Текст книги "Постклассическая онтология права"

Г) Прагматическое понимание права. Прагматическое понимание права – это трехсторонние отношения между правом, реальностью и человеком. В результате прагматического понимания формируется особый вид знаний – собственный, экзистенциальный, опыт субъекта. Любой правовой текст, и действие, выраженное в нем, можно рассматривать как модель знаний, которая актуализируется в ситуации ее исполнения. Прагматизм связывает осуществление правового действия с пониманием его смысла. Теории, которые рассматривают действие как средство реализации цели, пропускают важный аспект исследования действия – понимание его исполнения. Каждое действие исполняется в ситуативном контексте, который задает границы и условия возможностей исполнения действий[492]492
  Ситуативный контекст накладывает на действие ряд особенностей: 1)времен-ное течение действия, что означает невозможность обращения вспять событий, сопровождающих действие; 2)изменение и обновление действия через каждую новую ситуацию, которая обуславливает «реверсивность» действия – переход в другие фазы и состояния; 3) обусловленность принятия решения тем пространством, где действие совершается. Временной характер действия не означает его линейность или последовательность отдельных этапов совершения действия, скорее наоборот, это подчеркивает разветвление и взаимную зависимость различных намерений и мотивов. По этим причинам действие никогда не может придерживаться схем, оно всегда развивается из контекста. Это значит, что действие не придерживается и не поддерживается целью, как это считают классические подходы. Скорее, действие сопровождается и направляется смыслом его осуществления, который формируется через взаимосвязь с другими действиями и обстоятельствами.


[Закрыть]. В ходе исполнения действий, человек должен постоянно реагировать на новые вызовы изменения ситуации. Поэтому действие и ситуативный контекст действия образуют неразрывное целое. Такая целостность характеризуется тем, что человек одновременно воспринимает и оценивает, как само действие, так и ситуацию его совершения. В процессе исполнения действия происходят постоянные изменения ситуации, которые влияют как на оформление, так и на переоформление действия. Такой процесс характерен не только для каждого отдельно действия, но и для интерсубъективных действий в целом.

Ориентация действия на смысл проводит черту между собственным и несобственным действием, на что обращают внимание пост-классические подходы. Как подчеркивает известный немецкий философ Мартин Хайдеггер, человеческое понимание – это особый вид бытия, который он называет дазайном (от нем. – «Dasein», дословно «быть здесь и сейчас»). Дазайн отпечатан собственными знаками, которые философ называет экзистенциалами. Экзистенциал отмечает нашу принадлежность миру, и является непосредственным (собственным), достоверным знанием. Такое знание лежит в основе веры, формирует собственное убеждение в том, что приобретенный опыт осуществления действия верен, и не требует других форм подтверждения. Такое понимание М. Хайдеггер называет «экзистенциальным анализом» бытия. «Если «жизненный мир» – это мое собственное бытие, то черта понимания проходит между двумя модусами: моим собственным и несобственным действием», – пишет мыслитель[493]493
  Heidegger М. Sein und Zeit. Tuebingen: Max Niemeyer, 2001. S. 144f.


[Закрыть]. Поэтому на прагматическом уровне ставится вопрос не о цели действия и даже не о мотиве, а о его смысле.

В перспективе прагматического понимания права, предметом проверки и критики становится, прежде всего, нормативные знания. Как подчеркивают немецкие юристы Э. Гедо и Т. Швендер, нормативность можно рассматривать со следующих критических позиций: 1). Необходимости целерационального измерения для социальной практики. Сегодня социальная интеграция как бы авансируется нормативностью, обязывая к «правильным», с точки зрения норм, действиям. Такая нормативность закладывает цели с помощью действий, не имеющих обоснования, и не признает других альтернатив; 2). Универсальности измерения нормативности, которая означает признание власти, которая в условиях анонимной, не персональной публичности, может приводить к необоснованному вторжению в частный мир, делать личность просто «субъектом»[494]494
  У Мартина Хайдеггера этот уровень идентифицируется безличным местоимением „man“.


[Закрыть].

Нормативность предпосылает специфическое (рациональное) описание средств достижения целей. В знаковом пространстве, такие нормы связаны с предварительно заданными значениями права, представляющими теоретические знания. Прагматика отдает предпочтение практическим знаниям, делая акцент на эффективности, действенности нормативности, связанности правовых действий с пониманием человека, который всегда действует в ситуации. Хотя теория позволяет моделировать различные ситуации и, соответственно, делать их предметом оценки, многих объектов для моделирования не существует. Поэтому применение теоретических моделей права на практике можно поставить под сомнение.

Прагматическое понимание способствует проверке обхождения юристов с языком. Прагматика обязывает рассматривать действия в рамках тех условий, которые актуальны в ситуации. «Нарушение такой ситуации чревато тем, что деформируется соотношение между той информацией, которая заложена в юридических текстах и в тех действиях или правоприменительных актах, которые из этих текстов вытекают <..>. Поэтому герменевтический аспект изучения юридического языка должен быть дополнен практическим подходом к распредмечиванию юридических текстов», – считает российский ученый Т.П. Агафонова[495]495
  Агафонова Т. П. Рационалистическая интерпретация юридического текста и основы правовой герменевтики // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2011. № 9. С. 100–101.


[Закрыть].

Проверка нормативности предполагает также анализ обстоятельств, которые являлись причиной создания правового текста (уровень имеющихся знаний, мотивы авторов права, социальные и исторические условия его создания), которые сравниваются с реальной ситуацией. Прагматика ставит под сомнение утверждение о том, что понятие «интенция автора» можно понимать, как реальное персональное намерение. Подчинение собственного понимания интенции автора текста, который всегда ориентирован на собственный языковой и жизненный опыт, невозможно. «Интерпретатор должен подчиняться тексту не потому, что интерпретация – это власть знаний, а потому, что это добровольный процесс самоподчинения тексту», – подчеркивал Х.-Г. Гадамер.[496]496
  Gadamer H. G. Wahrheit und Methode. S. 316.


[Закрыть] Всякое подчинение однажды оформленным знаниям означает подчинение чужому опыту, «объективность» которых в строгом смысле невозможна.

Дифференциация понимания права в аспекте познания (теоретического знания) и его пользы для практики (прагматического интереса) выводит нас к мысли о том, что конкретное понимание права является своеобразной пробой собственных возможностей для человека. Ценность и смысл права состоит в его многоаспектности, которые подтверждаются конвенционально. Поэтому жизнь права зависит от коммуникации и диалога.

Классическое и постклассическое правопонимание как стили философско-правового мышления
Е.В. Тимошина

Введение в обиход российской теории права на рубеже XX–XXI вв., прежде всего усилиями А. В. Полякова и И. Л. Честнова, концептуальной схемы «классика – постклассика» преследовало, как это видится сегодня, несколько взаимосвязанных целей.

Во-первых, в предлагаемой дихотомии «классика – постклассика» отчетливо просматривалась попытка представить теорию права в качестве неотъемлемой части социогуманитарного знания, что создавало таким образом возможность для определения стратегии развития и перспектив российской теории права. Во-вторых, использование данной схемы было одним из способов обосновать радикальную необходимость обновления методологических оснований российского теоретического правоведения: фиксируя историчность научного знания, эта схема наглядно демонстрировала невозможность мыслить право в соответствии с методологическими стандартами позапрошлого века. В-третьих, это был один из способов дистанцирования от безраздельно господствовавшего тогда в российском правоведении юридического позитивизма, который в этой схеме был помечен красным маркером «классичности».[497]497
  Думаю, что позиция, представляющая юридический позитивизм (наряду с юс-натурализмом) как исключительно классический вариант правопонимания (см., напр.: Поляков А. В. Что есть право? // Правоведение. 2012. № 6. С. 207–208), в известном смысле огрубляет историю и содержание данного теоретико-правового подхода. Очевидно, что юридический позитивизм может быть классическим (в варианте Дж. Остина и Г. Ф. Шершеневича) и постклассическим (например, в варианте Г. Кельзена и Г. Харта) – стилевые различия между ними легко прочитываются уже на уровне методологических оснований соответствующих правовых концепций. В связи с этим трудно согласиться с интерпретацией учения Г. Кельзена как классического только на основании его так называемой «односторонности» (Поляков А. В. Правовые учения ХХ в. // Козлихин И. Ю., Поляков А. В., Тимошина Е. В. История политических и правовых учений. СПб., 2007. С. 398, 469), так как чистое учение о праве базировалось уже на неклассических методологических стратегиях, в частности, на неокантианстве и аналитической феноменологии Э. Гуссерля периода «Логических исследований».


[Закрыть] В-четвертых, акцентирование внимание на такой особенности классического правопонимания, как его «бессубъектность»,[498]498
  Поляков А. В. Прощание с классикой, или как возможна коммуникативная теория права // Российский ежегодник теории права. № 1. 2008. СПб., 2009. С. 12.


[Закрыть] позволяло – вследствие противопоставления классики и постклассики – обосновать введение в правовую теорию принципиально новой характеристики права – так называемой человекоразмерности. В-пятых, представление классических правовых концепций как исключительно «односторонних» также позволяло, вследствие все той же подчеркиваемой оппозиционности классики и постклассики, обосновать проект интегральной теории права как, по сути, безальтернативного варианта развития постклассического правопонимания.

В данной работе мне хотелось бы, с одной стороны, представить дополнительные аргументы в пользу актуального теоретико-методологического значения данной концептуальной схемы, обратившись к основаниям данной типологии и предприняв попытку – через понятие стиля мышления – обобщить основополагающие особенности классического и постклассического правопонимания, с другой стороны, обратить внимание на те затруднения, которые несет с собой постмодернистская эпистемология и которые очевидно требуют разрешения.

1. Избыточность «постнеклассики» в теории права. Стремясь к терминологической определенности, примем допущение о синонимичности терминов «неклассический» и «постклассический». Выделение в теории права еще одного этапа – так называемой постнеклассики, в свое время заимствованной из концептуальной схемы В. С. Степина,[499]499
  Позиция ученого представлена, в частности, в следующих работах: Степин В. С. 1) От классической к постнеклассической науке (изменение оснований и ценностных ориентаций) // Ценностные аспекты развития науки / отв. ред. Н. С. Злобин, В. Ж. Келле. М., 1990. С. 152–166; 2) Саморазвивающиеся системы и постнеклассическая рациональность // Вопросы философии. 2003. № 8. С. 5–18; 3) Классика, не-классика, постнеклассика: критерии различения // Постнеклассика: философия, наука, культура / отв. ред. Л. П. Киященко и В. С. Степин. СПб., 2009. С. 249–295.


[Закрыть] видится избыточным. Как известно, В. С. Степин, прежде всего применительно к истории естествознания, – выделял три типа научной рациональности – классический, неклассический и постнеклассический. Однако его позиция даже в качестве концептуализации истории и современного состояния естествознания не стала общепризнанной. В социогуманитарном же знании, в том числе – в теории (философии, социологии) права, такая типология представляется избыточной, так как положенные в ее основание и ориентированные на историю естественных наук критерии – типы изучаемых наукой системных объектов (соответственно простые, сложные, саморазвивающиеся), а также «глубина рефлексии по отношению к самой научной деятельности»[500]500
  Степин В. С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М., 2000. С. 633–635.


[Закрыть] – не соотносимы с историческим развитием собственно теоретико-правового знания. Во всяком случае без разработки критериев соответствующей типологии правопонимания, которые позволили бы обосновать выделение также и постнеклассического правопонимания, говорить об этом несколько преждевременно. Далее такие критерии, позволяющие обосновать типологию классического и пост-классического правопонимания, будут предложены (см. п. 3).

Соответственно методологически оправданным видится выделение классического и постклассического (или, что то же самое, – неклассического) правопонимания. Поддержку такой позиции можно найти у В. С. Швырева, который, комментируя предложенную В. С. Степиным типологию, предлагал исходить «прежде всего, из различения классической и неклассической в широком смысле, или, может быть, во избежание терминологической путаницы лучше говорить – постклассической рациональности».[501]501
  Швырев В. С. Мой путь в философии // На пути к неклассической эпистемологии / отв. ред. В. А. Лекторский. М., 2009. С. 231–232.


[Закрыть] Кроме того, и сам автор данной концептуальной схемы В. С. Степин в одной из своих последних монографий исходит уже из типологии научной рациональности на классическую и неклассическую,[502]502
  Степин В. С. Человеческое познание и культура. СПб., 2013. 140 с.


[Закрыть] а интерпретация им эволюции типов системных объектов, этапы которой ранее использовались в качестве одного из оснований типологии научной рациональности, претерпела существенные изменения: типы системных объектов (составные предметы – простые системы – сложные саморегулирующиеся системы – сложные саморазвивающиеся системы) рассматриваются ученым исключительно в качестве стадий техногенеза и как таковые не коррелируют с эволюцией способов описания объектов в социально-гуманитарных науках.[503]503
  Там же. С. 54–55.


[Закрыть]

2. Стиль мышления vs. парадигма: к обоснованию понятия. Мы исходим из того, что классическое и постклассическое правопонимание представляют собой своеобразные стили философско-правового (теоретико-правового) мышления,[504]504
  В данном контексте мы сознательно пренебрегаем возможными дисциплинарными различиями между теорией права и философией права, принимая допущение, что их обобщенным предметом являются наиболее общие эпистемологические, онтологические и аксиологические проблемы интерпретации права (о зыбкости дисциплинарных границ между теорией права и философией права см., напр.: Твайнинг У. Общая теория права / пер. с англ. М. В. Антонова, А. В. Полякова // Российский ежегодник теории права / под ред. А. В. Полякова. 2010. № 3. СПб., 2011. С. 246–255).


[Закрыть] типологические особенности которых определяются типом научной рациональности. Данное утверждение требует как соответствующего обоснования, так и доказательства его теоретико-методологического значения. В аргументации, таким образом, нуждаются, во-первых, само понятие стиля мышления, во-вторых, общенаучный характер типологии научной рациональности на классическую и постклассическую, позволяющий использовать такую типологию в качестве инструмента концептуализации истории и современного состояния теории права.

В основе типологии классического и постклассического правопонимания лежит представление о том, что научное знание (и знание теоретико-правовое не является исключением) представляет собой исторически развивающееся явление, формирующееся в границах определенного социокультурного контекста. Определяемые фундаментальными ценностями культуры соответствующей исторической эпохи способы видения реальности в науке, методы научного исследования, стандарты изложения научного знания, критерии научности, не всегда эксплицируемые мировоззренческие основания науки – в конечном счете образуют то, что можно было бы обобщенно выразить через категорию «стиль научного мышления».

Для того чтобы пояснить реальность стилевых различий классического и постклассического теоретико-правового знания, достаточно поставить несколько вопросов – «научно» ли, например, полагать, что какая-либо из современных теорий права является «абсолютной истиной», а сама истина есть «соответствие вещи (права) и представления» о ней (согласно известной корреспондентской концепции истины «adaequatio rei et intellectus»), а следовательно, «научно» ли думать, что (подобно известным манипуляциям барона Мюнхгаузена) можно точно так же «вытащить» себя из социального мира и посмотреть на него со стороны, чтобы оценить его соответствие нашему мысленному представлению о нем; что можно, познав «объективные закономерности» развития права, абсолютно точно просчитать его дальнейшие эволюционные (непременно эволюционные) изменения и на основе эвристического потенциала фундаментальной правовой теории рационально управлять ими? Один из вероятных ответов будет состоять в том, что, конечно, каждая из правовых концепций есть лишь одна из возможных – «конкурирующих» – интерпретаций правовой реальности, постоянно уточняющаяся и открытая для критики; что думать иначе, т. е. полагать, что теория права тотально описывает и объясняет правовую реальность единственно «правильным» способом, значит рисковать быть обвиненным в грехе «метанарративности»; что право представляет собой не предданную субъекту объективно существующую реальность, но интерсубъективный феномен, а потому, в отношении права невозможно занять объективирующую позицию «абсолютного наблюдателя»; что наше знание о праве всегда будет иметь погрешность (которой невозможно пренебречь) в виде языка, на котором оно сформулировано, в виде принципиально неустранимой субъективности ученого, помноженной на культурную контекстуальность знания; наконец, что сама правовая реальность – предельно проблематизированное понятие: от рационально постигаемого метафизического бытия до «виртуального, ускользающего бытия симулякров».[505]505
  Честнов И. Л. Постклассическое правопонимание. Краснодар, 2010. С. 30.


[Закрыть] Возможность различных ответов на поставленные вопросы с очевидностью свидетельствует о том, что критерии научности правовой теории не универсальны, и, кроме того, не исчерпываются требованиями логической непротиворечивости и эмпирической верифицуемости знания, но являются выражением фундаментальных стилевых различий классического и постклассического правопонимания.

На первый взгляд смущающий своей неопределенностью и кажущейся избыточностью термин «стиль философско-правового мышления» используется здесь в значении, подобном тому, которое К. Мангейм сообщил введенному им понятию «стиль мышления», рассматривая его в качестве «объективной мыслительной структуры»,[506]506
  Манхейм К. Консервативная мысль // Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 594.


[Закрыть] которая, обладая собственными закономерностями возникновения и развития, представляет собой систему характеризующих ее устойчивых онтологических, эпистемологических и аксиологических признаков. По мнению ученого, человеческая мысль, как и искусство, развивается «стилями», основополагающие особенности которых поддаются реконструкции. «Современная история искусства, – пишет он, – выработала довольно точный метод классификации важнейших стилей и реконструкции (в рамках отдельных стилей) постепенных процессов изменений, благодаря которым мелкие изменения аккумулируются, приводя к полному изменению стиля». Именно поэтому обученный историк искусства, предварительно не знакомый с произведением, всегда может сказать, что «оно было написано в таком-то году художником такой-то школы». Мы, таким образом, исходим из того, что и наука как особый тип мышления развивается стилями, основополагающие особенности и различия которых «обученный историк» соответствующей науки может реконструировать. Данный подход, подчеркивает К. Мангейм, позволяет рассматривать историю мысли «не как обычную историю идей, а через анализ различных стилей мышления, их рождения и развития, слияния и упадка…».[507]507
  Там же. С. 572–573. – Рассматривая культуру как логико-смысловое единство образующих ее элементов (включая, разумеется, и науку), обусловленное основополагающей идеей культуры, П. А. Сорокин также считает возможным при характеристике культурных явлений использовать термин «последовательный стиль». С его помощью высшее единство явлений культуры «ощущается… компетентными знатоками… столь же несомненно, как если бы оно могло быть проанализировано с математической… точностью» (Сорокин П. А. Социальная и культурная динамика. СПб., 2000. С. 26–27).


[Закрыть]

Понятие «стиль научного мышления» стало активно использоваться в отечественной философии науки начиная с конца 1960-х годов.[508]508
  Сачков Ю. В. Эволюция стиля мышления в естествознании // Вопросы философии. 1968. № 4. С. 70–81; Новик И. Б. Вопросы стиля мышления в естествознании. М., 1975. 144 с.; Кравец А. П. Стиль мышления как выражение единства научного знания. Воронеж, 1981. 189 с.; Малиновский П. В. Проблема стиля научного мышления. Научно-аналитический обзор. М., 1986. 58 с.; Порус В. Н. 1) Стиль научного мышления в когнитивно-методологическом, социологическом и психологическом аспектах // Познание в социальном контексте / отв. ред. В. А. Лекторский, И. Т. Касавин. М., 1994. С. 63–79; 2) На пути к сравнительной эпистемологии // Флек Л. Возникновение и развитие научного факта. Введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива / сост., предисл., пер. с англ., нем., польского яз., общ. ред. В. Н. Поруса. М., 1999. С. 7–18; Пружинин Б. И. 1) Культурно-историческая природа познания и стиль научного мышления // Стиль мышления: проблема исторического единства научного знания. К 80-летию Владимира Петровича Зинченко / под ред. Т. Г. Щедриной. М., 2011. С. 28–42; 2) «Стиль научного мышления» в отечественной философии науки // Вопросы философии. 2011. № 6. С. 64–74.


[Закрыть] При этом подчеркивается, что интерес к данному понятию было инициирован переводом книги М. Борна, который, в частности, писал: «…Я думаю, что существуют какие-то общие тенденции мысли, изменяющиеся очень медленно и образующие определенные философские периоды с характерными для них идеями во всех областях человеческой деятельности, в том числе и в науке. Паули в недавнем письме ко мне употребил выражение “стили”: стиль мышления – стили не только в искусстве, но и в науке. Принимая этот термин, я утверждаю, что стили бывают и у физической теории, и именно это обстоятельство придает своего рода устойчивость ее принципам. Последние являются, так сказать, относительно априорными по отношению к данному периоду. Будучи знакомым со стилем своего времени, можно сделать некоторые осторожные предсказания. По крайней мере можно отвергнуть идеи, чуждые стилю нашего времени».[509]509
  Борн М. Физика в жизни моего поколения. Сб. ст. / под общ. ред. и с послесл. С. Г. Суворова. М., 1963. С. 227–228.


[Закрыть]

Интерес к понятию стиля мышления, как отмечает В. Н. Порус, связан с усилением общей тенденции рассмотрения процессуальных характеристик научного познания, переместившей акценты с проблемы структуры научного знания на анализ его развития: «Понятие “стиль”, ранее используемое по преимуществу в искусствознании, литературоведении, теории архитектуры и других областях гуманитарного знания, теперь прочно ассимилировано философско-методологической рефлексией благодаря своей способности “схватывать” важные характеристики различных исторических периодов в науке, сравнивать их между собой и тем самым выявлять направления их развития».[510]510
  Порус В. Н. Стиль научного мышления в когнитивно-методологическом, социологическом и психологическом аспектах. С. 63.


[Закрыть] В рамках соответствующих исследований представители отечественной философии науки искали ответ на вопрос, каким образом понятие «стиль научного мышления» может обеспечить реконструкцию истории науки и определить варианты ее динамики; при этом речь шла «о представлении стилей как интегральной характеристики выявленных и достаточно хорошо и полно проанализированных к тому времени логико-методологических структур и процедур знания в их конкретном функционировании (курсив мой. – Е. Т.)».[511]511
  Пружинин Б. И. «Стиль научного мышления» в отечественной философии науки. С. 68.


[Закрыть]

Актуализация понятия стиля мышления, как можно думать, способно уберечь научное знание от процесса его радикальной социологизации и тотальной социокультурной релятивизации, которому оно подверглось в постпозитивизме. Так, Б. И. Пружинин указывает на нереализованный методологический потенциал концепции стиля научного мышления в связи с ее вытеснением понятиями постпозитивистских концепций науки и прежде всего понятием научной парадигмы. В результате этого «исследования науки фактически теряют из виду какие-либо имманентные основания собственно познания (курсив мой. – Е. Т.)», в конечном счете «социальное полностью подчиняет когнитивное и превращает знание в исключительно социокультурную конструкцию, а по сути… – в фантом».[512]512
  Там же. С. 65, 73.


[Закрыть] Такой подход делает какие-либо методологические претензии философии науки бессмысленными и представляет «в качестве иллюзии все, что до сего дня мотивировало в культуре само существование сообщества ученых», наивно полагавших, будто они «открывают что-то объективное или, по крайней мере, хоть в чем-то независимое от разнообразных запросов и установок социума».[513]513
  Там же. С. 73. – Необходимо подчеркнуть, что стилевые целостность и единство также выходят на первый план в понятии художественного стиля. Так, согласно определению Г. К. Вагнера, стиль есть «высшая (генеральная) особенность творчества, пронизывающая собой и художественную образность, и все способы и средства художественного выражения этой образности, придавая им целостность и единство (курсив мой. – Е. Т.)» (Вагнер Г. К. Канон и стиль в древнерусском искусстве. М., 1987. С. 44).


[Закрыть] Вследствие радикальной социологизации механизмов, обеспечивающих единство мнений членов научного сообщества, произошла, как подчеркивает И. Б. Пружинин, «потеря смыслового основания целостности научного сообщества (курсив мой. – Е. Т.)», в то время как «понятие стиля научного мышления, – полагает ученый, – с самого начала содержало в себе… идею внутренней смысловой целостности истории познания (курсив мой. – Е. Т.)»[514]514
  Там же. С. 65.


[Закрыть] и, таким образом, исключало сквозную детерминацию когнитивного социальным. Собственно уже в неопозитивизме было заявлено: «Наука есть система интерсубъективно значимых предложений».[515]515
  Карнап Р. Физикалистский язык как универсальный язык науки // Философия и естествознание. Журнал «Erkenntnis» («Познание»). Избранное. М., 2010. С. 190.


[Закрыть] Это означает, что в основе различия между, например, предложениями сказки и предложениями науки лежит тот «эмпирический факт», что соответствующая система научных предложений «в настоящее время принята и используется… европейскими учеными»,[516]516
  Гемпель К. Теория истины логического позитивизма // Там же. С. 634.


[Закрыть] иначе говоря, предметная область науки определяется исключительно интерсубъективно.

Понятие «стиль научного мышления», отмечает Б. И. Пружинин, фиксирует смысловую целостность познавательной деятельности; соответственно логико-методологический инструментарий науки представляет собой вариативный набор «регулятивных средств»,[517]517
  Порус В. Н. Стиль научного мышления в когнитивно-методологическом, социологическом и психологическом аспектах. С. 105.


[Закрыть] которые лишь «интегративно», т. е. как элементы исторически конкретного стиля научного мышления ориентируют ученого в конкретной проблемной ситуации и обретают свой методологический статус именно «в рамках стилистически целостной деятельности».[518]518
  Пружинин Б. И. «Стиль научного мышления» в отечественной философии науки. С. 68.


[Закрыть] По его мнению, это означает, что «не парадигма, даже не исследовательская программа, но именно стиль может претендовать на роль основного методологического фактора, ориентирующего познавательную деятельность ученого».[519]519
  Там же.


[Закрыть]

В работах В. Н. Поруса и Б. И. Пружинина получила обсуждение проблема соотношения понятий «стиль научного мышления», «научная парадигма» (Т. Кун), «научно-исследовательская программа» (И. Лакатос). Так, по мнению В. Н. Поруса, стиль научного мышления, являясь более общим понятием, может определяться не только научной парадигмой или научно-исследовательской программой: «стилеобразующими могут быть методы, способы доказательства и объяснения, критерии обоснованности, философские и мировоззренческие идеи и т. д.». Если стилеобразующим элементом является фундаментальная теория, то в этом случае «парадигма» может рассматриваться как «ядро» стиля. Рассматривая варианты периодизации стилей мышления, предложенные представителями разных наук, В. Н. Порус приходит к выводу о том, что «различия между такими классификациями – это различия в выборе стилеобразующих регулятивов».[520]520
  Порус В. Н. Стиль научного мышления в когнитивно-методологическом, социологическом и психологическом аспектах. С. 68–69. – Понятие «стилеобразующего регулятива» представляется аналогичным понятию «основополагающий мотив» стиля мышления у К. Мангейма.


[Закрыть]

Данную точку зрения на соотношение стиля научного мышления и парадигмы разделяет и Л. А. Микешина. Полагая, что стиль научного мышления есть «исторически сложившаяся, устойчивая система общепринятых методологических нормативов и философских принципов, которыми руководствуются исследователи в данную эпоху», она отмечает, что при таком определении обнаруживается некоторое сходство стиля научного мышления с парадигмой Т. Куна. Однако, по ее мнению, парадигма «предстает как логико-методологическое ядро стиля, которое может изменяться при сохранении стиля». Соответственно стиль научного мышления «не изменяется моментально как парадигма, но происходит постепенное внедрение новых принципов и методологических нормативов, и поэтому в науке возможно одновременное существование различных стилей мышления, тогда как парадигмы не совместимы. Парадигмы, по Куну, не имеют места в гуманитарном и философском знании, а понятие стиля применимо к любому типу знания, и не только научному, но и философскому или художественному. Парадигмы он обнаруживает только в зрелых естественных науках, в то время как стили мышления просматриваются уже с античной эпохи. Можно предположить, что «понятие стиля научного мышления, как менее формализованное и более неопределенное по сравнению с парадигмой, лучше отражает феноменологические характеристики научного познания».[521]521
  Микешина Л. А. Философия науки: современная эпистемология. Научное знание в динамике культуры. Методология научного исследования. Учебное пособие. М., 2005. С. 346–347.


[Закрыть]

Таким образом, понятие стиля научного мышления приобретает важное методологическое значение именно для социогуманитарного знания, в том числе для теории (философии, социологии) права,[522]522
  Например, о понятии стиля применительно к правовой системе пишет Л. И. Глухарева, отмечая, в частности, что «понятие стиля… в качестве некоторой особенности того или иного явления давно не является лишь филологическим или искусствоведческим инструментом» (Глухарева Л. И. Стиль правовой системы (вопросы онтологии и гносеологии) // Правовая система общества: проблемы теории и практики: Труды международной научно-практической конференции (С. – Петербург, 12 ноября 2010 г.) / сост. С. В. Волкова, Н. И. Малышева. СПб., 2011. С. 34–38).


[Закрыть] вследствие того, что взаимосвязанные постпозитивистские понятия парадигмы, научного сообщества и научной революции, генетически связанные с рефлексией над особенностями познавательного процесса в естественных науках, не являются адекватными методологическими инструментами для концептуальной реконструкции истории теоретико-правового знания.[523]523
  О проблематичности использования понятия парадигмы в строгом куновском смысле пишет Л. С. Мамут, справедливо отмечая, что данная конструкция «базируется на опыте, который вырос из занятий историей естествознания», в то время как, подчеркивает ученый, «эволюция… социального знания протекает… иначе, нежели история естествознания. […] …Оперирование категорией “парадигма” в общественных науках (юриспруденция из их семьи) должно постоянно соответствующим образом корректироваться с учетом конкретных особенностей рассматриваемой специальной дисциплины» (Мамут Л. С. Правовые идеи классического либерализма в контексте современной юриспруденции // Правовые идеи и институты в историко-теоретическом дискурсе. К 70-летию профессора В. Г. Графского. М., 2008. С. 150).


[Закрыть] Вместе с тем понятие парадигмы, если использовать его не в строгом смысле концепции Т. Куна, является вполне операциональным, в частности, для выражения типологических особенностей стиля философско-правового мышления.

3. Критерии обобщения и сравнения классического и постклассического правопонимания как стилей мышления. Следующая задача состоит в том, чтобы предложить набор характеристик, которые позволили бы осуществить обобщающую реконструкцию и сравнение классического и постклассического правопонимания.[524]524
  В связи с анализом понятия художественного стиля А. Ф. Лосев, в частности, отмечал, что «реальный анализ стиля должен заключаться в подыскании наиболее характерных признаков стиля» (Лосев А. Ф. Диалектика художественной формы // Лосев А. Ф. Форма – Стиль – Выражение / сост. А. А. Тахо-Годи; общ. ред. А. А. Тахо-Годи и И. И. Маханькова. М., 1995. С. 153).


[Закрыть] Своеобразие стиля теоретико-правового мышления может быть представлено в единстве его эпистемологических, онтологических, аксиологических и практико-деятельностных характеристик. Соответственно можно было бы предложить следующие характеристики стиля теоретико-правового мышления:

(1) способы интерпретации правовой реальности, включающие представления о характере связи бытия права, теоретического знания о нем и языка как средства выражения знания;

(2) связи научного метода, субъекта и объекта познания в структуре теоретико-правового исследования;

(3) условия истинности теоретических утверждений и критерии научности правовой теории;

(4) эпистемологический статус результатов теоретико-правового исследования;

(5) соотношение собственно когнитивной и социокультурной детерминант в методологии, содержании и динамике теоретико-правового знания;

(6) отношение правовой теории к социальной, в том числе юридической, практике, связи теоретического и прикладного юридического знания; и др.

Данные характеристики вместе с тем выступают взаимосвязанными критериями (основаниями), позволяющими провести типологию правопонимания на классическое и постклассическое как обладающих смысловым единством стилей философско-правового мышления.

4. Социокультурные и внутринаучные основания типологии классического и постклассического правопонимания. Использование типологии «классика – постклассика» представляет собой специфическую традицию отечественной философии науки. Впервые соответствующее разделение было обосновано в так называемой статье трех авторов, – М. К. Мамардашвили, Э. Ю. Соловьева и В. С. Швырева, посвященной эпистемологическому сопоставлению классической и современной философии,[525]525
  Мамардашвили М. К., Соловьев Э. Ю., Швырев В. С. Классическая и современная буржуазная философия (Опыт эпистемологического сопоставления) // Вопросы философии. 1970. № 12. С. 23–38; 1971. № 4. С. 58–73. – Впоследствии также опубликовано: Мамардашвили М. К., Соловьев Э. Ю., Швырев В. С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии // Философия в современном мире. Философия и наука. Критические очерки буржуазной философии. М., 1972. С. 28–94.


[Закрыть] при этом понятие «современная» применительно к философии имело терминологические эквиваленты – «неклассическая» и «постклассическая». В постсоветский период понятия «классика» и «неклассика», как отмечает Н. С. Автономова, стали общеупотребительными.[526]526
  Автономова Н. С. Статья трех авторов в свете опыта пост-современности: сопоставительные заметки // На пути к неклассической эпистемологии / отв. ред. В. А. Лекторский. С. 32.


[Закрыть] Деление знания на классическое и постклассическое (или неклассическое) является общепризнанным не только в современной отечественной философии науки.[527]527
  Назовем только наиболее значимые и фундаментальные работы, посвященные теме классической и постклассической научной рациональности, в хронологической последовательности, отражающей как зарождение исследовательского интереса к этой проблематике, так и его постоянство на протяжении последних десятилетий: Мамардашвили М. К., Соловьев Э. Ю., Швырев В. С. Классическая и современная буржуазная философия (Опыт эпистемологического сопоставления) // Вопросы философии. 1970. № 12. С. 23–38; 1971. № 4. С. 58–73; Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. Тбилиси, 1984. 82 с.; Гайденко П. П. Эволюция понятия науки (XVII–XVIII вв.). Формирование научных программ Нового времени. М., 1987. 447 с.; Косарева Л. М. Социокультурный генезис науки Нового времени: Философский аспект проблемы / отв. ред. Л. А. Микешина. М., 1989. 169 с.; Степин В. С. От классической к постнеклассической науке (изменение оснований и ценностных ориентаций) // Ценностные аспекты развития науки / отв. ред. Н. С. Злобин, В. Ж. Келле. М., 1990; Исторические типы рациональности. Сб. ст. В 2 т. М., 1995–1996. Т. 1 / под ред. В. А. Лекторского. 1995. 349 с.; Т. 2 / отв. ред. П. П. Гайденко. 1996. 347 с.; Косарева Л. М. Рождение науки Нового времени из духа культуры. М., 1997. 358 с.; Микешина Л. А. Новые образы познания и реальности. М., 1997. 239 с.; Благо и истина: классические и неклассические регулятивы / отв. ред. А. П. Огурцов. М., 1998. 265 с.; Касавин И. Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания. СПб., 1999. 407 с.; Рациональность на перепутье / отв. ред. В. А. Лекторский. В 2 кн. Кн. 1. М., 1999. 367 с.; Степин В. С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М., 2000. 744 с.; Лекторский В. А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001. 255 с.; Порус В. Н. Научная рациональность как тема эпистемологии: Диссертация в виде научного доклада на соискание ученой степени доктора филос. наук / Институт философии РАН. М., 2002. 59 с.; Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум. М., 2003. 521 с.; Швырев В. С. Рациональность как ценность культуры: Традиции и современность. М., 2003. 172 с.; Микешина Л. А. Философия науки: современная эпистемология. Научное знание в динамике культуры. Методология научного исследования. Учебное пособие. М., 2005. 463 с.; Проблемы субъектов в постнеклассической науке / предисл. В. А. Лекторского, под ред. В. И. Аршинова и В. Е. Лепского. М., 2007. 176 с.; На пути к неклассической эпистемологии / отв. ред. В. А. Лекторский. М., 2009. С. 7–24; Степин В. С. Классика, неклассика, постнеклассика: критерии различения // Постнеклассика: философия, наука, культура. СПб., 2009. С. 249–295; Огурцов А. П. Философия науки: двадцатый век. Концепции и проблемы. В 3 ч. СПб., 2011; Релятивизм, плюрализм, критицизм: эпистемологический анализ / отв. ред. В. А. Лекторский. М., 2012. 181 с.; и др. – Эти работы написаны сотрудниками Института философии РАН, где в 1987 г. была даже создана лаборатория постклассических исследований в философии.


[Закрыть] Данная типология используется также в качестве инструмента концептуальной реконструкции в ряде социально-гуманитарных наук – социологии, истории, этике и эстетике.[528]528
  См., напр.: Ильин В. В. Постнеклассическое обществознание: каким ему быть? // Социологические исследования. 1992. № 10. С. 37–43; Смирнова Н. М. Исторические типы рациональности в социальном познании // Исторические типы рациональности. В 2 т. / отв. ред. В. А. Лекторский. Т. 1. М., 1995. С. 193–215; Трофимцева С. Ю. Историсофские парадигмы: классическая и постклассическая философия истории. Автореф. дис. … кандидата филос. наук / Самар. гос. ун-т. Самара, 2003. 21 с.; Маньковская Н. Б. Хронотипологические этапы развития неклассического эстетического сознания // Эстетика: Вчера. Сегодня. Всегда. Вып. 1. М., 2005. С. 68–89; Рузанкина Е. А. Неклассический идеал научности в исторической науке. Автореф. дисс. … канд. филос. наук. Новосибирск, 2005. 27 с.; Соболева М. Е. Постклассическая и постмодернистская философия языка в Германии. Автореф. дисс. … доктора филос. наук / СПбГУ. СПб., 2005. 59 с.; Плахов В. Д. Западная социология XIX–XX вв.: от классики до постнеклассической науки. Эпистемологическое обозрение. Учеб. пособие. СПб., 2006. 304 с.; Гавришина Т. Л. Постклассическая парадигма рациональности в современном социокультурном познании и философии языка. Учебное пособие. СПб., 2007. 164 с.; Бронзино Л. Ю. Неклассические социологические теории и неклассическая рациональность. Автореферат дисс. … доктора социол. наук / РУДН. М., 2010. 46 с.; и др.


[Закрыть]

Следующее пояснение касается самой возможности использования в социально-гуманитарных науках, в частности в теории права, типологии, первоначально разработанной применительно к истории физики – «первой из… наук, продемонстрировавшей неклассические стратегии построения теории».[529]529
  Степин В. С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. С. 388.


[Закрыть] С одной стороны, заманчивое своей простотой объяснение могло бы состоять в указании на влияние наиболее фундаментальной – позитивистской – традиции науки, которая, как известно, абсолютизировала естественнонаучный идеал рациональности. Одной из «догм» философского позитивизма, не претерпевших существенных изменений за всю почти двухсотлетнюю историю его существования, является убеждение в том, что «точные естественные науки, в частности математическая физика, дают методологический идеал или стандарт, по которому измеряют степень развития и совершенства всех других наук, включая гуманитарные».[530]530
  Вригт Г. Х. фон. Объяснение и понимание // Вригт Г.Х. фон. Логико-философские исследования. Избр. труды. М., 1986. С. 43. – Г. Х. Вригт также отмечает, что противоположность позитивистской и антипозитивистской, герменевтической (В. Дильтей, В, Виндельбанд, Г. Риккерт, М. Вебер и др.), традиций интерпретации научного знания «обнаруживается на столь глубоком уровне, на котором уже невозможно говорить об их примирении или опровержении и даже, в некотором смысле, невозможно говорить об их истинности. Противоположен выбор изначальных, основополагающих понятий концепции. Можно охарактеризовать этот выбор как “экзистенциальный” – это выбор точки зрения, которая не имеет дальнейшего обоснования» (Там же. С. 68).


[Закрыть] Соответственно и выделение в истории естествознания классического и постклассического (неклассического) этапов рассматривается в качестве схемы периодизации, имеющей общенаучное значение.

С другой стороны, возможность использования такой типологии в социально-гуманитарных науках имеет, как представляется, более фундаментальные – социокультурные – основания. Характеризуя классическую и постклассическую философию как обладающие смысловым единством «стилистики мышления», М. К. Мамардашвили, Э. Ю. Соловьев и В. С. Швырев рассматривают их как часть культуры и подчеркивают, что «совершенно единообразные посылки обнаруживаются не только в области профессиональной философии и науки, не только в теоретической социальной мысли, но и в идеологии в целом, политическом и юридическом сознании, в морали, искусстве, литературном творчестве, формах организации и функционирования культурно-исторических механизмов хранения и передачи духовных достижений (курсив мой. – Е. Т.)».[531]531
  Мамардашвили М. К., Соловьев Э. Ю., Швырев В. С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии. С. 48.


[Закрыть]

В современном науковедении наука, как уже отмечалось, рассматривается как исторически развивающееся социокультурное явление, динамика которого определяется как внутринаучными факторами, так и фундаментальными ценностями культуры соответствующей исторической эпохи.[532]532
  Ср.: «Достоверность и научная приемлемость большинства теорий и… общих понятий науки и философии обусловлены… доминантной системой культуры»; «…научная теория – не что иное, как мнение, обретающее “кредит доверия” и входящее “в моду” в зависимости от типа преобладающей культуры» (Сорокин П. А. Социальная и культурная динамика. С. 471, 466).


[Закрыть] Что же касается социально-гуманитарных наук, то, как отмечал П. А. Сорокин, «содержание, предмет изучения, внутренняя структура, методология обусловлены здесь типом доминантной культуры, вероятно, еще в большей степени, чем в естественных науках».[533]533
  Сорокин П. А. Социальная и культурная динамика. С. 467.


[Закрыть] Обсуждая возможность типологии социально-гуманитарного знания, аналогичной той, которая принята в естественных науках, необходимо, следовательно, обратить внимание на тот факт, что коренные изменения в стиле научного мышления, происходившие на рубеже XIX–XX в. и служащие основанием деления науки на классическую и постклассическую, коррелируют с изменениями, имевшими место во всех сферах европейской культуры того времени. Как отмечает П. А. Сорокин, исследовавший «социокультурную динамику», «кривые развития живописи, скульптуры, музыки и литературы; роста научных открытий и изобретений; “первых принципов” науки, философии, религии, этики, права, даже войн и революций описывают крутой поворот, как только мы доходим до нашего времени»,[534]534
  Там же. С. 720.


[Закрыть] т. е. до рубежа XIX–XX вв.[535]535
  В. С. Степин, также связывая становление неклассической рациональности с рубежом XIX–XX вв., отмечает, что процесс смены парадигм и формирования неклассического подхода «затрагивал глубинные мировоззренческие образы, ранее доминировавшие в культуре», и охватывал различные ее сферы (Степин В. С. Человеческое познание и культура. С. 27).


[Закрыть] Следовательно, произошедшая в социогуманитарном знании ХХ в. радикальная трансформация образа социального мира, сконструированного классическим обществознанием, может быть рассмотрена как выражение общей культурной тенденции. Таким образом, типология классического и постклассического правопонимания коррелирует с общепризнанным в философии науки выделением классического и постклассического типов научной рациональности, в основе которого лежит признание того, что на рубеже XIX–XX вв. произошли радикальные изменения во всех сферах европейской культуры, в том числе и в стиле научного мышления, соответственно, выделение классического и постклассического правопонимания имеет под собой фундаментальные социокультурные основания.