Текст книги "Латышские стрелки в борьбе за советскую власть"

Мятеж левых эсеров в июле 1918 года[23]23
  Статья опубликована в сборнике «Latvju strelnieku vesture» (т. I, ч. 2), выпущенном в 1928 году издательством «Prometejs». Здесь печатается в сокращенном виде.


[Закрыть]
И.И. Вациетис,
главнокомандующий вооруженными силами РСФСР
в 1918–1919 гг

Внешнее положение Советской России в момент мятежа левых эсеров

Брестский мирный договор был подписан в тот момент, когда немцы, прервав переговоры с представителями Советской России в Бресте, двинули свои армии на восток. Они сочли выгодным прервать мирные переговоры, для того чтобы передвинуть свой фронт верст на 200–300 на восток, занять своими войсками всю прифронтовую полосу старой русской армии и таким образом захватить оружие и военное имущество, брошенное там на произвол судьбы. И действительно, немцы сняли богатый урожай, заполучив не одну тысячу русских орудий и миллиардные запасы прочих военных материалов…

Германия не послушалась команды Троцкого «стой». Ее войска двинулись на восток и остановились там, где указал фельдмаршал Гинденбург.

Немецкие империалисты направили свои армии на берега Черного моря и заняли плодородные южные области России, чтобы укрепить продовольственную базу своего изголодавшегося «фатерланда»…

Антанта развернула контрреволюционное движение в Поволжье и в Сибири, вовлекла в него чехословаков и по указанию Парижа создала новый театр военных действий на Среднем Поволжье, на Урале и в Сибири.

Из этого краткого обзора видно, что внешнее положение России было столь же тяжелым, как и внутреннее.

Внутреннее положение Советской России

Экономическое положение на территории, которая находилась в руках пролетарского государства, было для Советской России особенно тяжелым. Юг, который прежде снабжал великорусский центр хлебом, жирами, жидким горючим и углем, был частично в руках Германии, частично – казаков. Плодородные восточные поволжские губернии перешли в руки чехословаков и «народной армии» Комуча. Сибирская железная дорога находилась в руках контрреволюционеров. Волжский путь, по которому удобно было доставлять в центральную Россию продовольствие, сырье и жидкое горючее, временно был парализован, поскольку в Среднем Поволжье происходили военные действия. Таким образом, центр России был обречен на голод.

Причиной всех несчастий считали большевиков; контрреволюционеры обвиняли их в том, что они-де загубили армию, довели страну до голодной смерти, заключили с Германией позорный договор… Наиболее резкие и сильные нападки вызывал Брестский договор, ибо немцы, не соблюдая никакие условия договора, одну за другой забрали в свои лапы части территории России и, наконец, разместили на фронте Псков – Орша 8 дивизий, которые грозили двинуть на Москву, если Советское правительство не будет выполнять условия, диктуемые Берлином. Таким было положение внутри России, когда началась борьба левых и правых эсеров, чехословаков, казаков, сибирского и других правительств против большевиков.

Мир с Германией

«Мир с Германией» – этот лозунг лежал в основе внешней политики большевиков летом 1918 года. Содержание и значение лозунга были очень важными. Мир с Германией означал спасение России от распада ц сохранение завоеваний революции. Только имея в виду эти цели, можно было принять тяжкие условия Бреста. И большевики смело приняли их. Для победы идей мировой революции большевики нуждались в сильной и единой Советской России, на которую можно было бы опереться. Интернациональные и национальные интересы в тот момент полностью совпадали. Далекие от националистических целей, большевики тем не менее проводили в России большую национальную работу. Мир с Германией дал возможность организовать регулярную Красную армию, с помощью которой удалось защитить РСФСР. Политическая ситуация требовала выждать, пока проявятся последствия мировой войны, которые были бы неблагоприятными для Германии.

Германии после капитуляции пришлось бы освободить занятую территорию России. Таким образом, были бы освобождены Прибалтика, Литва, Украина и юг Европейской России. Мечты генерала Краснова о войне против Советской России с уходом немцев неизбежно рассыпались бы в прах. Мир с Германией многими в свое время не был понят и правильно оценен. Большевики в 1918 году верно оценили обстановку и проявили большую политическую дальновидность.

Летом 1918 года Россия никоим образом не могла принимать участие в мировой войне. Ей недоставало необходимых материальных средств. Окончательно развалившийся транспорт, топливный кризис – все это лишало Россию возможности активно выступить.

Еще осенью 1915 года на процессе Сухомлинова выяснилось, что Россия не была подготовлена к мировой войне. Что же в таком случае сказать о России в 1918 году? У разоруженной страны оставалось только застрявшее по воле случая в центре и точно так же случайно вывезенное с фронта оружие…

Всего этого эсеры не могли не знать. Среди них могли оказаться люди, которые не были в состоянии охватить и оценить общее положение России. Но когда генералы их Генерального штаба, стоявшие во главе вооруженных сил эсеров, начали кампанию под лозунгом «Война с Германией», их целью, без сомнения, было под прикрытием патриотических лозунгов наловить рыбку в мутной воде…

Очень может быть, что в случае возобновления войны с Германией мурманский и архангельский десанты Антанты поспешили бы на помощь эсерам. Весьма возможно, что на Волге появились бы японцы. Вся территория Европейской России была бы превращена в поле битвы, и кто знает, сумела ли бы она когда-либо оправиться от ран, нанесенных в междоусобной борьбе. Вероятнее всего, Россия превратилась бы в таком случае в колонию великих держав…

Лозунг «Мир с Германией» был абсолютно правильным. Этот лозунг свидетельствует о том, что летом 1918 года большевики показали себя ловкими дипломатами и дальновидными политиками. Во-первых, во внешней политике они заняли позицию tertius gaudens, во-вторых, получили возможность организовать Красную армию, с помощью которой были разгромлены контрреволюционеры.

Выступление левых эсеров

Утром 6 июля в Москве царила тишина. Не было ни малейших признаков, которые свидетельствовали бы о том, что случится после обеда.

Около четырех часов дня левые эсеры убили посла Германии графа Мирбаха. Затем заранее сгруппированными силами левые эсеры заняли в Трехсвятительском переулке помещение Чрезвычайной комиссии (ВЧК), арестовали и заперли в погребе Дзержинского и его помощников – Лациса и Смидовича. Во главе мятежа стояли Александрович и Прошьян. Первый был помощником председателя Чрезвычайной комиссии, второй – членом Высшей военной коллегии.

Из Трехсвятительского переулка, где в доме Морозова расположился штаб восставших, войска мятежников стали продвигаться к Кремлю, занимая соседние улицы и площади.

Первые сведения о выступлении левых эсеров

6 июля после обеда я находился в помещении Технической редакции на Садово-Кудринской улице. Часов около пяти адъютант сообщил мне по телефону, что меня ищет Подвойский. В то же самое время к дверям подъехал автомобиль, из которого вылез секретарь Подвойского. Войдя в комнату, где находились также Антонов-Овсеенко и Радус-Зенькович, он велел мне немедленно ехать вместе с ним в Александровское училище. На мой вопрос, кто меня зовет и зачем, я не получил определенного ответа.

Наш автомобиль ежеминутно останавливали вооруженные патрули, разъезжавшие в автомобилях и проверявшие удостоверения личности. Во время одной из проверок я узнал, что ищут автомобиль, на котором скрылись убийцы германского посла графа Мирбаха.

Наш автомобиль подъехал к воротам дома, где сейчас (в 1928 г. – Ред.) помещается Верховный военный трибунал. Без разрешения и без каких-либо формальностей меня провели в соседнюю комнату, где находились Подвойский и Муралов.

У стены, неподалеку от окна, стоял массивный деревянный стол, на котором была расстелена карта. Гражданское лицо, может быть, обратило бы больше внимания на присутствующих, но я прежде всего заметил этот военный атрибут.

Я обратился к Подвойскому, с которым был знаком, и спросил, что случилось. На этот мой вопрос Муралов с удивлением ответил: «Как? Вы не знаете? В городе восстание! Положение весьма серьезно!».

Подвойский решительным, не терпящим возражений голосом с глубокой революционной убежденностью сказал мне: «Вы составьте нам план ночного наступления. Мы начнем атаку в четыре часа утра. Больше ничего от вас не требуется. Войсками будет командовать другой – тот, кого вы назначите».

Я спросил: «А на какие войска вы ориентируетесь?» Мне ответили: «Главным образом на полки Латышской дивизии, потому что другие войска малонадежны».

Я задал вопрос: «Где находятся войска левых эсеров?» Подвойский пальцем показал Трехсвятительский переулок.

Во время нашей беседы поступали различные донесения. Все же было ясно, что никаких организованных действий еще не предпринимается.

Сам вопрос о моем участии в подавлении мятежа сильно поразил меня и, по правде говоря, показался мне очень обидным. Мне надлежало составить план, осуществить который поручено будет другому. Я не мог допустить мысли, что Подвойский или Муралов сами стремятся стать во главе войск. По сути дела их предложение означало, что мне доверяют. Видно было, что меня выбрали только для той работы, которую не мог исполнить никто другой. Я не возражал и рекомендовал вызвать командира 1-й бригады Латышской дивизии Дудыня.

Я стал знакомиться с положением дел. Сведения об эсерах были очень неполными. От Подвойского и Муралова я узнал, что восставшие эсеры заняли Трехсвятительский переулок и укрепились там, что их передовые отряды приближаются к Кремлю и находятся у реки Яузы. На основании этих немногих сведений пришлось разрабатывать план действия. Понятно, что Кремль мы должны были прочно удерживать в своих руках. Помимо того, следовало так закрепиться в городе, чтобы присоединившиеся к мятежникам силы не смогли разбрестись по всему городу. В этих целях я рассчитывал занять все важные в тактическом отношении площади и переулки. Войска надлежало сосредоточить на исходных пунктах – у храма Спасителя, на Страстной площади и в Покровских казармах.

Инструкции такого рода были даны командиру бригады Дудыню, кроме того, я поручил ему объехать все латышские полки, дать сигнал к бою и сгруппировать их следующим образом: 1-й полк с батареей – у храма Спасителя (у нас были сведения, что левые эсеры готовятся занять не только Кремль, но и здание Комиссариата по военным делам в Лесном переулке), 3-й полк с двумя орудиями оставить пока на месте, 2-й полк немедленно вызвать из лагерей и послать на Страстную площадь, а 9-й полк оставить в Кремле.

Состояние московского гарнизона

Что касается московского гарнизона и его способности принять участие в этой операции, то Подвойский и Муралов разделили его на три категории – войска, всецело преданные партии большевиков, войска, объявившие о своем нейтралитете, и части, которые перейдут на сторону врага. К первой категории были отнесены латышские стрелки и Образцовый полк, который формировался при Латышской дивизии, около 80 курсантов из школы пехотных инструкторов и два артиллерийских училища с двумя орудиями в каждом. Ко второй категории был отнесен почти весь московский гарнизон, к третьей – различные части.

Был ли мятеж левых эсеров неожиданностью?

Вопрос о том, был ли мятеж левых эсеров неожиданностью для большевиков, окончательно не выяснен еще и сегодня. Но мы, конечно, предчувствовали, что в Москве готовится что-то недоброе.

Недели за три до мятежа я заметил, что какая-то могущественная рука старается очистить Москву от латышских стрелков, так как последних стали посылать в различные провинциальные города якобы для оказания поддержки советской власти.

Ордера об отсылке латышских частей присылались на мое имя и исходили от помощника председателя Чрезвычайной комиссии Александровича. До тех пор, пока в ордерах содержалось требование об отправке небольших частей, никто не обращал на них внимания. Дней за десять до мятежа я получил от Александровича приказ немедленно послать один батальон 1-го полка в Нижний Новгород в распоряжение исполкома. Я выполнил это распоряжение, но вскоре получил от командира батальона сообщение, что исполком в Нижнем весьма удивлен прибытием латышских стрелков, так как советская власть там упрочена и никто не просил присылать латышских стрелков. Аналогичное сообщение я получил от командира посланного таким же образом на юг батальона 2-го полка. Подобные факты вызывали подозрение.

Александрович хотел выслать из Москвы и меня, ибо без моего ведения занес меня в список работников штаба Муравьева. Штаб Муравьева 16 июня должен был выехать на Восточный фронт. Я протестовал, и мне удалось остаться на своем месте в качестве начальника Латышской дивизии.

Как хитро ни действовали эсеры, все же попытка выставить меня из Москвы с помощью столь грубых средств сильно насторожила меня. Разыскав все документы, еще более усилившие мои подозрения, я обратился к комиссарам дивизии Петерсону и Дозитису, которым доверил свои мысли, указав, что высылка латышских стрелков из Москвы производится в политических целях и что впредь ничто подобное недопустимо.

Петерсон немало удивился моему сообщению, но все же учел его. Дня через два он заявил, что подозрения мои обоснованны и что никто из латышских стрелков не будет больше выслан из Москвы.

Позднее оказалось, что мои подозрения возникли как раз вовремя: помощник председателя Чрезвычайной комиссии Александрович, возглавлявший заговор левых эсеров, понемногу высылал латышских стрелков из Москвы, чтобы в момент мятежа у большевиков не было надежных воинских частей.

Что касается времени, то момент был очень удобен для организации мятежа. Свое восстание левые эсеры назначили на вечер под Иванов день, когда латыши, согласно обычаю, устраивали традиционный народный праздник за городом. Латышские стрелки выехали за город, и казармы стояли пустыми…

Командир бригады Дудынь, вернувшись, доложил, что в казармах почти никого нет и собрать полки невозможно.

Таким образом, большевики не были готовы к контрудару – пришлось отказаться от выступления ночью и перенести его на 7 июля.

Мое назначение руководителем операции

Под вечер левые эсеры заняли центральный почтамт и стали рассылать в провинцию свои воззвания, в которых писали, что взяли власть в свои руки и большевики свергнуты.

Резиденция левых эсеров находилась в доме Морозова в Трехсвятительском переулке.

Мы получили сообщение, что расквартированный в Покровских казармах полк московского гарнизона перешел на сторону левых эсеров. В общем, положение наше стало опасным.

Заявление командира бригады Дудыня об отказе руководить операцией еще более ухудшило наше положение. Дудынь отказался взять на себя командование, ссылаясь на то, что не знает, как действовать в центре Москвы. У Подвойского и Муралова своего кандидата не было. Надо было что-то предпринять. Я лично был в очень неловком положении. Я не мог доверить командование латышскими стрелками в уличном бою неумелому человеку, так как потери в этом случае могли быть очень большими.

Как начальник дивизии, в столь критический момент я не мог отказаться от руководства латышскими стрелками, иначе они сочли бы меня трусом и предателем, который оставляет доверенных ему людей на произвол судьбы. Учитывая все это, я заявил Подвойскому и Муралову, что долг заставляет меня взять командование на себя, поскольку сражаться предстоит главным образом полкам вверенной мне дивизии. Я добавил, что не могу допустить, чтобы латышские стрелки были напрасно перебиты в уличном бою и что за успех ручаюсь. Заявление мое отправили в Кремль.

После обсуждения командование было поручено мне.

Разработав требуемый план, я, конечно, мог спокойно стать в стороне и выжидать исхода событий, не возлагая на себя тяжелую ответственность за исход боя, который трудно было предвидеть. Кто знает, что случилось бы, если бы войска были отданы в руки неопытного человека, неспециалиста?..

У меня не было никаких честолюбивых побуждений, когда я взял на себя командование войсками, – просто я понимал, насколько угрожающей является ситуация для большевиков и какая ответственная роль доверяется латышским стрелкам. Моим глубочайшим убеждением было, что закрепить завоевание Великой Октябрьской революции, дать новую жизнь стомиллионному русскому народу, создать для малых народов, входивших в состав старой России, такие исторические условия, в которых они могли бы самостоятельно жить и развиваться, может только партия большевиков. Словом, у меня не было ни малейших сомнений в том, что мой долг – активно поддержать большевиков, которые возлагали главные надежды на латышских стрелков.

Чтобы пояснить условия, в которых приходилось действовать, укажу места, где располагалась латышская дивизия:

1-й полк: один батальон и четыре пулемета – в Москве, один батальон – в Нижнем Новгороде,

2-й полк: один батальон – в Ходынских лагерях, второй разбросан поротно, пополуротно в городах юга России,

3-й полк – в районе Замоскворечья, куда он прибыл с юга и приступил к демобилизации в соответствии с условиями Брестского договора,

4-й полк – на Восточном фронте против чехословаков,

5-й и 8-й полки – в Бологом,

6-й полк – в Петрограде и Торошине,

7-й полк – в Великих Луках и Петрограде,

9-й полк – в Кремле, артиллерия – один легкий дивизион и дивизион шестидюймовых пушек – в Москве,

инженерный батальон – в Москве,

авиационный отряд – в Люберцах,

кавалерия дивизии – в Павловском Посаде.

Помимо того, в моем распоряжении был только что сформированный в Москве Образцовый полк (300–400 человек).

Мой план действий

Вечером наш оперативный штаб был переведен в здание штаба военного округа. Положение было тяжелым: у нас не было войск. Сведения о действиях левых эсеров были весьма неполными и неясными. Разведчики рассказывали, что возводятся баррикады, разрываются улицы, устраиваются проволочные заграждения. Войска левых эсеров оттеснили силы большевиков за реку Яузу, и казалось, что они готовятся штурмовать Кремль. Поговаривали, что левые эсеры создали свое правительство и министерства.

Под вечер положение было весьма благоприятным для левых эсеров, и если бы они начали решительное наступление на Кремль, последний едва ли сумел бы устоять. С возникновением первого пожара Кремль пришлось бы оставить. В последнем случае решено было перенести резиденцию правительства в артиллерийские казармы на Ходынской площади. Об этом мне рассказал Муралов. Такая предусмотрительность была вполне уместной, так как для контрнаступления у нас не было сил.

От ликвидации мятежа левых эсеров путем ночного наступления пришлось отказаться по той простой причине, что невозможно было собрать войска. Поэтому наступление пришлось перенести на 7 июля.

Был разработан следующий план действий:

1) организовать разведку, чтобы к утру получить определенные сведения о действиях войск левых эсеров и сочувствующих им;

2) утром оттеснить войска левых эсеров в Трехсвятительский переулок и заставить их перейти к обороне;

3) наступление начать утром 7 июля.

Вместе с Подвойским и Данишевским мы объехали в закрытой машине находившиеся в наших руках части города. Наши войска еще не успели занять указанные места.

Положение в городе и в Ходынских лагерях постепенно прояснялось, и к полуночи было известно, что:

1) курсанты одного из пехотных училищ – около 80 человек – заняли здание Военной коллегии в Лесном переулке № 1,

2) 9-й латышский полк находится в Кремле,

3) полк коменданта города Москвы – на Арбатской площади,

4) на Девичьем поле собирается батальон 1-го латышского стрелкового полка,

5) 2-й латышский стрелковый полк вместе с курсантами двух артиллерийских училищ и 4 орудиями выступил из Ходынских лагерей.

Положение левых эсеров

Войска левых эсеров в полном составе находились в Трехсвятительском переулке. По собранным сведениям, они готовили наступление на 7 июля. Главной опорой войск левых эсеров были батальон Попова и отряд матросов-черноморцев. Вечером на сторону левых эсеров перешел полк Венглинского, находившийся в Покровских казармах. Всего, считая также полк Венглинского, в распоряжении эсеров было около 2500 бойцов с 8 орудиями и 4 бронемашинами.

Позиция московского гарнизона

В командном составе были кадровые офицеры, на штабных должностях находились офицеры старого Генерального штаба. В настоящий момент весь гарнизон находился в Ходынских лагерях. Гарнизон состоял приблизительно из 18 000—20 000 человек. Связь с Ходынскими лагерями поддерживали автомашины, поскольку с наступлением темноты телефонные провода были перерезаны.

По полученным сведениям, левые эсеры 6 июля послали в Ходынские лагеря своих агитаторов, которые имели там влияние, и они уговорили войска объявить нейтралитет, что означало отказ от поддержки большевиков, стоящих за мир с Германией.

Положение в городе

В чьих руках была Москва в ночь на 7 июля? Дать категорический ответ на этот вопрос, как увидим дальше, было довольно трудно. Мятеж начался. У мятежников были вооруженные силы, достаточные для того, чтобы действовать успешно. Предстояла серьезная борьба, которая должна была решить все. Какие части города успели занять левые эсеры, что делают различные контрреволюционные организации, – на эти вопросы находившиеся при мне комиссары не могли ответить. Было лишь известно, что во главе мятежников находятся Александрович и член Высшей военной коллегии Прошьян, который хорошо знает расположение и настроение московского гарнизона. Вечером Прошьян с верным ему отрядом войск занял центральную телеграфную станцию, и левые эсеры начали рассылать свои воззвания в другие города, требуя свержения большевистского правительства и объявления войны Германии. В захваченных типографиях печатались прокламации к жителям Москвы и к солдатам, в которых заявлялось, что левые эсеры – за советскую власть, но без большевиков и что они призывают воевать с Германией, чтобы уничтожить позорный Брестский мирный договор.

Покровские казармы вследствие измены полка Венглинского также находились в руках восставших.

К полуночи наше положение ухудшилось, но город не был ни в наших руках, ни в руках мятежников. Движение на улицах прекратилось. На улицах были одни лишь войска.

Встреча с В.И. Лениным

После полуночи Данишевский сообщил, что товарищ Ленин вызывает меня в Кремль. Я должен был доложить о положении в городе. В закрытой машине в сопровождении Данишевского я отправился к Владимиру Ильичу. Мы остановились у здания Комиссариата по военным делам в Лесном переулке № 1, потому что по пути я узнал, что по приказу Подвойского курсанты переводятся в другое место. Курсантов там действительно больше не было, но куда их перевели, узнать не удалось. В это время к храму Спасителя начали подходить некоторые подразделения 1-го латышского стрелкового полка.

В Кремле нас ждали, поскольку всюду были заготовлены пропуска; нас нигде не задерживали, и машина подъехала прямо к зданию Совета народных комиссаров. В Кремле было темно и пусто. Нас ввели в зал заседаний Совета народных комиссаров и попросили подождать. Данишевский пошел к В.И. Ленину, который был у себя на квартире.

Довольно большое помещение, в котором я был впервые, освещалось одной электрической лампочкой, находившейся в самом углу. Окна были завешены. Все напоминало мне прифронтовую обстановку.

Войдя в двери справа, я остановился. Через несколько минут открылась дверь напротив и вошел товарищ Ленин. Он быстрыми шагами подошел ко мне и вполголоса спросил: «Товарищ, выдержим ли мы до утра?»

Задавая этот вопрос, Ленин смотрел мне прямо в глаза. Я понял, что от меня ждут категорического ответа, но к этому я не был подготовлен. Почему необходимо было выдержать до утра? Или наше положение действительно так опасно? Может быть, комиссары, находящиеся при мне, скрывают от меня многое? Под настойчивым взглядом Ильича я сформулировал свой ответ: положение еще не выяснено, обстановка осложнилась, 7 июля в четыре часа наступление состояться не может, так как невозможно собрать войска, поэтому я прошу дать мне два часа времени, чтобы объехать город, собрать необходимые сведения, и тогда в два часа я смогу дать определенный ответ. Владимир Ильич согласился и, ответив «я буду ждать вас», вышел столь же торопливо, как и вошел.

В моей памяти глубоко запечатлелась внешность Владимира Ильича, может быть, потому, что в подобных обстоятельствах мы встречались впервые. Ленин был в своей обычной одежде – в темно-коричневом пиджаке, такой же жилетке и брюках.

Положение около двух часов ночи 7 июля

7 июля около двух часов положение заметно улучшилось: у храма Спасителя уже находились 1-й латышский стрелковый полк с артиллерией и Образцовый полк; на Страстную площадь прибыли 2-й латышский стрелковый полк и курсанты артиллерийских училищ с 4 орудиями. В нашем распоряжении были четыре группы войск – у храма Спасителя, в Кремле, на Страстной площади и на Арбатской площади.

Положение, в котором мы находились 6 июля после выступления левых эсеров, изменилось. Сведения об их действиях были очень скудными и противоречивыми, никто не мог дать более или менее исчерпывающую информацию о группировке их сил. Имелись лишь определенные сведения, что штаб и правительство эсеров находятся в доме Морозова. Нечто важное все же произошло: предводители левых эсеров упустили выгодный момент и не могли больше надеяться на победу над большевиками без больших жертв, потому что теперь мы были готовы нанести контрудар.

Часам к двум 7 июля я был уже уверен, что мы победим, если только утром перейдем в решительное наступление всеми силами, которые ночью удастся собрать.

Вторая встреча с товарищем Лениным

Вторая встреча с товарищем Лениным состоялась, как было условлено, 7 июля в два часа ночи. Со мной был Подвойский. Встреча состоялась в прежнем месте. Я ожидал товарища Ленина, стоя у того же стула, где стоял в первый раз. Товарищ Ленин вышел из тех же дверей так же торопливо, как и в прошлый раз, и подошел ко мне. Я сделал несколько шагов навстречу ему и доложил: «Не позднее двенадцати часов 7 июля мы будем в Москве победителями».

Ленин обеими руками схватил мою руку, крепко-крепко пожал и сказал: «Спасибо, товарищ, вы меня очень обрадовали». Он предложил мне присесть, сам сел рядом и попросил рассказать, что происходит в городе и каково состояние противника и наших войск. Я рассказал все, что мне было известно о левых эсерах и о состоянии московского гарнизона, рассказал и о наших войсках. Товарищ Ленин задал несколько вопросов относительно настроения латышских стрелков, особенно он интересовался тем, не ведется ли среди стрелков эсеровская агитация. На все вопросы я дал определенные ответы, которыми, как я мог заметить, товарищ Ленин был вполне удовлетворен. Я рассказал ему также о разработанном плане действий.

Наша беседа продолжалась минут двадцать. Окончив свой доклад и убедившись, что у товарища Ленина больше нет вопросов, я встал и попросил разрешения уехать. Владимир Ильич еще раз выразил свою искреннюю благодарность и вышел вместе со мною в комнату секретариата, где мы попрощались. В секретариате еще шла работа.

План операции

Все упомянутое свидетельствует о том, что я подписал два очень ответственных векселя. Первый вексель я подписал правительству, взяв на себя командование войсками при подавлении мятежа левых эсеров, второй – товарищу Ленину, обещав не позднее полудня 7 июля ликвидировать восстание эсеров. Оба эти векселя связаны были с очень сложным положением и требовали большой ответственности.

Моя основная идея была связана со следующими двумя замыслами:

1) организовать концентрированное наступление на противника и завершить его штурмом,

2) при штурме разгромить штаб и резиденцию правительства эсеров артиллерийским огнем. Наступление начать в пять часов утра.

Был разработан следующий план наступления:

3-му латышскому стрелковому полку с двумя орудиями начать наступление с Таганки к Яузскому мосту и далее по Яузскому бульвару;

1-й полк с двумя орудиями начнет наступление с Варварки по Большой Ивановской улице и Большому Трехсвятительскому переулку;

2-й полк с двумя орудиями двинется в наступление со стороны Чистопрудного бульвара, займет Покровские казармы и будет развивать дальнейшее наступление;

9-й полк будет защищать Кремль и вместе с тем часть своих сил вышлет в сторону Ильинки и Покровки.

Часам к десяти утра положение должно было быть следующим: 3-й полк должен был занять Подколокольную улицу и Воронцово поле, 1-й полк – Малую Ивановскую улицу и Колпаков переулок, 2-й полк – Покровские казармы.

Образцовый полк действовал между 1-м и 3-м полками. 1-й и 3-й латышские стрелковые полки и Образцовый полк были объединены в бригаду во главе с командиром Дудынем. Артиллерия была распределена между полками.

Для решения второй задачи, т. е. для разрушения штаба и резиденции правительства левых эсеров, в распоряжение командира бригады Дудыня была предоставлена отдельная батарея, которая должна была на руках подкатить свои орудия по возможности ближе к дому Морозова и разрушить его.

На Девичьем поле у меня оставался в резерве инженерный батальон Латышской дивизии и две шестидюймовые пушки. Ожидалось прибытие латышского кавалерийского полка из Павловского посада.

События 7 июля

Поступившие сведения о действиях левых эсеров были весьма отрывочными. Общий характер их действий заставлял предположить, что главным своим орудием они избрали агитацию. Прокламации левых эсеров были разбросаны во всех казармах латышских стрелков и расклеены на всех улицах в окрестностях Трехсвятительского переулка. Под напором нашего авангарда левым эсерам пришлось отступить. То тут, то там вспыхивала редкая перестрелка. Артиллерия обеих сторон молчала. Ночью нам удалось захватить одну неприятельскую бронемашину.

Отличить своего от врага было очень трудно, потому что обе стороны были в форме старой армии. Исключением был левоэсеровский отряд матросов, которые носили свою морскую форму. Матросы пока что на фронте не показывались, а занимались главным образом агитацией, они же составляли главный резерв

Утром в штаб Латышской дивизии (Знаменка, № 10) явилась делегация матросов, которую прислали предводители левых эсеров.

Матросы обратились к дивизионному адъютанту и просили вступить в переговоры с Трехсвятительским переулком. Дивизионный адъютант по телефону обратился ко мне, спрашивая, что делать с делегацией. Я велел ему выставить матросов за двери.

Часов в семь-восемь стал слышен гул артиллерийских выстрелов, доносившийся из Трехсвятительского переулка. Стреляли по Кремлю. Снаряды падали на Малый дворец. Огонь гранатами и шрапнелью вели полевые орудия. Это был наименее опасный огонь; я опасался, как бы левые эсеры не открыли огонь зажигательными снарядами, что было бы для центра города ужасным. От нашей батареи поступила просьба разрешить открыть огонь по Трехсвятительскому переулку. Одна батарея хотела стрелять от храма Спасителя, другая – со Страстной площади. Я приказал не начинать обстрела до моего прибытия.