Текст книги "Постклассическая онтология права"

В) Феноменология повествования В.Шаппа. Феноменологический анализ связи ценностей и действий человека предпринял немецкий философ В. Шапп. В исследовании «жизненного мира» Шапп применяет многие из идей, развитых М. Хайдегером. Неслучайно основная книга В. Шаппа «Вплетенные в повествования»[440]440
  Schapp W. In Geschichten verstrickt. Zum Sein von Ding und Mensch. Hamburg, Meiner, 1953.


[Закрыть] имеет выраженный экзистенциальный акцент и делает человека центром философской рефлексии. Как показывает ученый, такая рефлексия протекает под влиянием языка. «Мы, люди, постоянно вплетены в повествования и всякому повествованию принадлежит субъект этого «вплетения», пишет во введении к своей книге В. Шапп[441]441
  Schapp W. In Geschichten verstrickt. Ibid.


[Закрыть]. Философ показывает, что ценности соединяют человека с его собственной жизненной историей, в которой он живет, действует и переживает. В. Шапп рассматривает восприятие под девизом Гуссерля «К самим вещам!». При этом он различает два вида восприятия – не интерпретируемое восприятие, например, восприятие звезд, и интерпретируемое восприятие вблизи, например, восприятие красок. Нанесенная на вещи краска может раскрывать по-особому пространство, а с ним и форму вещей, и сама краска указывает на особые свойства или характер вещей. Вещью (предметом) В. Шапп называет все, что «имеет историю и что оставляет после себя следы». Каждую отдельную вещь он видит в рамках определенной идеи, для которой важна граница феномена. Эйдетический и жизненный мир связан у Шаппа через повествования – нарративы[442]442
  Schapp W. In Geschichten verstrickt. Zum Sein von Mensch und Ding. Hamburg,1953; Schapp W. Philosophie der Geschichten. Leer; Lautenberg, 1959.


[Закрыть]. Главной темой – «предметом» права он считает договор[443]443
  Schapp W. Die neue Wissenschaft vom Recht. Bd. 1. Eine phänomenologische Untersuchung, Berlin, 1930. S. 6–7.


[Закрыть]. Как показывает мыслитель, любое действие в праве связано с миром ценностей. Так определяется и «собственность». Что является собственным, а что нет, зависит от понимания ценности того «что-я-создаю-сам». В. Шапп сравнивает форму явления ценности с цветом красок. Мыслитель полагает, что ценность существует «предметно» не в теоретическом и априорном регионе бытия, а в пространстве человеческого восприятия. Ценность сложно объективировать, т. е. сделать предметом анализа, но ее можно экзистенциально понять. Исчезновение восприятия в истории философии Шапп связывает с греческой философией. Еще М. Хайдеггер противопоставлял онтологическому горизонту бытия, горизонт онтический, т. е. свободный от научных знаний, где описанию бытия противопоставляется само бытие[444]444
  Как подчеркивал автор термина «онтический» М. Хайдеггер, дазайн имеет ряд преимуществ перед другими видами сущего благодаря онтичности. Именно онтичность дазайна позволяет определять наше бытие через экзистенцию, что дает дазайну безусловный приоритет перед другими видами сущего./ Heidegger М. Sein und Zeit. Tuebingen: Max Niemeyer, 2001. S. 13.


[Закрыть]. В этом контексте В. Шапп обращает внимание на то, что повествования могут описываться или рассказываться по-разному, но это отнюдь не означает их объективации (в смысле познания значения вещей).

В. Шапп использует феноменологический метод в исследовании отношений гражданского договора[445]445
  Schapp W. Die neue Wissenschaft vom Recht. 1 Band. Der Vertrag als Vorgegebenheit. Berlin, 1930.


[Закрыть]. Ученый делает акцент на взаимном договоре, который он подразделял на «верхний» и «нижний» уровни. «Нижний» уровень, считал мыслитель, образован ценностями, которые выступают значением вещей, а сравнение разных значений выступает основой принятия решений. Оценка вещи в качестве ее значения является своеобразным отношением между вещью и человеком, которые основаны на осмысленном (а не воображаемом) восприятии и знании определенного предмета[446]446
  Schapp. Vertrag. S. 2.


[Закрыть]. Тем самым, В. Шапп стремится сделать оценку свободной от субъективного ощущения. Ценность вещи определяется тем, чем значима она для конкретного человека в его собственном мире. Такую ценность вряд ли можно объяснить с помощью таких понятий как «стоимость» или «получение удовольствий», это скорее, экзистенциальная «стоимость», не имеющая ничего общего с экономической оценкой вещей. Так, если человек пьет вино, то он оценивает его для себя через ощущения вкусное/ не вкусное, а не отталкивается от рыночной цены[447]447
  Schapp. Vertrag. Ibid. S.8.


[Закрыть]. Такая оценка экзистенциальна, поскольку исходит из представления об индивидуальной ценности (вкусе). На «верхнем» уровне договора партнеры договора оценивают свои взаимные взгляды на ценность вещи. Это происходит с помощью сравнения, и именно этот момент – сравнение оценок, является задачей юриспруденции[448]448
  Schapp. Vertrag. Ibid. S.22.


[Закрыть]. По мнению философа существуют люди, имеющие особенности восприятия, например, неспособные видеть цвет (дальтоники), а также люди, не способные различать ценности, а следовательно, отличать право от неправа[449]449
  Schapp W. Ibid. Ss.168–174.


[Закрыть]. Поэтому юриспруденция должна быть занята вопросом регулирования обмена[450]450
  Schapp. Vertrag. Ibid. S. 27.


[Закрыть]. На «верхнем» уровне осуществляется заключение договора, который выступает обменом ценностями. Взаимное влияние первого и второго уровня ставит перед правовой наукой вопрос о том, что вообще может пониматься под договором. По мнению В. Шаппа, позитивное право должно не предпосылать или задавать право, а обнаруживать его и выбирать для последующей оценки[451]451
  Schapp. Vertrag. Ibid. S. 5.


[Закрыть]. Договор выступает естественной структурой, которая могла бы в дальнейшем подтверждаться законом. В отличие от А. Райнаха, В. Шапп понимает под социальным актом как психический, так и межпсихический процесс, который разыгрывается одновременно в сознании каждого из участников.[452]452
  Schapp. Vertrag. Ibid. S. 56.


[Закрыть]

Понимание природы субъекта, который обладает способностью совершать действие, процесс совершения этого действия и отношений между ними, тесно взаимосвязаны со знаковыми отношениями. В свете вышеизложенного становится очевидным, что главной задачей права становится создание таких норм, которые были бы реально исполнимы. Как подчеркивал Х.-Г. Гадамер, описанные образцы поведения не являются тем знанием, которому можно кого-либо научить. «Они лишь схемы и конкретизируются конкретной ситуацией», – подчеркивает мыслитель[453]453
  Гадамер Х.-Г. Истина и метод. С. 378.


[Закрыть]. В отличие от классических представлений, постклассические подходы ищут точку, в которой происходит «рождение» смысла в сознании субъекта. «В том, что я называю своим разумом или своими идеями – если бы можно было развернуть все их предпосылки, – всегда можно обнаружить переживания, которые не были высвечены, массивные пласты прошлого и настоящего, всю ту “отложившуюся историю”, которая не только касается генезиса моего мышления, но и детерминирует его смысл», – писал Э. Гуссерль.[454]454
  Husserl E. Formale und transzendentale Logik. S. 221. (цит. по: Мерло-Понти M. Феноменология восприятия. С. 501).


[Закрыть]

В феноменологических исследованиях становится наглядным, что право – это сложный структурный феномен, соединяющий разные компоненты – действия и ценности, формальные правила и их восприятие. Право как «предмет» может рождаться только коммуникативно, через сцепление индивидуально-субъективного и интерсубъективного уровней. Для того чтобы разобраться в тонкостях процесса соединения в праве индивидуального и интерсубъективного, необходимо осуществлять реконструкцию исторических интерсубъективных форм. Как подчеркивал Э. Гуссерль, феноменологический опыт – это подлинный внутренний опыт. Сущностью этого опыта выступает рекурсивность, т. е. возможность его развития до бесконечности (in infinitum). Опыт может переноситься со своего на чужой, поскольку актуализация жизни Другого исполняется через заключение «в скобки», где становятся одновременным явление и являющееся – ноэма и ноэзис. Феноменологическая редукция – это не «общий» опыт и не сумма разных феноменологических полей, а единство интерсубъективного. В этом единстве, «общее» предстает в интенциональной форме с очищенным феноменологическим содержанием. Смысл интерсубъективной редукции заключается в расширении «внутреннего опыта» и возможность его переноса на других[455]455
  Husserl. Encyclopaedia Britannica. S. 203.


[Закрыть]. Сложная система ссылок и отношений между разными частями «единого» целого порождает особый вид распределенных систем, которые связаны коммуникационной сетью[456]456
  См. Драгалина-Черная. Формальные онтологии: аналитическая реконструкция. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук. Москва 2000. С.162.


[Закрыть]. В феноменологии такая сеть образует интерсубъективность. В онтологическом аспекте такой вид коммуникации можно отнести к межрегиональной онтологии, которая выступает медиумом самых разных видов бытия.

Сфера межрегиональной онтологии права. «Быть – в мире» как встреча с Другими ставит сложную онтологическую проблему – преодоление «пограничности» жизни человека с Другим. Эта задача видится философу В. Вальденфельсу в феноменологическом обозначении специфической топологии Другого, где онтологическим разграничением «Я и Другой» выступает особая зона, которая обозначается философом термином «zwischen» (от нем. «между, промежуток»). Зона «zwischen» – это приграничная онтологическая территория самых разных субъектов с разными видами бытия. Только этот промежуток может быть местом встречи Я с Другими[457]457
  B. Waldenfels. Topographie des Fremden. 1997. S. 33f, 118ff, 140f. Также См. B. Waldenfels. Grenzen der Normalisierung. 1998.


[Закрыть]. Наиболее близким к такому пониманию интерсубъективности является феноменолого-коммуникативный подход российского ученого А. В. Полякова[458]458
  Поляков А. В. Коммуникативно-феноменологическая концепция права // Неклассическая философия права. Харьков 2013. С. 94–106


[Закрыть]. Как подчеркивает ученый, право принадлежит миру значений и смыслов, которые неотделимы от мира сознания – внутренней жизни человека, а с другой стороны, от отношений с другими. Этот подход подчеркивает интен-циональный аспект правопонимания. А.В. Поляков полагает, что право – это интерсубъективный продукт, поскольку создается на базе социальных практик. Множественность правовых практик образует сеть коммуникаций, которые занимаются «многоуровневым» смыслом права. Право, считает Поляков, отличается специфической текстуальностью, которая напрямую не считывается, а выводится по определенным следам-признакам. Особенностью правовых текстов является объективированный знаковый символический смысл. знак создает многомерный образ права, который состоит из материальных и идеальных элементов, значение и смысл которых выводится людьми. По мнению автора, знаки выражают разные виды поведение людей, которые общаются друг с другом с помощью права, обмениваясь правами и обязанностями. Таким образом право, по Полякову, выступает внутренним языком человеческих отношений, который способствует созданию и пониманию взаимно ожидаемых форм поведения на интерсубъективном уровне. Представляется, что этот подход наиболее приближен к дифференцированной онтологии, поскольку многомерность знака делает очевидным принадлежность права разным видам бытия.

Известный российский ученый И.Л. Честнов, предлагает оригинальный диалоговый проект правопонимания. Диалог рассматривается ученым не в классическом понимании, а проявляется во взаимодействии людей, реализующих свои права и обязанности[459]459
  Честнов И. Л. Диалогическая концепция права. Харьков, 2013. / Неклассическая философия права. Харьков, 2013. С. 160–163.


[Закрыть]. Фактическое взаимодействие выступает материальной основой права, и таким образом придает ему онтологическое измерение. Как считает Честнов, право выражается в знаковой форме нормы и одновременно выступает его образом в правосознании. Сущность права соотносится автором с социальным смыслом, который выполняет функцию обеспечения интересов общества. Внешне право выражает себя как межличностный диалог, содержанием которого выступает процесс обмена взаимными ожиданиями с целью обеспечения порядка в обществе. Хотя автор обращается также к знаковой системе, диалоговый проект права это прежде всего проект антропологический. Он не может быть опосредованным, вне прямого участия человека.

Как в России, так и за рубежом многие ученые делали интерсубъективность права предметом онтологического исследования. Так С.И. Максимов предлагает многоуровневый проект онтологии права. К первому уровню, ученый относит мир идей, мир знаковых форм, и мир социального взаимодействия. Онтологической основой права выступает межсубъектное взаимодействие. Право, по Максимову, проявляет свою сущность не как субстанциональная реальность, а как идеально-смысловой аспект социального[460]460
  Максимов С.И. Концепция правовой реальности. /Неклассическая философия права. Харьков, 2013. С. 31–34.


[Закрыть]. В этом контексте, правовая онтология выступает как онтология интерсубъективности, а смысл права проявляется в долженствовании. Логическим (исходным) компонентом, на котором строится масштаб оценки права для Максимова является идея права. Законы и нормы долженствования относятся к формально-семиотическим продуктам. Только социальное взаимодействие выступает конкретной сферой бытия права. Правовая реальность, построенная на взаимодействии, Максимов представляет как особую ментальную паутину правовых смыслов, которые становятся продуктами реального через поведение людей.

Идея смыслопорождения права выводит нас к феноменологическому пониманию государства. «Государство – это правовое регулирование отношений людей между собой» – писал Гуссерль[461]461
  Husserl E. Zur Phänomenologie der Intersubjektivität. Texte aus dem Nachlass. Erster Teil 1905–1920. In: Gesammelte Werke. Bd. 13. Haag, 1973. S.106.


[Закрыть]. Все формы социального мыслитель видит в развитии субъективного, где создание союзов, проявления власти, учреждение социальных и политических институтов связаны с интерсубъективным пространством. Как считает феноменолог К. Шуман, в понимании государства Гуссерль ориентируется не на сумму частей в целое, а выражается как особый модус субъективного в его эйдетико-телеологическом развитии[462]462
  Schuhmann K. Husserl Staatstheorie. Freiburg, 1988. S. 44.


[Закрыть]. Отношения факта и эйдоса подчинены диалектическим отношениям. Критикуя метафизику, Гуссерль подчеркивает, что классическая онтология – это онтология Целого, которая представляет собой телеологию, предпосылающую нечто как факт[463]463
  Husserl E. Zur Phänomenologie der Intersubjektivität. Texte aus dem Nachlass. Dritter Teil 1929–1935. In: Gesammelte Werke. Bd. 15. Haag, 1973. S.197.


[Закрыть]. «В фактичности такой реального все рождается из пустоты» – пишет философ[464]464
  Husserl E. Zur Phänomenologie der Intersubjektivität. Texte aus dem Nachlass. Dritter Teil 1929–1935. In: Gesammelte Werke. Bd. 15. Haag, 1973. S.385.


[Закрыть]. Государство не самоцель или некий абсолют, а лишь средство, способствующее раскрытию замкнутых на себя Я – монад. Поэтому государство идентифицируется задачей устранять препятствия на пути людей в достижении целей[465]465
  Schuhmann K. Husserl Staatstheorie. S. 116.


[Закрыть].

Следуя идеям своего учителя, немецкий феноменолог Э Штайн считала государство онтическим феноменом. Онтические правила являются конвенциональными нормами. Термин «онтичность» предлагается для ухода от классической онтологии, поскольку «онто» – бытие может существовать и без «логоса» – знания, зафиксированного словом. По мнению европейского ученого Г. Роблеса, онтическое в отношении права – это правило, которое формируется пространственно – временным контекстом действия (или ситуацией)[466]466
  Robles G. Rechtsregeln und Spielregeln. Eine Abhandlung zur analytischen Rechtstheorie. Wien, New York: Springer Verlag, 1987. S 50f.


[Закрыть]. Такой контекст определяет не только действия, но и проверяет компетентность субъекта такое действие совершать. Таким образом, случай «совпадения» правового действия с правовым правилом, зависит не от формы правила или нормы (технической, деонтической или любой другой), а от понимания действия и его возможности, которые и формируют «правило». Для этого требуется обращение к антропологии, с помощью которой проясняются условия, в которых реально действует человек. «Аналитико-дескриптивный путь конкретной рефлексии сопровождается в таком случае ясной идентификацией субъекта: кто говорит? кто действует? кто страдает? кто отвечает?», – подчеркивает П. Рикер[467]467
  Рикёр П. Справедливое. М.: Гнозис Логос, 2005. С.36.


[Закрыть] Неслучайно у Э.Штайн государство и право являются неразделимыми в своей идее. Онтическое означает способность к самовыражению. Поэтому за эталон государства Э.Штайн брала средневековый западный тип организации общества, который характеризовался локальным правосудием, «материальными» атрибутами самоуправления и нецентрализованной властью[468]468
  Stein E. Eine Untersuchung über Staat. Freiburg-Basel, 2006.S. 64.


[Закрыть].

Мир человека связывался Э. Гуссерлем со свободой, которая понимается им в качестве ответственности. Феноменологическое понимание свободы значительно отличается от того, что предлагает классическая философия. Прежде всего, феноменология считает, что человеческое понимание не «нагоняет» предметность права, поскольку ответственность за собственные действия привязана к пространству открывающихся возможностей. Такие возможности связаны не только с потенциальным, но и с реальным знанием и имеющимся опытом, которые неотделимы от человека в качестве ответственно действующего субъекта. Убеждая нас в том, что право в качестве «целого» распадается на разные «регионы» бытия, феноменология рассматривает «целое» только как горизонт различных представлений. Формы и связи между ними обусловлены социокультурными особенностями, условиями познания и ситуацией понимания правовой реальности человеком. Поэтому заслугой феноменологии является демонстрация того, что право раскрывается перспективно, через многообразие понимания его образов и форм.

Способы понимания права человеком. Социокультурные и исторические особенности форм представления права делают наглядным различия в способах понимания права. В их числе можно выделить: а) дискурсивную, б) диалоговую, с) нарративную и д) прагматическую форму понимания, каждая из которых имеет свои характерные особенности.

А) Дискурсивное понимание права – это фиксирование правовых знаний с помощью дискурса. Дискурс права представляет собой процесс создания «семантического кода» права. Семантический код – это рациональное (теоретическое) знание, представленное в знаковых формах. «В процессе создания семантического кода (дискурса) формируется особая «закрытая» коммуникация, которую можно охарактеризовать следующим образом: «кто-то – с кем-то – о чем-то говорит», – пишет И. Маттерн[469]469
  Mattern J. Ricoeur. Zur Einführung. Hamburg: Junius Verlag, 1996. S. 93ff.


[Закрыть] Дискурс права закрепляет особую форму регламентированного понимания права. Основной задачей такого дискурса является сигнификация (создание языкового кода), который управляет пространством организации правовых знаний. Как подчеркивал философ М. Фуко, дискурс отличается рядом особенностей в своей организации: репрезентация связывается с избранными субъектами и определяется статусом; доминируют односторонние правила ведения дискурса; происходит внешнее распределение «обязанностей»: разрешения и запреты («кому» и «что» можно делать и говорить) обеспечиваются институциональным принуждением; дискурсивное общение привязано к власти, подчинено ей и контролируемо.[470]470
  Foucault M. Die Ordnung des Diskurses. Frankfurt/M, 1977. S. 5.


[Закрыть] В своих работах М.Фуко убеждает нас в том, что материальным актом таких отношений неизменно выступает языковой акт. Язык является не просто точкой зрения или формулировкой права, но и мощным рычагом воздействия на отношения людей. Дискурс означает укрепленный и отрегулированный язык, что делает наглядным такие феномены как создание моделей или сериализация действий.[471]471
  Foucault M. Die Ordnung des Diskurses. Frankfurt/M, 1977. S.8 ff.


[Закрыть] Современная правовая культура основана на бинарном механизме создания правил и их оценки, что неизбежно отводит человеку лишь второстепенную роль.

Главный результат правового дискурса – диспозитивность права. Диспозитивность образует сеть предложений, с помощью языковых и материальных средств, оформляющих принуждение[472]472
  См.: Foucault M. Überwachen und Strafen. Die Geburt des Gefängnisses. Frankfurt, 1976.


[Закрыть]. Основой диспозитивности права выступает структура языка, которая строится на основе двух элементов – «правила поведения» и «наказания». Такое строение права достигается использованием особого синтаксиса языка, построенного на основе функциональных операторов. В их числе, выделяется оператор «если <..> то», который лежит в основе структуры нормы, и характеризуется способностью предпосылать и вводить условия, за пределами которых не признаются другие альтернативы. Как подчеркивает немецкий юрист Т. Зайберт, диспозитивность права стала результатом развития стратегии языка, которая закрепила монополию на средства «распоряжения» человеком[473]473
  Seibert Th.-M. Zeichen – Prozesse. Grenzgänge zur Semiotik des Rechts. Berlin, Duncker &Humbolt, 1996. 204s. S. 81ff.


[Закрыть]. Поскольку в XVIII веке критерием оценки действия и вынесения судебного решения выступала принадлежность к сословию, это препятствовало вмешательству в этот процесс государства. Благодаря связи дискурса и практики, в праве оказались соединены гетерогенные элементы регулирования (административные меры, карательные учреждения, научные аргументы, философские и этические сентенции). С помощью диспозитивности суждений, наказание получило оформление в качестве правового института[474]474
  Силу диспозиции поддерживает «фиктивный текст», который формирует образ картины преступления. То, что преступник совершает, не только мотивируется, но и юридически конструируется. В аспекте диспозитивности суждений, обвиняемый рассматривается как объект, а суд как адресат правовых значений. Диспозиция делает референтом лицо, которое совершает преступление. Благодаря этому, преступление не просто обозначается, но и «добавляется» к субъекту. Таким образом, обвиняемый превращается в референциальный объект текста: суд относится к субъекту обвинения как к тому, кто «действовал», и поскольку он «действовал», должен быть осужден.


[Закрыть].

Дискурс права закрепляет «семантическое дирижирование» правовым языком, выделяя производителя и реципиента правовой семантики. Дискурс права способствует также тому, что закрепляется влияние на предмет права. Кодирование придает действиям и событиям особое, правовое, значение, поскольку оценка производится в системе двоичного кода. Через бинарность права закладывается противостояние сторон. Так в уголовном процессе роль обвиняемого создает психологическое давление, препятствуя добровольному признанию вины. Поэтому сторона обвинения должна доказывать его виновность, а концентрация интереса на мотивации действий обвиняемого делает все возражения защиты малоэффективными. То, что оценивает язык права, всегда «сдвигает» и изменяет потенциал принятия судебного решения. Поиск истины в суде, в отличие от обычного поиска истины, превращается в актуализацию схем, заложенных правовым текстом. Такой процесс покоится не на наглядности или рассмотрении доказательств, а на совокупности представляемых по установленным правилам суждений. Суд видит не столько свидетелей, виновного или доказательства, сколько их выражение, и соответственно, оценку, правовым содержанием. «Представление доказательств и свидетельства сторон в суде выступают «сырьем» семантического процесса, которое используется для сравнения случая с его текстовым описанием», – пишет Т. Зайберт[475]475
  Seibert. Zeichen – Prozesse. Grenzgänge zur Semiotik des Rechts. S.69.


[Закрыть] Описание текстом обстоятельств дела вводится с тем, чтобы изменять, препятствовать непредвиденному результату, делать такой результат предсказуемым. По сути «структура «субъект – предикат» меняется только на операторов конкретизации», – подчеркивает Г. Родинген[476]476
  Rodingen H. Pragmatik der juristischen Argumentation. Freiburg, 1977. S.27.


[Закрыть]. Это делает наглядным за счет чего существует позитивизм, где «мысли-понятия» и «мысли-слова» имеют приоритет перед «мыслью-действием». Позитивизм всегда позволяет использовать правовой формализм в корыстных интересах, в результате чего стороны процесса начинают охотиться за доказательствами с помощью полицейских, административных или иных средств.

Кодирование права затрагивает не только предметное содержание, но и прагматическую установку права, которая подчиняет сознание тому, как следует понимать правовое содержание. Этим процессом нередко заняты конституционные суды, которые демонстрируют зависимость правосудия от государства. История знает немало примеров того, как власть диктует семантическое кодирование права. Неслучайно в нацистской Германии постоянно шел процесс ужесточения наказаний, которые использовались в «политических делах» конца 30-х гг. ХХ века[477]477
  Notverordnung 6.10.1931. Reichsgesetzblatt I, S.565.


[Закрыть]. Кодирование того, как должны пониматься, и соответственно, оцениваться «политические дела», осуществляется через «сигнификацию» истины: то, что обозначено текстом и становится содержанием решения. Таким способом, как подчеркивал философ Г. Радбрух, можно обозначать все что угодно, не проводя различий между «правом» и «не правом».

Б) Диалоговое понимание права. Диалоговое понимание права – это поиск, развитие и обоснования тех знаний, которые обобщенно можно называть герменевтическим знанием (фронезис). Как показывает процесс диалога, важны не столько сами знания (они могут быть отчасти и рациональными), сколько средства, которыми они достигаются. Концепция диалога наглядно показывает недостатки судебной модели коммуникации, которую можно назвать «условной формой диалога». Это объясняется тем, что судебный диалог ограничен дискурсом права. В системе романо-германского права такие ограничения проявляются в том, что поиск результата (правового решения) происходит через регулируемый юридический процесс, который иногда называют «специальной инстанцией» дискурса[478]478
  Seibert. Zeichen – Prozesse. S.61.


[Закрыть]. В ходе такого процесса происходит нормирование коммуникации, определяющей «кто», «где», «что», «как» должен говорить.

Как правило, текст решения суда представляет собой результат понимания судом различных интересов. При этом решение суда может дополнять правовые знания, быть руководством судебной практикой, а судебные комментарии предлагать рекомендации и ссылки для использования в других процессах. Поскольку правовые решения формулируются с помощью профессионального языка, знаковое пространство правового решения представляет собой особый дискурс права. Особенности данной сферы заключаются в том, что она формируется логико-дедуктивными методами аргументации. Главное свойство такой формы аргументации Ж. Лиотар называл паралогией, которая сцепляя разные виды знаний, становится неконтролируемой репрезентацией[479]479
  Lyotard J. F. Das postmoderne Wissen. Ein Bericht. Graz, Wien, 1986. S. 98f.


[Закрыть]. Вынесение судебного решения является специальной языковой формой, которая обладает диспозитивностью: схватывает действие и тактику, текст и формы аргументации. Суждение и решение демонстрируют взаимосвязь разных языковых форм: обвинение рассказывает о преступлении; защита представляет стратегию защиты; решение утверждает санкции. Знаки в суде имеют двойственный характер, обеспеченный удвоением сигнификата и сигнификанта[480]480
  Сигнификат – значение знака, сингнификант – материальная сторона знака.


[Закрыть]. Поэтому для понимания права всегда требуется структурирование и конкретизация языка.

Как подчеркивает российский ученый И.Л. Честнов: «Смысл диалога не в ликвидации одной из сторон (противоположностей), но в их прояснении через противопоставление, то есть в выявлении их несхожести, нетождественности друг другу. Только это дает возможность идентифицировать себя (через различение с чужим) и актуализировать потенциально существующую инновацию при соотнесении, взаимопереходе одной стороны диалогического отношения в другую»[481]481
  Честнов И. Л. Принцип диалога в современной теории права: Проблемы правопонимания // Автореферат дисс докт. юрид. наук. СПб, 2002.


[Закрыть]. По мнению ученого, диалоговая форма или (диалогика) наиболее полно отражает антропологическую сторону права: «Правая реальность воспроизводится, включая инновации, людьми – их действиями и ментальными психическими процессами. Без анализа того, как воспринимают право люди и действуют в соответствии или вопреки правовым предписаниям невозможна адекватная наука о праве»[482]482
  Честнов И. Л. Постклассическая теория права. СПб. Алеф Пресс, 2012. С. 14.


[Закрыть]. Право, как система профессионального языка, несет в себе подчас несовместимые тенденции. Благодаря бинарности правовых конструкций («разрешено» или «запрещено») допускается радикальность противопоставлений, где язык выполняет не функцию коммуникации сторон или гармонизации интересов, а функцию предикации (определения свойств) правовых отношений. Как показывает ряд исследований, именно предикация поддерживает возможность принуждения в праве[483]483
  Seibert. Zeichen – Prozesse. 204s.


[Закрыть]. По мнению И.Л. Честнова, особый аспект использования языка привел к современному состоянию права[484]484
  Честнов И. Л. Постклассическая теория права. С. 166–167.


[Закрыть]. Благодаря метаморфозам языка, практически все понятия классической юриспруденции – норма права, система права, субъект права и т. д. получили возможность надличностного (безличностного) бытия, который стал доминировать над личностью и социальным.

В рамках диалоговой формы понимания, аргументы требуют непосредственного участия их создателей, обсуждаются виды и способы их представления в рамках открытой коммуникации. Если этого нет, то возникает непонимание из-за неясности употребления языка, а еще чаще – «непрозрачности» процедур его употребления, что часто наблюдается в научных дискуссиях. Поэтому диалог становится сегодня фундаментальной характеристикой обновленного правопонимания. «Диалог выступает главной характеристикой современного субъекта, поскольку диалог призван снимать противоречия социального мира», – подчеркивает И. Л. Честнов[485]485
  Честнов И. Л. Постклассическая теория права. С. 142.


[Закрыть]. С этой точки зрения, модерн можно рассматривать как отказ от простой репрезентации знаний в пользу их понимания и проверки. Искусство диалога ценно, с коммуникативной точки зрения, именно потому, что во время диалоговой формы общения происходит процесс понимания, который ведет к смыслу. Диалоговое сознание появляется всегда, если мы хотим говорить с другими или понимать. «В этом смысле диалог выступает элементом психической организации сознания человека для того чтобы «внешнее» (чужое) могло стать «внутренним» (своим)», – отмечает Ж.Лакан[486]486
  Цит. по кн.: Nilsson A. Das Spiel der Sprache. Wittgenstein, Lacan und Novalis zur Semantisierung von Wirklichkeit und Subjektivitaet in der Bewegung des Dialogs. Regensburg: S. Roderer Verlag, 1997. S. 250–251.


[Закрыть]. Таким образом, истина в диалоге не зависит от третьего лица.

В) Нарративное понимание права. Нарративное понимание формируется на основе монологового характера языка, которое организует правовые знания в форме рассказа или повествования о действиях и событиях. Представление действий или событий с помощью языка называют нарративом. Нарратив можно образно соотнести с транспортной системой, которая переносит информацию через «пространство» времени и места. В основе нарратива лежит знание-воспоминание (мимезис), которое обеспечивает жизнь обычного права, передавая опыт из поколения в поколение. В современном судебном процессе, особенно в рамках уголовного права, нарратив является неотъемлемым атрибутом понимания действий и событий. Установление хода события является оценкой преступления, и ядром такой оценки выступает рассказ – реконструкция событии или нарратив. Абстрактный поиск преступника, который вытекает из события совершения преступления, всегда завершается повествованием в ходе которого, субъект обозначается в качестве носителя описанного действия.

Благодаря языку, в рамках нарратива возможно «собирание» мозаики разрозненных событий, которые имеют неоднородный «гетерогенный» характер. Как подчеркивал философ П. Рикер, нарратив формируется на основе определенной структуры, в глубинах которой пересекаются «встречные течения». Нарративный процесс отражает влияние структуры «собранного текста», который является переводом из «диссонанса в консонанс» или «синтезом гетерогенного (неоднородного)»[487]487
  Рикёр П. Время и рассказ. Т.1. Интрига и исторический рассказ. М., СПб: Университетская книга, 1998. Интегрирующий элемент нарратива П. Рикёр связывает с синтезом гетерогенного. Этот момент имеет для понимания права большое значение, затрагивая не только понимание текстов, но также понимание действий и событий. Философ подчеркивает, что интегрирование событий в связный рассказ порождает особое нарративное понимание. Такое понимание основано на композиции сюжета рассказанной или описанной истории, которая выступает как интеллигибельный механизм, состоящий из акциденций (случаев), универсального (обобщенного), необходимого или вероятного (эпизодов). Нарратив играет важную роль в понимании – структурирует и объясняет произошедшие или вымышленные события таким образом, что в результате формируется картина действия или события. В этом смысле, нарратив можно считать универсальным генератором правовых значений. С. 97–104.


[Закрыть]. Такой внутритекстовый процесс, по мысли Рикёра, может способствовать или препятствовать пониманию смысла сообщений. Присутствие в тексте или рассказе гетерогенных элементов объясняется тем, что различные события, как правило, отстоят друг от друга во времени. Таким образом, подчеркивал философ, гетерогенные элементы формируют структуру событий, благодаря которой «поверхность» текста отягощена глубинными смысловыми связями языка.[488]488
  Mueller-Funk W. Zur Narrativitaet von Kulturen: Paul Ricoers Zeit und Erzaehlung // Kulturtheorie. Einfuehrung in Schluesseltexte der Kulturwissenschaft. Tuebingen: Basel, 2006. S.290.


[Закрыть]

В ходе нарратива о совершенном преступлении происходит сложный семиотический процесс, который завершается решением суда (приговором). Решение суда устанавливает связь между событием «нанесение вреда» и действием «нанесение вреда». Поиск ответа на вопросы о преступлении и преступнике поддерживается социальным интересом: почему совершаются преступления и как от них нужно защищаться обществу. Персонализация таких историй служит развязкой произошедшего события. Субъект действия обозначается, вследствие чего обвиняемый становится преступником. Таким способом сила суждений, выраженных нарративным языком, репрезентируется в рамках кода дискурса. Поскольку намерения нельзя передать словами, выигрывает вербальная стратегия, которая конкретизирует и детализирует информацию установления хода событий.

Нарративный процесс уголовного дела базируется на синтезе гетерогенных элементов, что делает его важной формой правовой коммуникации. Нарративное понимание характерно в целом для любой правовой практики. Такой синтез когнитивно связывает разрозненные действия и события в единое семантическое пространство «картина происшедшего». Это возможно с помощью собирания таких элементов как:

гипотезы о событии, данной в норме права;

фабулы события, данной в квалификации действия;

сюжета события, представленного рассказом о происшедшем.

Все эти элементы заданы текстом, показаниями или свидетельствами сторон. «Преступление должно всегда быть представлено в виде рассказа, поскольку установление событий связывается с их участниками: они описывают действия или характеризуют причинение вреда как следствие совершенного действия», – пишет Т. Зайберт.[489]489
  Seibert T.M. Erzählen als gesellschaftliche Konstruktion von Kriminalität. In: Erzählte Kriminalität. Zur Typologie und Funktion von narrativen Darstellung in Strafrechtspflege. Tübingen 1973.


[Закрыть] Таким образом, нарративное понимание права протекает через реконструкцию содержания текста или рассказа о происшедшем, в ходе которых происходит переход от «обобщенного» понимания к конкретному восприятию.

Проявления нарратива в сфере современной практики права многообразны, и сегодня все чаще говорят о нарративной юриспруденции, которую называют «новой школой теории права» (New School of Legal Theory), чьи философские и эпистемологические основания исходят, прежде всего, из феноменологии[490]490
  См.: Нарративная юриспруденция или теория правовой коммуникации. Размышления о феноменологии повествования права // Известия ВУЗов: Правоведение, 2012. № 1. C.18–32.


[Закрыть]. Нарративная юриспруденция побуждает нас «обращаться к праву, думать о нем, понимать его с точки зрения языка», т. е. субъективно переживать право. Феноменология акта «переживать право» означает специфическую активность, через которую мы сами формируем результат понимания и, соответственно, принимаем решения. Г. – Х. Гадамер обозначал такое понимание «специальным случаем применения “общего” к конкретной и “особенной” ситуации».[491]491
  Gadamer H.-G. Hermeneutik I. Wahrheit und Methode. Grundzuege einer Hermeneutik // Gesammelte Werke. Bd. 1. Tuebingen, 1960. S. 314, 320 ff.


[Закрыть] Обращение к анализу нарративности означает фундаментальные изменения в эпистемологии и методологии правовой науки. Именно это имеет в виду немецкий ученый В. Кравиц, говоря о «нарративном» и «лингвистическом» поворотах, произошедших в науке. Предметом дебатов в обновляемой науке становится не только корректность оценки правовых действий и событий. Проблема намного сложнее: фактически речь идет о критериях истины и объективности, об отношениях между реальностью и ее представлением в праве.