория и социология права Л. И. Петражицкого в контексте классического и постклассического правопонимания. Дис. доктора юрид. наук. М., 2013 (гл. 1 «Типы научной рациональности и типы правопонимания: методологические основы исследования»).


[Закрыть] Между тем такое следование, действительно, является распространенным в литературе по социально-гуманитарным наукам, в которой можно встретить ставший уже хрестоматийным набор: «теорема Геделя»,[537]537
  А. Сокал и Ж. Брикмон отмечают в связи с этим: «Теорема Геделя – это почти неисчерпаемый источник интеллектуальных злоупотреблений… по этой теме можно было бы написать целую книгу…Теорема Геделя и другие понятия, извлеченные из оснований математики, совершенно произвольным образом расширяются для применения в социальной и политической области» (Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна. С. 146).


[Закрыть] «принцип неопределенности», «тезис Дюгема-Куайна» и т. п. Как справедливо отмечают А. Сокал и Ж. Брикмон, «точные науки не являются источником метафор, готовых к употреблению в гуманитарных науках. Можно попытаться выделить из научной теории основные “темы” и резюмировать их в нескольких словах, таких, как “неопределенность”, “непрерывность”, “хаос” или “нелинейность”… Однако научные теории не похожи на романы: их термины имеют точный смысл, который отличается от их обыденного смысла и который образуется лишь внутри теоретико-экспериментального комплекса. Если они используются в тех же целях, что и метафоры, то все легко оборачивается бессмыслицей».[538]538
  Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна. С. 154. – Те же авторы, являющиеся представителями «точных» наук, анализируя использование естественнонаучной терминологии в работах философов постмодернизма, приходят к выводу о том, что часто, и даже – как правило, она используется некорректно. В частности, они отмечают, что, например, «в работах Бодрийара содержится большое число научных терминов которые использованы без должного внимания к их значениям и помещены в явно не подходящий им контекст – воспринимаются ли они как метафоры, или нет, они могут лишь создать видимость глубины банальным рассуждениям о социологии и истории» (Там же. С. 124).


[Закрыть] Одними из таких приобретших особенную популярность метафор являются, в частности, термины синергетики: определение права (общества или государства – не столь важно) как нелинейно развивающейся самоорганизующейся системы, проходящей через точки бифуркации, в последнее время стало простым способом достижения научной новизны. Однако, как представляется, такая ориентация на использование естественнонаучной терминологии является выражением сохраняющегося в социально-гуманитарных науках своеобразного «комплекса неполноценности».

Вместе с тем в литературе проблема определения начала формирования постклассического правопонимания не имеет однозначного решения. Так, И. Л. Честнов, полагая, что «развитие юридической науки вплоть до второй половины ХХ века шло достаточно гладко»,[539]539
  Честнов И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002. С. 24.


[Закрыть] связывает возникновение неклассического правопонимания с постмодернистской философией, считая его наиболее характерной особенностью «релятивизм как принцип мировосприятия».[540]540
  Честнов И. Л. Постклассическая теория права. СПб., 2012. С. 29.


[Закрыть] Соответственно ответом на «вызов» постмодернизма, в представлении ученого, должна стать, формирующаяся в настоящее время постклассическая, или пост-постмодернистская, теория права.[541]541
  Там же. С. 103.


[Закрыть]

Однако такое определение хронологических рубежей постклассического правопонимания вызывает определенные сомнения. Во-первых, первая половина ХХ в. оказывается в такой интерпретации либо своего рода «белым пятном» в истории социогуманитарного знания, и в частности правовой мысли, либо – необоснованно отнесенной к эпохе классики. Во-вторых, критика оснований классической науки началась значительно раньше их постмодернистской деконструкции – их критический анализ можно обнаружить уже в неокантианстве, а также в философии Э. Гуссерля, Э. Кассирера и др. На наш взгляд, рубежным событием стало осознание в неокантианстве предметно-методологического своеобразия социально-гуманитарных наук (см. об этом далее) и пересмотр субъект-объектного познавательного отношения в феноменологии.[542]542
  Стоявший у истоков феноменологии Ф. Брентано проблематизирует классическое понятие объекта как трансцендентного по отношению к сознанию человека. В частности, философ пишет: «Слово “объект” в наши дни употребляется в самых разных смыслах. Для кого-то “объект” означает то же, что и вещь, а “объективно” – то же, что и “существующий в действительности”. Кто-то противопоставляет “объективное” и “субъективное” так же, как физическое и психическое. Они полагают, что тот, кто основывает психологию на внутреннем опыте, пользуется субъективным методом. А тот, кто ставит в лаборатории физические эксперименты или занимается статистикой, используя исторические и этнологические данные, действует объективно. Но во всех этих случаях мы имеем дело с потерявшим свой подлинный смысл словоупотреблением (курсив мой. – Е. Т.); “объект”, “предмет” – эти выражения связаны с нашей психической деятельностью, с мышлением в самом широком смысле слова. Всякое мышление определенным образом направлено на нечто как объект… […] Когда кто-то мыслит, он является мыслящим субъектом и при этом имеет нечто… объектом» (Брентано Ф. Об объектах // Брентано Ф. Избранные работы / сост., пер. с нем. В. Анашвили. М., 1996. С. 136). Утверждая, с одной стороны, что объект представлен в сознании исключительно как интенциональный объект, а с другой стороны, что «…не существует такого психического феномена, который не являлся бы сознанием об объекте» (Там же. С. 46), Ф. Брентано устанавливает коррелятивную связь субъекта и объекта, снимающую их противостояние, характерное для классической науки: «…где нет речи об объекте, нет речи и о субъекте» (Там же. С. 35).


[Закрыть] Если говорить о русской правовой мысли, то соответствующие методологические идеи были восприняты в начале ХХ в. представителями как московской, так и петербургской школ философии права.[543]543
  Не обсуждая здесь возможное влияние ранней феноменологии Э. Гуссерля (периода «Логических исследований») на теорию права Л. И. Петражицкого (см. об этом: Тимошина Е. В. Как возможна теория права? Эпистемологические основания теории права в интерпретации Л. И. Петражицкого. М., 2012. С. 177–203), обратим лишь внимание на то, что, вероятно, первая попытка развить правовую концепцию на теоретическом базисе «Логических исследований» Э. Гуссерля принадлежит ученику Л. И. Петражицкого П. Е. Михайлову (см., напр.: Михайлов П. Е. О реальности права // Юридический вестник. 1914. Кн. 5(1)–6(2). С. 5–52).


[Закрыть]

5. Избегая крайностей: взаимная соотнесенность классики и постклассики. Фиксируя стилевые различия классического и постклассического правопонимания, важным представляется избежать концептуальной идеализации какого-либо из них, в связи с чем необходимо прояснить теоретико-методологическое значение данной типологии.

Во-первых, хотя данная типология имеет определенные хронологические основания, в качестве которых, как уже отмечалось, выступает рубеж XIX–XX вв., однако выделение классического и постклассического правопонимания является не столько периодизацией истории правовой мысли, сколько ее концептуализацией, и в этом смысле классическое и постклассическое правопонимание представляют собой не хронологические периоды в истории правовых идей, но именно типы как специфические стили мышления.[544]544
  В связи с этим следует отметить, что М. К. Мамардашвили, Э. Ю. Соловьев и В. С. Швырев также подчеркивали, что, рассматривая классическую и современную философию в качестве двух «духовных формаций», они употребляют соответствующие понятия «в значении типологических характеристик…» (Мамардашвили М. К., Соловьев Э. Ю., Швырев В. С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии. С. 29).


[Закрыть] Когда в отечественной философской литературе в 1970-е годы вводилась соответствующая типология, тогда «характеристика “классические” применительно к философским текстам использовалась не только в качестве хронологического маркера… но прежде всего в качестве инструмента философского исследования современных проблем (курсив мой. – Е. Т.)».[545]545
  Пружинин Б. И. Рациональность как проблема: Владимир Швырев между классикой и неклассикой // На пути к неклассической эпистемологии / отв. ред. В. А. Лекторский. С. 48.


[Закрыть] Отсюда также следует, что простое «нахождение» той или правовой концепции в хронологическом отрезке современности еще не означает ее идентификацию в качестве постклассической, так как она может сохранять стилевые особенности классического правопонимания. Именно поэтому мы можем говорить о том, что в современной российской теории права сосуществуют классический и постклассический стили философско-правового мышления.

Во-вторых, идентификация правопонимания как соответственно классического и постклассического возможна только в методологической ситуации их взаимной концептуальной соотнесенности, исключающей принятие какого-либо состояния правовой мысли в прошлом и настоящем за самодовлеющий этап ее развития. Обращаясь к опыту осмысления данного методологического приема в философской литературе, следует подчеркнуть, что «этот концептуальный ход позволил выявить и описать ряд характерных особенностей и тенденций новой, неклассической культурной реальности, проступающих сквозь концептуальный каркас классической европейской философии и попавших в поле зрения новейших направлений западноевропейской философии. […] Однако… чтобы понять суть происходящего, необходимо эти концепции понять именно как неклассику на фоне классики, в контексте классики, а не саму по себе, не как нечто идеологически самодостаточное, самодовлеющее (курсив мой. – Е. Т.)».[546]546
  Там же. С. 48–49. – В связи с этим М. К. Мамардашвили, Э. Ю. Соловьев и В. С. Швырев отмечали: «Главной претензией классической философии была претензия на систематическую целостность, завершенность, монистичность, покоящаяся на глубоком чувстве естественной упорядоченности мироустройства, наличия в нем гармоний и порядков (доступных рациональному постижению). Современная… философия является объективным обнаружением той весьма дорогой… “цены”, которую приходилось платить за реализацию этой претензии. Ныне существующие философские направления при ближайшем рассмотрении оказываются не чем иным, как последовательным и откровенным развертыванием внутренних неувязок, содержательных противоречий классического мышления, которых оно могло избежать лишь путем значительных огрублений и упрощений, путем весьма жестких абсолютизаций и умолчаний. Они, если можно так выразиться, срывают с… философской классики маску “классичности”, как бы “выговаривая” своим содержанием те недоговоренности и упрятанные рационализации, которые были условием и внутренней опорой достижения этой классичности и цельности в прошлом» (Мамардашвили М. К., Соловьев Э. Ю., Швырев В. С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии. С. 30–31).


[Закрыть]

В-третьих, концептуальная эффективность данного методологического приема, предполагавшего восприятие классики в качестве своего рода культурных координат, позволило, как отмечает Б. И. Пружинин, «различить в потоке социальных и культурных изменений, с одной стороны, те социокультурные отклонения, которые в предельном случае разрушительны для данной культуры и бесперспективны сами по себе и, с другой стороны, те отклонения, который несут в себе возможность радикальных, но преемственных культурных трансформаций».[547]547
  Там же. С. 48.


[Закрыть] Таким образом, использование типологии, изначально предполагающей взаимную соотнесенность классического и постклассического правопонимания, позволяет дифференцировать «радикальные, но преемственные» трансформации в развитии правовой мысли и деструктивные идеи и течения, последовательно уничтожающие как ценность научной рациональности, так и саму идею права.

Следовательно, в-четвертых, выделение классического и пост-классического типов научной рациональности и соответственно правопонимания не является попыткой представить их соотношение как дихотомию «устаревшее – передовое», что располагало бы к некритичному восприятию любого нового направления в теории права как «передового прозрения истины».[548]548
  Выражение современного философа Б. И. Пружинина, также полагающего, что «соотнесение классики и неклассики сегодня должно бы позволить нам опять преодолеть идеологизацию современных философских течений, в частности, течений неклассической эпистемологии» (Пружинин Б. И. Рациональность как проблема: Владимир Швырев между классикой и неклассикой. С. 50).


[Закрыть] Такая типология, «настроенная» на соотнесенность классики и неклассики, позволяет интерпретировать новое теоретико-правовое знание как определенный этап в проблематизации правовой реальности, в классическом правопонимании полагаемой самоочевидной.

Наконец, в-пятых, рассматривая данную типологию как инструмент концептуализации определенной области исследований, необходимо принимать во внимание, что «в отличие от естествознания, в котором последовательность исторических этапов методологической рефлексии науки прослеживается достаточно отчетливо благодаря большей концептуальной замкнутости и семиотической однородности естественнонаучных теорий, в познании социальной реальности подобной периодизации трудно придать столь выраженный характер».[549]549
  Смирнова Н. М. Исторические типы рациональности в социальном познании. С. 162–163.


[Закрыть] Как полагает Н. М. Смирнова, «генезис нового неклассического типа социального мышления можно с известной долей условности уподобить процессу догоняющей модернизации со свойственным ей “скомканным” характером развития: волнообразным набеганием одних исторических этапов на другие… высоким потенциалом возвратного движения». Именно поэтому реконструкция подобных этапов в социогуманитарном знании предстает теоретической идеализацией, которой «свойственно не только упрощать, но и “доорганизовывать” реальный процесс».[550]550
  Там же. – Подробнее об этом см.: Тимошина Е. В. Философия права Л. И. Петражицкого: генезис постклассического правопонимания в российском правоведении начала ХХ в. // Российский ежегодник теории права. № 2. 2009 / под ред. А. В. Полякова. СПб., 2011. С. 474–501.


[Закрыть]

Таким образом, типология классического и постклассического правопонимания, коррелируя с общепризнанной в отечественной философии науки типологией классической и постклассической научной рациональности, имеет внутринаучные и социокультурные основания. Данная типология, являясь инструментом концептуализации истории и современного состояния теоретико-правового знания, представляет собой методологический подход, который позволяет:

1) исследовать классическое и постклассическое правопонимание в их соотнесенности, что делает возможным взаимопрояснение их стилевых особенностей и исключает принятие какого-либо состояния правовой мысли в прошлом и настоящем за самодовлеющий этап ее развития;

2) выявлять стилевую общность эпистемологических и онтологических оснований содержательно различных правовых теорий и тем самым – представить историю правовой мысли как процесс постепенной смены стилей теоретико-правового мышления, в рамках каждого из которых сосуществуют обладающие стилистическим единством альтернативные правовые концепции;

3) рассматривать ретроспективу и современное состояние теории права в контексте исторического развития и современных тенденций социогуманитарного знания и использовать такой контекстуальный подход в качестве дополнительного инструмента реконструкции правовых учений, позволяющего выявлять их стилеобразующие связи с соответствующим типом научной рациональности.

6. Классическое и постклассическое правопонимание: опыт обобщения основополагающих особенностей. Используя выделенные ранее критерии, попробуем обобщить основополагающие характеристики классического и постклассического правопонимания.

6.1. Классические юснатурализм и юспозитивизм. Классический стиль философско-правового мышления (XVII–XIX вв.) репрезентируют классические юснатурализм и юридический позитивизм, очевидные содержательные различия которых не должны вводить нас в заблуждение относительно общности их «стилевых» эпистемологических и онтологических оснований. Каждый из данных типов правопонимания отражает «парадигмальные» черты современного ему научного знания и, несмотря на содержательную противоположность, их объединяют общие эпистемологические установки, сформировавшие типичные представления о правовой реальности, являющиеся выражением классического стиля философско-правового мышления. При этом следует подчеркнуть, что и юснатурализм, и юридический позитивизм были сознательно ориентированы на современные им методологические программы и только благодаря их использованию научно состоялись как соответствующие теоретические подходы.

(1) Особенностью классического правопонимания является объективистская интерпретация бытия права как независимого от сознания субъекта: право предстает в виде – a) объективного идеального бытия, которое может быть открыто ученому, обладающему привилегией объективного вúдения (юснатурализм), b) доступного объективному наблюдению эмпирического факта, обнаруживаемого субъектом данным в мире пространства и времени, подобно «вещи» (юспозитивизм).

(2) Объективирующая интерпретация бытия права фундирована категорией абстрактного субъекта – абсолютного наблюдателя, конституируемого в результате противопоставления объекту (праву) и владеющего универсальным методом, использование которого рассматривается как не оказывающее влияния на объект.

(3) Исходя из того, что постигнутое разумом или индуктивно образованное понятие права рассматривается как имеющее референта соответственно в идеальном мире идей или в эмпирической реальности, понятие права считается удовлетворительным настолько, насколько корректно его определение будет указывать на соответствующие ему идеальный или эмпирический объекты, что является основанием корреспондентной теории истины.

(4) Теоретико-правовое знание интерпретируется как исчерпывающим образом объясняющее правовую реальность и имеющее характер объективной истины, гарантированный эпистемологическим статусом познающего субъекта как противостоящего объекту и освобожденного в акте познания от следов субъективности.

(5) Теоретическое объяснение рассматривается как знание, которое содержит представление о сущности изучаемого объекта в чистом, незамутненном вненаучными предпосылками, виде; соответственно социокультурные детерминанты теоретико-правового знания не осмысливаются.

(6) Классические правовые концепции, прежде всего юснатурализм, по отношению к социально-правовой реальности выполняют миссионерскую и прескриптивную функции, рассматривая ее как плацдарм для непосредственного осуществления теоретических схем и тем самым – демонстрации их истинности.

Аргументируем данные тезисы.

Такие непримиримые идейные противники, как юснатурализм и юридический позитивизм, в равной степени сформировались под определяющим влиянием того, что в последующих реконструкциях истории социогуманитарного знания было названо натуралистической (В. Дильтей) или номотетической традицией в «науках о культуре» (В. Виндельбанд, Г. Риккерт), предписывавшей социально-гуманитарным наукам эпистемологические стандарты естествознания, и представляют собой соответственно рационалистический и эмпирический варианты философско-правового натурализма.

Представители неокантианства, рассматривая номотетический (законоустанавливающий) и идиографический (индивидуализирующий) методы как взаимодополняющие, вместе с тем подчеркивали, что номотетический (в терминологии В. Виндельбанда), или генерализующий (в терминологии Г. Риккерта), метод естествознания в европейской культурной традиции стал восприниматься в качестве универсального метода научного познания, равным образом эффективного для объяснения не только природы, но и человека, и общества, а его использование выступало критерием научности познавательной деятельности вообще: «…стало общераспространенным мнение, – пишет Г. Риккерт, – что вся подлинная наука в сущности сводится к естествознанию»,[551]551
  Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. Логическое введение в исторические науки. СПб., 1997. С. 60.


[Закрыть] и характеризует данное мнение как «ненаучный натуралистический догматизм».[552]552
  Там же. С. 438.


[Закрыть] Экспансия естественнонаучных методов в социально-гуманитарные науки и привела к формированию в них номотетической традиции, точное следование которой должно было, наконец, сообщить «неразвитому» по сравнению с естественными науками социально-гуманитарному знанию научный характер. Это «верование в единоспа-сительный естественно-научный метод»,[553]553
  Там же. С. 381. – Э. Гуссерль называл это «предрассудком одинакового метода» (Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология / пер. с нем. Д. В. Скляднева. СПб., 2004. С. 295).


[Закрыть] как полагал Г. Риккерт, обусловило номотетическую дисциплинарную организацию целого ряда социально-гуманитарных наук, прежде всего психологии – как естественной науки о духовной жизни[554]554
  Там же. С. 61.


[Закрыть] и социологии в интерпретации О. Конта – как натуралистической философии истории, долженствующей открыть естественные законы человеческого развития.[555]555
  Там же. С. 446. – Ср.: «…Конту удалось создать только натуралистическую метафизику истории… (курсив мой. – Е. Т.)» (Дильтей В. Введение в науки о духе. Опыт полагания основ для изучения общества и истории // Дильтей В. Собр. соч. В 6 т. Т. 1 / под ред. А. В. Михайлова, Н. С. Плотникова; пер. с нем. под ред. В. С. Малахова. М., 2000. С. 384).


[Закрыть] Так в классической науке создается своего рода мифология универсального научного Метода, использование которого в любой предметной области гарантирует получаемому знанию научность.[556]556
  На эту специфическую особенность классического научного знания указывают многие исследователи; современный историк и философ науки А. П. Огурцов, в частности, пишет: «Универсалистские притязания на всеобщую значимость методологии характерны для всей классической методологии науки» (Огурцов А. П. История методологии науки: реальные и виртуальные трудности // Методология науки: проблемы и история / отв. ред.: А. П. Огурцов, В. М. Розин. М., 2003. С. 221).


[Закрыть]

В юриспруденции, по мнению В. Дильтея, натуралистическая, или номотетическая, традиция прежде всего обусловила господство «абстрактной теории естественного права», которая представляет собой одну из «естественнонаучных систем XVII и XVIII столетий».[557]557
  Дильтей В. Введение в науки о духе. Опыт полагания основ для изучения общества и истории. С. 393.


[Закрыть] С такой оценкой юснатурализма согласен Г. Риккерт, для которого теория естественного права фундирована использованием номотетического, или генерализующего, метода: подобно тому как «естествознание восходит с помощью понятий законов к безусловно всеобщему и усматривает в нем истинную сущность вещей», так и в юснатурализме сквозь «иррациональный покров индивидуального юридического многообразия» происходит «восхождение к общей “природе” права». В данном случае, пишет Г. Риккерт, «стараются найти естественное право, которое было бы освобождено от индивидуальных особенностей данного права, т. е. пытаются установить природу права как раз в том смысле, как природу света…». Естественное право, таким образом, предстает, полагает ученый, неким «естественным законом общественного мира», и «в этом контексте слово “Natur” означает то же самое, как в выражении “Naturwissenschaft”».[558]558
  Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. С. 520–521.


[Закрыть]

Основополагающее в классической науке значение метода для исследования, притязающего на научность, как известно, было обосновано Р. Декартом. По его мнению, «…гораздо лучше никогда не думать об отыскании истины какой бы то ни было вещи (курсив мой. – Е. Т.), чем делать это без метода».[559]559
  Декарт Р. Правила для руководства ума // Декарт Р. Соч. в 2 т. / пер. с лат. и фр. Т. 1 / сост., ред., вступ. ст. В. В. Соколова. М., 1989. С. 86. – Внимание Декарта к проблеме научного метода позволяет современным исследователям утверждать, что французский мыслитель был «прельщен идеологией методизма» (Катасонов В.Н. Методизм и прозрения // Бессмертие философских идей Декарта. Материалы Международной конференции, посвященной 400-летию со дня рождения Рене Декарта. М., 1997. С. 96). Возможно, такое понимание метода было подготовлено идеологиями Реформации, в которых ключевую роль играла идея спасения, систематического строительства правильного пути – meta odos, т. е. метода (подробнее об этом см.: Косарева Л. М. Социокультурный генезис науки Нового времени: Философский аспект проблемы / отв. ред. Л. А. Микешина. М., 1989. С. 30).


[Закрыть] Не талант, вдохновение, интуиция, воображение или опыт, которые являются непосредственно связанными с личностью ученого, но именно метод в качестве своеобразной «машины мышления»[560]560
  Термин современного исследователя истории науки В. М. Розина (Розин В. М. От панметодологии к методологии с ограниченной ответственностью // Методология науки: проблемы и история / отв. ред.: А. П. Огурцов, В. М. Розин. М., 2003. С. 32). «Машинный» характер декартовского понимания метода точно характеризует П. П. Гайденко: «Метод, как его понимает Декарт, должен превратить познание в организованную деятельность, освободив его от случайности, от таких субъективных факторов, как наблюдательность и острый ум, с одной стороны, удача и счастливое стечение обстоятельств – с другой. Образно говоря, метод превращает научное познание из кустарного промысла в промышленность, из спорадического и случайного обнаружения истин – в систематическое и планомерное их производство. Для обладающего методом лишаются всякой ценности отдельные открытия, как бы ни были они глубоки и остроумны; метод позволяет науке идти… “сплошным фронтом”, не оставляя лакун или пропущенных звеньев. […] Процесс познания превращается… в поточную линию, а в последней, как известно, главное – непрерывность» (Гайденко П. П. Эволюция понятия науки (XVII–XVIII вв.). Формирование научных программ Нового времени. М., 1987. С. 177).


[Закрыть] необходим «для разыскания истины вещей». Согласно декартовскому определению метод представляет собой «точные и простые правила, строгое соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное, и, без излишней траты умственных сил, но постепенно и непрерывно увеличивая знания, способствует тому, что ум достигает познания всего, что ему доступно…».[561]561
  Декарт Р. Правила для руководства ума // Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950. С. 89.


[Закрыть] Для владеющего методом, подчеркивал Декарт, не существует «истин ни столь отдаленных, чтобы они были недостижимы, ни столь сокровенных, чтобы их нельзя было раскрыть».[562]562
  Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Декарт Р. Соч. в 2 т. / пер. с лат. и фр. Т. 1 / сост., ред., вступ. ст. В. В. Соколова. М., 1989. С. 261.


[Закрыть] Последовательность интеллектуальных операций, предполагаемых декартовским методом, воспроизводится в методологических схемах обоснования естественного права в классическом юснатурализме. Мыслительные операции сводятся к усмотрению путем интеллектуальной интуиции очевидных аксиоматических положений,[563]563
  Достоверность истин, полученных путем их интуитивного усмотрения, гарантируется известным онтологическим аргументом Декарта, состоящим в том, что «Бог не обманщик», т. е. Бог как «источник всех истин… не создал нашего разума по природе таким, чтобы последний мог обманываться в суждениях о вещах, воспринятых им яснейшим и отчетливейшим образом» (Декарт Р. Первоначала философии // Декарт Р. Соч. в 2 т. / пер. с лат. и фр. Т. 1. С. 306).


[Закрыть] из которых путем дедукции выводятся последующие утверждения, составляющие содержание знания. Вследствие этого обоснованный ученым метод получил название дедуктивно-аксиоматического, который и стал рассматриваться в качестве универсального.[564]564
  Условия для универсализации данного метода были заданы самим Декартом, который, в частности, использовал метод математической демонстрации для доказательства бытия Бога и бессмертия человеческой души (см. главу под названием: «Аргументы, доказывающие бытие Бога и отличие души от тела, изложенные геометрическим способом» (Декарт Р. Размышления о первой философии, в коих доказывается существование Бога и различие между человеческой душой и телом // Декарт Р. Соч. в 2 т. / пер с лат. и фр. Т. 2 / сост., ред. и прим. В. В. Соколова. М., 1994. С. 127). В дальнейшем за Декартом по пути тотальной «геометризации» этики последуют Т. Гоббс, Дж. Локк, Б. Спиноза, С. Пуфендорф, В. Г. Лейбниц и др.


[Закрыть] При этом Р. Декарт, полагая, что «вещи отыскиваются на основании слов»[565]565
  Декарт Р. Правила для руководства ума // Декарт Р. Соч. в 2 т. Т. 1. С. 128.


[Закрыть] и считая одной из причин заблуждений ума закрепление понятий «в словах, неточно соответствующих вещам»,[566]566
  Декарт Р. Первоначала философии. С. 346–347.


[Закрыть] рассматривал, таким образом, язык лишь как отражение вещного мира.

В проекте «универсальной математики» Декарта последняя выступала в качестве своеобразной метатеории для всего научного знания, т. е. знания, полученного или потенциально могущего быть полученным при помощи дедуктивно-аксиоматического метода: «… Должна существовать некая общая наука, – пишет ученый, – которая, не будучи зависимой ни от какого частного предмета, объясняла бы все то, что может быть обнаружено в связи с порядком и мерой, и эта самая наука должна называться… именем всеобщей математики, ибо в ней содержится все то, благодаря чему другие науки и называются частями математики».[567]567
  Декарт Р. Правила для руководства ума. С. 90.


[Закрыть] Таким образом, у Декарта «математика… становится формально-рациональным методом, с помощью которого можно “считать” любую реальность, устанавливая в ней меру и порядок с помощью нашего интеллекта».[568]568
  Гайденко П. П. Эволюция понятия науки (XVII–XVIII вв.). Формирование научных программ Нового времени. С. 184.


[Закрыть] Впоследствии представитель марбургской школы неокантианства Э. Кассирер, разработавший, как известно, логическую концепцию научного знания (согласно которой наука исследует идеальные соотношения, а не сами физически существующие «вещи»), подытожил развитие «мифологии» классического научного метода в следующем суждении: «Круг объектов, к которым применим… способ рассмотрения математики, все расширяется, пока… становится вполне очевидным, что своеобразие этого метода отнюдь не связано и не ограничено каким-нибудь особенным классом предметов».[569]569
  Кассирер Э. Познание и действительность. СПб., 1912. С. 129.


[Закрыть]

Исторически первая попытка натурализации социального знания, вдохновленная идеей использования универсального математического (дедуктивно-аксиоматического) метода для объяснения социальных явлений принадлежит естественно-правовой философии, или, в терминологии Н. Н. Алексеева, рационалистическому натурализму, основным принципом которого, по мнению ученого, были «математическая конструкция и демонстрация».[570]570
  Алексеев Н. Н. Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении их методов. Очерки по истории и методологии общественных наук. Ч. 1: Механическая теория общества. Исторический материализм. М., 1912. С. 3.


[Закрыть] Это соответствовало общей тенденции классической философии, которая, как замечает Э. Гуссерль, должна была строиться «more geometrico».[571]571
  Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология / пер. с нем. Д. В. Скляднева. СПб., 2004. С. 90–91. – Следует отметить, что М. К. Мамардашвили, Э. Ю. Соловьев и В. С. Швырев в качестве одной из особенностей классической философии указывают на своеобразное «помешательство на геометрии, в той или иной мере свойственное, по их мнению, всему мышлению Нового времени» (Мамардашвили М. К., Соловьев Э. Ю., Швырев В. С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии. С. 40).


[Закрыть] Н. Н. Алексеев отмечает, что естественно-правовые учения XVII века хорошо изучены с их политической и юридической стороны, однако их «связь с естественнонаучными познавательными идеалами новой философии, их натуралистический характер, обыкновенно игнорируется исследователями».[572]572
  Алексеев Н. Н. Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении их методов. Очерки по истории и методологии общественных наук. Ч. 1. С. 1–2.


[Закрыть] Действительно, как правило, натурализм рассматривается как свойство философского и юридического позитивизма, поэтому представляется необходимым рассмотреть связь естественно-правового подхода с современным ему естествознанием, с тем чтобы выявить общность стиля мышления двух классических типов правопонимания, обусловленную определяющим влиянием номотетической традиции.

Н. Н. Алексеев приводит случай наиболее раннего указания на необходимость использования математического метода в юриспруденции, подчеркивая, однако, что это не сопровождалось глубоким уяснением сути данного метода, а, скорее, являлось данью научной моде: Николай Гемминг в произведении «De lege naturae apodictica methodus concinnata» (1562) высказывает уверенность в том, что когда новый демонстративный метод будет применен в юриспруденции, «этики и юристы не будут более терпеть оскорбления от тех, которые отрицают возможность демонстрации в нравственной и правовой доктрине, ибо они яснейшим образом увидят, что порядок вывода естественного закона подлежит не менее эвидентным демонстрациям, чем эвклидова наука, ошибочно считаемая единственно доступной демонстрациям».[573]573
  Цит. по: Там же. С. 6.


[Закрыть] Однако уже у основоположника классической естественно-правовой философии Гуго Гроция, как полагает Э. Кассирер, «проблема права… коррелятивна проблеме математики».[574]574
  Кассирер Э. Философия Просвещения / пер. с нем. М., 2004. С. 262.


[Закрыть] В «Пролегоменах» к своему труду «О праве войны и мира» Гроций так поясняет исходную методологическую позицию: «…Говоря о праве, – пишет ученый, – я отвлекался мыслью от всякого отдельного факта, подобно математикам, которые рассматривают фигуры, отвлекаясь от тел».[575]575
  Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы публичного права / пер. с латин. А. Л. Саккетти. М., 1994. С. 59.


[Закрыть] Хотя данное суждение ограничивается его собственным признанием в том, что в моральной философии невозможно достичь «математической достоверности»,[576]576
  Там же. С. 231.


[Закрыть] однако сама структура обладающего «совершенной достоверностью» априорного доказательства естественного права (в отличие от апостериорного – вероятностного), предполагающая первоначальное обнаружение общих начал – аксиом, «настолько очевидных, что [они] не допускают сомнения» в своей достоверности,[577]577
  Там же. С. 482.


[Закрыть] и последующее развитие на их основе цепи умозаключений, указывает на непосредственную связь с дедуктивно-аксиоматическим методом. В последующем развитии доктрин естественного права, отмечает Э. Кассирер, «такая математизация… права еще более заостряется».[578]578
  Кассирер Э. Философия Просвещения. С. 263.


[Закрыть]

Тенденция к универсализации математического метода, после того как возможность такой универсализации была обоснована Декартом, нашла свое ближайшее выражение у Т. Гоббса, который полагал необходимым для научного обоснования моральной философии использовать метод математической демонстрации, при этом рассчитывая с помощью такой геометризации этики на непосредственный практический эффект: «Если бы мотивы человеческих поступков были познаны столь же точно, как отношения величин в геометрических фигурах, – утверждает философ, – то честолюбие и корыстолюбие… оказались бы безоружными, и человеческий род наслаждался бы… прочным миром».[579]579
  Гоббс Т. О гражданине // Гоббс Т. Соч. в 2 т. Т. 1 / пер. с лат. и англ.; сост., авт. вступ. ст. и примеч. В. В. Соколов. М., 1989. С. 272–273.


[Закрыть] Научное «рассуждение» у Гоббса отождествляется с процедурами сложения и вычитания,[580]580
  Гоббс Т. О теле // Гоббс Т. Соч. в 2 т. Т. 1. С. 74–75.


[Закрыть] и соответственно научное знание возможно только о тех предметах, которые поддаются такому «исчислению». В качестве удовлетворяющих такому критерию научности Гоббс рассматривает политическую философию, представители которой «складывают вместе договоры, чтобы найти обязанности людей», а также юриспруденцию, в которой «складывают законы и факты, чтобы найти правильное и неправильное в действиях частных лиц».[581]581
  Гоббс Т. Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Гоббс Т. Соч. в 2 т. Т. 2 / сост., ред., авт. примеч. В. В. Соколов; пер. с лат. и англ. М., 1991. С. 30–31.


[Закрыть] Вывод Гоббса состоит в том, что «…метод доказательства a priori можно применить в политике и в этике, т. е. в науках о справедливости (justum, aequum) и несправедливости (injustum, iniquum)».[582]582
  Гоббс Т. О человеке // Гоббс Т. Соч. в 2 т. Т. 1. С. 236–237.


[Закрыть] Таким образом, предметом науки может быть «всякое тело, происхождение и свойства которого могут быть познаны нами»,[583]583
  Гоббс Т. О теле. С. 79.


[Закрыть] в том числе и такое искусственное «политическое тело», как государство. Рассуждение Гоббса наглядно демонстрирует объективирующий эффект номотетического метода – предмет социогуманитарного знания рассматривается в качестве «вещи» или «тела».

Дедуктивно-аксиоматический метод в науке XVII в. рассматривался в качестве «образцового» даже теми мыслителями, которых традиционно относят к эмпирическому направлению в философии. Так, Дж. Локк полагая, что опытное познание погружает субъекта лишь в «сумерки вероятности»,[584]584
  Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Локк Дж. Соч. в 3 т. Т. 2 / пер. с англ.; редкол.: М. Б. Митин и др. М., 1985. С. 131.


[Закрыть] связывает возможность научного обоснования этики, способной «обладать реальной достоверностью, как и математика»,[585]585
  Там же. С. 43.


[Закрыть] с использованием дедуктивно-аксиоматического метода. «Я уверен, – пишет он, – что, если бы люди искали нравственные истины тем же методом… каким ищут истины математические, они нашли бы, что первые… более неизбежно вытекают из наших ясных… идей и ближе подходят к совершенному доказательству, чем это обычно себе представляют».[586]586
  Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Локк Дж. Соч. в 3 т. Т. 2 / пер. с англ.; редкол.: М. Б. Митин (пред.) и др. М., 1985. С. 30. – Ср. также: «…Несомненно, – пишет он, – что при наличии правильного метода значительную часть этики можно было бы построить с такою ясностью, которая… оставляла бы так же мало оснований для сомнений, как мало их для сомнений в истинности доказанных… математических положений» (Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Локк Дж. Соч. в 3 т. Т. 2 / пер. с англ.; редкол.: М. Б. Митин (пред.) и др. М., 1985. С. 122–123).


[Закрыть] Ученый считает возможным «дать нашим обязанностям и правилам поведения основания, способные поставить нравственность в ряд доказуемых наук; и… при этом… установить мерила добра и зла исходя из самоочевидных положений путем выводов столь же необходимых, сколь и бесспорных, как выводы в математике…».[587]587
  Там же. С. 27.


[Закрыть] Примерами таких дедуктивно выведенных, а следовательно, достоверных положений, подобных «любому положению в математике», Дж. Локк считает максимы «Где нет собственности, там нет и несправедливости», «Никакое государство не дает полной свободы» и др.[588]588
  Там же.


[Закрыть] При этом, что важно подчеркнуть, для Дж. Локка так же, как и для Т. Гоббса, предмет математики коррелятивен предмету этики и, в частности, юриспруденции.[589]589
  Там же. С. 43–44.


[Закрыть] Однако, вероятно, далее всех на пути геометризации этики зашел Б. Спиноза, о чем наглядно свидетельствуют хотя бы название и структура его работы: «Этика, доказанная в геометрическом порядке».[590]590
  Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке… // Спиноза Б. Избр. произв. В 2 т. Т. 1. М., 1957. С. 359–618.


[Закрыть] Принятая в этих произведениях система изложения, структурированного по теоремам, которым предпосланы определения и аксиомы в качестве оснований доказательства, действительно, в большей степени напоминает учебник геометрии. Владение методом дает ученому привилегию «объективного» видения и ставит его в привилегированное положение «знающего»: «По единодушному мнению всех, кто в отношении своих знаний хочет стоять выше толпы (курсив мой. – Е. Т.), математический метод… есть лучший… путь для нахождения и сообщения истины», – пишет Б. Спиноза.[591]591
  Спиноза Б. Основы философии Декарта, доказанные геометрическим способом // Спиноза Б. Избр. произв. В 2 т. Т. 1. С. 175.


[Закрыть]

Проект универсальной науки Лейбница наряду с геометрией и механикой включал в качестве третьей части «универсальную юриспруденцию», в которой, согласно замыслу ученого, «показывается… каким образом все вопросы чисто юридические могли бы быть определены с геометрической достоверностью (курсив мой. – Е. Т.)».[592]592
  Лейбниц Г. В. Начала и образцы всеобщей науки // Лейбниц Г. В. Соч. в 4 т. Т. 3 / ред. и сост., авт. вступит. статей и примеч. Г. Г. Майоров и А. Л. Субботин; пер. Я. М. Боровского и др. М., 1984. С. 437.


[Закрыть] В представлении Лейбница, юриспруденция, которая составляла особенный предмет его научных интересов, должна конструироваться как наука геометрического типа. Во-первых, чрезвычайная сложность юридических дел, касающихся как частных интересов лиц, так и общественного блага, требует «математической строгости» их решения.[593]593
  Г. В. Лейбниц пишет: «Ведь даже в тех случаях, когда речь идет о заключении договора, о церемониях выборов, об арбитрах и тех, кто берет на себя обязанности посредников и нейтральной стороны, о мерах предосторожности, которые называются гарантиями, об амнистии, субсидиях, военных лагерях и других поводах… настолько многое должно быть рассмотрено и сопоставлено, что тому, кто пожелал бы исполнить свой долг, а не предоставить дело случаю или решить его как бы бросанием жребия, потребовалась бы… математическая строгость, особенно когда в вопросах войны и мира, государственной жизни и судебного расследования должно быть установлено, от чего зависит общественное благо и где ошибка может оказаться роковой и гибельной» (Лейбниц Г. В. О приумножении наук // Лейбниц Г. В. Соч. в 4 т. Т. 1 / ред. и сост., авт. вступит. статьи и примеч. В. В. Соколов; пер. Я. М. Боровского и др. М., 1982. С. 179).


[Закрыть] Во-вторых, юриспруденция, в представлении Лейбница, более всех других наук поддается такой геометризации и может быть подобно геометрии выстроена как аксиоматическая система, которая, в его представлении, и является естественным правом: «…существуют, – пишет философ, – основные максимы, которые… когда они доказываются при помощи чистого разума, а не возникают из произвольной власти государства, составляют естественное право».[594]594
  Лейбниц Г. В. Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии // Лейбниц Г. В. Соч. в 4 т. Т. 2 / ред., авт. вступ. статьи и примеч. И. С. Нарский. М., 1983. С. 435.


[Закрыть] Наконец, в-третьих, в возможности построения системы аксиоматической юриспруденции ученого убеждало римское право, «половина» которого, по его мнению, «принадлежит чистому естественному праву».[595]595
  Лейбниц Г. В. Письма к Гоббсу // Лейбниц Г. В. Соч. в 4 т. Т. 1. С. 108.


[Закрыть] «…Ни один из авторов, – полагает Лейбниц, – так не близок своей манерой изложения к стилю геометров, как древнеримские юристы в своих текстах»,[596]596
  Лейбниц Г. В. Некоторые соображения о развитии наук и искусстве открытия // Лейбниц Г. В. Соч. в 4 т. Т. 3. С. 472.


[Закрыть] «по постоянству обозначений, адекватности формы, по силе и убедительности заключений, по прочим достоинствам логической речи».[597]597
  Лейбниц Г. В. Элементы разума // Лейбниц Г. В. Соч. в 4 т. Т. 3. С. 451.


[Закрыть]

Если у Лейбница идея универсальной юриспруденции так и осталась незавершенным проектом, то С. Пуфендорф, предпринял попытку дедуктивно развить из основного принципа по геометрическому методу целостную систему философии права таким же образом, как этому учил Декарт применительно ко всей философии. Как отмечает в связи с этим В. Виндельбанд, «замкнутая форма строго математической аргументации, приданная им его учению, была долгое время образцом философско-правовых исследований: научная самостоятельность юриспруденции… казалась этим вполне достигнутой». Под влиянием работ Пуфендорфа и Лейбница «в Германии все более осваивались с геометрическим методом, и, в конце концов, стали с педантическим схематизмом повсюду применять его».[598]598
  Виндельбанд В. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками / пер. с нем. Е. И. Максимовой, В. М. Невежиной, Н. Н. Платоновой; под ред. А. И. Введенского. Т. 1. От Возрождения до Канта. СПб., 1902. С. 31.


[Закрыть]

Итак, отмеченная неокантианцами номотетическая, или натуралистическая, традиция в «науках о духе» нашла свое первое выражение именно в юснатурализме, представители которого в стремлении сообщить научный характер собственным построениям ориентировались на математический метод, реализуя тем самым классический миф об универсальности науки и научного метода. Под влиянием номотетической традиции естественно-правовому подходу были также присущи натурализм и механицизм в интерпретации бытия права как объекта познания. Е. В. Спекторский, комментируя экспансию «образцовых» естественно-научных методов в общественные науки и формирование в них номотетической традиции, пишет, что рациональная механика «в философских кругах XVII века… считалась образцом истинной научности», и поэтому «юристы… этого века, которые хотели идти в уровень с научным достижением современности, стремились построить рациональную механику личной и публичной жизни…».[599]599
  Спекторский Е. В. Проблема социальной физики в XVII столетии. В 2 т. СПб., 2006. Т. 1. С. 37–38.


[Закрыть]

В классическом юснатурализме право интерпретировалось как внеположенная человеческому сознанию универсалия – объективная идеальная сущность, существующая до создаваемого людьми позитивного права и наряду с ним. Представитель баденской школы неокантианства Г. Риккерт отмечал, что подобно тому как в естествознании происходит метафизическое «ипостазирование» общих понятий, и затем общие сущности представляются обладающими реальным бытием, естественное право также превращается в реально существующее, действительное, право, в то время как, по мнению ученого, естественного права так же не существует, как количественного мира атомов или каких-либо иных «ипостазированных» общих понятий.[600]600
  Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. Логическое введение в исторические науки. С. 520–521.


[Закрыть] Возможно, под влиянием неокантианской критики классического юснатурализма на связь естественно-правового подхода с платоновским реализмом обращал также внимание Г. Кельзен: «…Дуализм позитивного и естественного права, столь характерный для естественно-правовой доктрины, – пишет ученый, – имеет сходство с метафизическим дуализмом реальности и платонической идеи».[601]601
  Кельзен Г. Чистое учение о праве и аналитическая юриспруденция / пер. с англ. А. А. Краевского // Российский ежегодник теории права. № 2. 2009. С. 435.


[Закрыть] С иных методологических позиций к схожим выводам приходил А. Кауфман, по мнению которого «экстремальный» исходный пункт естественно-правовых доктрин состоит в том, что они рассматривают естественное право как «существующую рядом и превыше позитивного права чистую сущность права».[602]602
  Кауфманн А. Онтологическая структура права. С. 154.


[Закрыть] Понятие естественного права не конструируется человеческим сознанием, но открывается ему и в этом смысле предстает своего рода юридическим «откровением». Как отмечает в связи с этим датский правовед А. Росс, «идея, общая для всех школ естественного права, – вера в то, что существуют универсально значимые принципы регулирования жизни человека в обществе, которые не созданы, а открыты человеком, истинные принципы, обязательные для каждого, включая и тех, кто неспособен или не желает признать их существование. […] … Данные законы являются открытиями, объективными данностями, некоей реальностью, иной, чем реальность чувственного опыта [курсив мой. – Е. Т.]».[603]603
  Росс А. Валидность и конфликт между правовым позитивизмом и естественным правом / пер. с англ. М. В. Антонова // Российский ежегодник теории права. № 2. 2009. С. 462.


[Закрыть]