Текст книги "Вера и личность в меняющемся обществе"

Поп и пресвитер: Равенство священства, апостольская преемственность и идентичность российского православного духовенства XVIII века

Ольга Цапина

Историки российского православного духовенства XVIII века сталкиваются с целым комплексом специфических проблем. Эти проблемы обусловлены самим предметом истории церкви в эпоху, которая обычно отождествляется с модернизацией, секуляризацией, вестернизацией и абсолютизмом разной степени просвещенности. Одной из подобных проблем является несколько преувеличенное представление о сословной консолидации духовенства. С одной стороны, поскольку единая, святая, и апостольская церковь, хранительница предвечного божественного закона, воздвигнутая Спасителем и основанная на принципе апостольской преемственности, не подвержена ни влиянию времени, ни человеческим законам и обычаям, предметом исторического исследования является не столько сама церковь, сколько ее самоосознание, определяемое по отношению к миру и его атрибутам, в том числе светскому государству и чуждым, неправославным учениям[240]240
  Ср. Hovorun C. Meta-Ecclesiology: Chronicles of Church Awareness. New York, 2015.


[Закрыть]. В результате российское духовенство XVIII века предстает как более или менее монолитный объект государственной политики и разнообразных, в основном враждебных, западных влияний. С другой стороны, поскольку XVIII веку отводится роль и начальной стадии имперского периода российской истории, и синодальной эпохи истории Русской православной церкви, послепетровское духовенство предстает как более ранняя версия замкнутого духовного сословия XIX столетия, которое, как указывали многочисленные критики, «приняло совсем характер касты»[241]241
  Катков М. Н. Собрание передовых статей Московских ведомостей. 1866 год. М., 1897. С. 26.


[Закрыть].

Это представление о внутренней целостности духовного сословия, разумеется, противоречит данным материалов источников, в особенности материалов судебного и следственного делопроизводства, наполненных сведениями о постоянных распрях и тяжбах, которые охватывали все уровни церковной иерархии. Эти конфликты зачастую слишком охотно списываются на противоречия между украинскими и русскими клириками, последствия интервенционистской политики светского государства, в особенности петровской церковной реформы 1721 года, а также на воздействие секуляризации и европейского Просвещения. Внутрицерковные противоречия тем не менее имели многовековую историю и коренились и в особенностях социальной структуры российского общества, и в фундаментальных парадоксах церковной жизни, в частности в проблеме соотношения между идеалами христианской жизни в миру и аскетической святости.

Особенно четко эти парадоксы проявлялись на положении белых, или мирских, священнослужителей. Белое духовенство не отличалось ни этнической, ни культурной, ни экономической однородностью. Его состав варьировался от забитых сельских батюшек, деливших все тягости и зачастую грехи своих прихожан, до протоиереев столичных соборов, обладавших уровнем дохода и образования, который позволял им вести активную литературную, научную, общественную и даже светскую жизнь. Миссия белого священника как пастыря и проповедника требовала его участия в жизни приходских общин, что тем не менее противоречило общепринятым представлениям о святости как об аскезе. Это противоречие усугублялось тем, что мирские пастыри были подчинены епископу, который назначался из монашеского духовенства. Эти реалии церковной жизни не могли не отражаться на осмыслении православной церковной идентичности.

Исследование этой идентичности осложняется тем, что репертуар источников личного происхождения несколько ограничен, с особенности по сравнению с периодом XIX – начала XX века. С одной стороны, дневников, мемуаров и белых священников не так много и многие тексты бытуют в публикациях XIX и начала XX века[242]242
  Зайончковский 1976–1989, Т. 1. С. 106–107, 127–128, 158–160, 210–211.


[Закрыть]. С другой стороны, эти источники были созданы до появления современных представлений о приватности, публичности и индивидуальности. Дневники отражали не столько внутренние чувства и переживания священнослужителя, сколько его повседневные труды и заботы, а письма зачастую писались с осознанием того, что они могли быть потеряны, перехвачены или зачитаны вслух.

Проповеди, богословские сочинения, сборники и в особенности делопроизводство, которое откладывалось в результате сложных юридических, экономических и культурных коллизий, специфических для мирского духовенства, богаты автобиографической информацией. Разумеется, между дневниками или воспоминаниями, написанными по собственной воле автора, и показаниями, данными под давлением судебных или административных органов, есть существенная разница. Тем не менее и те и другие выстраивались с целью самоутверждения или самооправдания, будь то в целях продвижения карьерных интересов, защиты от обвинений, обеспечения определенного исхода судебного процесса, успокоения собственной совести или оправдания в глазах потомства.

При анализе этих материалов также необходимо учитывать, что священнослужитель XVIII века не имел доступа к массовым и сравнительно недорогим изданиям богословской литературы и церковной периодики, которые были в распоряжении его потомков. Круг его чтения был ограничен рукописными сборниками, изданиями Синодальной типографии и, для счастливчиков, обладавших доступом к Синодальной и епархиальным библиотекам, европейской, в основном латинской, литературой. Не имея доступа к справочной литературе, священники и дьяконы создавали свои собственные толкования библейских текстов, канонических правил и литургических практик или копировали сочинения и компиляции. Они жили в эпоху, которая еще не знала академической специализации, где не было четкого разграничения между богословским и светским знанием, где границы между библейской истиной, законностью и каноничностью были размыты и где соответствующая терминология была предметом ожесточенных споров. Один из таких споров является предметом настоящей статьи.

3 января 1789 года Петр Алексеевич Алексеев (1727–1801), глава Архангельского собора Московского Кремля, катехизатор гимназии Московского университета, член Российской академии, автор «Церковного словаря», друг Григория Александровича Потемкина, Григория Васильевича Козицкого, Ивана Ивановича Мелиссино и близкий приятель духовника императрицы Ивана Ивановича Памфилова, подал иск в Московскую консисторию. Предметом жалобы был его собственный титул, протопоп, который Алексеев окрестил «речением варварским и невразумительным», пережитком «грубых» обычаев темного прошлого и неподобающим и оскорбительным сану «пресвитера христианского»[243]243
  Изучая Синтагму Матфея Властаря, Алексеев так прокомментировал слово «поп», встреченное в тексте: «глупая речь поп. Протопресвитер» (ОР РНБ. Собр. М. П. Погодина. Д. 258. Л. 387 об.).


[Закрыть]. Отметив, не без ехидства, что никто не именует архиерея «архипоп», он потребовал, чтобы это «подлое наименование» было «отставлено» и чтобы в официальной переписке и делопроизводстве и он и его коллеги именовались званием, присвоенным при посвящении. В 1771 году, когда он был поставлен на должность «настоятеля» Архангельского собора, ему был присвоен титул «протопресвитера», а священники рукополагались как «пресвитеры». Митрополит Платон (Левшин) нашел это требование не только «безосновательным» и «бессмысленным», но и «мятежным». В мае 1790 года московская консистория вынесла приговор: Алексеев был найден виновным в ложном доносе, клевете и самовольном присвоении «не принадлежащего ему титула»[244]244
  ЦИАМ. Ф. 208. Д. 223 (1789–1790).


[Закрыть].

Этот инцидент обычно цитируется или как образчик любопытных нравов московской старины, или же как пример мелкого интриганства, жертвой которого был просвещенный московский митрополит. Даже П. В. Знаменский, который квалифицировал эпизод как свидетельство пробуждения чувства собственного достоинства среди светского духовенства, расценил само дело как мелочную придирку[245]245
  Знаменский П. В. Приходское духовенство в России со времени Петра. Казань, 1873. С. 647.


[Закрыть]. Тем не менее внимательное прочтение «дела о протопопе» и его контекста проливает новый свет на многие аспекты конструкции православной церковной идентичности в XVIII веке.

Иск Алексеева отнюдь не был изолированным инцидентом. Платон, назначенный в столичную епархию, в которой его предшественник был растерзан мятежной толпой и которая потом четыре года управлялась консисторской комиссией во главе с Алексеевым, не пользовался популярностью в среде столичного священства. Жалобщики, которые не без помощи Алексеева зачастую доходили до самых высоких инстанций в Петербурге, обвиняли своего архипастыря в своевольном распоряжении казной кафедрального собора, вымогании «пожертвований» от епархиального духовенства на строительство Вифанской семинарии, судебном самоуправстве по отношению к неугодным ему священникам и дьяконам и в назначении излишне суровых и зачастую незаслуженных наказаний за пьянство и «распутство». (Последнее обвинение зачастую использовалось для сведения счетов со вдовыми священниками и дьяконами.) В свою очередь, Платон, который гордился своей твердостью в обращении с подчиненными, заводил многочисленные дела по обвинению в оскорблении епископского сана и даже в «церковном мятеже». Алексеев неоднократно фигурировал в подобных делах в качестве истца и обвиняемого[246]246
  Алексеев П. А. За что ропщут на архиерея мирские, особливо господа, и священники (ОР РГБ. Ф. 557. Д. 90. Л. 318–322); Tsapina O. Secularization and Opposition in the time of Catherine the Great // Bradley, J., Van Kley, D. (ed.) Religion and Politics in Enlightenment Europe. Notre Dame, 2001. Р. 354–363.


[Закрыть]. В отличие от прочих столкновений с Платоном, тяжба о титуле «пресвитер» не была спровоцирована какими-либо действиями митрополита. Иск Алексеева был попыткой оспорить авторитет Платона в судебном порядке.

Основная дискуссия развернулась по поводу слова «поп». В первом же абзаце наказа консисторским судьям митрополит Платон не упустил возможности упрекнуть автора «Церковного словаря» в недостаточном знании русского языка. Он с удовольствием проинформировал члена Российской академии, что слово «поп» происходит от греческого слова πάπας и соответствует русскому «батюшка» и посему выражает чувство «сыновней привязанности и почтения». Поскольку термин широко бытует в греческой церкви, он не является ни «варварским», ни «подлым». Более того, он используется и в государственных документах, в том числе и в церковных штатах, «конфирмованных Ея Императорским Величеством», а также в синодальной резолюции, которой Алексеев был назначен «протопопом» Архангельского собора. Митрополит отметил, что слова «пресвитер», «поп» и «иерей» являются синонимами и что никто не запрещал Алексееву использовать тот титул, который ему был больше по нраву, добавив, что в переписке с консисторией он всегда подписывался как «протоиерей». Консисторский приговор отметил, что термин «протопоп» был русским эквивалентом греческого «протопресвитерос» (πρωτοπρεσβύτερος); консисторские судьи ссылались на «лист 622 Свитка правил апостольских и отеческих», где слово «протопоп» означало «первенствующего среди попов, или иереев и священников», на петровский манифест 10 августа 1722 года, а также, не без язвительности, на указ Екатерины о награждении «отца протопопа» Алексеева нагрудным крестом.

Платон был отчасти прав: слова «поп» и «пресвитер» действительно были греческого происхождения и использовались как синонимы, наряду с терминами «иерей» (ιερέας) и его русской калькой «священник». Так, слово «попы» иногда использовалось вместо выражения «пресвитеры церковные» в ссылках на Послание апостола Иакова (5, 14). Слово «попы» также передавало термин πρεσβύτερος в изложении 31 Апостольского правила и 4 канона Второго Никейского Собора в Ефремовской Кормчей[247]247
  Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. 2. Л.; П.; СПб., 1902. С. 1200.


[Закрыть].

Тем не менее Алексеев имел также основания для недовольства. В отличие от слов «пресвитер» и «иерей», «поп», разумеется, далеко не всегда выражал чувство сыновнего почтения и привязанности. Не придавало слову «поп» особого авторитета и то, что служба Недели Православия включала анафему протопопу Аввакуму и попу Лазарю, а Димитрий Ростовский назвал одним из «раскольнических» толков «поповщиной»[248]248
  Понырко Н. В. Димитрий Ростовский как автор «Розыска о раскольнической брынской вере» // ТОДРЛ. 2014. Т. 62. С. 34–42. Ср. Алексеев П. А. Церковный словарь. М., 1819. Т. 3. С. 262.


[Закрыть]. Поп и попадья были популярными героями народной сатиры, и сравнение с попом было оскорбительным: Алексеев с горечью заметил, что дворянская супружеская пара, которая не была в состоянии позволить себе отдельных выездов и ехала в одной карете, подвергалась насмешкам как «поп с попадьею»[249]249
  ОР РГБ. Ф 557 (Леонид Кавелин). № 62. Л. 44.


[Закрыть]. Оскорбившись на титул «архипопа», Платон ненароком подтвердил, что слово «поп» было далеко на комплиментарным. Он даже признал, что выражение действительно могло быть понято как «подлое», хотя и подчеркнул, что запретить его хождение «по всей России» он был не в состоянии. Консисторские судьи, которые обвинили Алексеева в грехе гордыни за то, что он требовал более «важного» титула, также засвидетельствовали, что слова «поп» и «пресвитер» не были взаимозаменяемыми.

Терминология священства действительно отличалась важными нюансами. Так, между префиксами прото– и архи– была существенная разница. Первый, производный от греческого πρώτος, касался, как правило, белого священства и означал старшинство среди равных, в то время как последний (αρχι) использовался преимущественно в титулатуре епископов и монашествующего духовенства и указывал на иерархическое господство. Алексеев не испытывал никаких сомнений по поводу префикса прото-, который указывал на его главенствующее положение в среде соборян[250]250
  Слово «протопоп» происходит от греческого πρωτόπαπας, первый среди отцов. Срезневский. Материалы, 1597–1598. Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 19. М., 1994. С. 264.


[Закрыть]. Титул «протопресвитер», который когда-то был синонимом слова «протоиерей», к концу XVII века стал исключительной привилегией глав ставропигиальных и дворцовых соборов[251]251
  Срезневский. Материалы. С. 338; Словарь русского языка XI–XVII. Вып. 20. М., 1995. С. 265.


[Закрыть]. В 1744 году московский Архангельский собор стал кафедральным собором Московской епархии и его духовенство было подчинено непосредственно архиепископу. Таким образом, глава Архангельского соборного духовенства, в отличие от своих коллег в Успенском и Благовещенском соборах, не имел права именоваться «протопресвитером», поскольку Архангельский собор не был ни ставропигиальными, ни дворцовым. Это обстоятельство дало повод Платону и консисторским судьям обвинить Алексеева в присвоении высшего «чина»[252]252
  Именно поэтому консисторские судьи из соборного духовенства, которые подписали приговор Алексееву, использовали титул «протоиерей», за исключением главы Казанского собора, который подписался как «протопоп».


[Закрыть]. Алексеев настаивал на том, что он имел полное право именоваться протопресвитером. Именно этот титул был присвоен ему в 1771 году, когда предшественник Платона Амвросий (Зертис-Каменский) поставил Алексеева в «настоятели» Архангельского собора. Консисторские судьи расценили упоминание звания «настоятеля» как превышение полномочий, поскольку это слово описывало игумена или архимандрита, тем самым подтвердив униженное положение соборного духовенства по отношению к монашеству. Между тем слово «настоятель» традиционно означало любого начальника или руководителя, в том числе и старшего священника приходской или соборной церкви[253]253
  Словарь русского языка XI–XVII. Вып. 10. М., 1983. С. 273.


[Закрыть].

Слова «поп» и «пресвитер» появляются только в новозаветных текстах, в то время как «иерей» означало ветхозаветных священников, в том числе и фарисеев. Так, слово «архиерей» описывало не только христианского епископа, но и Каиафу и фарисеев, судивших Иисуса (Лк 22, 66; Ин 18, 23). Слово «пресвитер» («прозвитер», «просвитер» или «прозвутер»), которое было транслитерацией греческого πρεσβυτέρους (старейшина), означало священнослужителя и проповедника Слова Божия[254]254
  В переводе стиха из Евангелия от Луки (22: 66), описывающего суд над Иисусом, греческое слово πρεσβυτέριον не было транслитерировано, а переведено как «старцы людские»; в Первом послании Тимофея (4: 14) то же самое слово было передано как «священничество». Слово «старец», которое обычно относилось к монахам, могло относиться к пресвитеру: так, в Первом Послании апостола Петра (5: 1) обращение апостола к ученикам (πρεσβυτέρους) переведено как «старцы».


[Закрыть]. Термин «поп» в основном описывал иерея как субъекта церковных и мирских законов. Например, Поучение Патриарха Александрийского Иоанна Милостивого адресовано «попам», а не пресвитерам, а Пандекты Антиоха обязуют «попов» повиноваться епископу. Те статьи Кормчей, которые описывают священные обязанности духовенства, а также преступления, наказуемые отлучением от церкви, используют слова «иерей» или «священник», а «поп» фигурирует в правилах, предписывающих наказания за проступки или запрещающих то или иное действие. Так «мирскому попу» (а не иерею или пресвитеру) запрещается постригать в монахи «како бо даст иному, его же сам не имать», а глава, посвященная нарушениям при совершении таинства крещения, озаглавлена «о пьянех попех крестьянских». Русские средневековые законы используют слово «поп», а не «иерей» или «пресвитер», при предписывании наказаний за преступления против духовенства, определении границ юрисдикции органов местного управления или даровании налоговых льгот. В Духовном Регламенте слово «попы» описывает священников, подвергающихся епископскому произволу, «крестовых» или «волочащихся» священнослужителей, а также невежд, потакающих народным суевериям («попы с народом молебствуют пред дубом; и ветьви онаго дуба поп народу раздает на благословение»). Напротив, «пресвитер» обозначает принадлежность к «чину церковному», а также описывает образцового пастыря, способного «проповедать догматы и законы Священнаго Писания» и посему достойного «сугубой чести»[255]255
  Духовный Регламент. М., 1904. Р. 23, 34. Ср. Словарь русского языка XI–XVII. Вып. 10. С. 265.


[Закрыть].

Отметив, что Алексеев не мог не понимать, что повсеместный запрет слова «поп» был невозможен, консисторские судьи обвинили его в попытке представить себя защитником белого священства и тем самым снискать популярность в епархии. Обвинение было небезосновательным, хотя Алексеев и не требовал, чтобы Московская консистория запретила повсеместное употребление слова «поп». Он настаивал на том, чтобы епископ и архиерейская администрация воздержались от употребления этого «варварского» выражения при общении со священниками. Практика использования слова «поп» в официальной переписке была симптомом епископской тирании над «пресвитерами христианскими». Разумеется, Алексеев был прекрасно осведомлен о греческом происхождении и слова «поп», и слова «пресвитер»; и то и другое было указано в первом издании его «Церковного Словаря». Тем не менее он отметил, что «поп» было «речение испорченное», которое потеряло свое исконное значение в «грубые времена» русской истории. Слово «пресвитер», напротив, заимствовано непосредственно из Нового Завета, и его значение сохранилось с апостольских времен[256]256
  Алексеев П. А. Церковный словарь. М., 1775. С. 261; Дополнение к Церковному словарю. М., 1776. С. 208 (он заметил, что слово «протопоп», суть «аки Протопапа» – это простонародное выражение, а почтительнее Протопресвитер»).


[Закрыть].

Алексеев настаивал, что «пресвитер» и «епископ» изначально были синонимами. Алексеев впервые сделал это замечание в 1768 году, в комментариях к Православному исповеданию веры Петра Могилы (которые также стали предметом судебных разбирательств)[257]257
  Цапина О. А. Войны за Просвещение? Московский университет и духовная цензура в конце 50‐х – начале 70‐х гг. XVIII века // Eighteenth-Century Russia: Society, Culture, Economy: Papers of the VII International Conference of the Study Group on Eighteenth-Century Russia. Wittenberg, 2004; Berlin, 2007. S. 157–172.


[Закрыть]. В сентябре 1771 года он включил этот тезис в речь, которую произнес перед духовенством Архангельского собора при своем поставлении в протопресвитеры; он также подчеркнул, что звание соборного священника было почетным: «у иностранных именуемые каноники», в числе которых «за честь ставят всякие принцы и сами иногда коронованные главы»[258]258
  ОР РГБ. Ф. 557. Д. 90. Л. 302–302 об.


[Закрыть]. В 1788 году он развил этот тезис в рассуждении на тему «Можно ли достойному священнику, миновав монашество, произведену быть в епископа?». Ответ на вопрос был, разумеется, положительным, ибо «ни Христос, ни Апостолы, ни Правила Соборныя сего производства не возбраняли» и по «учению Апостольскому» епископ и пресвитер «за едино почиталися»[259]259
  ОР РГБ. Ф. 559. Д. 62. Л. 90–93 об. Ср. ЧОИДР 1867. Кн. 3, 21–22 (Смесь).


[Закрыть]. Настаивая на титуле «пресвитер», Алексеев протестовал против низведения «каноников» до положения митрополичьих подчиненных как нарушение традиции христианской церкви[260]260
  Michels G. At War With the Church: Religious Dissent in Seventeenth-Century Russia. Stanford, 1999. Р. 47.


[Закрыть]. Епископский деспотизм ознаменовал, по существу, рецидив порядков, господствующих в Иудее, где, по свидетельству Иосифа Флавия, иудейские «иереи» находились в рабском подчинении у «архиереев»[261]261
  Алексеев П. А. Церковный словарь: или Истолкование речений славенских древних ‹…›. М., 1773. С. 91, 261; Православное исповедание веры кафолическия и апостольския церкви восточныя для малых детей кратки примечаниями изъясненное ‹…›. М., 1768. С. 86, сн. 41; ОР РГБ. Ф. 557. № 90. Л. 170–171 об., 333; № 62. Л. 166, 168, 282–282 об., 302 об.


[Закрыть].

В незаконченном труде по истории православной «Греческой церкви» (заказанном Потемкиным) он подчеркивал, что в первые века христианской церкви епископ был всего-навсего попечителем, который избирался пресвитерами, жившими в крупных городах. Несмотря на то что епископу полагались особые почести, например особое «горнее место» в церкви, его власть не превышала полномочий, делегированных пресвитерами. Епископы не обладали ни «первенством», ни уж тем более «самодержавной властью» над священниками. По мере того как монахи монополизировали епископскую должность, архиереи стали присваивать себе «власть монаршескую» и выстроили сложную иерархию, которая заменила равенство апостольской церкви. Эта иерархия восходила к «обыкновению церковному», которое не имело ничего общего с истинной традицией церкви.

Эта попытка нивелировать епископскую иерархию, хотя бы и в пределах одной, отдельно взятой Московской епархии, наводит на мысль о влиянии протестантского богословия, в частности пресвитерианского учения о паритете или равенстве священства. Алексеев, скорее всего, действительно симпатизировал пресвитерианским богословам. Так, неопубликованная рукопись его «Словаря еретиков и схизматиков Православной Церкви» не содержит ни одной статьи о пресвитерианстве, в то время как английским индепендентам посвящены целые две статьи, критикующие их как противников пресвитериан[262]262
  ОР ГИМ. Чертков. Д. 99. Л. 98 об., 101.


[Закрыть]. Алексеев также отмечал, что титул «епископ» означал всего-навсего «суперинтендант». Схожие аргументы выдвигались некоторыми евангелическими богословами, которые использовали титул superintendent (латинская калька греческого επίσκοπος) в качестве альтернативы «папистскому» термину «епископ»[263]263
  ОР РГБ. Ф. 559. Д. 62. Л. 333. Ср. Lightfoot J. Horae Hebraicae et Talmudicae in omnes Evangelistas. Lipsiae, 1675. Р. 249 (комментарий на Мф 4: 23). См. также: Jewel J. The Works of John Jewel, Bishop of Salisbury. Cambridge 1850. Vol. 4. Р. 906: Waugh J. Episcopacy examined in its exclusive claims, doctrines, and usages. By Chor-Episcopus. Utica; New York, 1849. Р. 52.


[Закрыть]. Алексеев, который имел доступ в Синодальную библиотеку, нашел это толкование в латинском переводе трудов Джона Лайтфута (1602–1675), известного гебраиста и одного из отцов Вестминстерского собора 1646 года. Просматривая книгу «Миротворец шотладской церкви» (Irenicum amatoribus veritatis et pacis in Ecclesia Scoticana) Джона Форбза (John Forbes of Corse, 1593–1648), абердинского богослова и критика ковенантеров, Алексеев с явным удовлетворением отметил, что после кончины халкидонита Тимофея III Салофакиола император Зенон разрешил пресвитерам Александрии избирать епископов из своей среды[264]264
  Алексеев П. А. ОР РГБ. Ф. 557. № 90. Л. 367.


[Закрыть].

Тем не менее основным источником Алексеева был Новый Завет, в особенности наследие апостола Павла, отеческая традиция и канонические источники[265]265
  Алексеев тем не менее настаивал на примате Евангелия. Комментируя высказывание Матфея Властаря «в начале Кормчей книги» о том, что «правила церковные не меньше с. Евангелия почитаются», он заметил: «Сие положение несправедливо. Власть Св. Писания есть вящая без сравнения важностью». ОР РГБ. Ф. 557. № 90. Л. 117 об.


[Закрыть]. В записке, озаглавленной «О епископах их белого духовенства», Алексеев, ссылаясь на авторитет Вальсамона и Аристина, утверждал, что древние протопресвитеры иначе назывались хорепископами и, следовательно, были равны в достоинстве архиереям[266]266
  Там же. Л. 93 об.


[Закрыть]. Интересно, что сходные доводы выдвигались сторонниками возрождения института сельских деканов (rural deans) в англиканской церкви[267]267
  Priaulx J., Dansey W. (ed.) A Brief Account of the Nature, Use, and End of the Office of Dean Rural, addressed to the Clergy of the Deanry of Chalke. London, 1832. Р. 14–16.


[Закрыть].

Алексеев подчеркивал, что апостол Павел обращается к эфесским старцам и как к «пресвитерам», и как к «епископам»: «призва пресвитеры церковныя», апостол взывает: «Внимайте убо себе и всему стаду, въ немже вас дух святый постави епископы, пасти церковь господа и бога» (Деян. 20: 28). Апостол Петр также призвал «старцев» (πρεσβυτέρους) пасти «еже в вас (ἐπισκοποῦντες) стадо божие» (1 Пет. 5: 1–3). В послании Игнатия Антиохийского к Траллийцам Алексеев выделил упоминание пресвитеров как «собрание Божие» и «сонм апостолов», заключив, что епископ является в этом собрании «председательствующим», и проигнорировав призыв чтить епископа как Иисуса Христа. Послание к Траллийцам считается одним из основополагающих текстов, утверждающих примат епископской власти. Для Алексеева тем не менее это место отражало инкарнационное единство и, следовательно, равенство пастырей. Алексеев отметил, что в начале послания к Евангелу блаженный Иероним утверждает, что пресвитеры суть же, что епископы, а в начале 11 беседы на Первое Послание Тимофею Иоанн Златоуст провозглашает, что пресвитеры, как и епископы, суть предстоятели Церкви, обладающие одним и тем же даром учительства[268]268
  ОР РГБ. Ф. 557. Д. 62. Л. 302 об.; Lotz J.-P. Ignatius and Concord: The Background and Use of the Language of Concord in the Letters of Ignatius of Antioch. New York, 2007. Р. 169.


[Закрыть].

Алексеев был не одинок. Сочинение против епископов, написанное в середине XVIII века безымянным приходским священником, также утверждает: «Епископ тож, что и презвитер, а презвитер тож, что и Епископ»[269]269
  Савва В. Сочинение против епископов XVIII века. М., 1909. Трактат был обнаружен в составе рукописного сборника, поступившего в Публичную библиотеку с собранием И. Н. Михайлова.


[Закрыть]. Издатель этого сочинения Владимир Иванович Савва высказал предположение, что Алексеев мог быть причастен к его сочинению, но в итоге отверг эту версию. Действительно, между писаниями Алексеева и анонимным сочинением прослеживаются существенные различия. Если Алексеева занимали исторические и филологические доказательства равенства епископов и пресвитеров, то анонимный публицист был сосредоточен на богословских и канонических аспектах проблемы. Алексеев видел главный порок существующей системы в преимуществе монашеского духовенства над светскими пастырями, в то время как анонимный автор возводил начало епископской тирании к партикуляризму отдельных влиятельных церквей, возглавляемых богатыми и влиятельными князьями церкви. Провозгласив, что через пресвитеров «не проходит Дух Святый», они «пресвитеров Божиих в презрении возымели, что зело худших холопей своих», тем самым извратив и Слово Нового Завета (анонимный автор цитирует 1 Кор. 3, 11; Мф 18, 16 и 18; Ин 5, 22 и 20, 22–23, Деян. 14, 23 и 20, 28) и отеческую традицию, в частности наследие Иоанна Златоуста (О священстве, слово 3, гл. 4)[270]270
  Савва. Сочинение. С. 19–24.


[Закрыть].

Если Алексеев признавал существование особой епископской харизмы, то аноним настаивал, что «великая духовническая власть» вязать и разрешать была дарована Христом «обще всем Апостолам без разбору» и была унаследована всеми «иереями», а не только епископами. Он указывал, что «святии Апостолы не поставили при себе ни единаго Архиерея, точию презвитеров, которых всех без разницы нарицали они и Епископами», а Павел и Варнава поставили «пресвитеры во вся церкви» (Деян. 14, 23). После кончины последнего из апостолов пресвитеры совершали священнические рукоположения согласно «простейшему» варианту того чина, который в настоящее время используется для поставления архиереев. При этом чин был всего-навсего актом «благословения»; священник получал божественную харизму непосредственно от Духа Святого, а не от рук своего «надзирателя». Ссылаясь на сентенцию Феофилакта Охридского, что «иерейское достоинство» всего священства «божественное есть», анонимный полемист настаивал, что харизма апостольской преемственности принадлежала всем «подлинным по дару Духа святого пастырям». Вероятно, анонимный автор полемизировал с представлениями о двухступенчатой апостольской преемственности, которые отводили пресвитерам подчиненное положение в церкви. Один вариант основывался на истолковании Мф 18, 18, согласно которому право вязать и разрешать было даровано только апостолу Петру; пресвитеры продолжали дело апостолов, в то время как епископы были наследниками Петра. Другая версия описывала пресвитеров как наследников семидесяти учеников, которых Христос «посла по двема пред лицем своим во всяк град и место, аможе хотяше сам ити» (Лк 10: 1–24), отводя епископам роль преемников Двенадцати[271]271
  Савва. Сочинение. С. 18–20.


[Закрыть].

Алексеев и анонимный публицист сходились в том, что существующая церковная иерархия представляла собой извращение наследия первоначальной церкви и отеческого предания. Оба верили в равенство пресвитеров и епископов, не признавали епископства как особого, высшего церковного чина, критиковали архиереев за то, что они вели себя не как верховные пастыри, а как князья церкви, превозносили мирских священников как подлинных наследников апостолов и новозаветных пресвитеров и настаивали на их примате в церкви. Алексеев, утверждая, что светские священники, живя в миру и разделяя тяготы мирской жизни, продолжали апостольскую миссию древних пресвитеров, в то время как монахи, озабоченные своим собственным спасением, прятались за монастырскими стенами, заключал, что монашеский клобук не был знаком особой святости и не должен был быть условием верховного пастырства. Анонимный автор противопоставлял подвижничество пресвитеров, которые «в действий правления своего носят в себе образ Христов и образ Апостольский, сиречь проповедуют евангелие царствия Божия, руководствуют учением и наставлением своим порученныя им люди, яко пастырие, в дом вечнаго благого Божия обетования, освещают верных Богу уставленными в новой благодати Христовым таинствы» и питают «человека во всю его жизнь пищею безсмертною Евхаристическою», с паразитизмом архиереев, которые «и мало ведают», как «в епархии его люди живут» и главным образом упражняются в «церемониях, в очеса человеческая точию удивляющия»[272]272
  ОР РГБ. Ф. 557. Д. 90. Л. 323–324 об. Ср. Савва. Сочинение. С. 24–25, 30–31.


[Закрыть].

И Алексеев, и аноним подкрепляли свои тезисы ссылками на Феофана Прокоповича и на Духовный Регламент. Алексеев разделял положение Духовного Регламента, критикующее представления о невозможности спасения в миру как «дурость душепагубную», свидетельствуя, что «иные монахи» разрушали семьи, уговаривая мирян «оставити жену, чада, родителей, и ненавидети их»[273]273
  Духовный Регламент, 72–73. Духовный Регламент объясняет это суеверие как результат невежества. Когда апостол Иоанн призывал «не любите мира, и яже суть в мире» (1 Ин 2: 15–16), он обращался «не к священству, но обще к Христианом» и «не льзя сказать, что оных словом сим наговаривает в монахи или в церковники». Под «миром» апостол имел в виду «похоть плотскую, и похоть очес, и гордость житейскую», которые «несть от Отца, но от мира сего есть». Противопоставляя «душевного» и «духовного» человека (1 Кор. 2: 14–15), апостол Павел не имел в виду мирян и монахов. Под «душевным» (ψυχικὸς) человеком апостол понимает «того, который без благодати Духа Святаго сам собою преклонен есть ко всякому злу, а ко богоугодному добру весьма безсилен, яковые вси необновленные суть». Человек духовный (πνευματικὸς) – это тот, кто «просвещен и обновлен, и водим есть Духом Святым». И духовное лицо, и мирянин может быть «зол» или «душевен», так же как «аще Священник, аще мирянин» может быть водим «Духом Святым». Слово «душевный» было калькой греческого ψυχικός, которое означало природные душевные качества, проистекающие от физической природы человека. «Духовный» соответствовало греческому πνευματικό, то есть духовная сущность человека верующего. Срезневский. Материалы. Т. 1. СПб., 1893. С. 751. Ср. Алексеев П. А. Объяснение московского Архангельского собора протоиерея Петра Алексеева по случаю поданного им донесения о суеверных старца Мельхиседека поступках (ОР РНБ. Ф. 599 (И. И. Памфилов). Переплет 2. Л. 401–404).


[Закрыть]. Утверждение Алексеева о том, что епископ не является особым «пышным» титулом, и замечание анонимного автора, что «имя Епископ греческое само собою не значит духовного чина, но в светском управлении каковаго нибудь надсмотрщика порученных ему дел» восходили к Феофану Прокоповичу, который отметил, что слово «епископос» изначально было гражданским званием в Афинской республике. Анонимный публицист, осуждая требование, чтобы иереи чтили «Епископа своего яко Бога», которое содержалось «в свитках, даемых священникам при поставлении», был полностью согласен с Феофаном Прокоповичем, настаивавшим на том, что «никто сей Божией титлы не должен себе приписывать, кроме высочайшей царской особы»[274]274
  Савва. Сочинения. С. 19. Анонимный автор ссылался на произведения Феофана Прокоповича «Розыск исторический, каковых ради вин и в яковом разуме были и нарицалися императоры римстии, как язычестии, так и христианстии, понтифексами или архиереами многобожнаго закона» (СПб., 1721) и Слово в день воспоминания коронации Екатерины II 7 мая 1726 года. В «Розыске», написанном по поводу «случившегося между некоторыми любопытными разговора», в ходе которого была высказана мысль, «будто христианстие Цари нарицалися Понтифексами или Архиереами христианского закона». В то время как Феофан полагал, что император действительно может именоваться епископом, он отрицал за императорской властью архиерейское достоинство. Основным аргументом Феофана было различие между терминами «епископ» и «архиерей». Ссылаясь на «толкование Суидино и протчих лексиконов», Феофан подчеркивал, что слово «епископ» «есть имя Греческое, само просто собою, не есть, ниже власть, но дело означает», то есть епископ – это просто «надсмотрщик, страж, наблюдатель». В христианской церкви «имя епископ не по священнодействию, но по долженству надсмотрения, наблюдения, правления лежит на пастырях». В этом смысле «государь может называть себя епископом», то есть «надсмотрителем» над своим народом (Верховской П. В. Учреждение Духовной Коллегии и Духовный Регламент. Т. 2. Ростов н/Д., 1916. Р. 3–20 (3-я паг.). В речи по случаю годовщины коронации Екатерины Феофан, ссылаясь на книгу Исхода и Первое послание к Коринфянам, показывал, что под словом «бози» в 1 Кор. 8, 5 («аще бо и суть глаголемии бози, или на небеси, или на земли, якоже суть бози мнози и господие мнози») апостол понимал не языческих идолов, а мирские власти и противопоставлял множество «богов» мирских властей единому Господу (Феофан (Прокопович). Слова и речи поучительные, похвальные, и поздравительные. СПб., 1761. Т. 2. С. 177).


[Закрыть].

Регламент описывает «духовный чин» не столько как священную иерархию, сколько как братию «управителей и служителей определенные духовнаго учения», а епископство – как верховное пастырство par excellence. И епископы, и пресвитеры делали общее дело «посольства Божия»; и те и другие были «служители Божии, и строители таин Его». Различие между ними было чисто функциональным: епископ разрешал особо сложные «духовные нужд и сумнительные падежей совести» и служил священнической братии как справедливый и беспристрастный судья, пастырь и управитель, в задачи которого входило обеспечение иереев и дьяконов всем необходимым, в том числе и школами «для детей священнических, или и прочих, в надежду священства определенных». Как верховый пастырь епископ не обладал особой властью ни над мирянами, ни над священниками[275]275
  Духовный Регламент, 33–35. Ср. Савва. Сочинения. С. 26. Алексеев также определял епископа как «главного пастыря своей епархии, пекущегося о благоустроении святыя церкви»: Алексеев П. А. Церковный словарь. М., 1775. С. 91.


[Закрыть].

Как и прочие священники, епископ не обладал никакой особой святостью. Иереи «нарицаются по преизяществу и священницы» только «ради служения безкровныя жертвы». Слова апостола Петра «род избран, Царское священие, язык свят, людие обновления» (1 Пет. 2, 9) обращены ко всем верующим, и апостол «имя священства дает не единым церковным служителем, но обще всем Христианом». Не было достойно священство и какой-либо особой чести: дело пастыря было «убо великое, но честь никаковая», поскольку дело «пастырское имеет весь поспех и плод от самого Бога, в сердцах человеческих действующаго». Ссылаясь на апостола Павла (1 Кор. 3: 6–9), автор Духовного Регламента указывает, что священники делали только «внешнее дело»: их обязанность – это «проповедати, настояти, запрещати благовременно и безвременно, и обряды Таин Святых строитию». Дело «внутреннее, еже обращати сердца к покаянию и обновлению жития, есть единаго Бога». Пастырь – это не что иное, как «орудие» Бога, который «невидимо» действует «благодатию Своею чрез слово и тайнодействие пастырей». Пастыри, в том числе и верховные, не властвуют над народом Божиим, а служат ему; миряне не были их подданными, а только «слышателями». Пастыри всего лишь сеют семена спасения, но взращивает ростки Бог, и, следовательно, «за возращение сие человеку никая же остается похвала». Посему епископ должен был знать «меру чести своея» и довольствоваться «умеренными» и «свободно подаваемыми» знаками уважения, а не «искать и от подручных истязовать» особых почестей, в особенности чести «почитай равно Царской». Это последнее требование обычно приводится в качестве доказательства того, что основной целью церковной реформы было утверждение неограниченной и абсолютной власти светской монархии. Тем не менее в контексте главы о епископах запрет на присвоение царских почестей скорее подчеркивал общность и внутреннее равенство пастырства. Епископам не полагалось никаких особых почестей, кроме той «сугубой чести», которой, по словам апостола Павла (1 Тим. 5, 17), были достойны все «добре пресвитери труждающийся в слове и учении». Когда епископ, охваченный духом «жестокой славы», требует себе особых почестей, он не только становится легкой добычей льстецов и позволяет «лакомым скотинам» грабить «с великою гордостию и безстудием» сельское духовенство и «граждан», но и впадает в грех гордыни, присваивая себе почести, принадлежащие только Богу и Его помазанникам[276]276
  Духовный Регламент, 34–35, 71–73.


[Закрыть].