Текст книги "Жены полярников"

Ева страшно волновалась перед выступлением в Стокгольме. Поначалу могло показаться, что публика приняла ее достаточно холодно. Дома, в Норвегии, зал начинал апплодировать, как только она появлялась на сцене. В Стокгольме же ее имя было не так хорошо известно, шведы были гораздо сдержаннее и привыкли видеть на сцене звезд мировой величины. Быстрой походкой Ева подошла к роялю, ни разу не улыбнувшись. Казалось, что публики для нее просто не существовало, но, как только она начала петь, лед сразу растаял. В ее репертуаре была одна норвежская народная песня, которую она всегда исполняла дома. Она передавала ее грусть и тревогу. Принц долго не мог забыть шквал аплодисментов, обрушившихся после ее исполнения.

Успех в Стокгольме укрепил желание Евы продолжать выступления, и ее импресарио Фогт-Фишер незамедлительно организовал концерт в Гётеборге. Малышку Лив она оставила на попечение бабушки Марен. Ева просила каждое утро присылать ей телеграмму, что с дочерью все в порядке. Но именно в день концерта телеграмма не пришла. Ева не находила себе места от волнения; Фогт-Фишер знал, что она не выйдет на сцену, пока не удостоверится, что с Лив все в порядке. Ему удалось тайком отправить телеграмму домой, но ответ все не приходил… Неминуемо приближалось начало концерта. Импресарио был в панике. Долгожданное сообщение пришло только в пять вечера – обессилевшая от переживаний мать расплакалась, Фишер с облегчением вздохнул. Концерт удалось спасти!

Работа помогала Еве легче переживать разлуку с Фритьофом. Почти три года прошло с того момента, как она получила от него последнее письмо. Весь мир следил за его экспедицией, о нем ходили всевозможные слухи: кто-то говорил, что он погиб, кто-то, наоборот, что он уже покорил полюс и направляется домой. Ева не верила слухам и продолжала надеяться и верить, она по-прежнему принимала гостей, давала уроки музыки и выступала с концертами. Выходя замуж, она получила лишь один совет от матери: «Помни, что ты жена ученого и никогда не должна претендовать на большее, чем на половину его»[22]22
  Нансен-Хейер Л. Книга об отце. Л.: Гидрометеоиздат, 1986.


[Закрыть]. Но тогда и этой половины у нее не было.

Еву часто осуждали за легкомысленное поведение и оптимистичный настрой. Завистники и злопыхатели полагали, что без пяти минут вдова должна вести себя сдержаннее. Писатель и публицист Нурдаль Рольфсен, который вместе с профессором Вальдемаром Брёггером к тому моменту заканчивал работу над книгой «Фритьоф Нансен. 1861–1893», попросил Еву дать интервью. Казалось, одно название должно было привести ее в ярость! Рольфсен ожидал увидеть несчастную одинокую женщину, лишившуюся всякой надежды на возвращение супруга; большинство его вопросов сводилось к тому, как ей удается продолжать жить, несмотря на такое горе.

Ева приняла его очень любезно, она была спокойна, доброжелательна и… холодна. Когда они расположились в гостиной, Рольфсен долго думал перед тем, как задать вопрос. Наша героиня не пыталась ему помочь и тоже молчала. Его внимание привлекла репродукция картины известного английского художника, висевшая на стене, и он попросил хозяйку дома рассказать историю ее покупки. Едва услышав, что они купили ее вместе с Нансеном в Лондоне, он вздохнул и спросил: «Дорога ли вам эта картина как воспоминание о муже?» «Ничуть», – ответила Ева. И положила на стол папку с отчетом русской экспедиции, которая попутно должна была поискать «Фрам». «Кажется, количество предположений поубавилось», – заметила Ева. Рольфсен участливо принялся взвешивать все за и против, но Ева Нансен прервала его: «По-моему, все это ерунда»[23]23
  Нансен-Хейер Л. Книга об отце. Л.: Гидрометеоиздат, 1986.


[Закрыть].

Рольфсен опешил: он собирался рассказать в своей книге об убитой горем покинутой женщине, а перед ним предстала настоящая снежная королева. Он страшно обрадовался, когда ему предоставилась возможность посмотреть кабинет Нансена. Среди множества бумаг, книг, коробок, инструментов и банок он надеялся найти что-нибудь для своей книги. Необходимо отметить, что в кабинете Фритьофа было очень холодно, и через некоторое время писатель, стуча зубами, вернулся в гостиную, так и не отыскав ничего любопытного. Хозяйка любезно предложила ему продолжить интервью и разрешила задавать нескромные вопросы. Рольфсену было крайне неловко в этой ситуации. Впоследствии главу, посвященную встрече с Евой, он назовет «Неудавшееся интервью» – за целых три дня ему так и не удалось получить никакой информации!

Одним из условий помолвки Евы и Фритьофа было согласие Евы на участие Нансена в походе на Северный полюс. Нам остается только гадать, жалела ли она об этом согласии, пока ее любимый шел к полюсу. 18 августа 1896 года в Хаммерфесте Ева и Фритьоф впервые встретились после трех лет и двух месяцев ожидания и неизвестности.

В честь возвращения Нансена город был празднично украшен, тысячи людей вышли на улицы. Нансена встречали как героя, несмотря на то что он так и не дошел до полюса. Об этих радостных событиях Ева пишет свой подруге Анне Шёт.

«Дорогая Анна! Наконец-то удалось улучить минуту поделиться немного с тобой впечатлениями о моей замечательной поездке. Все точно во сне, я на седьмом небе. Кто бы мог подумать, что бывает такое счастье! Беда только с этими злосчастными празднествами. В Хаммерфесте и Тромсё отпраздновали, теперь на очереди другие города.

К счастью, Нансен решил нигде, кроме Тронхейма и Бергена, не останавливаться.

Боюсь, что домой мы доберемся только через две недели, не раньше.

«Фрам» хотят привести в порядок. Мы с Нансеном живем на элегантной яхте у очень милых людей. Ради нас они готовы из кожи вон вылезть. Они доставят нас в Тронхейм, оттуда нас вместе с «Фрамом» отбуксируют в Христианию. Между нами говоря, «Фрам» похож на свинарник. Представь себе, мой муж выглядит великолепно – толстый, откормленный, здоровый. А я-то думала, что увижу настоящий скелет. Боже, какое счастье ходить по земле!

Надеюсь, с Лив все хорошо, я все боюсь, вдруг она заболеет. Дорогая, ты уж присмотри за ней и привези на набережную в торжественный день здоровой и красивой. Ты уж постарайся, чтобы пустили на набережную и чтобы Ялмар Вельхавен и Александр были с нею. Узнай в полиции, не может ли там случиться давка, не задавят ли малышку, если так, то пусть лучше сидит в экипаже. Одень ее потеплее, там, наверное, будет холодно. Передай привет Лив от папы и от мамы, скажи ей, чтобы не забыла назвать его папой. Передай привет маме и всем домашним от нас обоих. А самый большой привет тебе от твоей Евы.

Письмо бестолковое, но сама понимаешь…»

За время отсутствия супруга Ева вернулась на сцену и вновь завоевала любовь публики; малышка Лив заметно подросла. Как он скучал по ним во время своих странствий! В честь жены и дочери он назвал два острова[24]24
  Остров Ева-Лив – северо-восточный остров архипелага Земля Франца-Иосифа. После уточнения карт архипелага выяснилось, что «остров» Лив – в действительности полуостров на западном окончании острова Ева. На современных картах остров носит двойное имя Ева-Лив.


[Закрыть] в Северном Ледовитом океане. Ему хотелось поскорее вернуться в Готхоб к размеренной семейной жизни и приступить к написанию книги о своем трехлетнем путешествии, но шумиха по поводу его возвращения все не утихала, поступали тысячи поздравительных писем. Им предстояло плыть в Христианию, где Фритьофа должен был торжественно встретить сам король. «Фрам» сопровождало около 100 больших и маленьких судов, путь в столицу превратился в триумфальное шествие – проплывающие мимо корабли и люди на берегу приветствовали Нансена. 9 сентября «Фрам» причалил в порту Христиании, отовсюду гремели салюты, развевались флаги. Военные корабли дали 13 залпов – в честь каждого из 13 участников экспедиции, прогремели пушки, хор исполнил государственный гимн Норвегии. Нансен и его товарищи взошли на пьедестал. Мэр Христиании выступил с речью и поздравил полярников. Нансен невыносимо устал от всех этих торжеств, он рассчитывал вернуться домой незаметно, но процессия сопровождала его до Готхоба.

Ева и Фритьоф Нансен на борту яхты Otaria, 1896

Адаптироваться к размеренной семейной жизни после трех лет скитаний оказалось не так просто. Фритьоф стал нервным и раздражительным. Ева отправилась в очередное гастрольное турне в конце 1896 года, и в течение трех месяцев, пока ее не было дома, Нансен вновь сошелся с Дагмар Энгельхарт! На этот раз он даже не стал скрывать их романа. Ева узнала об измене Фритьофа от профессора Брёггера! После окончания ее гастролей супруги продолжали жить вместе, появлялись на мероприятиях, а 16 сентября 1897 года родился второй ребенок и первый сын в семье Нансен – Коре. За этим событием последовал отъезд Фритьофа в США. Он планировал прочитать курс лекций, чтобы заработать достаточное количество денег на строительство нового дома и… очередную масштабную экспедицию! Последнее стало для Евы даже большим ударом, чем очередное романтическое увлечение. Нансеном овладела черная меланхолия. Он был человеком действия, каждый день ему было необходимо бороться, преодолевать трудности. «Вершины достигнуты, но они были так низки, а равнина – так мала! И ледники уже больше не сверкают. Но можно еще раз расправить крылья, отправиться в новый полет вслед за своей фантазией, теперь уже в полную силу, – через равнину, через вершины и ледники, за пределы возможного», – напишет он в своем дневнике.

План был готов – теперь он должен был отправиться в Антарктиду, чтобы покорить Южный полюс! Еще в 1893 году Нансен обсуждал со Свердрупом[25]25
  Отто Свердруп (1854–1930) – норвежский полярный мореплаватель и исследователь. Участник экспедиции Ф. Нансена (в Гренландию, 1888; капитан «Фрама», 1893–1896). В 1898–1902 годах исследовал на «Фраме» северную часть Канадского Арктического архипелага. Участник поисков экспедиций Г. Я. Седова, В. А. Русанова и Г. Л. Брусилова (1914–1915).


[Закрыть] возможность отправиться к Южному полюсу сразу после возвращения в Норвегию. Он ни минуты не сомневался, что «Фрам» справится с этой задачей. После окончания лекционного турне в Америке Нансен вернулся в Норвегию.

В это время Готхоб становится центром притяжения богемы. Рядом с Нансенами начали селиться известные художники – друзья Евы, позже в Лисакер[26]26
  Норв. Lysaker – пригород Осло в его западной части.


[Закрыть] переселились Эрнст и Оссиан Сарсы, певец Торвальд Ламмерс, профессор Герхард Гран и др. Все эти люди оказали большое влияние на норвежскую культурную и политическую жизнь рубежа XIX–XX веков. В их число входила и Дагмар Энгельхарт. Одно время она даже брала уроки пения у Евы. Среди ближайших друзей и соседей Нансенов была семья Вереншёльд. Эрик Вереншёльд часто рисовал портреты Фритьофа, Евы и Лив и всячески склонял Нансена к обучению живописи. Нансен самостоятельно проиллюстрировал некоторые свои книги и даже планировал расписать каминный зал изображениями полярных животных. К сожалению, он не воплотил в жизнь свою задумку, зато сам спроектировал мебель для обоих домов.

К этому моменту было закончено строительство их нового дома. В апреле 1902 года Нансены отпраздновали новоселье, в Пульхёгде[27]27
  Норв. Polhøgda.


[Закрыть] – так называлась их новая усадьба – была оборудована даже ванная комната, которой не было ни у кого из соседей. Фритьофу удалось заработать приличную сумму и на эти деньги купить хутор Сёркье. Нансены очень полюбили проводить там лето. Фритьоф своими руками построил небольшую избушку неподалеку от дома, там он мог работать в спокойной обстановке. В одной комнате был его кабинет с книжными полками и большим письменным столом, а во второй – спальня.

«Когда мы приезжали в горы, отец почти всегда нас сопровождал и сам следил, чтобы у нас было вдоволь продуктов, дров, чтобы в порядке были рыболовные снасти, одежда и чтобы у мамы была прислуга. Он завел на хуторе несколько овец, чтобы летом у нас было мясо. Дом был прекрасно обставлен, отец ничего не забыл. Он привез туда даже пианино, чтобы мама не скучала. Каждое лето на хутор приезжал настройщик и оставался у нас на несколько дней.

Питались мы главным образом красной форелью, которая водилась в озере Сёркье. У нас было разрешение на рыбную ловлю, даже на той половине, которая относилась к Телемарку, а озеро кишело рыбой.

Сколько бы мы ни ловили ее, она не переводилась, а мама была страстным рыболовом и не хуже мужчины управлялась с оттером[28]28
  Оттер – рыболовная снасть.


[Закрыть] в 20–30 крючков»[29]29
  Нансен-Хейер Л. Книга об отце. Л.: Гидрометеоиздат, 1986.


[Закрыть], – вспоминала Лив Нансен.

В те летние дни Ева была по-настоящему счастлива: в Сёркье, по ее собственным словам, «не было злобы, сплетен и женщин». Она всегда мечтала иметь собственный хутор. В 1899 году она отправилась туда на последнем месяце беременности, уже не могла ходить, и ее несли на носилках. Там родилась их вторая дочь – Ирмелин. Семья Нансен все продолжала увеличиваться – через два года родился Одд, а еще через 11 месяцев Осмунд. Это радостное событие было омрачено страшной болезнью, которую выявили у мальчика, – он страдал врожденным церебральным парезом.

Фритьоф пытался воспитывать детей в спартанских условиях: их кормили самой простой едой, младшие донашивали за старшими одежду и приучались к бережливости. Ева, наоборот, хотела дать детям все самое лучшее. Но ей пришлось уступить мужу. Денег муж выдавал ровно столько, сколько было необходимо на самые важные домашние расходы. Просить их ей приходилось не у мужа, а у его брата Александра, который вел их финансовые дела. Он же был человеком еще более бережливым и часто выговаривал нерадивой невестке за чрезмерную расточительность. Ева предпочитала получать деньги в обход Александра – ее племянница Ада Хьютфельд работала в его конторе и всегда предупреждала ее, когда он будет на совещании. Ева приходила и получала от племянницы необходимую сумму.

Их размеренную жизнь нарушил очередной роман Нансена, завязавшийся в начале 1905 года. По соседству с ними жил известный художник Герхард Мюнте. Его жена Сигрун была его бывшей ученицей, на 20 лет моложе и отличалась удивительной красотой. Она не могла не привлечь внимание известного любителя женщин Нансена. Поначалу они пытались соблюдать приличия, но роман развивался стремительно – и Сигрун стала преследовать Фритьофа. Она угрожала покончить жизнь самоубийством, если он не уйдет из семьи и не женится на ней. Впоследствии стало известно о ее психической неуравновешенности, но на тот момент Нансен был страстно влюблен. Ева оставалась главной женщиной Нансена, матерью его пятерых детей, лучшим другом и союзником. К его романам она всегда относилась достаточно лояльно, но в этот раз он зашел слишком далеко. 9 июня 1905 года на церемонии подъема национального норвежского флага Нансен был с Сигрун, а не с женой. Не присутствовала Ева и на коронации Хокона VII. Все это породило множество пересудов.

Семья Нансен у входа в Пульхёгду. Слева от Евы – Ирмелин, на руках у нее младенец Одд, у ног Нансена сын Коре (слева) и дочь Лив.

Фото: Национальная библиотека Норвегии

Норвегия обрела независимость, и Нансену предложили представлять интересы родины в Великобритании в ранге министра. «Этот человек для своей страны значит больше, чем целая армия», – так характеризовал Нансена известный шведский банкир и политик Кнут Валленбер[30]30
  Нансен-Хейер Л. Книга об отце. Л.: Гидрометеоиздат, 1986.


[Закрыть].

Вскоре после отъезда в Лондон Фритьоф получает письмо от Евы, из которого становится ясно, что их отношения на грани разрыва. «Сдается мне, ты все-таки чуть влюблен в фру Мюнте. Ты же все время искал ее общества, как мне кажется, проводил с ней времени больше, чем того позволяли приличия. Я чувствовала, что ты и меня любишь и жалеешь, но не можешь отказаться и от ее общества. Меня мучает и разрушает ревность, особенно с тех пор, как я увидела, что она упала с лошади, а ты несешь ее на руках и смотришь на нее совершенно по-особому»[31]31
  Будур Н. В. Нансен. Человек и миф. М.: Игра слов, 2011.


[Закрыть].

Ева часто писала Нансену, как опечалена Сигрун его отъездом, как тяжело ей продолжать с ней общаться, ведь нужно поддерживать видимость дружеских отношений. «Мне трудно общаться с ней. Я с трудом выношу ее, она приводит меня в ярость. Я не верю, что ты серьезно ею увлечен. Ведь ты любишь меня. Или она так неотразима?»

Нансен всерьез был обеспокоен – в этот раз он дал жене повод усомниться в его чувствах, поставив ее в столь унизительное положение.

Лив к тому моменту уже подросла и видела, что отношения родителей ухудшились. «Иногда у мамы делалось такое задумчивое лицо, что я даже пугалась, – брови нахмурены, так легко улыбавшиеся раньше губы крепко сжаты, словно она принимает какое-то важное решение. Меня пугало ее лицо, я привыкла следить за его выражением. Как-то вечером я зашла в гостиную пожелать ей доброй ночи, она сидела за столом и писала отцу. Увидев меня, она быстро отложила лорнет и торопливо вытерла глаза. Но было уже поздно. «Что-нибудь случилось, мама?» – спросила я. Так все выяснилось. И мы совершенно естественно заговорили об этом. «Только то, – сказала мама, – что отец за последний год стал другим. Словно его подменили». Дома он все время чем-то занят – либо работой, либо политикой, либо думает о чем-то своем, словно мамы для него не существует. Он пишет маме милые, ласковые письма, но даже в письмах нет былой откровенности. Мама думала, что он кем-то увлечен, ведь такое случается. Но его не в чем упрекнуть. Тут уж ничего не поделаешь, возможно, все у него пройдет и он снова станет прежним. Надо надеяться и не вешать носа. А мама рада, что у нее «такая взрослая дочь, с которой можно обо всем поговорить. Мы должны держаться друг друга»[32]32
  Нансен-Хейер Л. Книга об отце. Л.: Гидрометеоиздат, 1986.


[Закрыть].

Нансен тоже пребывал в депрессии. В это время в Лондоне он записывает в дневнике: «Мне присылали поздравления многие, даже король, все, в общем, умные люди. Если б они только знали, как мне противна эта жизнь и как мало я для нее пригоден. Но я заметил, что многие стали относиться ко мне с большим почтением: еще бы, ведь это такое «повышение», теперь мне и цена другая».

Нансен старается успокоить Еву и пишет ей немного сбивчиво, пытаясь оправдаться: «Если бы только ты заговорила со мной об этом раньше, то избавила бы меня от долгих мучений. Я так часто хотел поделиться с тобой, но мне казалось, что я должен разобраться один и не причинять тебе ненужных огорчений. Писать об этом почти невозможно, но все же я должен сказать, что она не совсем нормальна, и если я встречался с нею, то не ради собственного удовольствия, наоборот, ее общество меня всегда угнетало. Но мне казалось, что я должен помочь ей, излечить ее. У нее очень неспокойно на душе, и я опасаюсь, что в минуту отчаяния она покончит с собой. Я сделал все возможное, чтобы поддержать ее, убедить ее, но с ней говорить бесполезно. Я лишь прошу тебя не принимать это близко к сердцу. Ты ведь знаешь, как я люблю тебя, моя дорогая Ева. Больше нет времени писать: почта, с которой я хочу послать письмо, уходит через пять минут».

Ева была в ярости, когда прочла это письмо; ответ последовал незамедлительно. «Ты просишь не принимать все близко к сердцу, но либо ты не понимаешь, о чем просишь, либо забыл, о чем писал в том письме, из которого я ничего не поняла. Из всего ясно одно: тебя больше волнует душевный покой той женщины, чем мой.

А для меня все это письмо – какая-то ужасная загадка, я утратила веру во все хорошее в жизни, и мне только хочется теперь спрятаться от людей в темном углу и умереть.

Но ты можешь не волноваться, я умею владеть собой, никто ни о чем не догадается, очень уж только тяжело делать все время веселое лицо.

Только почему ты за нее беспокоишься, что она над собою что-то сделает, а за меня нет?

Напоследок ты написал: «Ты ведь знаешь, как я люблю тебя». Да ты с ума сошел! Это после такого письма! Я отправлю тебе его обратно, чтобы ты мог его перечесть».

Нансен шокирован письмом Евы и делает еще одну попытку, на этот раз более удачную. «Я был в таком замешательстве, что мне и в голову не пришло, что в моем письме можно что-то понять превратно. Сам я столько об этом передумал, что уже не мог сообразить, насколько для тебя все это неожиданно, и думал, что, когда напишу тебе, ты сразу поймешь, как мало значила для меня та, другая, и как много ты и что волнуюсь я не за нее, а за тебя. Теперь-то я вижу, что ты могла понять все наоборот. Ты говоришь, что из моих писем ясно, что меня больше волнует ее душевный покой, а не твой. Нет и нет! Все время я только о твоем спокойствии и думал и, храня его, сделал глупость – молчал. Только чтобы тебе не причинить горя, я хотел помочь той женщине, помешать ей наделать бед, которые причинили бы горе тебе и другим. Не ради нее терзался и мучился, а ради тебя. Одна только мысль владела мною – оградить тебя, что бы там ни случилось. А добился я, значит, только того, что все стало еще хуже. Я не смел искать утешения и совета у тебя, единственной, кто мог бы поддержать меня. Ты пишешь, что я часто смотрел на тебя нежно, – еще бы! Я просто не мог выдержать, чтобы не заглянуть к тебе и не посмотреть на тебя тайком. О, если бы ты знала, как много эти глаза хотели тебе сказать! Но приходилось запасаться терпением и ждать, а пока я с головой погружался в работу, чтобы забыться, не думать о том, что делается, и переждать, пока не минет черная туча. Отныне ничто не будет нас разделять. Я буду говорить тебе обо всем, а ты – мне, и не будем больше жить каждый сам по себе. Обещай мне это. Только бы знать, что тебе не слишком горько, только бы знать наверняка, что ты понимаешь мое чувство к тебе, что ты не толкуешь его превратно».

Ева Нансен в 1905 году. Фото: Национальная библиотека Норвегии

Это письмо тронуло Еву, она прочла в нем то, что волновало ее больше всего, – ей хотелось слышать, что Фритьоф по-прежнему любит только ее. «Только сейчас получила я письмо из Виндзора, и это первое за долгие годы письмо, по-настоящему проникнутое любовью. Я так счастлива, я прямо точно на небе. А если в моей душе и были когда-то обида и горечь, забудем об этом. Первым твоим письмом я была раздавлена, повержена в отчаяние. Я послала тебе его обратно, чтобы ты сам увидел и понял, как его необходимо разъяснить. Оно не говорило о единственно важном для меня – любишь ли ты меня или ту, другую. Неужели ты не понимаешь, что если бы ты сказал: только тебя я люблю и любил всегда, помоги мне, помоги и той несчастной, то я сразу была бы с тобой и была бы терпелива и великодушна с той несчастной? Будь всегда откровенным и, если любишь меня, а я верю в это, не бросай меня одну. У меня много недостатков, я эгоистична и горда, но гордость я не считаю пороком и не вижу преступления в том, чтобы уйти тогда, когда стану лишней. А так мне в последний год и казалось. И сколько же это еще продлится? За счет нашего с тобою счастья? Да, мне все это непонятно, и твое поведение с ней тоже, но, должно быть, у тебя были серьезные причины. Но все пустяки по сравнению с огромной радостью от того, что ты меня любишь, а не ту, другую. Жизнь снова стала светлой, и я буду молодцом».

Летом 1907 года Нансен ненадолго вернулся в Норвегию. Он привез огромный рюкзак с подарками для Евы и детей, артишоки и даже дыню! Все были счастливы воссоединиться после долгой разлуки и решили провести лето в Сёркье. Его приезда ждала не только семья, но и другой известный полярный путешественник Руаль Амундсен. Он планировал масштабную экспедицию к Северному полюсу. Для этого ему был необходим «Фрам». Он приехал к Нансену и попросил одолжить ему корабль. Нансен прекрасно понимал, что если он отдаст его, то с честолюбивым планом покорить Южный полюс придется попрощаться. После долгих раздумий и уговоров жены Фритьоф согласился предоставить Амундсену «Фрам». Это было непростым решением – он видел завершающим аккордом своей полярной карьеры именно экспедицию к Южному полюсу. Но и не считаться с мнением Евы он тоже не мог: огромных усилий ему стоило восстановить с ней отношения после истории с Сигрун Мюнте. На пароходе по пути в Лондон он напишет Еве письмо.

«Забыть не могу твоей трогательной доброты, когда я наконец решился посоветоваться с тобой по делу Амундсена, о котором я так страшился заговорить. Мне надо было сделать это давным-давно… Я просто дурачина, все размышляю про себя вместо того, чтобы поговорить с тобой. Ты ведь все равно знаешь все мои помыслы, а я тут соображаю, как избавить тебя от всяких ненужных мучений из-за дел, которые, быть может, никогда не сбудутся. Наверное, ты права, что это нехорошо и деликатность такая – ложная и никчемная. Я чувствую такое облегчение после разговора с тобой, и мне все представляется теперь совсем иначе, чем раньше. Как я уже сказал тебе, я теперь знаю, что из задуманной мною экспедиции ничего не выйдет. У меня, в сущности, так много другой работы, которую мне очень нужно закончить.

А сейчас в первую очередь мне нужно справиться со всеми делами здесь, в Лондоне, и какое же это будет блаженство – навсегда со всем этим покончить! Может быть, я и принес там кое-какую пользу, но уж очень много ушло на это времени».

Вполне вероятно, что участие Евы и ее настойчивость уберегли Нансена от рискованной экспедиции, которая могла закончиться трагически. Это было последнее, что она успела сделать для своего обожаемого мужа. 9 декабря Евы не стало. В ноябре их сын Коре заболел воспалением легких, и Ева, ухаживая за мальчиком, сама тяжело занемогла. Поначалу она не придавала болезни особого значения и стала поправляться, но внезапно ее состояние резко ухудшилось, и лечащий врач Нансенов отправил в Лондон телеграмму, в которой просил Фритьофа приехать как можно скорее, – Ева к тому моменту уже была прикована к постели. «Она знала, что отец едет домой, и все время неотрывно думала о нем. Почувствовав близость конца, она произнесла: «Бедный мой, он опоздает». Это были ее последние слова»[33]33
  Нансен-Хейер Л. Книга об отце. Л.: Гидрометеоиздат, 1986.


[Закрыть].

Ее уход из жизни был трагическим и преждевременным. Вот как описывает это печальное событие ее дочь Лив. «Думаю, что я тогда просто еще не поняла, что случилось. Лишь на другой вечер, когда приехал отец, я осознала все до конца. Я стояла в передней, когда он вошел. У него были совсем одичалые от отчаяния глаза, черные от скорби. Я видела только эти глаза, и тут меня словно ударило. Мы обнялись и не могли оторваться друг от друга. Никогда мы не были ближе друг другу, чем в тот момент. И никогда в жизни я не слыхала, чтобы кто-нибудь так рыдал, так безутешно рыдал, как мой отец. Тогда я поняла, что если мы, дети, потеряли бесконечно, невероятно много, то отец мой потерял все. Весть о смерти Евы Нансен разнеслась по стране. Все газеты поместили сочувственные некрологи, письма и цветы шли непрерывным потоком, близкие и далекие горевали. Пришел и Ула Томмесен. Он стоял в холле, и слезы текли по его щекам прямо на пальто, но он не пытался утирать их. Потом он сказал: «Кто же будет смеяться для нас теперь, когда она покинула нас?»[34]34
  Нансен-Хейер Л. Книга об отце. Л.: Гидрометеоиздат, 1986.


[Закрыть]

Ева завещала кремировать себя после смерти. Никто не знает, где она похоронена, – такова была ее воля. По одной из легенд, Нансен развеял прах жены в Сёркье, по другой – удобрил им розовый куст в Пульхёгде.

Елена Аврамовски