Текст книги "Одной цепью. Современные семьи в рассказах и стихах российских авторов"

Айсберг[3]3
  Сохранена авторская пунктуация и орфография.


[Закрыть]
Стихотворение
Егана Джаббарова

Тае и Каре

мы лежим вдвоем

в своей хрупкости, в своей наготе

у тебя мигрень, ты говоришь: у меня болит голова

и у меня в тот же момент тоже болит голова

словно с каждым прожитым днем и годом

у нас возникает общее тело

тебе назначают те же таблетки, что пью я

никто не удивляется, мы просто улыбаемся совпадениям

засыпаем вдвоем

в нашей бордовой комнате

мы красили ее сами

сами собирали кровать

покупали мебель

вешали свадебные фотографии над креслом для чтения книг

помнишь тот день?

было холодно и мы почему-то нервничали

плохо работал интернет

у нас была церемония по зуму

за окном красивые тонкие руки березы

яблони стыдливо прячут будущие плоды,

как беременная женщина прикрывает живот,

сколько времени в Юте?

я надеваю красивое белое платье

с открытыми плечами и большим декольте

из-за него видно тонкий шрам

ты купила дорогой костюм и почему-то стесняешься этого,

хотя тонкий белый лен так идет твоей смуглой коже

мы говорим друг другу самые важные слова

большая часть из них никогда не станет публичной

будет как часть айсберга лежать под глубиной смысла,

а наверху слышится yes I do

моя дорогая жена,

наш брак так похож на айсберг

не потому что в нем холодно,

а потому что здесь, в этой стране, его не существует,

но ведь он есть,

как все мифические существа,

как сказки и предания,

как молитвы и признания,

как кружение дервишей-

мевлеви,

как бог или боги,

я поцелую твои руки, голову, плечи

пусть ничего не болит.

Гороскоп несовместимости[4]4
  Сохранена авторская пунктуация и орфография.


[Закрыть]
Виктория Комарова

я вера, невеста милиционера. что я знаю о свадьбах? я была на двух. свадьба – это салаты – цезарь, крабовый и овощной. это горячее – как в самолете – вам мясо или рыбу. полбутылки на человека, если человек женщина. если мужчина, то полторы. это платье – кстати какое – короткое? длинное? лишь бы не пышное. торт четырехэтажный на десерт. дом двухэтажный, родительский. и все говорят.

мать говорит, мы за вас рады, лёнечка нам нравится, все будет хорошо.

бабушка говорит, избегайте глупостей и неосторожных поступков.

каких конкретно, бабушка не говорит.

свадьба – это глупость? это неосторожный поступок?

* * *

вера выходит замуж за человека, которого знает неделю. его зовут леонид (вере хочется говорить – леопольд). леонид полицейский и живет с котами. на завтрак ест сушки с чаем. и это, в общем, все, что вере о нем известно. правда есть еще одно – он подходит ей по гороскопу.

когда вера была маленькая, папа заходил к ней в комнату с мешком конфет. какую выберешь? мишки на севере, батончики, птичье молоко переливались в пакете как рыбы в аквариуме, шурша хвостами из фольги. взять можно было одну (зубы). и хотя предложение было выгодным, вера мялась и мучилась. как не ошибиться? шоколадная конфета вкусней, но леденца или ириски хватит надолго. есть маленькие вкусные конфеты – шипучки, есть невкусные, но большие – козинаки, грильяж. наконец есть мармелад, но мармелад в пакете – это кот в мешке, никогда не угадаешь, какой у него вкус, цвет же ни о чем не говорит – мармелад может быть зеленым, но яблоком и не пахнет, а на вкус и вовсе слива. конечно, у веры были и любимые конфеты, но она знала, что если есть любимые конфеты каждый день, они скоро любимыми быть перестанут. в общем каждый раз вера выбирала как в первый, и если зависала надолго, отец запускал огромную руку в пакет – рука была похожа на железную клешню в автомате с игрушками, но ни отцовская рука, ни автоматная клешня ни разу не вытаскивали ничего путного. на, – раздраженно говорил отец и протягивал какие-нибудь раковые шейки.

но верина неуверенность касалась не только конфет. в пятнадцать верина душа, заключенная в нескладный треугольник, в конце концов освободилась от углов и заняла форму складную, по большей части круглую. это заметили трое: пэтэушник, меланхолик и математик. с ними нужно было что-то решать, но вера решение отодвигала, потом отодвинутое переносила, потом перенесенное отменяла ну или просто надеялась, что все как-то решится само. другие девочки были недовольны тем, что вера не может выбрать парня и в итоге заняла их всех – ну правда, ни себе ни людям. веру удивляло отсутствие хоть какого-то желания (ну, или нежелания). вместо этого – пустота, она будто сама не знала, хочет или не хочет, а если и хочет – то с кем. мать сказала, смотри, первый – александр – техникум, пиво, летом сидите у бывшего детсада, зимой – в подъезде. нравится? второй – дмитрий – этот со странностями, короче говоря, ку-ку. говорят, у него там какая-то справка-несправка, таблетки пьет. тебе оно надо? последний – мать улыбнулась – никита. семья хорошая, воспитанный, умный, за гаражами я его не встречала (путь к вериной квартире шел через гаражи, и мать кого там только не встречала).

никита же и раньше был идеальный, как лабрадор на выставке, а на верином фоне и вовсе стал чемпионом всех дисциплин. а вера – вера всегда знала, что с ней что-то не так, но только с никитой она поняла, насколько. не так она делала все – заваривала чай, протирала пыль, спала и дышала. и к окончанию школы от веры осталась грустная скобка – она теперь сутулилась, похудела (бабушка думала это из-за компьютера, родители – из-за экзаменов), почти не говорила – верней, своим унылым видом говорила за себя. и прямо за ее горбатой спиной сидела новая угроза – школа заканчивается, куда поступать? никита сказал, ум не самая сильная твоя сторона. такое чувство, что вера – многоугольник, у которого есть какие-то стороны. значит, пойдешь на платное. родители небогатые. допустим, у них что-то отложено – можно за учебу заплатить (а смысл-то, вер, какой смысл?), а можно квартиру купить, мы там жить будем. два года с никитой – и вера усвоила, что соображает туго, а сейчас и вовсе закоротило: слова по одному были понятные, а вместе нет. никита объяснил, мы – это мы с тобой, вера и никита. учиться тебе не нужно, работать буду я – возьму учеников. а квартира, ну ты скажи родителям, тут либо профессором, либо счастливой женщиной. киваешь, молодец. вера кивала потому, что ее укачало. была у никиты привычка говорить со взрослыми как с детьми – медленно, с тупой улыбкой. он был похож на помидор из магазина, такой с рекламы, надутый, красный, внутри гнилой, или даже не гнилой, а водянистый, на вкус пластмассовый, неживой.

* * *

верин день рождения праздновали дома – с родственниками и тостами. раньше говорили – вот будет тебе четырнадцать/шестнадцать/восемнадцать и делай, что хочешь. вере восемнадцать – не хочется ничего.

ни счастья, здоровья, успехов в учебе.

ни женского счастья (а это другое счастье?)

ни оставаться красавицей до самой старости.

ни мудрости (никогда не было), ни терпения (этого полно).

купите мне квартиру, мы – вера и никита – будем там жить.

* * *

– ну и в общем они отказали.

никита был бледный, почти белый. только теперь она заметила, что стены в его комнате серые, и книги стоят разноцветными корешками внутрь, а на кровати вместо покрывала – пыль. и воздух спертый. вера представила, что никита – это мышь, маленькая злобная мышь, и сама удивилась – вера давно забыла, как это – воображать: силы уходили на то, чтобы просто осмыслять реальность. вера видела – никита бесится. если бы не бесился – говорил, оскорблял. а он молчал. потом посмотрела на книги. никита схватил одну – книга прыгнула и в его руке затряслась, а потом оторвалась и полетела – прямо в веру. на лету растопырила страницы, как большая серая птица, клюнула корешком веру в бровь. не больно, но что-то потекло. вера поймала книгу, – а все-таки, что он читает? психология успеха, влияние на людей. раскрыла, страница двести двадцать один:

упражнение для нерешительных:

когда вы думаете о выборе, чьи голоса вы слышите? это может быть внутренний голос или голоса ваших близких. один голос может звучать уверенно, другой – сомневаться. прислушайтесь, есть ли среди них тот, кто знает, что делать? можете ли вы ему доверять?

вера выбросила книгу, выбежала из квартиры, выбежала из подъезда, бежала до остановки и теперь ползет в маршрутке. а куда? пытается разглядеть сквозь погодные сопли, размазанные по стеклу, свою кровь, размазанную по лицу. в маршрутке работает радио и радио говорит, что в эфире астролог, он нам зачитает гороскоп. вот овны, все про них на «у» – уверенные, успешные, удивительная жизнь.

вера не знает ни одного овна, но уже ненавидит их рогатое стадо.

дальше – рыбы, вера прислушалась, но радио зашипело и замолчало. водитель покрутил колесико вправо, вправо, громче, громче, и астролог заорал своим радио-ртом на всю медленную маршрутку – «и они на дне». бабушка напротив перекрестилась – то ли испугалась, то ли проезжали храм.

вера вышла на конечной. было темно, тепло, район незнакомый, но вере казалось, что раньше она здесь была. пошла в какую-то сторону – ну просто чтобы не стоять. услышала за спиной шаги – один шаг, другой… ускорилась, шаги ускорились – первый, второй. издалека крикнули, не волнуйтесь, я из полиции. вообще непонятно, это хорошо или плохо. полицейский спросил, вам помочь? полицейский сказал, у вас кровь. вел себя уверенно, даже весело. я вообще-то хотел познакомиться. вера подумала – он, наверное, овен. полицейского звали леонид, лёня. вера рассказала ему про никиту. он ответил – я бы ему втащил. потом – поздно, хочешь, у меня оставайся. у веры разрядился телефон.

– у тебя есть телефон?

– номер в смысле?

– нет – телефон.

– хочешь этому написать?

– нет.

– маме?

– нет.

– а кому?

– просто кое-что проверить.

лёня достал телефон, треснутый как пасхальное яйцо – в уголке.

– только ничего такого – нас проверяют.

вера взяла телефон, он был теплый и потный, как растаявшая шоколадка.

– а ты по гороскопу кто?

– овен.

– а день рождения когда?

тут и лёня развеселился – вот, знакомство пошло. вера ввела в поиске: гороскоп совместимости и узнала, что лёня ей отлично подходит, так и написано: лучший выбор. вера подумала – остаюсь. и сказала – да, я, наверное, останусь.

* * *

– вера, мы за вас так рады! лёнечка нам так нравится, все будет хорошо.

вера с матерью собирает тарелки с ужина, лёня смотрит с отцом футбол. шум воды сливается с гулом болельщиков, успокаивает, усыпляет, бабушка, как метроном, повторяет:

– избегайте глупостей и неосторожных поступков.

за ужином обсуждали речную прогулку: когда кататься – до ужина или после. мать хотела до, отец – после, вера нервничала, лёня скучал.

– представь, каково это, обожраться – и на корабль.

гостей укачает, не дай бог, стошнит.

– по-твоему пусть голодают? им на регистрации час сидеть, фотографироваться, кататься. и все время – ни закусить, ни выпить.

вера и лёня уткнулись в обои – в противоположные углы. там, куда смотрел лёня, росли камыши и плавали утки. вера видела домики в ряд. обои не меняли двадцать лет.

– напьются еще, станут в воду прыгать.

– да кто напьется?

– да ты.

утки, на которых смотрел лёня, слились в грязно-желтую лужу. в вериных домиках погасили свет. вера зевнула, сказала:

– не нужен корабль.

лёня вздрогнул и от уток отвернулся, посмотрел на веру, а она:

– в гороскопе написано.

и прочла с телефона: избегайте воды и водоемов. дело кончится трагедией.

– так это если после ужина кататься, – сказала мать.

и больше к этому не возвращались. а тут губки как кораблики, и руки по локоть в воде, и мать говорит:

– верка, а ты что ли в гороскопы веришь?

– ты думаешь почему я замуж выхожу?

шум воды.

– почему?

– потому что гороскоп совместимости – «лучший выбор». на, смотри.

мать не смотрит, смотрится в тарелку – такая чистая, почти зеркало, но все равно ее мылит и трет.

– там дата рождения не твоя.

– почему? семнадцатое марта.

семью не выбирают, но веру выбрали – два человека пришли выбрать третьего. то место называлось вера, и девочку назвали верой. ей был примерно год, но точной даты никто не знал. приехали семнадцатого марта, решили, будет день рождения сегодня. и в документах написали: вера. рожденная семнадцатого марта год назад.

вера смотрела на мать, мать смотрела в тарелку, вера вернулась к обеденному столу. горячее убрали и салаты – цезарь, крабовый и овощной. в самом конце уже пили чай с конфетами, разбросали фантики. вера взяла один, слизала шоколад. бабушка спросила:

– беременная что ли?

вера подумала – страшно хочется батончик, откусить, проглотить, потом птичье молоко, красную шапочку. вафлю заесть шоколадкой. разгрызть леденец, разжевать козинак. набить рот мармеладом – красным, яблочным, липким. бабушка уже спит и другие спят. вера не хочет спать. знает, что не хочет.

Пиковая дама[5]5
  Сохранена авторская пунктуация и орфография.


[Закрыть]
Виктория Комарова

на ужин, как обычно, макароны с сыром. свете нравится, что сыр плавится, и макаронины, как маленькие мухи, увязают в липкой паутине. правда, есть совсем не хочется. света вяло ворочает вилкой. по телевизору показывают бокс.

– ну-ка ударь, – говорит отец, подставляя ладонь.

света боится, что отцу будет больно, и бьет вполсилы (сила и без того невелика). отец смеется.

– разве это удар?

света спрашивает, можно ли ударом убить человека.

– можно, если хороший удар, но твоим, – говорит отец, – не убить и жука.

– а чем еще можно?

отец молчит какое-то время. почему она спрашивает?

– например, словом.

– словом?

– да, словом можно убить.

– а каким?

– обидным или злым. такое слово попадает прямо в сердце, – отец театрально подносит руку к груди и сползает со стула на пол, – и человек умирает.

– а ты знаешь такое слово?

– смотря кого хочешь убить. а что?

* * *

полоумный. сумасшедший. псих.

конь. кретин. козел. какашка.

лох. дебил. дурак. придурок.

жук. червяк. жук-навозник. таракан.

рыжий. ржавый. жженый. горелый.

обезьяна. гадюка. паук.

пугало. подлец. пропади.

сгинь! сдохни!

сколько слов на земле, ни одно – не то самое. света ищет – ей нужнее всех. еще немного и слово отыщется – простое, обидное, злое. и, честное слово, она не будет им пользоваться. просто положит в карман и возьмет с собой. пусть будет.

а когда отец зайдет проверить, что такое она шепчет. света сделает вид, что спит.

* * *

вот говорят, есть временное, а есть вечное. вечное – это манная каша. каждый день – манная каша. сколько ни ешь, она не кончается.

– кто кашу не доест из-за стола не выйдет.

воспитательница ходит как маятник: туда-сюда.

света решает набрать каши на кончик ложки так, чтобы язык липкой сладости не почувствовал. спешить некуда, время есть. на седьмой ложке подходит рыжий-краснощекий. на таракана похож. началось.

– че сидишь?

– кашу ем.

рыжий переворачивает тарелку, и вся каша оказывается на платье. хорошо, что не горячая. света вскакивает.

– кто кашу не доест из-за стола не выйдет.

воспитательница стоит к свете спиной и глядит в окно – это облака серые или дым от завода? будет дождь, а гулять все равно придется. все по расписанию.

– я доела! – бросает на бегу.

несется к раковине, сцеживает комочки каши с волос, самые цепкие повисли на ресницах, света умывает лицо, рыжий-краснощекий подходит, мылит руки, брызгается мыльной водой. кричит:

– умойся, дура!

и уже не каша на ресницах, а колючее мыло в глазах. света сжимает кулак, но силы не ощущает, бросается на рыжего, тот ее отталкивает, хохочет.

света дышит тяжело и вот-вот заплачет, но пока слеза не выбралась из глаз, есть минутка, и света кричит ему вслед:

– чтоб ты сдох! чтобтысдох, чтобтысдох, чтобтысдох.

* * *

после завтрака гуляли. сразу решили, что пора вызывать пиковую даму – разговоры об этом шли давно, наконец-то удалось раздобыть карты (кто-то принес из дома колоду). днем даму, конечно, не видно, но если все сделать правильно, она оставит на небе знак. рыжий берет толстую палку, отряхивает от песка, приказывает всем молчать. палкой рисует тринадцать ступеней. света стоит сбоку и считает в уме: десять, одиннадцать, двенадцать. на верхнюю рыжий кладет даму пик.

– поехали! – командует.

и все повторяют хором (малыши чуть медленнее, старшие – быстрей):

пиковая дама приди

пиковая дама приди

пиковая дама приди.

света помнит, что если пиковая дама приходит – страшное сбывается. поэтому надо следить за собой – в голове не должно быть плохих мыслей. света грызет заусенец на пальце и дрожит – от холода, что ли, или от страха.

не думать плохо, не думать плохо, не думать плохо.

мысли свету обгоняют, и плохо превращается в лох, а лох в сдох, и крутится и крутится утреннее чтобтысдох, чтобтысдох, чтобтысдох.

кто-то визжит, и света поднимает голову. на небе черная дымовая клякса.

* * *

воспитательница смотрит, как дети играют, и она так играла недавно, а недавно ли? а теперь. что теперь? дождь пошел, но теплый – и она пока не будет группу заводить. каждый раз в середине осени ее охватывает какая-то тревога, и она читает с детьми андерсена или братьев гримм, а сама глядит в окно, вспоминает, как мать сочиняла ей сказки, а самой сочинять некому, а детсадовские дети сказки слушают, замерев. дождь идет уже четыре месяца, а на пятый будет снег – станет легче.

* * *

отец светы работает на металлургическом заводе. работает плохо, с обязанностями не справляется, отлынивает – то чай попить, то покурить. когда курит, смотрит на небо. думает, надо же, и дым серый, и небо серое, и жизнь. но серое – это еще не черное. интересная мысль, запишу. и светка хандрит, ну чего она. едут тучи как вагоны электрички, паровоз дымит, но откуда дым? утром прибегали, говорили: там сломалось, нестрашное. отец светы грыз карандаш, и зачем она задает эти вопросы? кого убить? зачем убить? если нестрашное – справитесь без меня. отец светы тушит сигарету и идет обратно, а навстречу бегут люди, и по серому небу ползет черное пятно.

* * *

в детском саду весь вечер звонит телефон. воспитательница проверяет – все ли вернулись с прогулки. горит завод на соседней улице. все небо черным дымом затянуло.

я буду называть фамилию, а вы говорите – «здесь». ладно?

– афанасьева

– здесь

– аминова

– здесь

– бакулин

– здесь

– вороненко

– здесь

– гришечкин

тишина.

– гришечкин?

зовут рыжего-краснощекого, но его нет. света-то его присутствие ощутила бы даже спиной.

– кто видел гришечкина?

звонят рыжему на домашний. хоть все и знают, что его мать если пьет, трубку не берет. раз пять из сада его забрать забывала – звонили-звонили, без толку. он у воспитательницы ночевал. дети, конечно, думают – это пиковая дама. света думает – это я.

приходили встревоженные родители, одно и то же повторяли. ты не испугался? как ты себя чувствуешь? как дела? за светой не пришли.

– это твой папа на заводе работает?

спрашивает воспитательница, света кивает.

– пойдем, переночуешь у меня.

* * *

света плохо помнит тот вечер, вроде у воспитательницы было много книг, а пружины матраса впивались в бока так, что утром болели ребра.

– представляешь, гришечкина нашли.

воспитательница пьет чай из потрескавшейся чашки. света вздрагивает ото сна.

– где?

– он испугался этого дыма черного, перелез через забор и сбежал. всю ночь шатался по городу, его местный бездомный, бывший дворник, увидел – за «продуктами». водкой поил, чтобы не замерз. а к утру домой отвел.

света выдыхает.

– а дом его сгорел. странно, да? два пожара в один день, а город у нас маленький. видно, судьба, или еще ерунда какая. все сгорело, одежда и документы. но мать жива. а твой отец на заводе был – он звонил сейчас.

дождь им помог, все потушили. говорит, никто не пострадал.

* * *

вместо манной каши дали овсяную и остывший чай. в тарелке тает масляный квадратик, света ложкой тянет из него лучи – получается вроде солнышка. рыжий-краснощекий сел за стол, стол дернулся, солнце по каше размазало. рыжий опирается на локти и над светиной тарелкой нависает.

– ну ты и отсталая.

и плюет, прямо в солнечную сердцевину.

света берет тарелку в левую руку, а правой хватает рыжего за волосы, быстро и резко окунает в кашу лицом, прижимает шею локтем. говорит:

– мы с папой вещи собрали, там зимнее тоже, и куртка моя – не девчачья, а синяя, папин свитер, колючий, но теплый зато. забери.

рыжий мычит, задыхается. на звук дети оборачиваются. воспитательница тоже обернулась, встала, и быстро-быстро к ним пошла. тут девочка, которая у окна сидела – как ее зовут? – кто-то из младшеньких, как закричит:

– первый снег, смотрите, первый снег, ура, первый снег.

Мята с бергамотом
Анастасия Триденежкина

Половина восьмого. До отъезда Игоря в московскую больницу еще полчаса. Зубная щетка, бритва – все забрал. На полочках над раковиной остается только мое брызгающее, пахнущее и замазывающее. На стиральной машинке – флакон. Забыл. Пробегаюсь пальцем по серебристой вдавленной надписи на темно-синем стекле. Снимаю крышечку и подношу ее к носу – все та же мята с бергамотом. Этот запах был со мной десять лет: целовал по утрам перед уходом на дежурство, обнимал кота, оставался на моих свитерах. Он скоро выветрится. Не навсегда, на время.

Спустя пять минут заглядываю в кухню из-за двери. Жарит яичницу, варит кофе в маминой турке под шелест Первого канала, программы «Доброе утро». Никогда не понимала эту его единственную непрактичную привычку – включать телевизор, но смотреть только в тарелку.

Обычное семейное утро. Почти. Обычно я сажусь за стол – Игорь без слов ставит передо мной порцию белка и клетчатки (по-больничному несоленую и нежирную), черно-горький кофе, целует в макушку, оставляя в волосах цепкий запах своих духов.

Но не сегодня. Чайники и сковородки замолчат, разбегутся по шкафам, а Игорь не вернется в ровно в семь.

Остается двадцать минут. Не заходя в кухню, иду в спальню – положить флакон на пол рядом с черным Игоревским чемоданом, уже закрытым.

Два месяца назад я кидала в этот чемодан свои вещи – клубни носков, раздутые пакеты с толстовками, белье. Пока я бегала из спальни в ванную, Игорь разворачивал за мной одежду, отделял уличное от домашнего, укладывал все стопочкой, застегивал пуговки на рубашках, складывал их в образцовый квадрат без заломов и рукавов-торчков. Так аккуратно умеют только консультанты в магазинах одежды и моя мама.

– Давай я останусь, снимем мне квартиру. – Я толкалась спиной о стену, пока он застегивал чемодан.

– Все серьезно. – Игорь отстал от чемодана, подошел ко мне и положил руки на мои плечи. – Мне будет спокойнее, если ты будешь от этого подальше. Тебе нельзя болеть.

Игорь работал реаниматологом. Его больницу перепрофилировали в инфекционный стационар. За пару дней перевезли аппараты ИВЛ и соорудили стены, чтобы отделить заразную зону от чистой. Утром провели инструктаж о работе с больными и предупредили, что нужно изолироваться от родственников. Возможно, врачам даже придется жить на территории больницы. Никто ничего не знал точно.

«Красная зона» Игоря не беспокоила. Его тревожил мой диабет, из-за которого я была в группе риска. Поэтому Игорь решил увезти меня из Москвы в Тверскую область – в дом, который остался мне после родителей.

Мои коллеги радовались внеплановым каникулам – прямо как в школе, когда половина детей заболевала гриппом и весь класс отправляли на карантин. Мне же это напоминало типичный фильм-катастрофу, в котором люди бросают имущество и куда-то бегут. Игорь выдал мне маски и санитайзеры, снабдил продовольствием и увез в бревенчатый родительский бункер.

В этот дом мы приезжали два раза в год – на новогодние праздники и на летнюю двухнедельную ингаляцию, чтобы очистить легкие от московской пыли. Болела я в общем-то не так часто и, кроме диабета, проблем со здоровьем у меня не было. А еще я резала пальцы вместо салата, разбивала губу о ступеньку, левой ногой споткнувшись о правую, забывала телефоны и ноутбуки в метро, дважды прожигала матрас утюгом. Муж шутя, хотя и заслуженно, называл меня «неуклюжкой».

С последнего нашего приезда в тверской дом на пол и мебель нападала пыль. Пока Игорь приводил дом в стерильный вид, я отвезла чемодан в родительскую спальню, чтобы его освободить и вернуть мужу. Закончили уборку и раскладывание моих вещей мы ближе к ночи.

На следующий день рано утром Игорь уехал в Москву – призывал врачебный долг. Я никогда не оставалась без него дольше чем на неделю. Я любила эти нечастые, недолгие расставания, потому что могла делала то, что хочу я. А хотела я немногого – отдохнуть от Игоревой суеты с уборками, пресными и полезными завтраками, шуток насчет скукоженного одеяла, уголки которого я не совместила с уголками пододеяльника. Когда Игорь уезжал на медицинские конференции, я могла целый день питаться одними йогуртами, прямо на диване, не выходить из квартиры даже чтобы выкинуть мусор, а стираное белье отправлять сразу в шкаф, минуя глажку.

* * *

Но в этот раз Игорь не вернется в пятницу ровно к семи плюс-минус пятнадцать минут, если на Ленинградке пробки. Теперь ему придется работать дольше, вдалеке от меня. Как долго нам придется жить раздельно? Куда идти за продуктами в этой деревне? Что я буду делать целыми днями одна?

Спустя десять дней после отъезда Игоря эти вопросы стали уже не такими сложными. Я составила график занятий, распланировала день, чтобы отгонять тревогу. Вставала в восемь, ела хлопья, читала новости, разглядывала графики со статистикой заболеваемости, работала с десяти и до как получится. На удаленке я работала еще до эпидемии – рисовала презентации, логотипы, визитки и прочий дизайн на заказ, поэтому мне не пришлось привыкать к новому режиму. Но если в офисе работа остается за закрытой дверью, то дома нет графика – можно увлечься и встать из-за компьютера ночью. Я заводила будильник на без пяти девять вечера – напоминание о созвоне с Игорем. Мы договорились встречаться с ватсапе ровно в девять после его смены. Днем я ему не писала и не звонила, чтобы не отвлекать от пациентов.

Игорь рассказывал о своих делах, будто писал отчет. Привезли двадцать новых пациентов, шестерых перевели на ИВЛ, двух вернули из отделения интенсивной терапии. Забрали койки из кардиологии, чтобы уплотнить палаты. Выпил литр воды после смены, поел один раз за день, поспал четыре часа. В защите жарко – пот уже льет, как только ее наденешь. «Маски выдали как для дайвинга – в отпуске не поныряю в этом году, но тут хоть вспомню прошлое лето», – шутил Игорь.

Даже через два экрана и сквозь 3G я видела выбоины на его лице, которые оставались от респираторов. Мне было больно за него и стыдно за себя, потому что не могу ничем помочь. Игорь никогда не жаловался, в отличие от меня. Когда мне задерживали оплату, я на послерабочем семейном ужине ругала заказчика и свой доход, который с каждым годом все больше отставал от зарплаты моих однокурсников. Когда Игорю отказывали в премии из-за постоянных больничных урезаний и мы снова переносили поездки за границу, он вместо жалоб привозил Италию и Испанию домой. Готовил пасту с соусом из шампиньонов и приносил две бутылки каберне совиньон из «Красного и Белого».

– Чем больше плохого видишь, тем меньше хорошего становится вокруг, – повторял Игорь.

– Тебе уже год обещают дать прибавку за дежурства. И ты ее не получишь, если продолжишь молча выполнять все, что просит главный. Соглашаться на смены, подменять других в праздники. Тебя используют, потому что знают, что ты любишь работу и не уволишься. – Я пыталась вернуть его из нелепых позитивных заблуждений.

– Меня все устраивает. Я хочу, чтобы и у тебя с работой было так же. Тебе стоит научиться видеть возможности. Много работы упало – это возможность научиться планировать свое время, просить повышения зарплаты, в конце концов. Вообще, у тебя есть квартира и работающий муж, зачем так загоняться из-за денег? – спокойно отвечал Игорь.

Меня укачивала его доброта и вера в лучшее. И иногда злила до дрожи, потому что я не умела думать так, как он.

Даже сейчас, голодный, со стертым до красных пятен лицом, после больных и напуганных пациентов Игорь не разваливался и продолжал тормошить меня своим оптимизмом. После видеотерапии с Игорем я вставала с дивана, хватала ноутбук – делать дополнительные эскизы, прототипы, макеты.

По ночам, когда не спалось, я рисовала про Игоря комикс. Из-за объемных «скафандров» он прозвал свою команду врачей «коронавтами». На моем планшете они выглядели супергероями, похожими на охотников за привидениями за счет масок и комбинезонов. Но вместо рюкзаков и бластеров у них на спине крепились приборы с масками, которые выкачивали из пациентов вирус. Скетчи я отправляла Игорю, чтобы он распечатал и повесил в ординаторской – сохранять позитивный настрой. Дважды в неделю я заказывала на него и команду пиццу. Это была незначительная поддержка, которую я могла дать на расстоянии.

В перерывах между работой я выводила себя во двор. Нашагивала два круга вокруг дома, потом по диагонали до бани, обходила ее справа и шла по бетонной отмостке, прижимаясь к стенам, чтобы не наступить на вязкую землю. Там через прорези забора можно было посмотреть на соседский участок – скошенную траву, гуляющих коз и привезенных из города детей. Я не знала их имен и ни за что бы не пошла знакомиться. Я просто подсматривала за их другой жизнью, делая вид, что ухаживаю за кустами малины и смородины на своем участке.

Понаблюдав за соседями, я перемещалась вдоль забора до калитки искать отличия – что изменилось за сутки на деревенской улице. На углу купили участок и завезли кирпичи. Женщина выгуливает серую собаку вдоль обочины. Ночью шел дождь – лужи на глиняной дороге похожи на кофе с молоком, который на завтрак пьет Игорь. За забор я не выходила – боялась, что набегут собаки, а я их с детства боюсь, или придется говорить с соседями.

По выходным было сложнее. Если будни я могла забить работой, то суббота и воскресенье казались длинными и пустыми. До карантина мы обычно с утра ехали с Игорем в «Глобус» – пятьдесят километров туда-обратно. Приезжали домой ближе к вечеру – ужинали и смотрели ютуб. В воскресенье ходили в парк, читали, стирали одежду. А теперь некуда ходить и стирать почти нечего.

Я решила научиться печь пироги, представляя, что, когда приедет похудевший Игорь, я буду откармливать его домашней выпечкой. По рецептам Высоцкой я разделяла белки и желтки, разводила дрожжи в воде, лишала лимоны цедры, стирая ее вместе с ногтями. Через час из духовки вылезали страдальцы, плачущие яблочной начинкой, с оторванными пергаментом частями тел. Я брала их с собой на диван и оставшуюся часть дня проводила с «Амедиатекой» – травмированными подростками, обманутыми женами и женской дружбой, которой не существует, по словам Игоря. Он бы точно не стал тратить выходные на «бесполезные глупости, которые порождают лень». А мне нравилась свобода самой выбирать досуг и не переживать, что другой может его не одобрить.

В одну из суббот я разбирала родительский гараж, в который отвозилось все то, что перестало быть нужным квартире, но после и на даче ни разу не доставалось. Вместе с видеокассетами, моими детскими пуховиками и тяжелыми стеклянными салатницами стоял отцовский серебристый «хендай» нулевых годов. Это была моя первая машина, на которой папа учил меня водить. В салоне на зеркале висела елочка – когда-то желтая и вонючая, теперь выгоревшая и затхлая, как и весь салон.