Текст книги "Человек и этнос. Восприятие, оценка, самооценка"

В группе евреев женщины превосходят мужчин по самооценкам качеств терпеливый (жен.: М = 3,83, SD = 0,58; муж.: М = 3,34, SD = 0,67; U = 685,00, p < 0,01) и спокойный (жен.: М = 3,69, SD = 0,54; муж.: М = 3,32, SD = 0,52; U = 814,00, p < 0,01), а мужчины превосходят женщин по самооценкам качества смелый (жен.: М = 3,37, SD = 0,49; муж.: М = 3,62, SD = 0,53; U = 905,00, p < 0,01).

В группе украинцев мужчины превосходят женщин по самооценкам качеств смелый (жен.: М = 3,40, SD = 1,18; муж.: М = 4,04, SD = 0,74; U = 883,00, p < 0,01) и спокойный (жен.: М = 3,67, SD = 1,23; муж.: М = 4,21, SD = 0,89; U = 943,00, p < 0,01).

В группе белорусов женщины превосходят мужчин по самооценкам качеств дисциплинированный (жен.: М = 4,35, SD = 0,66; муж.: М = 3,96, SD = 1,06; U = 1006,00, p < 0,01) и обязательный (жен.: М = 4,33, SD = 0,71; муж.: М = 3,94, SD = 1,03; U = 990,00, p < 0,01), а мужчины превосходят женщин по самооценкам качеств смелый (жен.: М = 3,27, SD = 0,83; муж.: М = 3,73, SD = 0,93; U = 869,00, p < 0,01) и уверенный (жен.: М = 3,39, SD = 1,02; муж.: М = 3,76, SD = 0,99; U = 984,00, p < 0,01).

В группе армян женщины превосходят мужчин по самооценкам качеств ответственный (жен.: М=4,37, SD = 0,94; муж.: М = 4,09, SD = 1,01; U = 2348,00, p < 0,01), обязательный (жен.: М = 4,12, SD = 0,97; муж.: М = 3,70, SD = 1,03; U = 2203,00, p < 0,01), организованный (жен.: М = 4,01, SD = 1,05; муж.: М = 3,57, SD = 1,07; U = 2161,00, p < 0,01) и внимательный (жен.: М = 3,97, SD = 0,99; муж.: М = 3,57, SD = 1,09; U = 2262,00, p < 0,01), а мужчины превосходят женщин по самооценкам качества энергичный (жен.: М = 3,71, SD = 1,02; муж.: М = 4,04, SD = 1,17; U = 2258,00, p < 0,01).

В группе осетин мужчины превосходят женщин по самооценкам качества спокойный (жен.: М = 3,53, SD = 1,16; муж.: М = 3,92, SD = 1,30; U = 855,00, p < 0,01).

В группе кабардинцев женщины превосходят мужчин по самооценкам качеств дисциплинированный (жен.: М = 4,27, SD = 0,81; муж.: М = 3,97, SD = 0,82; U = 927,00, p < 0,01) и терпеливый (жен.: М = 3,81, SD = 1,27; муж.: М = 3,29, SD = 1,38; U = 900,00, p < 0,01), а мужчины превосходят женщин по самооценкам качеств принципиальный (жен.: М = 3,68, SD = 1,14; муж.: М = 4,29, SD = 0,94; U = 774,00, p < 0,01), решительный (жен.: М = 3,45, SD = 0,99; муж.: М=4,06, SD = 0,98; U=752,00, p < 0,01), волевой (жен.: М = 3,58, SD = 1,03; муж.: М = 4,20, SD = 0,96; U = 782,00, p < 0,01), инициативный (жен.: М = 3,46, SD = 1,12; муж.: М = 3,91, SD = 0,87; U = 854,00, p < 0,01), упорный (жен.: М = 3,61, SD = 0,94; муж.: М = 4,26, SD = 0,79; U = 690,00, p < 0,01), смелый (жен.: М = 3,72, SD = 1,10; муж.: М = 4,47, SD = 0,56; U = 675,00, p < 0,01), деловитый (жен.: М = 3,39, SD = 1,07; муж.: М = 3,88, SD = 1,12; U = 833,00, p < 0,01) и уверенный (жен.: М = 3,67, SD = 1,22; муж.: М = 4,36, SD = 0,96; U = 728,00, p < 0,01).

В группе татар женщины превосходят мужчин по самооценкам качества принципиальный (жен.: М = 4,18, SD = 0,79; муж.: М = 3,82, SD = 0,91; U = 979,00, p < 0,01), а мужчины превосходят женщин по самооценкам качеств самостоятельный (жен.: М = 4,18, SD = 0,79; муж.: М = 3,82, SD=0,91; U=948,00, p < 0,01) и внимательный (жен.: М = 3,61, SD = 1,07; муж.: М = 4,18, SD = 0,94; U = 874,00, p < 0,01).

В группе башкир мужчины превосходят женщин по самооценкам качеств дисциплинированный (жен.: М = 3,86, SD = 0,88; муж.: М = 4,21, SD = 0,80; U = 953,00, p< 0,01), выдержанный (жен.: М = 3,44, SD = 1,05; муж.: М = 3,79, SD = 1,25; U = 967,00, p < 0,01), деловитый (жен.: М = 3,39, SD = 1,21; муж.: М = 3,77, SD = 1,41; U = 957,00, p < 0,01).

В группе таджиков мужчины превосходят женщин по самооценкам качеств ответственный (жен.: М = 3,82, SD = 0,77; муж.: М = 4,11, SD = 0,70; U = 837,00, p < 0,01), дисциплинированный (жен.: М = 3,71, SD = 0,66; муж.: М=4,14, SD = 0,72; U = 727,00, p < 0,01), целеустремленный (жен.: М = 3,68, SD = 0,90; муж.: М = 4,16, SD = 0,85; U = 726,00, p < 0,01), выдержанный (жен.: М = 3,57, SD = 0,96; муж.: М = 4,16, SD = 0,82; U = 693,00, p < 0,01), энергичный (жен.: М = 3,71, SD = 0,94; муж.: М = 4,14, SD = 0,84; U = 778,00, p < 0,01), упорный (жен.: М = 3,68, SD = 0,86; муж.: М = 4,20, SD = 0,73; U = 704,00, p < 0,01), смелый (жен.: М = 3,79, SD = 0,83; муж.: М = 4,17, SD = 0,77; U = 790,00, p < 0,01), организованный (жен.: М = 3,64, SD = 0,62; муж.: М = 3,96, SD = 0,76; U = 799,00, p < 0,01).

Анализ полученных результатов, позволяет выделить ряд закономерностей.

Во-первых, в среднем в маскулинных культурах значимых половых различий самооценок волевых качеств больше (наибольшее число значимых различий наблюдается в группах кабардинцев и таджиков), чем в фемининных (у русских и тувинцев значимые различия вообще отсутствуют), что подтверждает выдвинутую нами гипотезу. Исключение из этой закономерности составляют осетины, татары и башкиры.

Во-вторых, женщины превосходят мужчин по качествам, связанным с необходимостью организовывать свое поведение в соответствии с требованиями общества (ответственный, дисциплинированный, обязательный, терпеливый). Вероятно, эти качества связаны с традиционной гендерной ролью женщины, занимающей более зависимое и подчиненное положение в маскулинном обществе (Hofstede, 2001). Исключение из этой закономерности составляют таджики и башкиры.

В-третьих, мужчины превосходят женщин по качествам, связанным с инициацией и реализацией намерения в действии (смелый, решительный, инициативный, энергичный, самостоятельный, уверенный, упорный, волевой). Можно предположить, что эти качества связаны с традиционной гендерной ролью мужчины, направленной на достижение успеха (Hofstede, 2001).

Ряд качеств оказался гендерно-нейтральным: по ним половые различия либо не наблюдались совсем, либо в разных группах имели разную направленность (целеустремленный, принципиальный, настойчивый, спокойный, деловитый, организованный, внимательный). Можно предположить, что данные качества имеют разную содержательную интерпретацию в разных культурах и соответственно являются либо маскулинными, либо фемининными.

Таким образом, полученные нами результаты в целом подтверждают выдвинутую нами гипотезу: в маскулинных культурах наблюдается больше значимых половых различий самооценок волевых качеств, чем в фемининных. Причем мужчины превосходят женщин по качествам, связанным с традиционной мужской ролью, а женщины – мужчин по качествам, связанным с традиционной женской ролью. Исключение из этой закономерности составляют таджики: в этой группе мужчины значимо превосходят женщин по самооценкам большинства волевых качеств. Как уже отмечалось выше, вероятно, этот феномен обусловлен фактором миграции, предъявляющей специфические требования к волевой регуляции в целом (Солдатова, 1998).

Обсуждение результатов

В целом полученные результаты подтверждают выдвинутую гипотезу.

Во-первых, в более маскулинных культурах в среднем наблюдается больше значимых половых различий показателей состояния волевой регуляции, чем в более фемининных. В большинстве исследованных маскулинных культур мужчины и женщины значимо различаются по показателям «Шкалы контроля за действием», выраженности эмоционального, поведенческого и социального самоконтроля, а также самооценкам волевых качеств. В фемининных культурах, напротив, значимые половые различия показателей состояния волевой регуляции практически отсутствуют. Отдельные различия между мужчинами и женщинами у представителей данных групп наблюдаются по самооценкам некоторых волевых качеств.

Во-вторых, обнаруженные различия свидетельствуют о том, что ряд показателей состояния волевой регуляции выше у мужчин, а ряд показателей – у женщин. В общем обнаруженные половые различия соответствуют особенностям традиционных гендерных моделей поведения: мужчины демонстрируют качества, связанные с реализацией намерения в действии (ориентация на действие, смелость, решительность, инициативность, энергичность, самостоятельность, уверенность, упорство, воля), а женщины – качества, связанные с организацией своей деятельности в соответствии с требованиями общества (ориентация на состояние, самоконтроль, ответственность, дисциплинированность, обязательность, терпение). Эти данные достаточно хорошо согласуются с работами Г. Хофстеде и его коллег, а также с результатами исследований половых различий волевой регуляции, выполненных на смешанных этнических выборках (Ильин, 2000; Hofstede, 2001).

Все вместе это позволяет высказать предположение, что обнаруженные половые различия обусловлены различиями в требованиях, предъявляемых к волевой регуляции мужчин и женщин в соответствии с традиционными гендерными ролями. Согласно представлениям Г. Хофстеде, эти различия более выражены в маскулинных культурах (Hofstede, 2001). В свою очередь, это подтверждает представления о воле как о высшей психической функции, которая развивается в соответствии с требованиями общества и, в частности, национальной культуры. В связи с этим мы можем рассматривать маскулинность культуры и связанные с ней особенности гендерной социализации как один из факторов формирования волевой регуляции.

Безусловно, нами были обнаружены и исключения из общей закономерности, что может быть обусловлено спецификой сравниваемых групп. Выше уже обсуждался особый статус группы таджиков, который мог привести к росту показателей состояния волевой регуляции в целом, и у мужчин в особенности. Представители белорусов и марийцев немного старше представителей других групп, что может быть причиной большего числа половых различий в этих группах. Также следует признать, что в силу особенностей этнического состава населения РФ и бывшего СССР нам не удалось подобрать достаточно контрастные группы по показателю маскулинности. Тем не менее, можно было бы ожидать, что при сравнении более контрастных групп, например народов, населяющих скандинавские страны, и народов, населяющих Германию или Японию, обнаруженные нами закономерности были бы выражены еще сильнее (Hofstede, 2001).

Как связаны национальная культура и воля? Поскольку культура представляет собой сложный феномен, в данном исследовании мы сосредоточили свое внимание на одном из его измерений, а именно – маскулинности (Г. Хофстеде).

Результаты исследований свидетельствуют о наличии половых различий состояния волевой регуляции, однако их природа до сих пор остается не до конца раскрытой (Ильин, 2000). Результаты нашего исследования свидетельствуют в пользу того, что эти различия обусловлены в том числе особенностями культуры, в частности особенностями дифференциации гендерных ролей, поскольку они были обнаружены преимущественно у представителей маскулинных культур, тогда как у представителей фемининных культур они практически отсутствовали.

Мы предполагаем, что полученные нами результаты свидетельствуют о вкладе особенностей национальной культуры в формирование волевой регуляции, которые предъявляют, с одной стороны, специфические требования ко всем представителям этноса в целом, а с другой стороны, различные требования к мужчинам и женщинам в соответствии со сложившейся в данной культуре системой разделения гендерных ролей.

Безусловно, влияние культуры на формирование волевой регуляции не может сводиться к одному-единственно-му фактору. Изучение связи других аспектов национальной культуры и волевой регуляции составляет предмет дальнейших исследований.

2.8. Заключение

В целом полученные нами результаты хорошо согласуются с представлениями о волевой регуляции как о высшей психической функции и подтверждают выдвинутую нами гипотезу о наличие кросс-культурных различий состояния волевой регуляции. Наиболее высокие показатели наблюдаются у представителей тувинцев и кабардинцев, а наиболее низкие – у представителей русских и корейцев.

Вместе с этим следует признать, что вопрос о природе этих различий остается открытым. Культура – это очень сложный и многогранный феномен, чтобы можно было говорить о простом и однородном влиянии на развитие личности в целом и волевой регуляции в частности. Вместе с этим полученные нами результаты позволяют выделить некоторые аспекты этого процесса.

Исследования показывают, что традиционный образ жизни положительно связан с показателями состояния волевой регуляции, а наиболее высокие показатели волевой регуляции как раз наблюдаются в группах, где приверженность к традиционному образу жизни выше, чем в других культурах, в частности у тувинцев и кабардинцев. У представителей групп, более приверженных современному образу жизни, мы наблюдаем более низкие показатели, в частности у русских. Однако традиционный образ жизни – это и набор традиционных видов и способов деятельности, и традиционная система ценностей, отражающаяся в духовной и материальной культуре народа, а также это система традиционного воспитания подрастающего поколения, обеспечивающего сохранение и воспроизводство национальной культуры.

Вклад традиционного образа жизни в формирование волевой регуляции позволяет оценить сравнение мужчин и женщин в разных культурах. Результаты исследования показывают, что у представителей исламских культур (кабардинцы, татары, башкиры, таджики), традиционно характеризующихся высоким уровнем маскулинности, мы наблюдаем значительные различия показателей состояния волевой регуляции, причем мужчины демонстрируют качества, ассоциирующиеся с традиционной мужской ролью (ориентация на действие, смелость, решительность, инициативность, энергичность, самостоятельность, уверенность, упорство, воля), а женщины – с традиционной женской ролью (ориентация на состояние, самоконтроль, ответственность, дисциплинированность, обязательность, терпение). В славянских и близких к ним финно-угорских культурах, характеризующихся большей фемининностью, мы таких различий не наблюдаем. Соответственно мы можем заключить, что наличие выраженной системы разделения гендерных ролей и соответствующие ей различия в системе воспитания мальчиков и девочек вносит определенный вклад в формировании волевой регуляции.

Еще одно культурное измерение, влияние которого на воспитание волевой регуляции предсказывал в своих работах Ю. Куль, – это индивидуализм/коллективизм (Kuhl, Keller, 2008). В наших исследованиях впервые удалось подтвердить предположение Ю. Куля, согласно которому у представителей более индивидуалистических культур (русские, коми, марийцы) преобладает ориентация на состояние, а у представителей более коллективистских культур (корейцы, тувинцы, кабардинцы) преобладает ориентация на действие. Также нам удалось показать, что представители коллективистских культур демонстрируют большую выраженность самоконтроля. Тем не менее, индивидуализм и маскулинность – это лишь два из многих других измерений, используемых для сопоставления культур. Раскрыть влияние других измерений на формирование воли – это задача дальнейших исследований.

С определенной долей осторожности мы можем говорить о влиянии традиционного вероисповедания на состояние волевой регуляции. С одной стороны, нами было показано, что у людей, придерживающихся традиционной религии своего народа, наблюдаются более высокие показатели состояния волевой регуляции, чем у атеистов. Вместе с этим результаты исследований показывают, что у представителей народов, исповедующих христианство (русские, коми и пр.), показатели состояния волевой регуляции ниже, чем у представителей народов, исповедующих ислам (кабардинцы, башкиры, татары и пр.) и буддизм (тувинцы, корейцы) (Иванников, Шляпников, 2019). Однако эта гипотеза нуждается в дальнейшей проверке.

Отметим, что полученные нами результаты свидетельствуют о том, что влияние традиционной национальной культуры и образа жизни опосредствовано фактом осознания человеком своей принадлежности к данной культуре, в частности этнической идентичностью. Люди, обладающие положительной этнической идентичностью, демонстрируют более высокие показатели состояния волевой регуляции, однако эта закономерность справедлива только для тех групп, где национальная принадлежность занимает ведущее место в структуре индивидуального и группового самосознания, в первую очередь, это относится к тувинцам, кабардинцам, корейцам. У групп с размытым национальным самосознанием такой закономерности не наблюдается (русские, коми).

Безусловно, важную роль в волевой регуляции играют ценно-смысловые отношения субъекта с окружающим миром. Однако полученные нами результаты показали, что характер этого влияния различается в сравниваемых нами этнических группах. Необходимость обращения к волевой регуляции может быть обусловлена разными факторами: личностной значимостью ситуации (русские, коми), общекультурными ценностями (кабардинцы, марийцы), социальными нормами (тувинцы, корейцы), условиями жизни (тувинцы, коми). Также полученные результаты позволяют предположить, что в ряде национальных культур «самоконтроль» (русских) и «ориентация на действие» (кабардинцы, марийцы), а также связанные с ними волевые качества могут выступать в качестве самостоятельной ценности, однако эта гипотеза нуждается в дополнительной проверке.

Оценивая влияние культурных факторов на состояние волевой регуляции человека, нельзя обойти вниманием роль особенностей региона, в котором проживает этническая группа. В частности, сравнение русских и тувинцев показало, что различия между группами лишь отчасти обусловлены этническими факторами, существенный вклад вносят особенности региона проживания. В целом полученные данные позволяют заключить, что более тяжелые условиях жизни (климатические, социально-экономические и т. д.) предъявляют более высокие требования к волевой регуляции субъекта и, как следствие, вызывают общую волевую мобилизацию личности, которая отражается в увеличении всех показателей состояния волевой регуляции. Примечательно, что различия между русскими и тувинцами мы наблюдаем только в Москве, а в Тыве они отсутствуют, однако данная закономерность нуждается в перепроверке на примере других этносов.

В целом полученные нами результаты свидетельствуют о значительном вкладе социокультурных факторов, в том числе национальной культуры, в формирование волевой регуляции. В то время как большинство исследований в зарубежной психологии исследуют психофизиологические, а также ситуационные механизмы волевой регуляции, мы предприняли попытку посмотреть на проблему воли с позиции макросоциальных процессов. В результате нам удалось показать, что условия жизни субъекта, определяемые макросоциальными факторами, в частности принадлежностью к определенной этнической группе, оказывают ощутимое влияние на состояние волевой регуляции. Можно предположить, что это влияние может быть как осознанным, на уровне этнокультурных ценностей и идеалов, так и неосознаваемым, на уровне устоявшихся культурных способов действия и операциональных смыслов, усваиваемых в процессе социализации личности. Мы полагаем, что те или иные нейрохимические и морфо-анатомические особенности нервной системы, ассоциированные с волевой регуляцией, являются лишь врожденными предпосылками для ее развития, и от окружения ребенка, в частности от традиционной культуры, будет зависеть, для решения каких задач, реализации каких ценностей, воплощения каких идеалов эти предпосылки будут использованы. Именно это, по нашему мнению, в конечном счете и определяет особенности волевой регуляции субъекта и народа.

Глава 3
«Эмоциональная» акустическая среда и этнос

3.1. Трансформация акустической среды

Современная окружающая акустическая среда отдаленно напоминает ту, в которой человек жил много веков назад. Возможно, мы еще можем найти на нашей планете место с первозданной акустической средой, куда цивилизация не проникла, но окружающий мир стремительно меняется. Мы много говорим об ухудшении экологической обстановки, о необходимости формирования экологического сознания, обращая внимание лишь на ощутимые проблемы, которые в буквальном смысле «видны нам». Проблемы загрязнения воздуха, уменьшение запасов питьевой воды, уничтожение лесных массивов, скопления бытовых и промышленных отходов, перенаселение, и никаких мыслей об окружающей нас акустической среде.

В основном акустическая среда интересна с точки зрения способов снижения шумового загрязнения от транспортных, строительных и промышленных звуков. Однако окружающая звуковая информация воздействует в течение всего времени, и если мы стремимся снизить шум или громкость назойливых звуков, поскольку их негативное воздействие очевидно, то рутинный звуковой фон повседневной жизни сопровождает нас постоянно и вторгается в наше сознание практически незаметно. Безусловно, мы дольше можем выносить неприятные звуки строительной техники под своим окном, чем загрязненный воздух с примесью гари или не слишком чистую воду для питья, но это не значит, что акустическая среда постепенно не меняет наше слуховое восприятие и эмоциональное состояние.

Постепенно акустическая среда становится все более непригодной для проживания. Множество зарубежных исследований, направленных на изучение воздействия акустической среды на человека, представлено работами по организации городского акустического пространства. Раньше в этой области в основном изучали негативное шумовое воздействие, в то время как сейчас наблюдается смещение в сторону анализа звуков естественной городской среды, рассматривая звук как природный ресурс. Важно то, что у звука есть и хорошие качества, а задача исследователя состоит в том, чтобы обозначить, а затем сохранить и подчеркнуть эти качества (Brown, 2014). Звук является важным элементом взаимодействия людей с окружающей средой и может проявляться в акустических событиях, содержание которых имеет коммуникативную направленность, например, речь или музыка, либо характеризует неорганизованную информацию о среде (например, шум природных источников) (Drossos, Floros, Ker-manidis, 2015). В последнее время сильно возрос интерес к изучению восприятия акустических событий, составляющих звуки естественного окружения человека, учитывая особую актуальность таких работ для создания экологически приемлемой и эмоционально комфортной акустической среды. Так, например, связь между характеристиками звуковых ландшафтов города и восприятием людей изучалась в исследовании Л. М. Айелло и др. (Aiello, Schi-fanella, Quercia, Aletta, 2016). Основная идея используемого метода заключалась в поиске описаний звука (в основном, терминов, отражающих потенциальные источники звука) в контенте социальных сетей с привязкой к конкретному месту города.

Являясь междисциплинарной, проблема создания комфортной акустической среды в последнее время стала привлекать внимание не только психологов, но и звукорежиссеров, дизайнеров, представителей IT-технологий, экологов, инженеров. Ставится задача разработки методологии и подходов к использованию цифрового звука в интерактивных контекстах для передачи информации, смысла, эстетических и эмоциональных качеств (Eyben, Weninger, Lehment, Schuller, Rigoll, 2013), для акустического сопровождения в современном театре (Schroedl, 2012), для дизайна звукового интерфейса на мобильных платформах, компьютерах и в виртуальной среде (Csapo, Wersenyi, 2013), для анализа акустических признаков невербального поведения в робототехнике (Weninger, Eyben, Schuller, Mortillaro, Scherer, 2013), для учета экологических и эмоциональных факторов при формировании новых звуковых пейзажей (Weinel, Cunningham, Griffiths, Roberts, Picking, 2014), для решения задач адаптации видеоконтента для людей с нарушениями зрения (Lytvyn, Demchyk, Oborska, 2016), для оценки характеристик звукового ландшафта в общественных местах и создания звуковых ландшафтов ориентированных на человека (Medvedev, Shepherd, Hautus, 2015) и т. д.

Несмотря на то, что мы редко обращаем осознанное внимание на акустическую среду вокруг, звуки имеют тенденцию вызывать относительно сильные эмоциональные реакции (Bradley, Lang, 2000). Исследования показывают, что значимое влияние на восприятие и эмоциональные реакции, которые вызывает звук оказывают его пространственные характеристики. Виртуальные акустические комнаты разного размера использовались А. Тажадура-Жименез и др. (Tajadura-Jimdnez, Larsson, Valjamae, Vastfjall, Kleiner, 2010) для оценки влияния восприятия слухового пространства на эмоциональные реакции. Небольшие комнаты считались более приятными, спокойными и безопасными, чем большие комнаты, хотя эффект размера исчезает при прослушивании угрожающих источников звука. Звуки, услышанные за спиной слушателя, как правило, вызывали более сильное возбуждение и физиологические реакции, чем источник звука, предъявленный непосредственно перед слушателями. Эти эффекты были более выраженными для естественных источников звука, по сравнению с искусственными.

Основная проблема изучения восприятия акустической среды связана с разнообразием звуковых источников и отсутствием их четкой классификации. С точки зрения акустики принципиально важно установить основные соответствия между физическими стимулами и слуховыми ощущениями и выявить, какие именно параметры звукового сигнала являются наиболее значимыми, с точки зрения психологии важен вариант классификации звуков как объектов слухового восприятия, позволяющий выделить качественное различие акустических событий с точки зрения их специфики для человеческого восприятия. Наше восприятие окружающей действительности и принимаемые решения основаны в первую очередь на эмоциях, вызванных звуками, а не на воспринимаемых физических свойствах звуков, поэтому важно для классификации использовать не внешние особенности стимула, а внутренние ответы слушателя. Эти эмоциональные реакции являются приоритетными из-за их непосредственного отношения к нашему благополучию и выживанию (Bergman, Vastfjall, Tajadura-Jimdnez, Asutay, 2016).

Анализ классификаций, приведенных в работах В. Н. Носуленко (Носуленко, 2007; Носуленко, Харитонов, 2018), показывает, что основанием для разделения событий акустической среды является источник происхождения (натуральные – искусственные) и информационное содержание звука (коммуникативные и характеризующие окружающую среду). К натуральным звукам относят все звуки природы, в то время как к искусственным звукам относят специально сформированные человеком звучания. Коммуникативные звуки касаются ситуаций, в которых коммуникативная часть сообщения настолько значима для субъекта, что акустические характеристики звука уходят на задний план. Звуки, характеризующие окружающую среду, выделяются там, где информация некоторого события может оказаться жизненно необходимой.

В дальнейшем в качестве основания для классификации звуков как объектов слухового восприятия была добавлена «эмоциональная окрашенность». В своих исследованиях мы исходили из предположения, что в акустической среде существуют звуковые события, различающиеся по степени и типу эмоционального воздействия на человека (Выскочил, Носуленко, Старикова, 2011).

Очень часто исследования в области эмоционального взаимодействия человека и акустической среды сложно сравнивать между собой. Несмотря на единообразие процедур оценки эмоций, унификации процедур эксперимента и обработки данных, в основе исследования лежат различные «участники» процесса («отправитель эмоции» и «получатель эмоции», у которого возникают свои эмоциональные состояния на воспринимаемый звук), особенно если речь идет о звуках, продуцируемых другим человеком. Например, Ж. А. Бахровски и М.Ж. Оврен (Ba-chorowski, Owren, 2001; Owren, Bachorowski, 2003) доказали в серии эмпирических исследований, что смех и другие нелингвистические вокализации используются не для передачи информация о состоянии человека, продуцирующего звук, а для воздействия на эмоциональное состояния слушателя. Более того, смех – это многогранное социальное поведение, которое может принимать различные эмоциональные коннотации. В исследованиях Д. П. Замейтата и др. (Szameitat, Alter, Szameitat, Darwin, Wildgruber, Dietrich, Sterr, 2009; Szameitat, Darwin, Wildgruber, Alter, Szameitat, 2011) обнаружено, что эмоции в смехе можно разделить на разные категории и они могут иметь различные профили по эмоциональным измерениям.

Таким образом, исследования в области восприятия акустической среды смещаются от изучения шумового загрязнения и отрицательного воздействия на человека к изучению звуков естественного окружения человека, которые несут позитивные эмоции. Эмоции играют центральную роль в восприятии, но мы мало знаем о том, как они влияют на категоризацию и суждения об окружающей акустической среде. Важным является не только классификация звуковых источников, но и стандартизация измерения эмоциональной окрашенности акустической среды. Добавление «эмоциональной окраски» звука в качестве основания для классификации звуков как объектов слухового восприятия приводит нас к проблемам классификации эмоций.