Текст книги "Советский тыл 1941–1945: повседневная жизнь в годы войны"

Советские законы о труде в период Второй мировой войны (на примере предприятий военной промышленности)

Мартин Краг

В последние годы появилось немало работ о влиянии экономики и хозяйственного планирования на исход Второй мировой войны[187]187
  Ключевую работу по данной теме см.: The Economics of World War II: Six Great Powers in International Comparison / ed. M. Harrison. Cambridge, 1998.


[Закрыть]. Если говорить о советской экономике этого периода, то изучение ее мобилизационных планов 1930-х гг. показало, что ей был присущ ряд свойств командной экономики. И эти свойства ранее не удостаивались должного внимания[188]188
  Кен О. Мобилизационное планирование и политические решения: конец 1920 – середина 1930-х гг. СПб., 2002; Мелия А. Мобилизационная подготовка народного хозяйства СССР, 1921–1941 гг. М., 2004; Davies R. W., Harrison M. The Soviet Military-Economic Effort under the Second Five-Year Plan, 1933–1937 // Europe-Asia Studies. 1997. Vol. XLIX. P. 369–406; Samuelson L. Plans for Stalin’s War Machine: Tukhachevskii and Military-Economic Planning, 1925-41. London, 2000. Как пример более раннего исследования мобилизации промышленности во время войны см.: Lieberman S. R. The Evacuationof Industry in the Soviet Union during World War II’ // Soviet Studies. 1983. Vol. XXXV. P. 90–102.


[Закрыть]. И все же особо следует отметить в связи с этим замечательное исследование Марка Харрисона, посвященное советской экономике военного времени[189]189
  Harrison M. Accounting for War: Soviet Production, Employment, and the Defence Burden. Cambridge, 1996.


[Закрыть].

О вкладе тыла в советскую экономику 1941–1945 гг. написано немного[190]190
  Роли принудительного труда в лагерях во время войны посвящено две публикации. Это узкая тема, если учесть относительно малую долю заключенных в общем числе трудящихся, см.: Kotkin S. World War Two and Labor: A Lost Cause? // International Labor and Working-Class History. 2000. Vol. LVIII. P. 181–191; Barnes S. All for the Front, All for the Victory! The Mobilization of Forced Labor in the Soviet Union during World War Two // International Labour and Working-Class History. 2000. Vol. LVIII. P. 239–260.


[Закрыть]. В настоящей статье, основанной на материалах российских государственных архивов, рассмотрено сталинское законодательство по мобилизации трудящихся в военной промышленности. Эти источники позволяют заключить, что пенализация труда в годы войны была значительной. Однако ряд факторов препятствовал применению законодательного принуждения. Особое внимание в статье уделено роли и взаимодействию советских государственных институтов, отвечавших за применение законов о труде на практике, преимущественно руководителей заводов, прокуроров, милиции и НКВД.

Статья начинается с обсуждения исторического контекста и попыток советского руководства контролировать производство в начале войны. Далее описаны институциональные взаимоотношения государственных органов, а также факторы, определявшие практическое применение законов о труде. Затем рассмотрены попытки властей повысить эффективность правоприменения во время войны. В заключительной части статьи приведены новые данные о пенализации труда в СССР в военный период и подведены ее итоги.

Исторический контекст

Форсированная индустриализация 1930-х гг. фундаментальным образом изменила социальную и экономическую структуру советского общества. Прежде независимые профсоюзы стали частью партийных органов, а коллективизация переломила хребет крестьянского сопротивления экспроприации. Такие масштабные перемены привели к значительной текучке кадров на производстве, причем неопытные молодые рабочие из сельской местности не были привычны к заводскому распорядку труда. Сталин в известной речи сетовал на то, что двумя главными препятствиями для роста являются прогулы и высокая текучесть кадров[191]191
  Stalin J. New Conditions – New Tasks in Economic Construction // Stalin J. Works. Vol. 13. Moscow, 1954. Ch. 3.


[Закрыть]. Как следствие, партийное руководство проводило политику кнута и пряника, призванную пресекать подобное поведение, которое, по его мнению, наносило ущерб производству[192]192
  См. некоторые ранние работы, посвященные условиям труда при Сталине: Barker G. R. Some Problems of Incentives and Labour Productivity in Soviet Industry: A Contribution to the Study of the Planning on Labour in the U. S.S. R. Oxford, 1956; Greyfie de Bellecombe L. Les Conventions collectives de travail en Union sovihtique. Paris, 1958; Conquest R. Industrial Workers in the USSR. London, 1967.


[Закрыть].

Уже в апреле 1920 г. Совет народных комиссаров СССР принял первое постановление о прогулах. По своей сути данное постановление являлось отражением эпохи военного коммунизма. В годы хаоса заводы останавливали; как свидетельствует статистика, прогулы приводили к потере 45–50 % рабочего времени[193]193
  Полляк Г. Статистика труда в промышленных заведениях: движение рабочей силы, явки на работу, прогулы и заработная плата рабочих в 1921 г. М., 1923. C. 13–15.


[Закрыть]. После 1920 г. рабочих, не появлявшихся на рабочем месте более трех дней в течение одного месяца, привлекали к ответственности за «саботаж» и даже могли приговорить к лагерному заключению. Такие меры действительно способствовали уменьшению числа прогулов. После окончания Гражданской войны законодательство было смягчено.

В официальных советских публикациях конца 1920-х гг. утверждалось, что ухудшение трудовой дисциплины, обычно связанное с увеличением числа прогулов и текучкой кадров, было вызвано неопытностью новых рабочих, приезжавших из сельской местности, и низкой культурой труда, которая вполне устраивала технический персонал и руководство. Эта же точка зрения бытовала и в ранних работах западных историков[194]194
  См.: Zagorsky S. Wages and Regulation of Conditions of Labour in the U.S.S.R. Geneva, 1930. P. 16–36.


[Закрыть]. Однако недавнее исследование Елены Осокиной опровергает эту точку зрения. Согласно Осокиной, прогулы и текучка кадров были связаны прежде всего с нехваткой потребительских товаров и снижением реальной оплаты труда. Она отмечает, что «репрессивные меры, широко санкционируемые Политбюро, не затрагивали “экономического механизма” кризиса. Они не решали проблемы товарного дефицита и голода, а пытались устранить лишь их последствия – очереди, текучки, прогулы». Напротив, такие явления лишь «маскировались, приобретали новые формы и не исчезали»[195]195
  Осокина Е. За фасадом «сталинского изобилия»: распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941. М., 1998. С. 214.


[Закрыть]. Иными словами, в условиях давления сверху руководство предприятий и рабочие сообща искали способы обойти чрезмерные репрессивные меры. Как следствие, текучесть кадров и прогулы стали неотъемлемым свойством советской экономической системы в целом[196]196
  Трудовую статистику 1930-х гг. можно найти в: Davies R. W. Crisis and Progress in the Soviet Economy, 1931–1933. London, 1996. P. 538; Bergson A. The Economics of Soviet Planning. New Haven: CT, 1964. P. 95; Filtzer D. Soviet Workers and Stalinist Industrialization: The Formation of Modern Soviet Production Relations. New York, 1986.


[Закрыть].

На протяжении всего предвоенного периода можно наблюдать последовательную тенденцию ужесточения наказаний за нарушение трудовой дисциплины. Так, закон, принятый в мае 1929 г., расширил полномочия руководителей заводов; теперь они могли наказывать рабочих, не ставя об этом в известность профсоюзы. В ноябре 1932 г. было принято постановление, согласно которому отсутствие на рабочем месте в течение более одного дня наказывали немедленным увольнением и лишением жилплощади. Как замечает Марк Меерович, государство использовало нехватку жилья как regulatory tool в борьбе с собственными гражданами[197]197
  Меерович М. Наказание жилищем: жилищная политика в СССР как средство управления людьми, 1917–1937. М., 2008. С. 6–7.


[Закрыть]. Для ограничения миграции населения между режимными городами и сельской местностью 28 декабря 1932 г. была возрождена паспортная система, существовавшая еще в Российской империи[198]198
  Kessler G. The Passport System and State Control over Population Flows in the Soviet Union, 1932–1940 // Cahiers du Monde Russe. 2001. Vol. XLII. P. 477–504; Moine N. Passeportisation, statistique des migrations et conlr'^l1b de l’identith sociale // Cahiers du Monde Russe. 1997. Vol. XXXVIII. P. 587–600; Le Systume des passeports ~ l’hpoque stalinienne: de la purge des grande villes au morcellement du territoire, 19321953 // Revue d’Histoire Moderne et Contemporaine. 2003. Vol. L. P. 145–169; Чернолуцкая Е. Н. Паспортизация дальневосточного населения // Revue des f tudes Slaves. 1999. Vol. LXXI. P. 17–33; Shearer D. Elements Near and Alien: Passportization, Policing, and Identity in the Stalinist State, 1932–1952 // Journal of Modern History. 2004. Vol. LXXVI. P. 835–881.


[Закрыть]. В конце 1938 г. трудовое законодательство еще более ужесточили: теперь прогулом считалось опоздание более чем на 20 минут. 25 июня 1940 г., на следующий день после капитуляции Франции, прогулы и смена места работы без согласия руководства стали уголовными преступлениями, которые карались исправительными работами (как правило, на прежнем месте с удержанием из заработной платы) или тюремным заключением[199]199
  Исследователи, как правило, имеют в виду менее репрессивный указ от 26 июня 1940 г., см.: Filtzer D. Soviet Workers and Late Stalinism: Labour and Restoration of the Stalinist System after World War II. Cambridge, 2002; Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. California, 1995. P. 95–99; Davies S. Popular Opinion in Stalin’s Russia: Terror, Propaganda and Dissent, 1934–1941. Cambridge, 1997. Ch. 1; Solomon P. Soviet Criminal Justice under Stalin. Cambridge, 1996; Sokolov A. Forced Labour in Soviet Industry: The End of the 1930s to the Mid-1950s: An Overview // Economics of Forced Labor: The Soviet Gulag / eds. P. Gregory, V. Lazarev. California, 2003. Ch. 2; Barber J. The Development of Soviet Employment and Labour Policy, 1931–1941 // Labour and Employment in the USSR / ed. D. Lane. Brighton, 1986.


[Закрыть]. Помимо этих постановлений предвоенного периода на ужесточение трудового законодательства сильно повлиял и Большой террор 1937–1938 гг. Он имел, по словам одного российского историка, явную «антирабочую ориентацию»[200]200
  Кабацков А. Репрессии против рабочих Прикамья, 1937-38 гг. // Включен в операцию: массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг. / ред. О. Л. Лейбович. М., 2009. С. 137.


[Закрыть]. Никакой другой слой населения не подвергался тогда репрессиям таких масштабов. Так обстояли дела на момент начала войны между Германией и СССР.

Характерной чертой Сталина было недоверие ко всем, кто его окружал. Существует мнение, что одной из главных причин Большого террора было желание Сталина избавиться от своих «внутренних» врагов накануне вероятной войны[201]201
  Khlevniuk O. The Objectives of the Great Terror, 1937-38 // Soviet History, 1917–1953: Essays in Honour of R. W. Davies / eds. J. M. Cooper [et al.]. New York, 1995. P. 158–176.


[Закрыть]. Кроме того, террор упрочил решающее влияние Сталина на процесс принятия решений, о чем свидетельствуют все более редкие собрания членов Политбюро (и без того немногочисленных). Однако Большой террор едва ли способствовал повышению лояльности советских граждан и, вероятно, лишь усугубил беспорядок в промышленности[202]202
  Fitzpatrick S. Workers against Bosses: The Impact of the Great Purges on LabourManagement Relations // Making Workers Soviet: Power, Class, and Identity / eds. L. Siegelbaum, R. Suny. Ithaca, 1994. P. 239–240. Обсуждение источников см.: Davies R. IE The Soviet Economy and the Launching of the Great Terror // Stalin’s Terror Revisited / ed. M. Ilic. London, 2006.


[Закрыть]. Возможно, поэтому, опасаясь поражения, диктатор пошел на дальнейшее ужесточение репрессий в вооруженных силах и в тылу. Так, 26 декабря 1941 г. переход на другую работу в военной промышленности был приравнен к «дезертирству», которое каралось «лишением свободы» в исправительно-трудовом лагере сроком до восьми лет. Как правило, дезертиром в военной промышленности считался тот, кто оставил рабочее место без согласия начальства или опоздал на работу более трех раз. Военный период стал кульминацией законодательного принуждения к труду. Особый интерес в данной связи представляет указ от 26 декабря 1941 г.

Военная экономика

Советская военная доктрина не была ориентирована на войну на своей территории. Внезапное нападение Гитлера 22 июня 1941 г. стало серьезным испытанием способности советской системы мобилизовать ресурсы, необходимые для ведения войны, ведь обширные промышленные регионы оказались в руках врага. Перед войной планы производства не выполняли, в результате чего квоты снижались. Как свидетельствуют архивные материалы, в первом квартале 1941 г. планы производства для военной промышленности были снижены на 4 % в феврале-марте. Несмотря на это, скорректированный план на первый квартал 1941 г. был выполнен лишь на 87,4 %[203]203
  Российский государственный архив экономики (далее – РГАЭ). Ф. 1562. Оп. 313. Д. 550. Л. 7–8 (секретный доклад Центрального статистического управления, ЦСУ).


[Закрыть]. Эти факты, известные Сталину накануне нападения Германии, возможно, были причиной того, что войне с Германией он, как было известно современникам, предпочитал политику сдерживания.

Тем не менее вскоре после начала боевых действий между Германией и СССР последовал небывалый подъем оборонной промышленности. По оценке Марка Харрисона, число трудящихся, занятых в этой отрасли, возросло с 9,8 млн человек в 1940 г. до 17,3 млн человек в 1942 г. Также в 1942 г. относительная доля промышленности, занятой в военном производстве, достигла почти невероятного показателя в 96 %, в то время как ВВП упал примерно на 24 % по сравнению с предыдущим годом[204]204
  Harrison M. Accounting for War. P. 118–124.


[Закрыть]. Иными словами, этот год стал решающим для советской военной экономики, и положение дел в тылу в этот период заслуживает отдельного исследования. Официальная историография не уделяла серьезного внимания социальной и политической обстановке в стране во время войны, а доступ зарубежных исследователей к источникам был долгое время предельно ограничен. В широко известной работе о Второй мировой войне высокопоставленный член правительства и директор Госплана СССР Н. А. Вознесенский отмечал: «Несмотря на вовлечение в производство новых мало подготовленных кадров, в период военной экономики в СССР повсеместно окрепла дисциплина социалистического труда и выросла его производительность… Рост производительности труда в период Отечественной войны происходил как за счет увеличения выработки продукции в единицу рабочего времени, прежде всего путем рационализации производства, так и за счет увеличения рабочего времени путем уменьшения простоев и прогулов, а также применения сверхурочных работ»[205]205
  Вознесенский Н. А. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1948. C. 113–114. Вознесенского расстреляли в августе 1949 г. по приказу Сталина, см.: Gorlizki Y, Khlevniuk O. Cold Peace: Stalin and the Soviet Ruling Circle, 1945–1953. New York, 2004. P. 83–89.


[Закрыть].

Несомненно, описание мобилизации в книге Н. А. Вознесенского несколько сглажено. Как отмечают в своей работе Джон Барбер и Марк Харрисон, трудовые ресурсы сыграли роль «последнего ограничителя», определившего предел военного потенциала как сталинской России, так и гитлеровской Германии. Нужно было не только следить за тем, чтобы на фронт не отправили слишком много рабочих рук: требовался строгий контроль производства и настроений трудящихся. Для этого была необходима выверенная мобилизация, то есть ориентация всех ресурсов на военные нужды, а также координация – эффективное распределение мобилизованных ресурсов[206]206
  Barber J, Harrison M. The Soviet Home Front, 1941–1945: A Social and Economic History of the USSR in World War II. London; New York, 1991. P. 143–144, 152–153.


[Закрыть]. В достижении этих целей политическая воля была решающим фактором. В начале 1942 г. В. М. Бочков (генеральный прокурор СССР) напомнил всем ветвям прокуратуры, что во время войны одной из главных обязанностей для них является борьба с дезорганизаторами в тылу: контрреволюционерами, нарушителями социалистической законности, спекулянтами, растратчиками, нарушителями трудовой дисциплины и различными преступниками, подрывающими обороноспособность страны[207]207
  Государственный архив Российской Федерации (далее – ГА РФ). Ф. 8131. Оп. 37. Д. 37. Л. 62 (секретная телеграмма Бочкова, февраль 1942 г.).


[Закрыть].

Первая волна мобилизации Вооруженных сил началась еще 1 сентября 1939 г. с принятием закона о всеобщей воинской обязанности[208]208
  Михалев С. Н. Военная стратегия: подготовка и ведение войн нового и новейшего времени. М., 2003. С. 595.


[Закрыть]. Последовавший за ним указ от 6 июля 1940 г. приравнял любую «самовольную отлучку» из воинской части к дезертирству и установил на этот счет следующие наказания: тюремное заключение сроком от пяти до десяти лет в мирное время и смертную казнь с конфискацией имущества в военное время[209]209
  ГА РФ. Ф. 8131. Оп. 27. Д. 969. Л. 41 (секретное письмо Бочкова В. Вознесенскому В. с описанием закона от 6 июля 1940 г. о дезертирстве из армии, подписано 5 марта 1942 г.).


[Закрыть]. Что касается координации трудовых ресурсов, то 30 июня 1941 г. был создан Комитет по учету и распределению рабочей силы, задачей которого являлась мобилизация рабочих для военной промышленности. В том же 1941 г. 445 886 молодых людей, преимущественно мужского пола, были призваны из сельской местности в школы фабрично-заводского обучения (ФЗО) для подготовки к труду на предприятиях стратегического значения[210]210
  Там же. Ф. 9507. Оп. 2. Д. 418. Л. 1 (здесь см. статистику зачисления в ФЗО в 1940–1947 гг.).


[Закрыть]. Постановление, вышедшее в феврале следующего года, обязывало всех мужчин от 16 до 55 лет и женщин от 16 до 45 лет трудиться на заводах и предприятиях. Ближе к концу 1942 г. последовало постановление «о снижении нормы отпуска хлеба промышленным рабочим, осужденным за прогул», что в условиях нехватки продовольствия было серьезной репрессивной мерой[211]211
  Там же. Ф. 8131. Оп. 37. Д. 749. Л. 64 (здесь см. описание постановления «о снижении нормы отпуска хлеба промышленным рабочим, осужденным за прогул»).


[Закрыть]. Вслед за этим была проведена необыкновенно масштабная операция по эвакуации и передислокации во внутренние районы страны не только 16,5 млн человек, но также заводского оборудования, необходимого для производства военной продукции[212]212
  Manley R. The Perils of Displacement: The Soviet Evacuee between Refugee and Deportee // Contemporary European History. 2007. Vol. XVI. P. 495–509.


[Закрыть]. Несмотря на то что немало заводов и оборудования не достигли места назначения, а планы действий в чрезвычайной ситуации оказались несостоятельными, сталинская командная экономика выстояла. По мере продолжения войны экономическая мобилизация способствовала успеху Советского Союза[213]213
  Harrison M. Industry and the Economy // The Soviet Union in World War II / ed. D. Stone. Barnsley, 2010. P. 15–44.


[Закрыть].

Институциональная структура

За исполнение указа о трудовом дезертирстве отвечали различные звенья государственного аппарата. На местах наблюдение за рабочими вменялось руководителям предприятий; они должны были доводить все факты дезертирства до сведения прокуратуры и милиции. А те начинали расследование по каждому конкретному случаю. Прокуратура должна была довести дело до военного трибунала, находившегося в юрисдикции НКВД. Какие-либо предложения по изменению трудового законодательства могли исходить лишь от небольшой группы членов Политбюро, входивших также в Государственный комитет обороны. Военные суды были в формальной юрисдикции Военной коллегии Верховного суда СССР.

Указ о дезертирстве может показаться неожиданным, поскольку самовольный переход на другую работу уже сам по себе являлся преступлением, согласно указу от 26 июня 1940 г.[214]214
  Solomon P. Soviet Criminal Justice under Stalin. P. 312.


[Закрыть] Неслучайно военная промышленность, включавшая в себя практически всю тяжелую и оружейную промышленность, химическую промышленность, транспорт и значительную часть легкой промышленности (рамки военной промышленности значительно расширились в ходе войны), стала объектом все более жестких репрессий. Вскоре после вступления в силу указа о дезертирстве появилось новое (секретное) постановление правительства, датированное 3 января 1942 г.; оно предписывало руководителям оборонных и смежных предприятий в течение суток после установления факта дезертирства докладывать о нем военному прокурору (в отсутствие военного прокурора – местному прокурору). Прокурору предписывалось в течение 10 дней направить обвиняемого в военный трибунал вместе с материалами дела, избрав «надлежащую меру пресечения»[215]215
  См.: Неопубликованная правительственная резолюция от 6 января 1942 г. № 6 «О порядке направления в военные трибуналы дел о преступлениях, предусмотренных Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1941 г.».


[Закрыть]. В качестве «меры пресечения» в случае дезертирства закон устанавливал «лишение свободы» в исправительно-трудовом лагере сроком от пяти до восьми лет. В деле должно было быть всего три документа:

• протокол о самом акте дезертирства;

• личные документы обвиняемого (паспорт, военный билет);

• сведения о прежних нарушениях трудовой дисциплины со стороны обвиняемого, если таковые имели место.

Подобные указы иногда сопровождали политические «кампании», призванные способствовать их исполнению на местах. Как правило, они подразумевали давление на правоохранительные органы в первые месяцы или в первый год после принятия указа, что приводило, в свою очередь, к искусственному завышению статистики правонарушений и, соответственно, частоты его применения. Со временем действие указа ослабевало или даже сходило на нет[216]216
  Solomon P. Soviet Criminal Justice under Stalin. Ch. 9.


[Закрыть]. Практическое исполнение указа о дезертирстве с самого начала оказалось делом затратным и сложным. Притом на всех уровнях. Главным образом, в силу того что дезертиров трудно было задержать. Стремясь упростить процедуру, НКВД издал приказ от 28 октября 1942 г. № 002375/00438/113сс. На основании этого приказа в тех случаях, когда обвиняемый не мог быть найден, органам милиции было предписано в течение пяти дней возвращать все дела о дезертирстве в прокуратуру для дальнейшей их передачи в военный трибунал. Трибунал мог рассмотреть дело как в присутствии обвиняемого, так и без него. Эта последняя деталь явилась решающей. Большинство дел о дезертирстве, рассмотренных до конца войны, слушали в отсутствие обвиняемого[217]217
  Российский государственный архив новейшей истории (далее – РГАНИ). Ф. 6. Оп. 6. Д. 1487. Л. 3–4 (см. также: доклад Комиссии партийного контроля от 3 марта 1943 г.).


[Закрыть].

То, что упрощенную юридическую процедуру применения указа о дезертирстве ввели так скоро, не случайно. Число приговоров было значительным, но в условиях военного времени большинство дезертиров осуждали заочно. Поскольку дезертиров, как правило, не могли разыскать, они оставались без наказания. Эффективность указа снижали и два дополнительных фактора: административная загруженность (ресурсы были ограниченны, а дел о дезертирстве было слишком много) и неподчинение (внешне лояльные органы разных уровней в силу различных причин не торопились исполнять указ).

Административная загруженность

Административная загруженность и отсутствие надлежащих сведений о местонахождении сбежавших рабочих были важнейшими факторами в делах о дезертирстве. Такого рода дела залеживались на столах руководителей заводов и прокуроров до пяти месяцев, что вполне позволяло обвиняемым скрыться. Причиной этого была управленческая логика. В первые дни после дезертирства руководство, по большому счету, не могло знать, дезертировал ли рабочий на самом деле или же просто не вышел на работу и вскоре вернется. Когда факт дезертирства наконец подтверждали, найти рабочего было уже невозможно.

Токарь треста № 21 Скриверс (имя и отчество неизвестны) не являлся на предприятие с 3 августа 1942 г. На выяснение причин его отсутствия ушло четыре с половиной месяца, и лишь 21 декабря была подана официальная заявка о привлечении его к уголовной ответственности. Прокурор получил материалы дела только 28 января 1943 г., с опозданием почти на полгода. На основании доступных источников можно сделать вывод, что подобные административные задержки при рассмотрении таких нарушений были повсеместными[218]218
  РГАНИ. Ф. 6. Оп. 6. Д. 1487. Л. 11–12.


[Закрыть].

Уголовного преследования могли избежать даже те дезертиры, которые не покидали своего населенного пункта. Во многих случаях у милиции отсутствовали ресурсы для розыска. Не хватало сотрудников, не было базовых средств коммуникации, имелось немало других срочных дел. Во многих сообщениях отмечается, что дезертиры нередко продолжали жить в том же самом месте недалеко от работы, и никто их не разыскивал[219]219
  ГА РФ. Ф. 8131. Оп. 37. Д. 980. Л. 2 (доклад Бочкова зам. наркома внутренних дел Меркулову от 24 января 1942 г.).


[Закрыть]. Сообщения последних лет войны приводят примеры рабочих, дважды заочно осужденных за дезертирство с двух разных мест работы, но так и не наказанных. Других рабочих содержали под арестом от двух до четырех месяцев, пока органы власти безуспешно пытались установить их место работы, а порой и личность. Молодые рабочие, призванные из таких регионов, как Кавказ, Узбекистан, Таджикистан и Туркменистан, часто не знали ни названия, ни точного местонахождения своего завода (что отчасти было издержкой советского пристрастия к секретности)[220]220
  Там же. Д. 1435. Л. 4 (секретный док. та. д Бочкова Вышинскому от 4 января 1943 г.).


[Закрыть].

В специальном донесении НКВД изложено дело И. В. Афиногенова, рабочего завода № 54 в г. Нитва, 31 августа 1942 г. заочно приговоренного к шести годам заключения в исправительно-трудовом лагере за дезертирство. При проверке дела выяснилось, что еще 17 августа 1942 г. Афиногенов умер в больнице от сердечной недостаточности. Руководство предприятия заметило его отсутствие лишь две недели спустя, а милиция даже не пыталась его искать[221]221
  РГАНИ. Ф. 6. Оп. 6. Д. 1487. Л. 36 (секретный доклад начальника отделения Андреева, военный трибунал НКВД, 20 января 1943 г.).


[Закрыть]. Другой отчет НКВД приводит информацию по делу И. К. Занегина, рабочего завода № 82 в Московской области, 29 ноября 1942 г. приговоренного к пяти годам заключения за дезертирство. Как оказалось, он вовсе не дезертировал, а по-прежнему работал на заводе. Еще один рабочий отсутствовал по болезни в течение пяти дней, после чего вернулся и работал в две смены. Тем не менее директор предприятия доложил о его дезертирстве, и рабочего приговорили к пяти годам заключения[222]222
  Там же. Л. 76 (секретный док. та. д начальника отделения Зайцева, военный трибунал НКВД в Московской области, 22 февраля 1943 г.).


[Закрыть].

На заводе им. Кирова в Челябинской области рабочих В. Коровина, Л. Марвина и Т. Галимжанова известили о призыве на фронт, о чем они сообщили администрации предприятия. Но их сообщение не приняли к сведению, а когда заметили их отсутствие, директор завода доложил о дезертирстве, после чего рабочих осудили и отправили в лагерь. Этот случай интересен по ряду причин. По закону рабочих оборонной промышленности освобождали от призыва в Красную армию, поскольку они официально уже состояли на воинской службе (хотя на практике рабочие могли пойти на фронт добровольцами или попасть под призыв). Но в действительности органы власти часто не знали, где кто работает, и многие решения принимали в результате договоренностей на уровне предприятий. Судя по всему, такое положение дел могло означать и суровые наказания для невиновных рабочих. Только в 1943 г. специальный указ освободил от уголовной ответственности трудовых дезертиров, призванных в Красную армию[223]223
  ГА РФ. Ф. 8131. Оп. 37. Д. 1612. Л. 65, 99 (документ датирован не ранее 17 июля 1943 г.).


[Закрыть].

Административное и управленческое неподчинение

Помимо административной загруженности и плохой информированности, о которых говорилось выше, на разных уровнях государственного аппарата имело место административное и управленческое неподчинение. Дело не в том, что функционеры на нижних ступенях иерархии отказывались применять к рабочим меры, которые казались им излишне репрессивными. Обычные бюрократические процедуры попросту пробуксовывали, что сильно затрудняло управленческую практику (в частности, регистрацию домашнего адреса и местонахождения рабочих). Поэтому органы власти оказывались перед выбором: либо судить за дезертирство при недостатке улик, либо оставлять подозреваемых совсем без наказания. Таким образом, из-за возрастающих расходов на розыск принятые меры могли оказаться либо слишком суровыми, либо чересчур мягкими; ни один из этих вариантов не был оптимальным. Возможность заочного осуждения позволяла исполнить закон, не имея никакой информации о местонахождении подозреваемых. В годы войны такая практика была широко распространена. В то же время иногда указ вовсе не применялся, о чем свидетельствует прежде всего тот факт, что после передачи в прокуратуру многие дела закрывали (см. табл.).

Таблица.

Случаи дезертирства в 1942–1946 гг.

Источник: ГА РФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 9. Л. 116.

*Только за период с января по ноябрь 1946 г. Имеется другая статистика, приводящая несколько более высокое число приговоров в целом. Однако в ней речь идет только о вынесенных приговорах (как и в последней строке данной таблицы). Я благодарю Дональда Фильцера за это его замечание.

В целом лояльные функционеры отказывались судить рабочих за дезертирство преимущественно в тех случаях, когда имелись уважительные причины прогулов. Молодые мужчины и женщины жили в холодных бараках, в стесненных антисанитарных условиях, страдали от общего недостатка надлежащей одежды, питания и воды. В условиях, когда работодатели не могли обеспечить нормальные бытовые условия, принуждать к труду было нелегко, особенно если учитывать резкое ухудшение условий труда и быта во время войны. В некоторых случаях рабочие предпочитали ночевать на заводах, где были, к примеру, отопление и чистая вода. Однако, если рабочих переводили на другое место работы или если они не могли работать из-за отсутствия надлежащей одежды, возникали проблемы. Очевидно, плохие бытовые условия были одной из важнейших причин дезертирства[224]224
  В работе, посвященной московскому сталелитейному заводу «Серп и молот», Андрей Маркевич и Андрей Соколов высказывают мнение, что плохие бытовые условия были главной причиной самовольного ухода молодых рабочих с места работы, см.: Маркевич А., Соколов А. Магнитка близ Садового кольца: стимулы к работе на московском заводе «Серп и молот», 1883–2001. М., 2005. С. 168–169.


[Закрыть]. В источниках упоминается рабочая Ширпова, которая была вынуждена вернуться домой за теплой одеждой. Добравшись до своего города, она решила не возвращаться на работу, и прокурор закрыл следствие по ее делу. Здесь имело место нежелание органов власти вести уголовное преследование, если оно представлялось слишком суровым, слишком затратным или попросту контрпродуктивным.

Прокуроры закрывали дела о дезертирстве и по другим причинам. Так, руководителей завода № 466 по производству авиационных моторов (Горьковская область) обвинили в механическом и «формально-бюрократическом» подходе при составлении списка 734 дезертиров. По итогам проверки прокуратура не нашла состава преступления в 137 из этих дел. В 10 случаях обвиняемые находились в больнице, в 18 случаях – в армии, 38 обвиняемым еще не исполнилось 16 лет. При этом 53 дела были закрыты ввиду плохих условий проживания при заводе[225]225
  РГАНИ. Ф. 6. Оп. 6. Д. 1487. Л. 5. В источнике не указаны причины закрытия 10 дел.


[Закрыть]. Были и другие случаи подобного рода.

Например, по сообщениям, в общежитиях Кировского завода было грязно и холодно, отсутствовали полноценные кровати и горячая вода (а порой и вода для питья). Согласно докладу, в пяти отделениях проживало 5000 человек, на которых приходилось в общей сложности 3272 матраса, 3643 одеяла, 1892 подушки и 1652 простыни; стирали все это «очень редко». Вследствие этого многие рабочие подолгу оставались на заводах, где жили прямо в цехах и спали на полу у станков. Живя в подобных условиях, они не могли полноценно отдыхать и набираться сил во время перерывов. В начале 1942 г. там вследствие антисанитарных условий и отсутствия медикаментов в наиболее перенаселенных помещениях началась эпидемия тифа[226]226
  ГА РФ. Ф. 8131. Оп. 27. Д. 969. Л. 150–157.


[Закрыть].

Еще одной причиной дезертирства могла стать остро возникшая необходимость ухаживать за членами семьи. Так, Азарнова, работавшая во время войны на московском заводе № 82, так объяснила суду причину своего дезертирства (вернее, продолжительной неявки на работу): «Мои прогулы надо рассматривать в связи с болезнью моей матери. После шести дней опозданий я боялась ходить на работу. В общей сложности, я прогуляла двадцать дней. Я бы предпочла работать, а вместо пяти лет тюрьмы я бы лучше вступила в ряды РККА»[227]227
  Процитировано в докладе прокуратуры, см.: ГА РФ. Ф. 8131. Оп. 37. Д. 2271. Л. 2 (документ без даты; вероятно, начало 1945 г.; обратный перевод с английского).


[Закрыть]. Суд постановил не привлекать Азарнову к ответственности за дезертирство, и она продолжила работу на заводе.

Представление о жизни в тылу можно получить из писем, перехваченных органами НКВД и НКГБ, которые занимались их перлюстрацией во время войны. Сотрудники госбезопасности просматривали тысячи писем, вылавливая «жалобы» и переправляя немалую их часть в прокуратуру. Попало в их поле зрения и такое письмо работницы Добровольской из Челябинска, которая писала своей семье: «У нас в цехе каждый день прямо у станков у печей помирают рабочие иных еще живых захватывают и уводят в больницу там они уже кончены кормить же нечем. В Челябинске уже давно не хоронят по одному человеку в яме а партиями по 20–30 человек в одну яму»[228]228
  ГА РФ. Ф. 8131. Оп. 37. Д. 981. Л. 100 (доклад НКВД о «жалобах», перехваченных контролирующими органами НКВД (без даты; вероятно, начало 1943 г.; пунктуация оригинала сохранена)).


[Закрыть].

Число смертей от голода во время войны значительно увеличилось. Однако не стоит забывать, что гибель от голода в военное время могла быть связана и с изнурительной, тяжелой работой. Ведь убивала людей не только нехватка калорий в абсолютном измерении, но и нехватка калорий относительно повышенного их расхода, необходимого для тяжелого многочасового труда. А калории уходили еще и на долгий путь пешком до работы и обратно, поскольку транспорт не работал. Не говоря уж о калориях, необходимых для работы по дому[229]229
  Я благодарен Дональду Фильцеру за это замечание, см. также: Filtzer D. The Hazards of Urban Life in Late Stalinist Russia: Health, Hygiene, and Living Standards, 1943–1953. Cambridge, 2010. P. 173–183.


[Закрыть]. Как предполагает Марк Харрисон, в среднем в СССР в 1942 г. вследствие экстремальных условий ежедневно умирало по меньшей мере около 2 тыс. гражданских лиц – в первую очередь женщин, пожилых, больных[230]230
  Harrison M. Industry and the Economy. P. 19–20; см. также: Barber J., Harrison M.: Patriotic war, 1941–1945 // The Cambridge History of Russia. Vol. III: The Twentieth Century / ed. R. G. Suny. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 217–242; особенно см.: P. 226.


[Закрыть]. Подводя итог, можно утверждать, что административная загруженность и невыполнение предписаний ограничивали исполнение указа о дезертирстве. Основной реакцией советских руководителей на это стало упрощение юридических процедур. Оно призвано было поддержать должный, на их взгляд, уровень принуждения.