Текст книги "Как возможна логика в праве?"

Свои окончательные (на сегодняшний день) черты теория правоприменения Е. В. Булыгина приобрела в двух близких по времени написания работах, одна из которых, совместная с К. Э. Альчурроном статья «Границы логики и аргументации в праве» (опубликована в 1992 году), была посвящена полемике с Н. Маккормиком[329]329
  А именно – со статьёй MacCormick N Legal Deduction, Legal Predicates and Expert Systems // International Journal for the Semiotics of Law. 1992. V. 5. P. 181–202.


[Закрыть], а вторая, «Познание и толкование права» (впервые представлена в 1991 году) – продолжению спора с Г. Кельзеном.

Индивидная и родовая субсумция. Необходимым условием обоснования правоприменительного решения, с чем согласны и Булыгин, и Маккормик, является субсумция, т. е. подведение фактов под гипотезу правовой нормы с тем, чтобы на основании фактов и нормы сделать логический вывод[330]330
  Альчуррон К. Э., Булыгин Е. В. Границы логики и аргументации в праве // Булыгин Е. В. Избранные работы по теории и философии права. С. 155–156.


[Закрыть]. С логической точки зрения, субсумция состоит в применении предикатов, содержащихся в общих нормах, к конкретным индивидам, о которых они сказываются истинным образом[331]331
  Там же. С. 156.


[Закрыть]. Как подчёркивает Булыгин, «проблема субсумции не является специфически юридической, но относится к практическому использованию языка в целом, т. е. к применению общих терминов какого-либо языка к конкретным объектам окружающего мира»[332]332
  Там же.


[Закрыть]. Соответствие предиката и индивида определяется языковыми конвенциями и фактами[333]333
  Там же. С. 156–157; Bulygin E Cognition and Interpretation of Law P. 30–32.


[Закрыть].

От описанного классического понимания субсумции, обозначаемой Булыгиным термином «индивидная субсумция» русско-аргентинский правовед отличает ситуацию, в которой необходимо определить отношения между двумя предикатами. Данная проблема иллюстрируется примером Р. Дворкина о святотатственных договорах, в котором закон устанавливает недействительность святотатственных договоров. Полагая, что договор, заключённый в воскресенье, является святотатственным, Том предъявляет своему контрагенту, Тиму, иск о признании договора недействительным[334]334
  Альчуррон К. Э., Булыгин Е. В. Границы логики и аргументации в праве. С. 157–160; Dworkin R No right answer? // Law, Morality and Society. Essays in Honour of H.L.A. Hart / Ed. by P.M.S. Hacker, J. Raz. Oxford: Oxford University Press, 1977. P. 58.


[Закрыть]. Как отмечает русско-аргентинский правовед, в данном примере стороны согласны с тем, что они подписали договор и сделали это в воскресенье, однако расходятся в вопросе о том, являются ли договоры, подписанные в воскресенье, святотатственными, т. е. включает ли предикат «быть святотатственным» в себя предикат «быть договором, подписанным в воскресенье».

В данном примере предикат «святотатственный» относится к области полутени (в терминологии Г. Л. А. Харта, на концепции открытой текстуры языка которого частично основывается Булыгин), поэтому принятие судьёй того или иного решения будет не утверждением какого-либо истинного или ложного предложения, а введением определения, т. е. установлением семантического правила для предиката «святотатственный». Однако, если бы значение термина «святотатственный» было ясным, судье нужно было бы не устанавливать новое семантическое правило, а использовать уже существующее[335]335
  Альчуррон К Э, Булыгин Е В Границы логики и аргументации в праве. С. 158–159.


[Закрыть]. Такое явление аргентинский правовед называет «родовой субсумцией»[336]336
  Там же. С. 161. Bulygin E Cognition and Interpretation of Law. P. 31–34.


[Закрыть].

Необходимость принятия решения для преодоления расплывчатости предикатов, по мнению Булыгина, не является аргументом против дедуктивной природы юридической аргументации, так как не исключает возможности полной реконструкции такой аргументации в форме дедуктивного вывода[337]337
  Там же. С. 161.


[Закрыть].

Роль оценок в судебной аргументации. По мнению Н. Маккормика, существенную роль в правоприменении играют различного рода оценки: а) оценка фактов и доказательств, б) толкование норм в свете человеческих ценностей и в) применение оценочных терминов, таких как «разумный», «справедливый» и т. д.[338]338
  Там же. С. 166–167; MacCormick N Legal Deduction, Legal Predicates and Expert Systems. P. 191–192.


[Закрыть]

По разным основаниям Е. В. Булыгин возражает против каждой из перечисленных категорий:

1) Оценка фактов и доказательств, по мнению русско-аргентинского правоведа, имеет эпистемический характер и не имеет ничего общего с этическими оценками, т. е. с подлинными ценностными суждениями. Доказательства оцениваются не как хорошие или плохие, справедливые или несправедливые, а как подтверждающие или не подтверждающие те или иные факты[339]339
  Альчуррон К. Э., Булыгин Е. В. Границы логики и аргументации в праве. С. 167–168.


[Закрыть].

2) Интерпретационные предложение не выражают оценочных суждений. Даже если при принятии той или иной интерпретации судья психологически находится под влиянием некоей ценностной установки, само интерпретационное предложение представляет собой только применение существующего или установление нового семантического правила[340]340
  Там же. С. 168.


[Закрыть].

3) Оценочные предикаты (такие как «разумный», «справедливый», «хороший» и т. п.), по мнению русско-аргентинского правоведа, подобны деонтическим предикатам (таким как «запрещено», «дозволено», «предписано» и т. п.) в том, что могут использоваться двояко. Первичное предназначение деонтических предикатов – формулировка предписаний. Например, «В парке запрещено кататься на велосипедах». Однако эти же предикаты могут быть использованы вторично. Например, когда двое друзей обсуждают возможность покататься на велосипедах в парке и один из них вспоминает о существовании такого правила. Аналогичным образом оценочные предикаты могут использоваться первично и вторично, в последнем случае отражая оценочные стандарты определённого сообщества или социальной группы[341]341
  Там же. С. 168–170.


[Закрыть]. По мнению Е. В. Булыгина, в большинстве случаев судьи, применяя оценочные предикаты, не делают оценочных суждений и применяют стандарты оценок, существующие в обществе[342]342
  Там же. С. 170.


[Закрыть].

Теория правоприменения Е. В. Булыгина, так же как и концепции Г. Кельзена, Г. Харта, А. Росса и близких к ним авторов, направлена на смягчение крайностей правового формализма и правового реализма, основные положения которых русско-аргентинский правовед считает вполне совместимыми. Отрицая индивидуальное судебное нормотворчество, проф. Булыгин улучшает традиционную силлогистическую теорию судебного решения, укрепляя её на новом методологическом основании и учитывая критику её противников. На основе логического анализа и теории открытой текстуры языка проф. Булыгин стремится обосновать аналитический характер интерпретационных предложений суда и относительно малую значимость собственных оценок судьи, рассматривающего дело.

Вместе с тем, нельзя сказать, что улучшенная силлогистическая теория полностью защищена от критики, поскольку русско-аргентинскому правоведу не удаётся полностью устранить сомнения в логической выводимости из общих норм, по крайней мере, некоторых категорий решений, в частности, решений о назначении уголовных наказаний. В числе оригинальных выводов Булыгина – обоснование существования общих норм, создаваемых судами, но не имеющих обязывающей силы, а также различение индивидной и родовой субсумции.

Summary: Eugenio Bulygin’s theory of the application of law seeks to remove the contradictions that exist between traditional (syllogistic) theory and the realist movement. The proposed solution is based on a principled distinction between logical and psychological issues, which are mixed in both traditional theories. The desire to defend the logical nature of judicial decision leads Bulygin to deny the creation of individual norms by courts, but there are strong arguments against his position. In exploring the problem of subsumption, the Argentinean jurist draws an important distinction between individual and generic subsumption and, in a polemic with N. McCormick, argues that in most cases judges, even when applying evaluative predicates, do not make independent evaluations. Overall, Eugenio Bulygin’s theory of law enforcement, on the one hand, continues the search for a middle way between realism and formalism initiated by 20^th century legal positivism, but, on the other hand, can be seen as an improved version of the logical approach to understanding judicial decision.

Keywords: creation of norms, application of law judicial decision, individual norms, subsumption, legal syllogism.

Арсений Александрович Краевский

Логический и функциональный подходы к пониманию коллизий норм права

Аннотация: В правовой доктрине все многообразие взглядов на сущность коллизии правовых норм может быть сведено к двум принципиально разным подходам: логическому и функциональному. В рамках первого подхода сущностным признаком коллизии норм является нарушение формально-логического принципа непротиворечия либо его аналога. Второй поход исходит из представления о коллизии норм как о их функциональной несовместимости в системе права, лишь одним из видов которой является нормативное противоречие. Преимущество функционального подхода в сравнении с логическим заключается в более точном и богатом отражении правовой реальности за счет отказа от редуцирования коллизий лишь к тому или иному проявлению формально-логического противоречия.

Ключевые слова: нормативный конфликт, коллизия норм права, нормативные системы, логический подход, функциональный подход.

Зачастую юристы сталкиваются с ситуациями, когда две или более нормы права предлагают одновременно несовместимые решения для одного и того же родового случая. Такие рассогласованности в позитивном праве называют коллизиями норм (нормативными конфликтами). Причем, как замечает Е. В. Булыгин, «описание пробелов и противоречий в праве … является наиболее интересной и ценной задачей юридической науки»[343]343
  Булыгин Е. В. Кант и современная философия права // Булыгин Е. В. Избранные работы по теории и философии права. СПб.: Алеф-Пресс, 2016. С. 23–24.


[Закрыть].

Несмотря на то, что исследователи не сомневаются, что коллизия норм является одним из проявлений нормативной избыточности, в теории нет единства мнений по вопросу сущности и природы данного феномена. Все многообразие подходов к пониманию существа коллизии норм права, как представляется, может быть сведено к двум принципиально отличным друг от друга концептам: весьма популярна в доктрине версия о том, что коллизия правовых норм в том или ином виде является нарушением логического закона непротиворечия (т. н. логический подход); иной подход, удачно названный Х. Хиллом функциональным[344]344
  Hill H H Functional taxonomy of normative confict // Law and Philosophy. 1987. Vol. 6. P. 238.


[Закрыть], базируется на идее, что все многообразие коллизий норм права не может быть редуцировано только к нарушению принципа логического непротиворечия.

В рамках настоящей статьи автор попытается, насколько это возможно, раскрыть существо двух указанных подходов и сопоставить их.

В теоретической юриспруденции распространено представление о коллизии правовых норм как о ситуации логической невозможности одновременного выполнения требования одной нормы без нарушения другой: «нормоконфликт традиционно происходят только тогда, когда одному субъекту адресованы две нормы, имеющие противоположное содержание, так что соблюдение одной из норм требует нарушения другой»[345]345
  Ibid P. 227.


[Закрыть].

При указанном подходе возникает вопрос: если нормы предписывают должное и разрешают возможное поведение, как можно применять к ним закон логического противоречия (ведь тот прямо применим к дескриптивным суждениям, описывающим реальность, относительно которых можно сказать, что они истинны либо ложны)?

Для решения этой головоломки придумано несколько ходов:

Во-первых, конфликт норм можно попытаться обнаружить, обратившись к фактическим последствиям реализации норм, которые могут быть истинными или ложными. Как справедливо отмечает Е. В. Булыгин, «к примеру, два … приказа будут названы взаимно противоречивыми, если, и только если, предписываемые ими действия не могут быть выполнены субъектом нормы (по логическим причинам), вне зависимости от того, издала их одна и та же инстанция или нет»[346]346
  Булыгин Е. В. Фон Вригт о деонтической логике и философии права // Булыгин Е. В. Избранные работы по теории и философии права. СПб.: Алеф-Пресс, 2016. С. 134.


[Закрыть].

В рамках такого подхода для определения наличия коллизии норм используется, к примеру, тест на невозможность совместного выполнения норм (impossibility-of-joint-compliance test). Он связан с представлением о коллизии как о ситуации логической невозможности одновременного выполнения требования одной нормы без нарушения другой[347]347
  Hill H. H. Functional taxonomy of normative conflict. P. 227.


[Закрыть]. Таким образом, происходит своеобразный перевод с языка, описывающего должное (норма, как известно, предписывает, запрещает либо дозволяет), на язык сущего – утверждения о выполнении нормы (obedience statement), которое описывает факт реализации нормы. Такое утверждение может выступать объектом оценки с позиций истинности либо ложности.

Например, если правовая норма А1 устанавливает обязанность для субъекта В в ситуации С совершать действие D, а правовая норма A2 устанавливает запрет для субъекта В в ситуации С совершать действие D, то чтобы установить наличие коллизии норм, необходимо вывести два утверждения о выполнении соответственно норм A1 и A2. Они будут звучать так:

(1) для нормы A1: субъект B в ситуации С совершил действие D.

(2) для нормы A2: субъект B в ситуации С воздержался от совершения действия D.

Затем нужно проверить наличие логического противоречия между утверждениями о выполнении норм (1) и (2) как высказываниями о фактах. В описываемом случае оно легко обнаруживается: невозможно одновременно совершать определенное действие и воздерживаться от его совершения.

Использование теста на невозможность совместного выполнения норм ограничивает сферу нормативных конфликтов лишь нормами, имеющими обязательный (императивный, повелительный) характер, т. е. устанавливающими положительные обязанности и запреты, поскольку лишь для них (но не для норм-дозволений) можно вывести корректные утверждения о выполнении. Это очевидно, поскольку норма, содержащая дозволение, может быть реализована как путем выполнения той модели, которая в ней заложена, так и путем воздержания от поведения, дозволенного нормой. Так, норма Гражданского кодекса России, дозволяющая собственнику индивидуально определенной вещи распоряжаться ей (пункт 1 статьи 209), может быть исполнена (точнее – реализована) как путем воплощения модели поведения (то есть, распоряжения этой вещью), так и путем воздержания от соответствующего поведения (отказ от распоряжения).

Отсюда следует, что с помощью теста на невозможность совместного выполнения норм невозможно обнаружить конфликты как между двумя нормами-дозволениями, так и между нормой-дозволением и императивом.

Интуитивно любой более-менее опытный юрист почувствует в таком решении вопроса подвох, поскольку можно привести многочисленные конкретные примеры ситуаций, когда нормы-дозволения порождали ситуации невозможности реализации норм-императивов, и vice versa.

Вот лишь один пример из судебной практики в подтверждение этого сомнения.

Правила благоустройства территории города Челябинска, утвержденные Решением Челябинской городской Думы от 22.12.2015 № 16/32, и Правила охраны и содержания зеленых насаждений в городе Челябинске, утвержденные Решением Челябинской городской Думы от 19.12.2017 № 36/30, не содержат нормативных положений, которые прямо дозволяли бы сетевым организациям, эксплуатирующим линии электропередач, проводить по мере необходимости работы по вырубке растительности и деревьев в охранной зоне линии электропередач без соответствующих разрешений органов местного самоуправления, и при этом содержат общий запрет на любые рубки зеленых насаждений в пределах городской черты без соответствующих разрешений. Тогда как Правила установления охранных зон объектов электросетевого хозяйства и особых условий использования земельных участков, расположенных в границах таких зон, утвержденные Постановлением Правительства Российской Федерации от 24.02.2009 № 160, дозволяют сетевым организациям проводить работы по вырубке и опиловке деревьев и кустарников в пределах минимально допустимых расстояний до их крон, а также по вырубке деревьев, угрожающих падением, в целях обеспечения безаварийного функционирования и эксплуатации объектов электросетевого хозяйства в охранных зонах без каких бы то ни было разрешений муниципальных властей. Коллизия дозволительной нормы права и запрета в рассматриваемом случае, несомненно, обнаруживается[348]348
  Решение Арбитражного суда Челябинской области от 23.07.2020 по делу № А76–52927/2019 // Картотека арбитражных дел (https://kad.arbitr.ru/)


[Закрыть].

Поэтому логично, что в доктрине были предложены альтернативы тесту на невозможность совместного выполнения норм.

В частности, Г. Л. А. Харт в своем варианте теста на определение наличия коллизии норм заменяет утверждение о выполнении нормы на утверждение о соответствии норм (conformity), «…показывающее, что действие разрешающего правила (например, разрешающее, хотя и не требующее, убийства), будет иметь ту же форму, что и утверждение о выполнении для правила, требующего такого же действия (совершение убийства). Поэтому, если одно правило запрещает, а другое правило положительно дозволяет одно и то же действие одного и того же человека одновременно, совместное соответствие будет логически невозможным, и оба правила будут находиться в конфликте между собой»[349]349
  Hart H L A Kelsen’s Doctrine of the Unity of Law // Essays in Jurisprudence and Philosophy. Oxford: Clarendon, 1983. P. 332.


[Закрыть]. Вместе с тем, при таком подходе конфликты между несколькими нормами-дозволениями невозможны[350]350
  Ibid. P. 331–332.


[Закрыть].

Во-вторых, возможным вариантом уточнения содержания коллизии в праве в рамках ее логической трактовки может послужить модель так называемого деонтического модального квадрата в интерпретации Э. Вранеша, являющегося видоизмененным логическим квадратом[351]351
  Bentham J Of Laws in General. London: The Athlone Press. 1970. Р. 93–109.


[Закрыть], с помощью которого могут быть прояснены некоторые логические отношения между императивами (позитивное обязывание, запрет) и дозволениями (сильное разрешение, слабое разрешение)[352]352
  Vranes E The Defnition of ‘Norm Confict’ in International Law and Legal Theory // European Journal of International Law. 2006. Vol. 17. № 2. P. 409–410.


[Закрыть]. Вместе с тем, продемонстрированные с помощью деонтического модального квадрата корреляции не покрывают все многообразие конфликтных отношений между правовыми нормами. Это очевидно хотя бы потому, что квадрат показывает совокупность модальных операторов лишь применительно к какому-либо одному действию, тогда как коллизия норм может возникать и в ситуации применения одинакового либо разных логических операторов к разным действиям. В рамках деонтического квадрата решить такую головоломку, скорее всего, невозможно, даже если использовать модель «двойного» деонтического модального квадрата на основе взаимных связей основных юридических понятий по У. Н. Хофельду[353]353
  См.: Хофельд У. Н. Некоторые основные юридические понятия в приложении к судебной аргументации ⁄⁄ Известия вузов. Правоведение. 2012. № 3. С. 203–227.


[Закрыть], предложенную Э. Вранешом[354]354
  См. описание данной модели: Vranes E The Defnition of ‘Norm Confict’ in International Law and Legal Theory. P. 411–412.


[Закрыть].

В-третьих, это подход К. Э. Альчуррона и Е. В. Булыгина, рассматривающих противоречия норм (наряду с пробелами в праве) как формальные дефекты нормативной системы (в частности, позитивного права) с позиций теории нормативных систем[355]355
  Альчуррон К. Э., Булыгин Е. В. Нормативные системы // Российский ежегодник теории права. 2010. № 3. С. 314, 323, 359–360, 407, 426–427, 440–442, 460, 467–468.


[Закрыть]. Здесь логическая трактовка конфликтов норм получает особый ракурс, основанный на фундаментальном разграничении норм и нормативных предложений. Благодаря этому ракурсу, можно провести разграничение между взятым в моменте конкретно-историческим позитивным правом как нормативной системой, которая вполне может содержать противоречивые нормы. Например, когда определенное действие «одновременно оказывается сильно запрещено и сильно разрешено одной и той же системой»[356]356
  Там же. С. 407.


[Закрыть], содержащей две нормы, одна из которых прямо дозволяет указанное поведение, а другая запрещает его, и научным описанием указанной системы: «тот факт, что система противоречива, т. е. она содержит две противоречащие нормы, еще не означает того, что нормативные предложения, посредством которых дается описание системы, также должны быть противоречивыми. Нет ничего парадоксального в непротиворечивом описании противоречивой нормативной системы»[357]357
  Там же. С. 407.


[Закрыть].

Во многом новаторство подхода авторов теории нормативных систем к пониманию противоречивости норм связано с рассмотрением нормативной системы как «некоего множества высказываний, которое имеет (определённые) нормативные следствия (применительно к определенному Универсуму Случаев и определенному Универсуму Решений)»[358]358
  Там же. С. 313.


[Закрыть]. Согласно теории К. Э. Альчуррона и Е. В. Булыгина нормативная система «будет называться противоречивой в случае Сi тогда и только тогда, когда в ней будут два и/или более разных (несовместимых) решения на строке, относящейся к Сi. Система будет противоречивой тогда и только тогда, когда в ней будет хотя бы один случай, в отношении которого она будет противоречивой»[359]359
  Там же С. 323.


[Закрыть].

Заметим, что в этом определении, по существу, понимание нормативного конфликта расширяется по сравнению с узким формально-логическим пониманием противоречия[360]360
  См. подробный анализ концепта логического противоречия, например, в: Ивин А. А. Противоречие смерти подобно…: философский очерк о логическом противоречии. М.: Проспект, 2017.


[Закрыть]. Это расширение происходит за счет введения элемента фактичности, который позволяет избегать необходимости обращения к ранее описанному инструментарию тестов на соблюдение (соответствие) норм. Хотя в литературе и задается вопрос о том, каким образом в рамках указанного подхода две не обладающие свойствами истинности пропозициональные сущности (такие как, например, «Op» и «Op») вызывают подлинное противоречие[361]361
  Sardo A Let’s talk about antinomies // Revus [Online]. 2018. № 36. URL: http://journals.openedition.org/revus/4089


[Закрыть].

При этом потенциально открытым для критики местом в определении нормоконфликта, изложенном в «Нормативных системах», является то обстоятельство, что в рамках такой терминологии сложно объяснить фактическую роль интерпретационной деятельности для целей идентификации наличия или отсутствия нормативного конфликта: «… если модель не предусматривает того факта, что антиномии образуется посредством актов толкования, она теряет объяснительную силу и открывает путь к ошибочному предположению, что нормативные конфликты определяются… посредством определения буквального содержания нормативных положений»[362]362
  Ibid.


[Закрыть]. Тогда как зачастую именно от контекста интерпретации тех или иных нормативных положений в их соотношении зависит определение наличия коллизии норм[363]363
  Ibid.


[Закрыть].

Вместе с тем, указанная критика частично может быть снята, если интерпретировать мысль Е. В. Булыгина о многоуровневости проявления нормативных противоречий[364]364
  См.: Булыгин Е. В. Понятие действенности // Булыгин Е. В. Избранные работы по теории и философии права. С. 273–293.


[Закрыть] в контексте идеи, что конфликт норм фактически обнаруживается через то, что предписываемые этими нормами действия не могут быть выполнены субъектом нормы (по логическим причинам) одновременно, и хотя при этом каждая из конфликтующих норм оставляет возможность квалификации поведенческого акта как правомерного. Тем самым происходит смещение акцента с существования какого-либо поведенческого акта реализации нормы на возможность наступления факта осуществления такого акта, дает возможность идентификации коллизий норм права через обращение к фактической возможности принятия судом и правоприменителями решений, основанных на определенной интерпретации норм, когда за счет единообразия практики (и необходимо связанной с ней определенности в толковании норм) коллизионная проблема может быть снята.

Здесь, кстати, весьма четко проявляется связь между двумя разными аспектами учения о нормативных конфликтах: дескриптивным (что есть нормоконфликт?) и прескриптивным (как – в самом широком смысле слова – его разрешать?), поскольку вывод об отсутствии коллизии норм на основе единообразия судебной практики имплицитно содержит в себе готовое решение потенциальной коллизионной проблемы путем акта волеустановления – «в такой-то ситуации конфликта норм нет, и точка».

Именно теория нормативных систем позволяет связать для целей определения логической природы конфликта норм два значимых параметра: само содержание нормы (правило поведения как таковое) и деонтический оператор. Причем последний играет в концептуальном определении нормоконфликта не меньшую роль, чем первый[365]365
  Булыгин Е. В. Фон Вригт о деонтической логике и философии права. С. 135–136.


[Закрыть]. Это особенно явно просматривается в ситуациях наличия нескольких разрешений. Скажем, когда одной нормой определенному субъекту разрешено при определенных условиях (например, «открыть дверь»), и одновременно второй нормой разрешено при тех же условиях тому же субъекту «не открывать дверь», нормативный конфликт не обнаруживается, тогда как при наличии соответствующих запретов и позитивных обязываний он бы имел место.

Однако, используя инструментарий теории нормативных систем, нельзя, например, признать логически противоречивыми две следующие нормы российского права:

(3) Ковры, ковровые дорожки и другие покрытия полов на объектах защиты с массовым пребыванием людей и на путях эвакуации должны надежно крепиться к полу (п. 39 Правил противопожарного режима в РФ, утвержденных Постановлением Правительства РФ от 25.04.2012 № 390) и

(4) Ковры [в дошкольной образовательной организации – А. П.] ежедневно пылесосят и чистят влажной щеткой или выбивают на специально отведенных для этого площадках хозяйственной зоны, затем чистят влажной щеткой (п. 17.4 СанПиН 2.4.1.3049–13, утвержденных постановлением Главного государственного санитарного врача России от 15.05.2013 № 26).

Эти нормы явно влекут их адресатов в разных направлениях, поскольку надежное крепление к полу ковра как следствие выполнения нормы (3), содержание которой обусловлено целью минимизации пожарного риска, а ее практическое воплощение, как правило, связано с простым прибиванием ковров к полу гвоздями или прикручиванием шурупами, явно будет создавать сложности в ежедневной чистке под ковром или его выбивании, как того требует норма (4). Хотя противоречия с позиций логики между этими правилами не отыскать.