Текст книги "Постклассическая онтология права"

Ко всему прочему, обосновать систему (в т. ч. правовую) методами этой системы невозможно, как доказано теоремами К. Геделя и А. Тарского: это возможно только с позиций «метасистемы». Такой метасистемой для системы права выступает система социума, существующая как борьба различных социальных групп за право номинации, репрезентации социального мира, т. е. как политика.

Дискурсивная деятельность человека – носителя статуса субъекта права, включая статус правоприменителя, вступающего в правоотношения, конструирующего нормы права, а также соблюдающего, исполняющего и использующего информацию, сформулированную в нормах права, т. е. приводящего их в действие, и есть действительность системы права после «прагматического поворота». Тем самым социальная валидность права включает и нормативистскую и естественно-правовую: действенность господствующей социальной группы, формирующей в соотнесении с другими социальными силами нормы права и населения, воспроизводящего их своими ментальными и поведенческими актами, а тем самым легитимирующими нормы права, предполагает догматическую действительность права и его моральную оправданность.

Диалогичность права

Очерченные выше аспекты бытия права демонстрируют его внутреннюю диалогичность, которая проявляется во взаимообусловленности рассмотренных аспектов бытия права и, прежде всего, юридически значимого действия и правовой структуры как социального представления о юридически должном в механизме воспроизводства права. Диалог индивида и структуры проявляется в том, что в процессе индивидуальной социализации структура как выражение господствующей в данном социуме культуры (доминирующие социальные представления) обладает приоритетом над субъектом, формируя его. Правовая социализация (как и социализация вообще) – это диалог индивида и выбираемого им социально значимого Другого. Когда же процесс социализации завершен, то есть субъект в основном социализирован (хотя этот процесс длится всю жизнь), приобщен к господствующим нормам, ценностям, знаниям, он имеет возможность попытаться осуществить преобразование структуры. Инноватика – это также всегда диалог актора инновации и его окружения (аудитории), прежде всего, властных институций, представленных людьми – носителями соответствующего статуса. Для выдающихся индивидов такие попытки часто оказываются успешными (хотя их успех зависит от множества факторов, а не только от свойств личности реформатора). Так понимаемый диалог показывает возможность преодолеть («снять») антиномию человек – структура, индивидуализм – объективизм.

Человек, чтобы быть субъектом социальных (и правовых) отношений, должен соотносить свои ожидания и действия с аналогичными ожиданиями и действиями другого – контрсубъекта социальных взаимодействий. При этом другой – это всегда человек, выступающий носителем собственно личностных качеств, и одновременно социального (часто – и правого) статуса[289]289
  «Другость», утверждает П. Рикер, «расщепляется на другость межличностную и другость институциональную. На самом деле для философии диалога всегда соблазнительно ограничить себя только отношениями с другим, которые, как правило, развиваются под знаком диалога между “я” и “ты”… Казалось бы, только такие отношения заслуживают называться межличностными. Но этой встрече не достает отношения к третьему, которое кажется таким же изначальным и простым, как и отношение к “ты”. … На самом деле только отношение к третьему, располагающееся на заднем плане отношения к “ты”, обеспечивает основу для институционального опосредования, какого требует складывание реального субъекта права, иными словами – гражданина». – Рикер П. Справедливое. С. 34–35.


[Закрыть]. Восприятие конкретной ситуации как юридически значимой предполагает ее типизацию (категоризацию, классификацию и квалификацию), а этот процесс содержательно диалогичен, так как предполагает соотнесение единичного (воспринимаемой ситуации) и типичного (типизированного образца – фрейма или скрипта). Одновременно такое соотнесение включает личностные факторы: интересы, мотивацию актора. Для юридической ситуации принципиально важно ожидание взаимообмена правами и обязанностями с контрсубъектом – другим, квалифицируемым как субъект права (носитель прав и обязанностей). Собственно, правовое поведение, как правомерное, так и противоправное, представляет собой диалог – взаимное соотнесение или корреспонденцию прав и обязанностей, или, по терминологии А.В. Полякова – правовую коммуникацию. Диалогичность права – это когда каждый участник правовых интеракций (правоотношений и простых форм реализации права) знает и ожидает адекватного поведения со стороны любого другого, а такие взаимодействия являются функционально значимыми – обеспечивающими нормальное воспроизводство социума[290]290
  Субъект, по мнению П. Рикера, формируется благодаря уверенности в обоюдной дееспособности. «Это признание такой же способности за другими агентами, вовлеченными так же, как и я, в разного рода взаимодействия, не обходится без опосредования правилами действия…». – Поль Рикер в Москве. М., 2013. С. 79.


[Закрыть].

Диалог в праве – это, прежде всего, механизм формирования правовой инновации, включающий выработку нового образца поведения, признаваемого юридически значимым. Правовая инновация отличается от потестарной (по терминологии сторонников юридического либертаризма), именно тем, что ориентирована на признание широкими народными массами, а не выступает проявлением «агрессивного насилия»[291]291
  Только оценка со стороны референтной группы, формирующей общественное мнение, способна определить критерии «агрессивного насилия» и отграничить его от «легитимного насилия». Объективного критерия того, что во все времена и у всех народов следует считать «агрессивным насилием» не существует.


[Закрыть] (термин В.А. Четвернина). Тем самым некоторым социальным образцам поведения приписывается юридическая значимость.

Диалог в праве – это также механизм воспроизводства принятого образца юридически значимого поведения постоянным подтверждением его значимости. Это происходит благодаря трансформации знаковой формы нормативности права в социальные правовые представления (о которых речь шла выше), стереотипы массового поведения и интериоризированные персональные смыслы и навыки (личностное, практическое или фоновое знание, по терминологии М. Полани и Г. Райла). В результате правовая инновация входит в правовую культуру и правопорядок (многократно повторяющиеся правоотношения и простые формы реализации права) как динамический аспект правовой реальности[292]292
  Институт – это «повторяющиеся между людьми обмены, или, что лучше, “взаимная типизация привычных действии” (если обратиться к языку Шюца, используемого Бергером и Лукманом)… Для Вебера, как и для Гуссерля, институты, и в первую очередь государство, суть не что иное как форма со-действия, совместного действия индивидов, чья деятельность ориентирована в зависимости от некой субстанции, трансцендентной по отношению к этой сети взаимодействия». – Мишель Ж. Смысл институтов // Поль Рикер в Москве. М., 2013. С. 317–318. Ср.: «Институт как регулирование распределения ролей, а, стало быть, как система, есть нечто гораздо большее и иное, нежели индивиды как носители ролей. [Но] институт… существует лишь постольку, поскольку индивиды принимают в нём участие». – Рикер П. Я – сам как другой. С. 239.


[Закрыть]. В этом смысле правовой диалог – это отношения (взаимодействия, включающие соотнесение экспектаций) Я – Ты, опосредованное нормой права, правовым институтом[293]293
  Собственно, правовой институт – это полагание другого как каждого, любого, безличностного Другого как носителя правового статуса, с которым строит отношения Я.


[Закрыть].

«Диалогизм, – утверждает П. де Ман, – функционирует как принцип радикальной другости (otherness), или, если…воспользоваться терминологией Бахтина, как принцип вненаходимости (exotopy)»[294]294
  Де Ман П. Диалог и диалогизм // Бахтинский сборник. Вып. 5 / Отв. Ред. В.Л. Махлин. М., 2004. С. 112.


[Закрыть]. Отсюда можно сделать вывод, что содержанием правового диалога является легитимность. Признание другого как любого, каждого равноправного субъекта права – имманентный признак права, по мнению А.В. Полякова, С.И. Максимова и некоторых других современных авторов[295]295
  Справедливости ради следует заметить, что уже Г. Гегель, по крайней мере в йенском периоде своего творческого пути, полагал, что «признание рождается одновременно с отношениями права. Право есть обоюдное признание». – Рикер П. Путь признания: три очерка. М., 2010. С. 172.


[Закрыть]. «Способность к признанию, – пишет известный украинский теоретик права, – является собственно правовой способностью, делающей право возможным. Акты признания – это особые интенциональные акты, выражающиеся в направленности на Другого, при этом он рассматривается как ценность вне зависимости от степени его достоинств, как ценность, заслуживающая гарантий зашиты со стороны права. Ценностно-значимый акт признания есть то, что конституирует «клеточку» права, представляет собой конститутивный момент правосознания»[296]296
  Максимов С.И. Концепция правовой реальности // Неклассическая философия права: вопросы и ответы / Под ред. А.В. Стовбы. Харьков, 2013. С. 54–55.


[Закрыть]. При этом признание другого как носителя статуса правового статуса тождественно легитимности правового института, так как последний существует, о чем упоминалось выше, как правовое социальное представление и массовые юридически значимые практики.

Признание права можно вслед за А. Хоннетом рассматривать в качестве онтического основания правовой реальности, как и социальности как таковой. Это связано с тем, что, по мнению лидера Франкфуртской школы, языковое понимание, а значит, и коммуникация, «привязано к неэпистемической предпосылке признания Другого»[297]297
  Honneth A. Verdinglkhung. Eine anerkennungstheoretische Studie. Frankfurt am Main, 1995. S. 59.


[Закрыть]. Более того, признание у А. Хоннета выступает дорефлексивной фундаментальной данностью, предшествующей любому взаимодействию[298]298
  Honneth A. Kampf und Anerkennung. Zur moralischen Grammatik sozialer Konflikte. Frankfurt am Main, 1992.


[Закрыть].

«Но что означает признание права (правовых текстов)? – вопрошает А.В. Поляков. Это есть признание неких общих рамок поведения, т. е. определенных прав и обязанностей, связывающих всех членов общества; признание их “объективного”, независимого от индивидуальной воли лица, и социально значимого (ценностного) характера, понимание их содержания и порядка реализации, включая признание возможности наказания за несоблюдение таких правил. … Право легитимируется не только через виртуальные тексты первичных источников права и не только через политические тексты государственной власти, но и через актуальные тексты, создаваемые самой практикой реализации прав и обязанностей»[299]299
  Поляков А. В. Прощание с классикой, или как возможна коммуникативная теория права // Там же. С. 18.


[Закрыть]. При этом А.В. Поляков полагает, что «социальная легитимация, … не может быть установлена через какие-либо количественные признаки (столько-то человек “за” закон). Она обнаруживается лишь эмпирически, как некая социальная энергия, дающая возможность субъектам публично и с осознанием своей правоты выступать носителями прав и обязанностей, а также отстаивать и защищать свои права (индивидуально или через социальные институты, включая государство)»[300]300
  Поляков А.В. Нормативность правовой коммуникации // Известия вузов. Правоведение. 2011. № 5.С. 35.


[Закрыть]. В другой работе А.В. Поляков полагает, что легитимность права «может быть как эксплицитной (формальной), осуществляемой через соответствующую процедуру принятия закона, так и имплицитной (неформальной), основанной на соответствии закона внутренним скрытым условиям коммуникации, указывающим на ее аксиологическое измерение. Только этим и оправдывается сама возможность государственного принуждения к тем, кто нарушает правовые предписания. … Наличие легитимации можно проверить эмпирически: реальное, публичное и свободное использование субъектами своих прав и следование своим правовым обязанностям свидетельствует о минимально необходимой степени легитимации правовых текстов»[301]301
  Поляков А. В. Коммуникативный подход к праву как вариант постклассического правопонимания. С. 26.


[Закрыть].

С близких позиций проблему легитимности права подробно обсуждает М. ван Хук в работе «Право как коммуникация». По его мнению, легитимация «правовой системы в целом может быть лишь разновидностью слабой легитимации, т. е. актуальным признанием правовой системы как факта, идентификацией ее как “правовой системы”. В этом смысле правовые системы получают среди других систем признание в качестве морально приемлемых даже без “сильной” легитимации. Легитимация в полном смысле может быть осуществлена только по отношению к частям правовой системы. Более того, различные типы (совокупности) правил и принципов будут требовать различных типов легитимации: моральной, политической, экономической и т. п. Некоторые будут требовать содержательную легитимацию, для других может оказаться вполне достаточно формальной легитимации»[302]302
  Ван Хук М. Право как коммуникация. СПб., 2012. С. 251.


[Закрыть].

Под «легитимацией» бельгийский ученый понимает «нормативную действительность законов, признание за ними должной обязательности. Такая действительность более значима, чем социологическая действительность, заключающаяся в том, что законам следует большинство, и в том, что большинство согласно с данными законами, даже если это согласие является вынужденным. … Признание правовой системы или ее частей (правил, решений суда) субъектами права оказывается шире, чем просто моральное признание. Нам следует рассматривать это в более широкой перспективе социального признания. Чтобы быть широко признанным в обществе, содержание закона или судебного решения должно соответствовать минимальным нравственным стандартам, превалирующим в данном обществе. Однако такое признание зависит не только от морального аспекта. Оно связано с целым комплексом моральных, социологических и прагматических решений. Нравственно нейтральные формы и процедуры вполне могут оказаться решающими в этом вопросе»[303]303
  Там же. С. 254–255.


[Закрыть].

Проблема, отчасти парадоксальность легитимации права состоит в том, что принятие права – это психический процесс, до конца не проясненный современной наукой. Общественное мнение, как четкие представления не просто о желаемом, а о рецептах достижения желаемого, должного – справедливо указал П. Бурдье в начале 70-х гг. ХХ в. – не существует[304]304
  См.: Бурдье П. Общественное мнение не существует // Социальное пространство: поля и практики. – М., СПб., 2005.


[Закрыть]. Оно формируется элитой, обладающей (часто – узурпировавшей) правом на официальную номинацию социальных явлений и процессов (в том числе, и правовую квалификацию) и референтной группой, а поэтому ситуативно, подвержено манипулируемости со стороны власть имущих. Не случайно П. Рикер пишет: «Формы согласия следует описывать в связи с поддерживающим их одобрением: от чьего имени каждый раз атрибутируется значимость? И по завершении какого квалификационного испытания она считается легитимной?»[305]305
  Рикер П. Путь признания. С. 195.


[Закрыть].

Легитимность – согласимся – парадоксальное явление[306]306
  О парадоксе(ах) авторитета см.: Рикер П. Справедливое. С. 207 и след.


[Закрыть]. Парадоксами легитимности являются: недоверие к власти и одновременно необходимость власти[307]307
  М. Фуко утверждал, что власть не только подавляет и угнетает, но и способна созидать. Сообразуясь с системой знания, власть как «микрофизическое явление» проникает в ткань общественных отношений и обеспечивает воспроизводство социальной реальности. – Foucault M. Dispositive der Macht. Berlin, 1978.


[Закрыть]; отсутствие соотнесенности принятия системы права и отдельных норм права[308]308
  О различии действительности норм в рамках данного правопорядка и действительности самого правопорядка, которая фактически сводится к его действенности и легитимности как условию действенности пишет Н.В. Варламова. – Варламова Н.В. Нормативность права: проблемы интерпретации. С. 94.


[Закрыть]; необходимость постоянного выход за рамки легитимного правопорядка для его совершенствования: для легитимности права потребно недоверие к нему. Признание другого как равноправного субъекта права (носителя статуса) обусловлено психическими стереотипами межличностного восприятия, предубеждениями, в том числе, приписыванием отрицательных свойств любому представителю другой социальной группы[309]309
  Самопризнание и взаимное признание, – пишет П. Рикер, – всегда остается незавершенным и наиболее уязвимым по причине «постоянно сохраняющейся асимметрии отношения к другому по модели помощи, а также и наличия реальных препятствии». – Рикер П. Путь признания: три очерка. М., 2010. С. 71. В то же время взаимность возможна только при наличии асимметрии «я – другой». – Там же. С. 148.


[Закрыть]. Другой в традиционном мышлении – это, как правило, чужой. Для преодоления такого положения дел как раз и необходим диалог как политика толерантности, признание другого равноправным мне и любому Другому. Эта проблема усугубляется сложной структурированностью, высокой социальной мобильностью и фрагментарностью, мультикультурностью современного социума. При фрагментаризации референтности как таковой и референтных групп ставится под вопрос принятие всеми единого для данного социума правопорядка. Существует ли таковой или следует говорить о множественности правопорядков? Признание другого предполагает необходимость учета (а значит – четкой идентификации) социального (и правового) статуса контрсубъекта, а также единство «когнитивной базы» – неких общих представлений об устройстве мира и положения в нем человека (В.В. Красных).

Институты, утверждает П. Рикер, легитимируются дискурсами и текстами, а эти последние производятся, высказываются и публикуются институтами, жаждущими легитимации[310]310
  Рикер П. Справедливое. С. 209.


[Закрыть]. Отсюда возникаетеще один парадокс легитимности – парадокс представительства – самоосвящения представителя, действующего, якобы, от имени представляемого. Парадоксальность представительства состоит в том, что доверенное лицо обретает власть над передавшим ему свои полномочия[311]311
  Бурдье П. Делегирование и политический фетишизм // Социология политики. М., 1993. С. 233.


[Закрыть]. Это связано с тем, что группа образует себя как раз с помощью делегирования, наделяя мандатом выступать от своего имени какого-либо индивида. В результате возникает отношение метонимии: доверенное лицо превращается в часть группы, которая может функционировать как знак вместо целой группы. «Обозначающее – это не только тот, кто выражает и представляет обозначаемую группу; это тот, благодаря кому группа узнает, что она существует, тот, кто обладает способностью, мобилизуя обозначаемую им группу, обеспечивать ей внешнее существование»[312]312
  Там же. С. 239.


[Закрыть].

Особое значение проблема представительства приобретает в эпоху глобальных проблем современности, когда происходит рост некомпетентности масс вследствие дифференциации знания. Может ли народ давать компетентные наказы своим избирателям или хотя бы компетентно их контролировать, если признать преимущества свободного мандата над императивным? Сомнительность положительного ответа вытекает как раз из растущей некомпетентности большинства и манипулируемости общественным мнением[313]313
  О манипулируемости общественным мнением см.: Шампань П. Делать мнение: новая политическая игра. М., 1997.


[Закрыть]. Проблема представительства усугубляется также тем, что, как доказал К. Арроу, с одной стороны, результат голосования – единственного способа обеспечить представительство – прямо зависит от процедуры его проведения, а, с другой стороны, не существует правила коллективного выбора, удовлетворяющего принципам демократии[314]314
  Arrow K. Social Choice and Individual Values. N.Y., 1951.


[Закрыть].

Легитимность права, следует согласиться с А.В. Поляковым, достаточно сложно измерить. Границы легитимности условны и изменчивы; они простираются от полного доверия до критического отношения к соответствующему институту права. Механизм воспроизводства (как инновационного, так и традиционного) легитимности права – дискурсивные практики социальных групп в борьбе за право официальной номинации социальных явлений, в том числе, юридической квалификации. Именно победитель с помощью символической власти номинации «убеждает» население в легитимности соответствующей картины мира, правовой реальности. До тех пор, пока широкие массы населения не выступают открыто против такой картины мира – в данном социуме имеет место легитимность как содержание диалогичности.

Подводя некоторый итог, можно утверждать, что диалог в праве – это универсальная абстракция, необходимая для уважительного отношения к Другому, это отказ от привилегии собственной точки зрения, от доминирования или «агрессивного насилия». В то же время правовой диалог – это артикуляция различий в рамках «продуктивной коммунальности», а не утопия всеобщей дружбы или любви. Диалог в праве – это признание необходимости Другого (или «другости», по терминологии П. Рикера) как условие выживания всех.

Обладает ли диалогическая онтология права эвристической ценностью, или это не более чем другое обозначение коммуникативной теории, как полагает А.В. Поляков? В частности, он пишет: «…диалог…есть все та же коммуникация и переименование коммуникации в диалог ничего нового для понимания этого явления не дает. He добавляет ясности и принципиальное положение автора о том, что право – это не любой диалог, а только такой, “который обеспечивает нормальное функционирование социума”. Здесь неожиданным образом в понятие права вмешивается нормативное долженствование в духе классического юснатурализма»[315]315
  Поляков А. В. Право: между прошлым и будущим // Известия вузов. Правоведение. 2013. № 3. С. 9. Я благодарен А.В. Полякову за конструктивную критику моей позиции: без таковой невозможно ее уточнение и дальнейшее развитие.


[Закрыть].

Во-первых, и коммуникативная, и диалогическая теории – это применение соответствующих социально-философских концепций к исследованию права. Такой подход, связанный с выходом юриспруденции в междисциплинарную область, позволяет по-новому взглянуть на традиционную проблематику юридической науки и открыть новые пласты, аспекты потенциально «неисчерпаемого» (как неисчерпаем, по мнению физики, электрон и, а с позиций социальной философии – человек, политика или экономика) явления – права. То, что диалогизм близок коммуникации или наоборот, отрицать бессмысленно. Поэтому в принципе эти подходы можно считать как «комплементарными». Но не любая коммуникация является одновременно диалогом, поэтому полной синонимии между этими понятиями и тождества между концепциями нет (хотя близость, несомненно, повторюсь, присутствует). Содержанием правовой коммуникации, как ее понимает А.В. Поляков, как раз и является диалог, предполагающий принятие позиции Другого, соотнесение экпектаций участников интеракции[316]316
  Не случайно Ю. Хабермас утверждает, что право стабилизирует ожидания от тех или иных действий и «тем самым выполняет свою собственную функцию». – Хабермас Ю. Расколотый Запад. М., 2008. С. 120.


[Закрыть]. Это не просто «условие коммуникации», как пишет А.В. Поляков, а содержание правовой коммуникации, которая выступает формой диалога. Полагать, что «это обстоятельство давно уже выяснено в современной науке»[317]317
  Там же.


[Закрыть], на мой взгляд, некоторое преувеличение: современная наука пока еще очень далека от выяснения того, как и почему в одних случаях диалог (или коммуникация) протекает нормально и достигает желаемого результата, в других – нет. Измерение принятия точки зрения Другого или взаимного признания субъектов правовой коммуникации как некой «социальной энергии, дающей возможность субъектам публично и с осознанием своей правоты выступать носителями прав и обязанностей, а также отстаивать и защищать свои права» (по А.В. Полякову) выглядит достаточно туманно (что это за энергия, каковы критерии «осознанности правоты» и т. д.), что не означает бесперспективности и необходимости продолжения попыток такого измерения.

По мнению А.В. Полякова, «туманность» моей интерпретации диалога состоит в том, что «диалог – это взаимообусловленность, взаимодополнение и взаимопереход каких-то явлений: материального и идеального, должного и сущего и т. д. Данная трактовка диалога ничем не отличается от смысла тех явлений, через которые его описывают, – взаимообусловленности, взаимодополнения, взаимодействие, взаимозависимости. Такого рода «диалоги» можно найти в природе, в сфере материального существования каких-то внешних объектов. Если есть, например, взаимообусловленность движения по орбите Земли и Луны, то можно сказать, что эти небесные тела ведут между собой “диалог”. … При этом уточняется, что взаимодействие может быть названо диалогом только в том случае, если интеракции происходит принятие точки зрения другого, кем бы этот другой ни был. Здесь уже возникает другая концепция диалога, не стыкующаяся с первой. Ведь ни “материальное”, ни “идеальное” людьми не являются»[318]318
  Поляков А. В. Право: между прошлым и будущим. – С. 8–9.


[Закрыть]. Диалог, конечно, возможен только в социальных явлениях и процессах, включающих психическую их сторону, то есть, внутренний диалог. Однако специфика социального состоит в овеществлении (реификации или объективации, иногда – натурализации) отношений между людьми: последние приобретают в общественном сознании вид или форму природных, объективных феноменов. Поэтому социальная философия, а вслед за ней и все социальные науки, используют (по крайней мере, использовали до сих пор) такие натуралистические выражения, как «материальное», «идеальное», «должное», «сущее» и т. д. Как раз диалогическая методология призвана показать, что за этими реифицирующими понятиями скрываются взаимодействия (ментальные и поведенческие) между людьми. Когда единичное начинает многократно воспроизводится (повторяться), то оно превращается в сознании людей в типичное, обеспечивающее нормативность и социализацию жизненного мира. Собственно, внутренний диалог и есть соотнесение себя (личностной интенции) с этим типичным; это и есть принятие точки зрения Другого. Другими словами, материальное, идеальное, должное, сущее и т. д. существуют только в знаковой форме и практиках людей. Взаимообусловленность, взаимодополнения, взаимодействие, взаимозависимости – это понятия, призванные показать, что одна сторона или аспект не существует без другой и как именно эти противоположные стороны сосуществуют. Тем самым проясняется механизм воспроизводства правовой реальности, содержанием которого и выступает, с моей точки зрения, диалог. Странно, что это вызывает некоторое недопонимание.

Диалогическая онтология права, используя социально-философскую концепцию диалогизма, акцентирует внимание на внутреннем диалоге как предпосылке успешности правовой коммуникации, на психических (психологических) и лингвистических механизмах достижения консенсуса в обществе, на дискурсивности юридических практик, на механизмах правовой социализации и идентичности, на предвосхищении собственного поведения, ожиданиях поведения от «обобщенного Другого». Эти и другие проблемы – субъекта ответственного поведения, общественного консенсуса и договора, взаимопонимания и т. д. – были сформулированы и получили теоретическое осмысление (хотя и, конечно, никак не окончательное решение, что невозможно в принципе) именно в диалогической философии П. Рикера, Г.-Г. Гадамера, В.С. Библера, а не коммуникативной.

По большому счету, на мой взгляд, не так уж и важно, как именовать исследования, например, Ю. Хабермаса или Ю. М. Лотмана – коммуникативными или диалогическими. В них можно обнаружить и то, и другое, тем более, что граница между этими направлениями философской и научной мысли весьма относительная. Важно не название, а новаторство результата исследования, полученного в рамках любого направления.

По поводу же непроясненности трансцендентного критерия диалога[319]319
  Трансцендентальный критерий права – с моей точки зрения – это не просто «сопротивление структуры», понимаемое как ограничения, налагаемые на конструктивистскую активность человека, и не «нормативное долженствование в духе классического юснатурализма», но «социальные условия жизнеобеспечения существования человечества». – Harre R. Social Being. 2-nd end. Oxford, 1993.


[Закрыть] (это во-вторых) замечу, о чем уже шла речь выше, что без нормального воспроизводства социума, без минимума функциональности, то есть, легитимности и эффективности права, в условиях социальной аномии (это и есть показатель функциональности права) никакая коммуникация или диалог невозможны. Трансцендентная универсальность права – это абстракция самого высокого порядка как априорные условия возможности существования человека, общества, права. Наполнить ее конкретным содержанием можно только в соответствующем историческом и социокультурном контексте. Доказательность этого критерия – условия – диалогичности права методом «от противного» (если общество существует, то в нем не могут не быть нормы, которые обеспечивают это существование) ничуть не хуже положения А.В. Полякова по поводу наличия легитимации, которую «можно проверить эмпирически: реальное, публичное и свободное использование субъектами своих прав и следование своим правовым обязанностям свидетельствует о минимально необходимой степени легитимации правовых текстов».

Таким образом, с моей точки зрения, диалогическая и коммуникативная программы онтологии права взаимопересекаются и у них гораздо больше общего, чем принципиальных противоречий.