Текст книги "Латышские стрелки в борьбе за советскую власть"

Рассказ латышского стрелка
Я.М. Малер,
бывш. конный разведчик 4-го латышского стрелкового полка

Когда в 1914 году началась война, я жил в Вецмилгрависе, в поселке Ринужи.

Молодежь призывали в армию. Я тоже хотел любой ценой попасть в армию добровольцем, но это мне не удалось. Вместо армии я попал на пароход «Курск», курсировавший ранее на линии Лиепая – Америка, который ходил уже не в Лиепаю, а в Архангельск. Здесь я работал в камбузе. Наш пароход из Архангельска направился в Глазго, а оттуда в Нью-Йорк, где я сбежал с корабля уже на следующий вечер. Затем начались мои скитания по Бруклину, пока я не получил работу на норвежском корабле «Венатор», который курсировал на линии Куба – Новый Орлеан. Потом работал в Нью-Йорке до тех пор, пока не очутился в 1916 году на норвежском корабле «Урдс» и не уехал в Бордо (Франция).

Во Франции мне приказали покинуть корабль и предложили служить во французской армии, так как в то время Россия находилась в союзе с Францией и мой возраст в России уже призывался. Я не согласился и просил, чтобы меня отправили в Россию. Так мы, 4 латыша и 10 русских, поехали из Бордо в Париж, а дальше – в Лондон, и через Норвегию и Финляндию в Петроград.

Один из русских в Лондоне сбежал – я тоже последовал бы за ним, но прочитал выходившую в Нью-Йорке на латышском языке газету «Страдниекс», которая писала о рождественских боях у Пулеметной горки, и мне захотелось быть вместе с латышскими парнями, вместе с ними бороться против немцев. В Петрограде я был зачислен в 180-й резервный пехотный полк, который стоял на Васильевском острове. Хотя я и просил, чтобы меня, как латыша, послали в латышские батальоны, мое желание не приняли во внимание. Наконец в начале 1917 года мне удалось попасть в Валмиеру, где я был принят в стрелки, зачислен в учебную команду и отправлен в Кокмуйжу.

После обучения меня направили в 4-й Видземский латышский стрелковый полк, где я и прослужил до 1921 года.

Я служил командиром 2-го отделения 4-го взвода 8-й роты 4-го латышского стрелкового полка. Когда немцы захватили Ригу, 4-й полк был послан в имение Юдажи, где мы заняли позиции. Но в связи с тем, что наступление немцев было задержано, 4-й полк направили в Нитауре, где мы начали рыть окопы. Затем наш полк перебросили на станцию Лигатне, где мы заняли позиции и жили в станционных складах.

Из Лигатне наш 2-й батальон перевели в Алуксне. Из Алуксне вскоре мне пришлось ехать в Валмиеру, где надлежало произвести ревизию полковых складов. Когда в феврале 1918 года немцы пошли на Псков, мы, члены ревизионной комиссии, запрягли двух лучших коней, сложили в сани продовольствие и уехали в Алуксне, а потом вместе с полком в Псков. Мы думали вначале, что в Пскове удастся немного отдохнуть, но ничего не получилось, так как близ станции немцы уже стреляли из пулеметов. Мы двинулись дальше через реку Великую на станцию Дно.

На станции Дно наш 4-й полк построился, погрузился в вагоны и направился в Москву. Там полк был назначен в охрану Кремля. В Москве я перешел в пулеметную команду, а позже – в конную разведку. 30 мая 1918 года 4-й полк выехал из Москвы на Самарский фронт, а из Самары – в Сызрань.

Сызрань мы заняли, но на другой день ее вновь пришлось оставить. Это случилось 7 июня. Мы получили приказ снова взять Сызрань, но это было нам не под силу, так как сражавшиеся здесь против нас белочехи имели превосходство в силах. 4-й полк, а также русские кавалеристы, которые сражались вместе с нами, понесли большие потери.

После взятия Сызрани мы, конные разведчики, с наступлением темноты разделились на группы и заняли позицию на левом крыле в каком-то овраге. Мы старались не шуметь, так как противник перед нами еще не был разведан.

Нужно заметить, что в то время не было еще постоянной линии фронта, воевали главным образом вдоль железных дорог и не знали, что происходит рядом в пятикилометровой окрестности. Силы у нас были сравнительно невелики, и мы могли положиться единственно лишь на свой солдатский опыт и мужество.

Когда стало рассветать, мы увидели перед собой пехотные цепи врага. Нас было здесь всего 9 стрелков-конников – остальные находились в другом месте. В Сызрани с самого утра началась сильная перестрелка. Мы, девять всадников, не могли принять участие в бою, так как нужно было охранять доверенное нам крыло.

Я заметил, что по ржаному полю кто-то скачет верхом, и двинулся вперед, чтобы узнать, кто же стоит перед нами. Остальные, готовые к бою, остались на своих местах. Я спросил у незнакомца, из какого он полка, и получил ответ, что он казак 5-го полка. Стало ясно, что Сызрань оставлена. Мы выстрелили в противника, но он бросился в рожь – возможно, был ранен.

Цепь пехоты противника, которая нас ясно видела, начала теперь нас обстреливать. Появились две группы всадников, примерно по 20 человек в каждой, и начали обходить нас с флангов. Мы решили медленно отходить. Вошли в лес и, как будто предчувствуя дурное, сняли с шапок звездочки и все прочие знаки различия, чтобы по одежде невозможно было определить, красные мы или белые.

По двое шагом поехали дальше. Перед нами была какая-то деревня, где мы накануне стояли. Не успели мы еще доехать до нее, как из-под мостика выскочили четверо мужчин с белыми повязками на рукавах и приказали остановиться. В первой паре ехали Гедровиц из Елгавы и Дундур из Лиепаи, я ехал во второй паре. У нас были приторочены к седлам гранаты, а на шее карабины, но прибегать к оружию было уже поздно. Хорошо, что не было никаких признаков того, что мы красноармейцы. Не успел чех крикнуть: «Стой! Слезай!» – как Гедровиц крикнул ему в ответ: «Чего орешь, свои!» Чех, услышав такой смелый ответ, опустил винтовку и как будто смутился. Я понял, что нужно действовать быстро и решительно, и, повернув коня боком, заорал громовым голосом: «Не стреляйте, мы – свои!» – пришпорил коня, пригнулся к его шее, думая, чтобы только в голову не попало. Пока чехи опомнились, мы были уже далеко. Отделались мы счастливо, хотя по нам и открыли огонь и стали стрелять почти изо всех домов.

Проехав через деревню, мы продолжали наш путь не по дороге, а лесом в направлении Пензы, где надеялись встретить свой полк. Мы так устали и нас так мучила жажда, что не могли даже говорить. Наткнулись на какую-то деревню. Там девушка доила коров, и мы попросили напиться молока, которое нам охотно предложили. Когда мы выпили молоко, девушка спросила, кто мы такие. Ответили, что казаки. Девушка рассказала, что какие-то 20 верховых казаков недавно уехали из деревни, убив трех венгров, так как те были красные. Нам стало ясно, что враг впереди нас. Чтобы не выдать себя, мы въехали в лес и отправились дальше к Пензе, держась вблизи железной дороги.

Когда мы выбрались к железной дороге, солнце начало уже заходить. Издалека мы заметили, что у станции расположилась какая-то воинская часть. Медленно поехали в сторону станции. Какой-то всадник ехал к нам навстречу, но мы поняли, что ему не ясно, кто мы. Оказалось, что неожиданно мы нашли свой 4-й полк, который отступил из Сызрани и сейчас стоял на станции Рузаевка.

3 августа наш полк из Рузаевки направился в Казань. 6 августа мы уже отбили атаку противника на Свияжский и Романовский мосты на левом берегу Волги. В августе происходили также ожесточенные бои на правом берегу Волги.

24 августа мы направились в резерв в Шихраны.

Бой под Арасланово[30]30
  Статья впервые опубликована в сборнике «Latvj’u revolucionârais strelnieks» (т. II), выпущенном в 1935 году издательством «Prometejs».


[Закрыть]
А.В. Кронькалн, латышский стрелок

6-й Торошинский латышский стрелковый полк, по существу, представляет собой часть 6-го Тукумского латышского стрелкового полка, который сразу же после Октябрьской революции прибыл в Петроград. Когда в конце февраля 1918 года началось германское наступление, часть полка, 210 человек, отправилась против немцев в направлении Пскова. После заключения мира с Германией эта часть латышского полка осталась на месте и расположилась в районе станции Торошино для охраны границы. Отсюда-то и произошло второе наименование полка – Торошинский полк. Следовательно, в 1918 году существовало два 6-х латышских полка. Командовал полком бывший офицер Карл Герцберг. Комиссара в то время не было. Его обязанности исполнял помощник командира полка Янис Лаубе.

Основной состав этого полка образовали стрелки 6-го Тукумского латышского стрелкового полка. Однако в этот основной состав влились стрелки и из других латышских полков, которые по той или иной причине покинули свои прежние полки. Кроме того, в полк были зачислены отдельные красногвардейцы. По социальному положению это были рабочие и батраки.

4 июня 1918 года, в соответствии с телеграммой Народного комиссариата по военным и морским делам, полк со станции Торошино прибыл в Петроград. Отсюда 8 июня Народный комиссариат по военным и морским делам приказал полку отправиться в Омск – в распоряжение Омского военного комиссариата. Мы выехали 9 июня, но по пути полк был задержан в Екатеринбурге.

В полку было 675 человек, 8 пулеметов, несколько траншейных орудий, два 76-миллиметровых орудия, 5 рот, 6 различных боевых команд, оркестр и хозяйственная часть.

До середины июля полк находился в Екатеринбурге в распоряжении командующего Североуральско-Сибирским фронтом Р.И. Берзиня. Здесь наш полк закрепился. Каждый день мы проводили учения, выполняли различные мелкие оперативные задания. Кроме того, часть полка помогала подавлять восстание в районе одного из заводов близ Екатеринбурга.

В городе мы охраняли Военный комиссариат Уральского округа, Государственный банк, типографию, вагоны с патронами, кассу военных учреждений. На этих постах дежурило около 50 человек.

15 июля наш полк получил задание выехать по Бердяушской железной дороге в Нязепетровск, чтобы задержать наступление чехословаков, которые хотели отрезать Екатеринбург.

Положение на Восточном фронте было следующим: восточнее Екатеринбурга линия фронта проходила далеко, близ Тюмени; в то же время южнее Екатеринбурга, в районе Челябинской и Бердяушско-Уфимской дорог чехословаки достигли успеха. Особенно успешно они действовали на Бердяушской дороге. Они разгромили находившуюся здесь боевую группу, оттеснили остатки ее от железнодорожной линии, которая ведет за Екатеринбург в направлении новой Сибирской железной дороги. Таким образом, чехословакам был открыт путь в тыл Екатеринбурга и они могли отрезать город.

Для ликвидации этого прорыва туда послали 6-й Торошинский латышский полк.

По данным Североуральско-Сибирского фронта, на 15 июля в полку насчитывалось 288 штыков, в команде конной разведки было 65 сабель, в саперной команде – 35 штыков, в команде связи – 60 человек. По данным штаба полка, на фронт выехало 426 человек, так как хозяйственная часть осталась в Екатеринбурге.

Задание было сообщено нам утром, и мы немедленно отправились в дорогу. Ехали мы из Екатеринбурга на запад, а затем свернули в сторону, в южном направлении – на Михайловский Завод. Впереди двигался бронепоезд, который фактически представлял собой угольные платформы, блиндированные мешками с песком. На платформах были установлены пулеметы и траншейные орудия. Мы двигались под прикрытием бронепоезда.

У Михайловского Завода наш командир узнал, что впереди никаких частей нет, а железнодорожное полотно разрушено и что вчера на этой линии под откос спущен венгерский эшелон. Венгры были посланы для поддержки нашей боевой группы, которая дралась на железной дороге. Чехословаки спустили эшелон с венграми под откос. По рассказам, здесь происходили ужасные вещи. Местные жители рассказывали, что даже тогда, когда эшелон уже сошел с рельсов, чехословаки все еще продолжали обстреливать его из пулеметов.

Там же мы узнали, что, хотя с нашей стороны железную дорогу и охраняют небольшие русские части, чехословаки пользуются полной свободой передвижения по ней, ограничиваемой единственно тем, что им самим приходится очищать путь от остатков разбитого венгерского эшелона.

Командир нашего полка решил остановиться на следующей за Михайловским Заводам станции – Арасланово. Туда мы попали вечером 15 июля. Кругом был густой уральский лес, а в нем – станционное здание и будка сторожа. Только к югу простирался луг без деревьев, поросший высокой степной травой. Командование считало лес непроходимым.

Командир полка решил использовать луг для обороны и задержать здесь продвижение чехословаков вперед.

Выслали разведчиков, в числе которых был и я. Сначала мы поехали на бронепоезде. Проехав приблизительно 4 км, мы затем около 2 км прошли пешком. Без шума мы продвинулись почти до того места, где был спущен с рельсов венгерский эшелон. В то время, когда наши разведчики приблизились к этому месту, чехословаки расчищали путь для дальнейшего движения. Нас не так уж интересовало, что они делают на полотне, важнее было узнать, какие силы у них здесь сконцентрированы. Поэтому мы не ограничились наблюдением, а бросились в атаку. Выяснилось, что тех, кто расчищал путь, охраняла цепь чехословаков. Когда мы атаковали эту цепь в районе железной дороги, началась перестрелка. Судя по выстрелам, цепь простиралась на 2 км по обе стороны железной дороги. Это свидетельствовало о том, что у чехословаков здесь были большие силы.

Когда мы в следующий раз вышли разведать силы чехословаков, они открыли по нам артиллерийский шрапнельный огонь из бронепоезда. Следовательно, у чехословаков, как и у нас, имелась артиллерия, только у нас отсутствовали заряды (они стреляли из 76-миллиметровых орудий), да у них был не самодельный, а настоящий бронепоезд.

Возвратившись в эшелон, мы узнали предложенный командиром план обороны, по которому полк занял следующую позицию: слева от железной дороги, которая проходила по середине луга, была расположена 1-я рота, на самом железнодорожном полотне – 2-я рота, справа – 4-я и 5-я роты. Самодельный бронепоезд разъезжал по линии. Сам эшелон и штаб полка находились на станции, в 2 км от передовой.

Так мы простояли два дня. На второй день разведчики сообщили, что чехословаки кончили расчищать путь. Из этого командир заключил, что мы должны быть готовы встретить врага. Для того чтобы обезопасить фланги и тыл линии обороны, посылались заставы. Заставы назначались и ночью. В заставу на левом фланге попал также я.

Стоя на посту (а простоять мне пришлось всю ночь, так как командир взвода, активно участвовавший в наших разведывательных операциях, устал и заснул), я услышал в лесу приглушенный шум. Погода была ветреной, лил дождь, поэтому трудно было разобраться в причине шума. Несмотря на эти обстоятельства, шум показался мне подозрительным.

Утром 18 июля, сменившись, я доложил об этом командиру взвода. Тот воспринял мое сообщение как шутку, но когда я, настаивая на своем, высказал подозрение в отношении чехословаков, он ограничился тем, что пообещал доложить о моих подозрениях командиру роты. Следует отметить, что на заре наш караул сменился.

Когда командир взвода доложил о подозрительном шуме ротному, тот развернул карту, внимательно разглядел окрестные участки на ней и повторил прежнее заключение командования о том, что лес справа и слева непроходим и что отсюда какое бы то ни было продвижение противника невозможно, а услышанное мною – посторонний шум.

Мое сообщение дошло, однако, до командира батальона Фридрихсона, но и он был одного мнения с ротным командиром, поэтому не обезопасил себя с флангов и не выслал туда разведчиков.

В ответ на эти действия командира я решил сам отправиться на разведку в ту сторону, откуда услышал шум. Пока я на складе снаряжался ручными гранатами, разведчики с фронта сообщили, что чехословаки начали наступление. Казалось бы, этот факт должен был побудить командира позаботиться об обеспечении флангов, однако он ничего не предпринял.

3-я рота и эшелон находились в резерве. В связи с донесением разведчиков командир решил выслать резервную роту на линию огня. Таким образом, сложилась следующая ситуация: впереди, в 2 км от станции, была выдвинута цепь из четырех рот, примерно в километре от цепи находилась резервная рота, а еще километром дальше находился штаб полка со всеми боеприпасами и пр. Наш эшелон остался под охраной конной разведки.

Последующее донесение разведки сообщало о том, что вместе с чехословаками, наступающими тремя цепями по обе стороны железной дороги, движется и бронепоезд. Затем началась перестрелка, так как первая цепь чехословаков уже вступила в бой с нашими передовыми частями.

Как раз в тот момент, когда командиру батальона сообщили, что первая цепь чехословаков разбита и что из лесу приближается вторая, мы услышали выстрелы в тылу, как раз оттуда, где находился эшелон. Выстрелы эти услышал и командир батальона, находившийся при резервной роте. Тут все поняли, что чехословаки через лес зашли нам в тыл. Это, однако, не произвело никакого впечатления на тех, кто находился на передовой линии. Редкие выстрелы, слышавшиеся в тылу, не заставили командира батальона опасаться того, что к нам в тыл попали сколько-нибудь значительные части чехословаков. Об этом свидетельствовал следующий факт: когда одновременно с услышанной в районе станции перестрелкой левый фланг 1-й роты сообщил, что чехословаки силами примерно одной роты нажимают на него с тыла, командир батальона не поспешил на помощь эшелону, а решил послать резервную роту на оборону левого фланга 1-й роты. Сделал он это, не проверив, что за перестрелка происходит в тылу. Пока резервная рота собиралась, перестрелка в районе станции усилилась. Наш бронепоезд, находившийся на месте боя, направился обратно – очевидно, было сообщено, что станция подверглась атаке. Командир батальона тоже отдал какое-то распоряжение той части резервной роты, которая еще не успела перебежать на левый фланг 1-й роты. Два взвода, правда, не успевшие еще развернуться в цепь и вступить в бой, сконцентрировались для обороны левого фланга, однако один взвод отсутствовал. Очевидно, командир батальона послал его на станцию.

Через некоторое время, когда с фронта сообщили, что вторая цепь чехословаков уничтожена и в атаку пошла третья цепь, командир батальона получил со станции донесение о том, что с фланга эшелон атаковали чехословаки и что командир полка, находившийся в эшелоне, собрал всех поваров и других тыловиков, остававшихся в эшелоне, вооружил их чем попало и вместе с ними бросился отбивать атаку чехословаков. Командир полка в этом бою погиб. Погибли также многие из тех, кто был с ним, раненых взяли в плен. Эшелон же с помощью бронепоезда стал прорываться из окружения, в котором он оказался.

Эшелон, прорвав цепь чехословаков в тылу, под прикрытием бронепоезда полным ходом двинулся назад, два взвода резервной роты выдвинулись на фланг, не успев еще, однако, рассыпаться в цепь у опушки леса. Остальные роты вели бой с третьей атакующей цепью чехословаков.

В это время командир батальона получил с передовой сообщение о том, что не хватает патронов. Слышно было, как стрелки передают по цепи друг другу сообщение о нехватке патронов. Подносчики патронов из тыла сообщали, что запасы, находившиеся в эшелоне у станции, эвакуированы.

Положение было очень тяжелым. Приходилось вести бой со всех сторон, а патронов не было. Единственное, что оставалось, и то не у всех, – ручные гранаты, штыки и винтовки без патронов.

В этих условиях командир батальона решил отступать, пробиваясь из окружения. Ввиду того что чехословаки обошли нас слева, т. е. с востока, он решил пробиваться в противоположном направлении, и не вдоль железной дороги, а в сторону от нее. Вестовые, которые должны были сообщить об этом ротам, находившимся на линии обороны, едва успев сделать несколько шагов, погибли под пулями. Сколько вестовых батальонный командир ни посылал, результат был один и тот же. Наконец он сам сел на коня, решив объехать фронт, но добрался только до 1-й роты, когда под ним пал конь.

Командир полка погиб, батальонный командир, выполняя роль вестового, остался при 1-й роте. Что же делать? Резервная и 1-я роты, узнав о том, что следует отступать, стали отходить, но остальные, ничего не зная, продолжали вести бой. В первый момент это было даже очень хорошо, ибо 1-я и резервная роты отступали в направлении правого фланга. Однако, как только левое крыло фронта оголилось, чехословаки получили возможность атаковать с тыла наши роты, которые продолжали сражаться.

Отступавшие роты не имели никакого боевого задания – они только пытались как-нибудь пробиться. Часть нашей роты стала отступать лесом вдоль железной дороги на север. На каком-то пригорке мы увидели людей, однако, кто они, не знали. Стали подавать сигналы, кричать. Оттуда также ответили сигналами и криками. Мы решили, что это свои, и смело направились к ним. Чехословаки подпустили нас совсем близко, а затем открыли огонь из пулеметов. Остальные, увидев это, бросились левее, уже вдоль западной стороны железной дороги, чтобы там спастись из окружения.

Ввиду того что отступление не было организованным, получилось, что одна группа пыталась выйти из окружения в одном месте, вторая – в другом, а третья – в третьем.

То ли узнав об отступлении от первой роты, то ли сами по ходу боя оценив положение, роты на правом фланге тоже стали отходить. Одна группа отступала на восток от железной дороги, а две – на запад и, пробиваясь из окружения, повернули на север.

Когда мы снова собрались вместе, уже в ста километрах от места боя, оказалось, что из рядов полка выбиты многие. В первые дни недосчитывалось около 300 стрелков. Позднее, правда, многие пробились из окружения и вернулись, однако большинство не возвратилось… Они сложили свои головы в бою за Советскую страну. Погибли и многие командиры.

Два наших тяжелых пулемета и 37-миллиметровое орудие достались чехословакам. В плен чехословаки тогда наших не брали, так что все отсутствовавшие в полку стрелки погибли либо были ранены и затем добиты, как об этом свидетельствовали отдельные товарищи, выбравшиеся из окружения уже после того, как бой кончился. Эти товарищи рассказывали, что на поле боя раненые просили не беспокоиться о них и при приближении чехословаков продолжали еще сопротивляться. Когда же не оставалось другого выхода, они подрывали себя ручными гранатами; остальных чехословаки закололи.

Все это свидетельствует о том, что стрелки дрались воистину геройски, и именно поэтому рождается вопрос: почему полк был разбит? Из тех событий, которые мне известны и которые я осветил, вытекает, по-моему, несколько причин поражения.

Первая из них – абсолютное превосходство сил противника. В то время как наших было 600 человек (включая Сарапульский и Тобольский отряды), чехословаков было куда больше. Уже одно то, что перед нашим приездом они разбили большую боевую группу, свидетельствует об их большом численном превосходстве. Об этом же говорит и широкое кольцо окружения. К тому же чехословаки взаимодействовали с казаками. Когда мы уже отступили на 25 км, то узнали, что в тылу, неподалеку от места боя, находятся 300 казаков. Как мы могли им противостоять, когда у нас не было ни единого патрона!

Один только перевес сил не обусловливал, конечно, неизбежность поражения. На помощь чехословакам пришло и другое обстоятельство: лесистая местность, позволявшая им использовать свое превосходство, для того чтобы незаметно обойти нас с флангов и окружить. Следует упомянуть и третью причину – невнимательность командира (в отношении моего донесения) и главное – неумение, связанное с привычками позиционной войны, когда справа и слева расположены соседи и о флангах заботиться нет необходимости.

Все эти три причины создали такие условия, что нас сумели окружить, причем окружить незаметно.

Тем не менее сам по себе факт окружения еще не был причиной разгрома полка. Здесь выдвигается еще одно обстоятельство: резерв, имевшийся в распоряжении полка, был слишком близко подтянут к передовой, он находился непосредственно в зоне огня и, не будучи еще введен в бой, уже понес потери. Вражеский огонь препятствовал маневрам резерва, которому очень трудно было передвигаться. Так, в тот момент, когда необходимо было повернуть резерв обратно, для того чтобы помешать врагу захватить наши боеприпасы, сделать этого нельзя было. Именно это неправильное использование резерва было причиной того, что чехословаки отогнали наших тыловиков с боеприпасами и заставили нас сражаться только штыками и ручными гранатами.

Все упомянутые обстоятельства заставили полк отступить, пробиваясь сквозь окружение. Однако неумение использовать во время отступления резерв, оставленный для обороны флангов, стоило нам больших потерь. Если бы заместитель командира полка использовал этот резерв, для того чтобы в определенном месте прорвать кольцо чехословаков, полк пострадал бы значительно меньше. Уже тот факт, что командир батальона сам отправился оповещать подразделения об отступлении, стал причиной неорганизованного отступления. Каждый пробивался из окружения как мог.

Как пробилась та группа, в которой был я? Собралось больше 20 человек. Из командиров не было никого – одни рядовые. Бросились в одном направлении – нас встретили огнем и мы увидели, что здесь не пробиться. Решили пробраться по оврагу. Сначала лесом, затем по холмистой местности и по оврагу, заросшему кустарником. Мы попытались пройти здесь, но в одном месте оказалась площадка, по обоим краям которой были установлены пулеметы. Первые из нашей группы, попытавшиеся перейти ее, были убиты. Таким образом, и здесь мы не могли выбраться. Однако кольцо сжималось все теснее, и выход необходимо было найти. Тогда какой-то товарищ, фамилии его не помню, взял на себя командование. Он выбрал двух стрелков, дал им ручные гранаты и поручил подобраться к пулемету на одном краю площадки и уничтожить его. Затем выбрал еще двух, также вооружил их ручными гранатами и поручил им уничтожить пулемет на другой стороне площадки. Группа остальных в это время должна была попытаться перебраться через площадку. Эти четверо действовали очень удачно. Правда, в пулеметы они не попали, но гранаты взорвались поблизости от них, и совершенно неожиданно пулеметчики, испугавшись, бросились в лес. На обеих сторонах площадки это произошло абсолютно одинаково. Тем временем наша группа успела проскочить площадку. Перебрались и те, кто бросал гранаты. Так наша группа под руководством выдвинувшегося нового командира пробилась из окружения.

После боя 16 июля под Арасланово наш полк до середины августа по-прежнему находился на Уральском фронте, действуя вдоль железной дороги Кузино – Лысьва (между Екатеринбургом и Пермью), участвовал в боях у станций Утка, Илим, Кын. В конце августа мы попали в Арзамас, в резерв Восточного фронта, а в начале ноября влились в 4-й латышский полк.

Приложение

Описание боя 6-го тукумского латышского стрелкового полка с казаками и белогвардейцами у станции Арасланово Западноуральской железной дороги 18 июля 1918 года

В 11 часов 18 июля с застав было получено сообщение о том, что в лагере белогвардейцев наблюдается усиленное движение и что там что-то готовится.

В 12 часов того же дня секреты заметили концентрацию больших сил противника на флангах и появление бронепоезда. Под охраной бронепоезда противник исправил железнодорожную линию до наших застав.

Для того чтобы опередить противника и задержать его, а также с целью выяснить его замыслы с нашей стороны был выслан специальный поезд, защищенный мешками с песком. Столкнувшись с противником, этот поезд отступил на станцию Арасланово, где на одной платформе был установлен миномет.

Не успели мы привести все в готовность, как в час дня большие силы противника пошли в атаку. Основной удар был направлен на наш правый фланг. Латышские стрелки совместно с 80 стрелками Сарапульскою отряда без труда отбили атаку, нанеся врагу большой урон.

Невзирая на эту неудачу, противник, полагая, что наш центр в результате укрепления флангов ослаблен, при поддержке фланговых частей и установленных на деревьях пулеметов возобновил стремительную атаку в центре, стремясь разгромить и рассеять наш полк.

Тем не менее благодаря отваге и бесстрашию, проявленным всеми стрелками, и особенно пулеметчиками и командирами, наступление противника было снова остановлено. Врагу был нанесен большой урон. Деревья, на которых были установлены пулеметы противника, мы смели своим огнем. Наш бронепоезд также блестяще выполнил свою задачу, не позволив вражескому бронепоезду приблизиться к нашим заставам, задерживая цепи противника до последней возможности, пока не была ранена вся пулеметная прислуга и не погиб наводчик 37-миллиметрового траншейного орудия.

Одновременно с наступлением с фронта и флангов враг атаковал нас с тыла, из леса за станцией Арасланово, угрожая нашему арьергарду – команде конной разведки (60 человек). Не имея возможности сдержать огромное превосходство сил, обстреливаемая со всех сторон, команда конной разведки не могла больше дожидаться дальнейших распоряжений и пробилась на станцию Михайловский Завод, сообщив об этом командиру полка.

Когда противник занял опушку, командир полка Герцберг отдал распоряжение двум пустым эшелонам, стоящим на станции Арасланово, отправиться без промедления и остановиться на 296-й версте, для того чтобы оказать помощь нашим раненым, а бронепоезду и 3-й роте приказал удерживать станцию. Однако враг успел уже под прикрытием густого леса подойти вплотную к станции и выбить из нее наших стрелков, заняв таким образом важный пункт в тылу. Телеграфная связь была прервана еще до нападения врага, а аппараты мы сами вовремя сняли и увезли. Когда неприятель занял станцию, оставалось только покинуть линию и отступать.

Окруженный со всех сторон, теснимый противником, полк вынужден был в беспорядке отступить, однако благодаря боевому духу командиров, нашему бесстрашию и предпринимаемым контратакам врагу не удалось помешать нам вывезти все военное снаряжение. Два пулемета, один пулеметный станок и 37-миллиметровое траншейное орудие (без замка) все же попали к нему в руки, так как вывезти их не было возможности. Часть полка (около 100 человек), не выходя ни на минуту из боя, пробилась сквозь вражеское кольцо на станцию Михайловский Завод, откуда поездом направилась на станцию Кузино.

Противник действовал в знакомой ему местности, был в избытке снаряжен военными материалами, атаковал крупными силами и под отличным руководством.

Когда полк, выйдя из боя под станцией Арасланово, стал группироваться верстах в 12 от нее, враг снова неожиданно пошел в наступление и заставил его рассеяться.

Мы эвакуировали станцию Михайловский Завод и подожгли склады. В 9 часов вечера того же дня, после того как была уничтожена железнодорожная линия и разрушены два моста, мы заметили на господствующих высотах у Сергинского завода казачий конный патруль – человек 6–8, которые разведывали местность и наблюдали за нами. Отступая, мы узнали от местных жителей, что противник послал 3 кавалерийских эскадрона в село Поташка (у Сергинского завода), для того чтобы отрезать нам дорогу на станцию Кузино.