Текст книги "Правогенез: традиция, воля, закон"

5.6. Социально-территориальные пространства действия местного права в россии

Социально-территориальные пространства действия местного права в Российской империи строились по уровням отнесения их к определенным группам национальных регионов. В юридической политике Российского государства во второй четверти XIX столетия выстроилась и получила законодательное оформление трехуровневая система права, которая существовала до 1917 г. Она отражала специфику государственно-правовой системы России как государства имперского типа и представляла собой своеобразный «слоеный пирог», первый слой которого составляло общеимперское законодательство, второй – местные узаконения, третий – санкционированные государством обычаи как систематизированные и упорядоченные государством, так и те, на применение которых общеимперское законодательство или местные узаконения давали государственную санкцию. Каждый из этих уровней отражал генезис правовой системы России и определял характер действия правовых предписаний в отдельных национальных регионах.

Первый уровень – общегосударственное право, действовавшее в пределах всего Российского государства, определялось Сводом законов Российской империи и распространялось на всю территорию страны. Одновременно оно признавало как наличие общеимперской системы законодательства, так и местного права – действие законодательных установлений отдельных национальных регионов. Это было связано с тем, что и добровольно вошедшие в состав Российской империи, и присоединенные к ней при завоевании народы несли с собой особенности социокультурного характера – национальный менталитет, культуру, вероисповедание, язык, обычаи и традиции. Они принесли с собой в той или иной мере и сложившиеся элементы национальной государственности – системы управления, судоустройства и местного самоуправления, а также действовавшее до присоединения местное законодательство, обычаи и обыкновения – все то, что характеризует так называемый «юридический быт» народов и народностей. Вполне естественно, что бездумный слом сложившейся управленческо-нормативной системы не соответствовал бы ни геополитическим, ни внутриполитическим интересам Российского государства и мог вызвать нежелательное социально-политическое напряжение на присоединенных территориях, а это отнюдь не способствовало ни безопасности, ни стабильности как на национальных окраинах страны, так и в Российской империи в целом. Это заставляло Российское государство в той или иной степени придерживаться в этнополитике принципа «мирного сосуществования» имперского и национального компонентов, что проявилось как в сохранении российской верховной властью приемлемых и не разрушающих государственное единство Российской империи институтов, так и в использовании в юридической политике местных управленческих и нормативных систем присоединенных территорий, скорректировав их исходя из решаемых задач[305]305
  См.: Каст С. И. Империя и модернизация. С. 85–107; Замятин Д. Н. Власть пространства… С. 43–53.


[Закрыть]. Российская верховная власть всегда учитывала комплекс обстоятельств, «которые до крайности затрудняют распространение на всю государственную территорию одних и тех же гражданских правовых норм. Это – причины культурные, строй и склад быта семейного и экономического, особенно когда они нашли выражение в законодательстве, в существенных частях, более совершенном, чем то, которое действует в коренной части.

Исходя из уровня развития государственно-правовых институтов в присоединенных социально-территориальных пространствах до их включения в состав Российского государства верховная власть определяла для них или иную степень автономизма в рамках в целом иерархически централизованной государственно-правовой системы управления и правового регулирования в условиях самодержавно-имперской формы организации власти с находящимся во главе ее императором. Автономизм в этом плане характеризовал установленный главой государства объем представленной национальным регионам самостоятельности в местном управлении и правовом регулировании в составе Российской империи. Но при этом в политике верховной власти всегда превалировали общегосударственные интересы. На это обращает внимание Н. М. Коркунов: «Государство-завоеватель является единственным создателем разросшегося могущества государства. Завоевание покупается всегда очень дорогой ценой, требует от народа тяжелых жертв, огромных трат. Завоевание не есть личное дело монарха, не составляет только династический интерес. Каждое завоевание есть народное дело и потому должно приводить не только к установлению единства монарха или династии, а к объединению завоеванных областей в одно государство. По всему этому завоевавшее государство может предоставить завоеванной области широкую местную автономию, но не может допускать полного ее отчуждения от себя, доходящего до обособления ее в отдельное государство с особым подданством и с особой территорией. И в едином государстве могут существовать значительные местные особенности, но по крайней мере подданство и территория должны быть едины. Иначе государство фактически распалось бы на несколько отдельных государств, чуждых друг другу, и по управлению и по культуре, и связанных только общностью монарха»[306]306
  Коркунов Н. М. Великое княжество Финляндское // Юридическая летопись. 1890. Апрель. С. 328.


[Закрыть].

В организации правовой российской системы на уровне национальных социально-территориальных пространств были апробированы три модели обеспечения государственной целостности в рамках принципиально единой системы управления и законодательства, предполагавшие единую систему управления: национально-автономистская – Великое княжество Финляндское, Бессарабская область, Царство Польское, в которых в достаточно большом объеме сохранялись прежние элементы государственности и законодательства; административно-автономистская – Малороссия, Западные губернии, Остзейские губернии, Кавказский край, для которых была характерна большая степень административного присутствия и влияния на законодательства со стороны российской власти; административно-региональная – Сибирь и Аляска (до продажи в 1867 г.), построенная на учете особенностей управления протяженными и удаленными от центра социально-территориальными пространствами с учетом существовавших ранее действовавших родовых систем управления и традиционных регуляций посредством обычаев.

Второй уровень – местное право, распространявшееся исключительно на коренных жителей отдельных национальных регионов. Третий уровень – обычное право, представлявшее санкционированные государством традиционные регуляции, которые преимущественно действовали в отношении подданных, отнесенных к категории «инородцы» – коренных народов отдельных территорий. «Под местными законами разумеются законы областей, присоединенных в различные времена к Российскому государству и живших до того времени самостоятельной жизни или в составе других государств», – определял характеристику партикулярных правовых предписаний Н. Н. Корево[307]307
  Корево Н. Н. Издания местных законов Российской империи. СПб., 1907. С. 3.


[Закрыть]. При этом признание объема местных законоположений действующими зависело от российской верховной власти, поскольку, как подчеркивает А. Д. Градовский, «единственным источником законодательной власти является власть самодержавная, императорская. Местные законы считаются точно так же истекшими от этой власти, как и всякий другой закон… По изменившимся обстоятельствам государства эта власть… вправе видоизменять содержание местных законов и даже отменить их»[308]308
  Градовский А. Д. Начала русского государственного права. СПб., 1875. Т. 1. С. 133.


[Закрыть].

Местные правовые системы в Российской империи необходимо рассматривать как относительно локализованные и сложившиеся на уровне отдельных национальных регионов нормативно-регулятивные системы, отражающие социально-экономические, этнокультурные и историко-юридические особенности развития и правосознания коренного населения в санкционированных российской верховной властью источниках права, системе местного управления и правоприменения, с помощью которых метрополия определяет систему взаимоотношений с отдельным социумом и оказывает организационно-регулятивное воздействие на общественные отношения в нем. При этом заметим, что само местное право, как своеобразный уровень системы права в Российской империи не могло представлять единого нормативно-регулятивного образования и структурно состояло из совокупности обособленных партикулярных систем права отдельных национальных регионов.

Критерии выделения отдельных местных систем права в национальных регионах Российской империи в конструкции российского права исходили из следующих критериев: обособленное социокультурное развитие населения национального региона до включения в состав Российской империи, в рамках которого сформировалась собственная или под влиянием других государств система правового регулирования; наличие в каждом национальном регионе обособленных форм местного права – правовых актов, отличающихся по историческому происхождению и содержанию от общероссийских носителей нормативно-правовой информации и санкционированных российской верховной властью в качестве носителей норм права для коренного населения данных регионов; сложившийся местный механизм органов управления, самоуправления и судебных органов, обеспечивающих применение местного права; сформировавшаяся интерпретационная практика и практика реализации местных правовых предписаний, выступающая в качестве дополнительного источника права и положений интерпретационного характера; сложившееся на основе местного права правосознание и правовая культура населения национальных регионов.

Местные правовые системы национальных регионов в Российской империи представляли сложившиеся конкретно-исторически и относительно локализованные совокупности партикулярных источников права и юридической практики отдельных народов, ранее имевших собственную национальную государственность и право или получивших определенный уровень государственно-правового развития в рамках другого государства. По мере расширения социально-территориального пространства Российского государства с санкционированием российской верховной властью партикулярных источников права сложились следующие местные правовые системы национальных регионов в Российской империи: во второй половине XVII в. – в Украине (Малороссия) и Белоруссии (Западные губернии); в XVIII в. – в Прибалтике (Остзейские губернии) и части финских земель (Старая Финляндия); в первой четверти XIX в. – в Грузии (1801 г.), в Великом княжестве Финляндском (1808–1809 гг.), в Бессарабии (1812 г.) и в Царстве Польском (1815 г.). «Все те местные правовые системы, которые живут более или менее обособленной жизнью в пределах России, – они в ней не зачаты, они в ней не рождены. Они в ней охраняются и развиваются, насколько то допускается… началом государственного единства», – подчеркивает российский правовед Э. Н. Берендтс.

Третий уровень – обычное право, приставлявшее санкционированные верховной властью традиционные регуляции, которые включались в юрисдикционную деятельность администрации на присоединенных территориях. Для этого, как подчеркивал Н. М. Коркунов, «для объяснения обязательности обычного права прибегали к учению о признании силы обычая законодателем. Утверждали, что обычай получает обязательную силу лишь под условием согласия на то законодательной власти…»[309]309
  Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. СПб., 2003. С. 350–351.


[Закрыть] Это был общий для России и Европы подход, на практику которого, сложившуюся в средневековой Западной Европе по поводу сосуществования обычаев и законов, обращает внимание В. Г. Графский, указывая на то, что осуществлялось «признание и поощрение официальной судебной и административной практикой использования местных правовых обычаев для восполнения недостающих установлений в законах страны»[310]310
  Графский В. Г Всеобщая история государства и права. М., 2000. С. 308.


[Закрыть].

В русле указанных тенденций правового регулирования развивалось «сосуществование» законодательства и обычного права и в Российской империи, но с учетом особенностей, связанных с наличием в сложившейся российской правовой системе двух уровней позитивного права и соответствующего им законодательства – общего и местного, в которых выделялось обычное право. При этом следует учитывать и то, что традиционные регуляции имели непосредственную связь с населением, проживающим на определенной территории, и, естественно, с соответствующим уровнем законодательства. Обычное право, например в Центральной России (внутренних губерниях), выступало в качестве нормативно-регулятивного подуровня, связанного с действием так называемого «общего законодательства», действующего в отношении русского населения в их пределах, а в национальных регионах – местных узаконений, имело отношение к народам, находившимся и пришедшим в состав российских подданных. Необходимо отметить, что в юридической политике Российского государства отводилось важное место как механизмам учета традиционных регуляций в юрисдикционной деятельности российской власти и ее учреждений на территориях с родовой организацией жизнедеятельности коренных народов, так и внедрению положений российского права в обычное право через взаимодействие общеимперского и традиционного права. При этом решались задачи поддержания единого политико-правового пространства и в определенной мере задачи выравнивания правового развития отдельных народов, которые ранее не имели традиций государственной самостоятельности, через явление, получившее в юридической антропологии название «правовой колонизации» («правовой аккультурации»). Из предложенных моделей правовой аккультурации российский вариант соотношения обычного и общегосударственного права входит в схему, сочетающую сотрудничество и интеграцию[311]311
  См.: Рулет Н. Юридическая антропология. М., 1999. С. 192–196: Ковлер А. И. Антропология права. М., 2002. С. 245–249


[Закрыть].

Решение проблем соотношения общеимперского законодательства и обычного права было закреплено в Уставе о сибирских инородцах от 22 июля 1822 г., проект которого подготовили в ходе Сибирской реформы 1819–1822 гг. М. М. Сперанский и Г. С. Батеньков[312]312
  Устав для управления инородцев // Учреждение для управления Сибирских губерний. СПб., 1822. Электронная библиотека ГПИБ. URL: http://elib.shpl.ru/ni/ nodes/59200#mode/inspect/page/15/zoom/6 (дата обращения: 01.10.2020). Далее по тесту цитируется данный акт.


[Закрыть]. Этот акт, как отмечают Л. М. Дамешек и И. Л. Дамешек, «один из важнейших памятников законодательной деятельности империи в Сибири, разработанный на основе учета геополитических, этнических и иных особенностей Азиатской России. “Устав” свидетельствует об известной гибкости правительственного курса, понимании им особой роли государства и его институтов в организации жизни подвластного населения, дает возможность понять правительственный взгляд на коренное население Сибири, определить ту роль, которую отводила империя народам края в социально-экономическом развитии восточных окраин государства. “Устав” 1822 г. явился самым широким законодательным актом правительства по отношению к народам Сибири. Он действовал вплоть до начала XX столетия, регламентируя все стороны жизни коренного населения: экономическую, административную, судебно-правовую и культурно-бытовую»[313]313
  Дамешек Л. М., Дамешек И. Л. Сибирь в системе имперского регионализма. (1822–1917). Иркутск, 2018. С. 347–348.


[Закрыть].

Устав для управления инородцев стал первым в истории кодифицированным актом, который определил правовое положение коренных народов в системе управления и правового регулирования в Сибири. Акт открывала часть первая – «Права инородцев», которая в § 1 определяла: «Все обитающие в Сибири инородные племена, именуемые по ныне ясачными, по различному степени гражданского их образования и по настоящему образу жизни, разделяются на три главные разряда. В первый разряд включаются оседлые, то есть живущие в городах и селениях; во второй кочевые, занимающие определенные места по временам года, переменяемые; в третий бродячие или ловцы, переходящие с одного места на другое по рекам и урочищам». Устав конкретно перечислял все сибирские коренные народы, которые входили в разряд кочевых инородцев, определил, что они «составляют особенное сословие в равной степени с крестьянским, но отличное от оного в образе управления». Особо оговаривалось, что «кочующие инородцы остаются вообще на прежних их правах», «для каждого поколения имеют назначенный во владение земли», «имеют свободу заниматься земледелием, скотоводством и местными промыслами на водах и землях, каждому роду назначенных», и «ограждаются от взаимных стеснений, какие могут производить от перехода одних племен на земли, другим племенам принадлежащие, для производства промыслов, без обоюдного на то согласия», а также подчеркивалось, что «строго запрещается Россиянам самовольно селиться на землях, во владение инородцам отведенных» (§ 3).

Относительно правового регулирования положения коренных народов устав закреплял два принципиально важных законоположения о сохранении родового управления и традиционных регуляций: «Инородцы управляются собственными своими родоначальниками и почетными людьми, из коих составляется их степное Управление» и «кочующие управляются по степным законам и обычаям, каждому племени свойственным» (§ 34, 35). При этом оговаривалось включение в юрисдикцию общегосударственных судов только отдельных преступлений – «В уголовных только преступлениях кочующие судятся в присутственных местах и по общим государственным установлениям. Уголовными делами относительно инородцев почитать: 1) возмущение, 2) намеренное убийство, 3) грабеж и насилие, 4) делание ложной монеты и вообще похищение казенного и общественного имущества. Все же прочие дела, не выключая и кражу, пока нравы их образованием не умягчатся, считать исковыми» (§ 36, 37).

Вопросам соотношения законодательства и обычного права была посвящена специальная восьмая глава «О законах и обычаях», в которой определялись принципиально важные положения относительно упорядочения положений обычного права, его письменной фиксации, внесения в него изменений, сохранения стабильности санкционированных обычаев и их в деятельности общегосударственных органов управления и судебных учреждений в Сибири. Прежде всего указывалось на обязанность местных властей разобраться в традиционных регуляциях и письменно их зафиксировать: «Все кочующие и бродячие инородцы… управляются по их собственным степным законам и обычаям. Но поелику законы сии и обычаи в каждом племени имеют некоторое и важное от других отличие, притом же, сохраняясь поныне чрез одни изустные предания, могут быть сбивчивы и неопределенны: то по сим причинам предоставляется местному начальству от почетнейших людей собрать полные и подробные о сих законах сведения, рассмотреть оные по губерниях в особых временных комитетах, смягчить все дикое и жестокое, отменить несообразное с другими постановлениями, и, расположив в надлежащем порядке, представить местному главному управлению на утверждение» (§ 69). Санкционированные российской властью «степные законы имеют быть напечатаны на российском языке, и если можно на языках тех самых племен, до коих оные относятся, или на языке, с употребляемыми сходственным», и «по напечатании сих законов представить оные в Правительствующий сенат, и не допускать потом в них никаких изменений, пока с переменою образа жизни и степени образования, не будет надобности изменить образ самого их управления» (§ 71).

Особо выделим распространение на сибирские коренные народы принципов действия местного права, которые использовались российской верховной властью с XVIII столетия в отношении коренного населения западных социально-территориальных пространств (Финляндия, Остзейские губернии, Царство Польское и др.). Устав о сибирских инородцах специально оговаривал, что собранные, упорядоченные и утвержденные местными властями «степные законы» являются формой местного права и «российскими присутственными местами преемлются в основание в рассуждение о делах кочующих и бродячих инородцев». При этом в юрисдикционной деятельности государственных управленческих и судебных органов в отношении коренных народов использовалось общее правило о приоритетности местного права, и лишь при пробелах в нем используются общегосударственные законы: «Недостаток в степных законах при решении дел дополняется российскими узаконениями» (§ 7, 72).

После Сибирской реформы администрацией сибирских территорий были приняты меры по выявлению и письменной фиксации обычаев коренных народов, которая продолжалась под руководством Сибирского комитета до конца 1840-х гг. Для обобщения традиционных регуляций сибирского коренного населения были учреждены генерал-губернатором Восточной Сибири и в Иркутске и Красноярске Временные комитеты, которые завершили работу в 1824 г. созданием двух проектов степных законов – инородцев Иркутской и Енисейской губерний. Проекты внесли на утверждение генерал-губернатора Восточной Сибири, который направил их на предварительное рассмотрение в Сибирский комитет. В Западной Сибири также были учреждены и действовали два комитета – Тобольский и Омский, завершившие к 1827 г. подготовку соответствующих проектов. Эти проекты также были направлены в Сибирский комитет, которым в 1831 г. был подготовлен проект «Свода степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири» и внесен в Сибирский комитет. Свод включал 802 параграфа, разделенных на разделы, главы, отделения и рубрики, имеющие заглавия, и к которым относились содержащиеся в них правила. Шесть разделов свода определяли положение инородцев: (1) о правах и обязанностях семейственных; (2) о праве инородцев на имущество; (3) об обязательствах по договорам, (4) о благочинии в инородческих стойбищах; (5) о взысканиях и наказаниях; (6) о судопроизводстве. С ликвидацией последнего в 1838 г. материалы передали во II отделение Собственной ее императорского величества канцелярии для последующего внесения для рассмотрения в Государственный совет. И хотя свод не получил утверждения императором, он использовался для рассмотрения дел сибирской администрацией и судами по делам коренного населения Сибири.

Относительно Свода степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири после череды их рассмотрений Сибирским комитетом и II отделением Собственной е. и. в. канцелярии было решено отказаться от введения собранных источников в систему российского права. Во многом это было связано с тем, что, как отмечает Л. М. Дамешек, «к концу первой половины XIX в. народы Сибири сделали заметный шаг вперед в социально-экономическом и культурном развитии. Наметившаяся еще в начале века тенденция к сближению русского и коренных народов значительно окрепла. Население региона все сильнее вовлекалось в орбиту общегосударственных связей и отношений. Род как административно-хозяйственная единица распадался. В этих условиях полное подчинение народов Сибири российскому законодательству могло иметь прогрессивное значение. В середине XIX в. обычное право народов Сибири уже не отражало действительного положения вещей, оно являлось пройденным этапом для большинства народов Сибири, поэтому и отпала необходимость превращать своды в действующие законы и включать в Свод Российской империи»[314]314
  Дамешек Л. М. Сибирские «инородцы» в имперской стратегии власти (XVIII – начало XX в.). Иркутск, 2018. С. 221.


[Закрыть].

В середине 1870-х гг. собранные Сибирским комитетом материалы относительно обычного права сибирских коренных народов подготовил к публикации профессор Варшавского университета, известный российский историк права Д. Я. Самоквасов, который подчеркнул, что поступивший в распоряжение исследователей «сборник обычного права сидячих, бродячих и кочующих сибирских народов представляет драгоценный для науки материал, подобного которому по полноте и качеству не существует в литературе. В противоположность существующим сборникам обычного права первобытных народов, составленных по известиям путешественников, часто отрывочным, случайных, в которых действительность более или менее пострадала от субъективных воззрений авторов, представляет собой полную систему первобытного права, составленную самими первобытными народами». В 1900 г. были опубликованы «юридические обычаи остяков Западной Сибири»[315]315
  Сборник народных юридических обычаев. СПб., 1900. 2 т.


[Закрыть]. Систематизация законодательства и создание Свода законов Российской империи повлекло консолидацию узаконений Сибирской реформы 1822 г. и включение их в указанный акт действующих правовых предписаний. Свод законов о состояниях (т. 9 Свода законов Российской империи) в ст. 1 определял выделение в отдельную категорию «права состояния… для инородцев». В Особый раздел свода «О состоянии инородцев (разд. 5) вошли нормы, регулирующие положение местных народов отдельных регионов страны – Сибири, Севера, Астраханской и Ставропольской губерний (ст. 1208–1811). В определенной степени в нем соединились различные уровни регулирования общественных отношений в национальных районах, обусловленные как введением норм общероссийского законодательства, так и сохранением национальных особенностей жизни, управления, положений обычного права (ст. 1208). В особую группу были выделены сибирские инородцы (ст. 1209–1258), сибирские киргизы (ст. 1259–1286), самоеды Архангельской губернии (ст. 1316–1325), нагайцы (ст. 131-1325), калмыки (ст. 1326–1364) и евреи (ст. 1365–1511). Основными принципами определения сословного статуса местного населения были: учет этнических факторов и местных узаконений, принятие христианства, оседлый образ жизни, занятия как традиционными промыслами – скотоводством и торговлей, так и хлебопашеством. В общих правах оно приравнивалось к крестьянам, но имело и некоторые льготы – освобождалось от рекрутской повинности, ряда пошлин и сборов и др. При оседлом образе жизни и принятии христианства разрешалось вступать в сословие государственных крестьян и мещан, записываться в гильдии «без всякого ограничения и стеснения и… всегдашнею свободою от рекрутства», могло быть получено и дворянство на обоих основаниях (пожалованием или службой). С определенными коррективами такое положение сибирского коренного наведения в сословной системе России сохранилось до начала XIX столетия[316]316
  См.: Свод законов о состояниях // Свод законов Российской империи. 1857 г. изд. СПб., 1857. Т. 9; Законы о состояниях // Свод законов Т. IX, изд. 1899 г., по Прод. 1906, 1908 и 1909 гг.): с разъяснениями, извлечениями из Кодификационной объяснительной записки к Законам о состояниях, изд. 1899 г. / сост. Я. А. Канторович. СПб., 1911.


[Закрыть].

Итак, сохранение имевшихся ко времени присоединения к Российской империи местных правовых систем осуществлялось российской властью с учетом их национальных особенностей и связывалось с наличием собственных традиций уровнем развитости управленческих структур и правовых институтов до вхождения в состав при сохранении общегосударственных приоритетов. При этом активно использовалось в качестве инструмента политико-правового воздействия на население национального региона предоставление ему российской верховной властью некоторого уровня государственно-правового автономизма – установленного главой государства объема представленной самостоятельности в местном управлении и правовом регулировании в составе Российской империи. Соответственно, и социально-территориальные пространства действия местного права в Российской империи строились по уровням отнесения их к определенным группам национальных регионов. Первый составляло общеимперское законодательство, второй – местные узаконения, третий – санкционированные государством обычаи. Они отражали генезис правовой системы России и определял характер действия правовых предписаний – систем местного права – в отдельных национальных регионах.