Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 4"

Пойдет ли Россия на четвертый круг? (Наброски на тему прошлого и будущего российского способа самореализации)

А.Г. АРБАТОВ

«Отбросьте амбиции – и обретете твердую опору».

Лин Тзе Сюй – сановник, философ и литератор, наместник императора Китая в провинции Гуандун в середине XIX в.

В настоящей статье автор ставит перед собой задачу ответить на два вопроса, имеющих не только историческую, но и актуальную политическую значимость. Первый: является ли авторитарная военная империя естественной и единственно возможной формой существования России, как утверждают сегодня многие сторонники великодержавной философии, или же окончательно она изжила себя и должна быть заменена другой? Второй вопрос: насколько внутренняя политика России влияет на внешнюю и, с другой стороны, как международная обстановка отражается на внутрироссийских делах?

Оба вопроса неразрывно связаны, ибо в мире не так много стран, на историческое развитие которых наложили такой глубокий отпечаток геополитическое положение и воздействие извне. И сегодня российская внешняя политика – это не только и не столько способ отношений с другими странами, сколько поиск модели собственного экономического и политического развития. А перемены во внутренней жизни неизбежно сказываются на международном курсе.

Для ответа на эти вопросы обратимся не только к опыту последних 20 лет – нового времени в жизни России, но и заглянем в глубь ее истории. Автор осознает, что его исторические экскурсы весьма схематичны. Однако история интересует нас постольку, поскольку «задает» точки отсчета для рассмотрения современных процессов.

Особый имперский путь России

Нынешнее состояние России представляет собой невообразимую амальгаму. В ней есть новейшие признаки рыночной экономики, информационной революции, зарождения гражданского общества, присутствуют массовая мобильность, широкие зарубежные связи и атрибуты демократии, которых страна за всю свою историю никогда не знала. Наряду с этим происходит реставрация советской однопартийной системы и «новой номенклатуры», расширяется контроль органов безопасности, суда и правоохраны над внутренней политикой и общественной жизнью, наращивается военная мощь, идет «ползучая» реабилитация сталинизма. Возрождаются православно-имперская идеология, мифология и державная традиция царской России.

Одним словом, то ли рельеф традиционализма проступает сквозь «кисею» современной цивилизации, то ли развитие нового общественного уклада облекается в исконно российские покровы. В свете мощного всплеска общественной ностальгии по былому имперскому величию тема падения империи снова актуальна как никогда.

Становление, расцвет, упадок и крушение каждой из великих империй уникальны и неповторимы. Однако всех объединяет одна общая черта. Начиная с римского государственного деятеля и философа V–VI вв. Аниция Боэция, очевидцы падения своей державы считали, что в отличие от всех остальных она рухнула не в силу естественного хода истории, а из-за стечения обстоятельств, некомпетентности правителей, злого умысла, созревшего внутри и за рубежом. Распад собственной империи всегда воспринимался как невиданная катастрофа, тогда как конец любой другой – всего лишь как звено цепи сходных, объяснимых и закономерных исторических событий.

Такие взгляды преобладают и в сегодняшней России. Президент Владимир Путин несколько лет назад назвал распад СССР «величайшей геополитической трагедией XX века»; эту мысль поддержало большинство общества и политической элиты. Не касаясь существа этой весьма спорной оценки, заметим: она еще раз доказывает, что при всех особенностях советская империя была подвержена действию универсальных законов социально-экономической, военно-политической и морально-психологической цикличности. По существу она ничем не отличалась от своих многочисленных предшественниц, переживших подъем, расцвет, упадок и крах.

Нет сомнений: в некоторых важных отношениях царская Россия и ее продолжатель Советский Союз выделялись на фоне великих трансокеанских империй XIX–XX столетий. Великобритания и Франция, Испания и Португалия, Италия, Голландия, Бельгия и Германия строили свое процветание на беспощадной эксплуатации заморских колоний и проводили жесткое разграничение между европейцами метрополии и порабощенными коренными народами.

Россия же всегда была империей не экономической, а военно-политической, приобретавшей колонии не только и не столько для выкачивания их ресурсов, сколько для расширения периметра своей безопасности, а также для приумножения престижа и роли в окружающем мире. Российская (советская) правящая элита была открыта для знати из колониальных провинций, и эта поистине интернациональная номенклатура сообща и жестоко эксплуатировала и подавляла всех подданных, использовала их как дешевую (хотя и малопроизводительную) рабочую силу и как пушечное мясо – все для поддержания своих власти, богатства и величия. С имперской нацией – этническими русскими – зачастую обходились даже более сурово, чем с другими народами.

Тем не менее Россия, а после нее Советский Союз были полноценными империями и имели сходство с континентальными военно-политическими империями прошлого: Османской, Австро-Венгерской и особенно Византийской. От них Москва больше всего позаимствовала в части имперской идеологии, государственного строительства, норм и традиций чиновных взаимоотношений и политического процесса в целом.

Коммунистическая идеология советского типа – по мере избавления от романтики раннего периода и перехода к строительству военно-промышленной империи – все более опиралась не на марксизм-ленинизм как теоретическое руководство к действию, а на упрощенную догму тотального государственного управления обществом, имперского расширения границ и мессианства, обернутую в ритуальные формы. Только такая идеология была способна цементировать единство множества народов, разбросанных по огромному пространству и находящихся на разных ступенях социального развития – от индустриального хозяйства до кочевого скотоводства.

Только она могла оправдать чудовищные преступления Сталина в ходе борьбы с «социально чуждыми», проведения коллективизации, индустриализации, массовых репрессий и депортаций народов в 1934–1953 гг., жертвами которых стали, по самым приблизительным подсчетам, 22–27 млн. человек (см.: 15). Лишь такая идеология могла обосновать «правильность» преступного сговора Сталина с Гитлером через Пакт 1939 г., избиение советского офицерского корпуса в 1937–1938 гг., преступную неподготовленность страны к ожидавшейся всеми войне и бездарное сталинское руководство военными действиями, особенно в 1941–1942 гг. Все это стоило советскому народу невероятных жертв, число которых до сих пор оценивается с погрешностью в 10 млн. человек (от 27 млн. до 37 млн. погибших на фронтах и в тылу1414
  Не кто иной, как маршал Д.Т. Язов обнародовал цифры потерь: почти 9 млн. на фронте и 27–28 млн. в тылу (см.: 17).


[Закрыть]).

К сожалению, нынешнее поколение активных граждан и политиков зачастую не знают истории, равнодушны к ее урокам. Иначе трудно объяснить поиск «моральных скреп» в том времени, когда детей воспитывали на примерах отцеубийцы Павлика Морозова и ударников раскулачивания из «Поднятой целины». О какой коммунистической или христианской морали можно говорить, когда прах миллионов погибших в Отечественной войне оставался (и множество остается до сих пор – почти 70 лет спустя!) в безымянных братских могилах или вовсе не погребенным? Жизнь ни в чем не совпадала с моральным кодексом строителей коммунизма, но многим запомнился мифический кодекс, а не реальность.

Еще одно отличие России/СССР от главных европейских империй состоит в том, что параллельно с авторитарным колониальным подавлением зависимых территорий в метрополиях (кроме авторитарной Португалии) существовала та или иная степень демократии. Потому их политический строй не рухнул даже после того, как они лишились своих колоний (конец 40-х – конец 60-х годов XX столетия).

Существование российской и еще в большей степени советской империй держалось на четырех системообразующих столпах.

Первый – огромный авторитарный или тоталитарный, пронизанный железной дисциплиной корпоративный чиновничий режим во главе с самовластным лидером, защищенный всеобъемлющим политическим сыском и подавлением инакомыслия.

Второй – централизованная и управляемая государством экономика (в СССР напрямую, в царской России – косвенно), работающая, прежде всего и в ущерб остальному, на укрепление власти бюрократического истеблишмента и наращивание военной мощи державы.

Третий – большая армия, содержание и оснащение которой непомерно перегружает экономические ресурсы страны и отвлекает средства от гражданской экономики и государственных функций обеспечения благосостояния народа.

И четвертый – мессианская идеология, призванная узаконить основы имперского могущества, оправдать великими идеями нищету и бесправие подданных, а также периодическую внешнюю экспансию.

Неотъемлемым элементом этой идеологии была одержимость вопросами безопасности, секретности, непрекращающейся борьбы против внешних и внутренних заговоров и угроз. Частично она основывалась на суровом историческом опыте постоянных нападений извне, но со временем стала самодовлеющим условием существования режима. Необходимость поддержания и легитимации строя требовала постоянного расширения периметра границ, что истощало экономические и людские ресурсы. Навязчивая идея о внешних и внутренних врагах и угрозах превращалась в самореализующееся пророчество. Воинственная внешняя и репрессивная внутренняя политика и в самом деле порождала противодействие внутри империи и конфронтацию за ее рубежами.

Мессианство – важная особенность всех империй: Британская, Французская и другие страдали манией величия и оправдывали свои экспансионистские притязания цивилизационной миссией («бремя белого человека»). Гитлеровская Германия провозглашала Третий рейх высшей нордической расой. Италия во главе с Муссолини намеревалась возродить великую Римскую империю, а Япония силой оружия распространяла на Азию и Тихий океан зону «сопроцветания» под «благотворящей властью» микадо. Все эти империи распались под давлением движений деколонизации или были повержены в мировых войнах.

Советский Союз возглавлял «триумфальное шествие» социализма и национально-освободительного движения по планете, спонсировал «неуклонное изменение глобального соотношения сил в пользу мира и социализма», пока сам внезапно не распался. И российский имперский проект с давних пор включал в себя понятие особой «русской миссии». В ней присутствуют элементы, свойственные в той или иной степени любой колониальной идеологии – прежде всего убежденность в том, что метрополия распространяет цивилизацию на народы, менее развитые в социально-экономическом и техническом отношениях.

Но исторические корни «русской идеи/миссии» уходят и во внутрироссийские проблемы: на протяжении столетий она была психологической защитой и опорой нации в тяжелейшей борьбе за выживание. В известном смысле эта идеология служила компенсацией за относительно низкий уровень жизни и отсутствие многих элементарных удобств, доступных народам Запада. Духовные искания и метафизические ценности питали интеллектуальный потенциал нации в условиях, когда реакционный правящий режим жестко ограничивал свободу политической деятельности или экономического предпринимательства.

Похоже, однако, что одна из тайн загадочной русской души состоит в склонности вновь и вновь наступать на одни и те же «грабли», никак не учась на собственных уроках и придумывая этому хождению по кругу всевозможные метафизические объяснения.

Со времен заката феодализма в конце XV и начале XVI в. экономическое развитие стран Европейского континента шло параллельно с расширением политических прав и гарантий безопасности, собственности и достоинства нарождавшегося класса городской промышленной и торговой буржуазии – двигателя этого прогресса – в ущерб власти и привилегиям феодальной аристократии и духовенства. Как только в России начинался экономический рост, элита делала выбор в пользу мобилизации народа, геополитической экспансии, изнурительных военных кампаний. Это истощало ресурсы страны и в конце концов обрушивало политический режим и государство.

В Европе (и, наверное, во всем мире) не найти другой державы, которая в своей истории трижды повторила такой цикл. Вновь и вновь, не будучи способна наладить достойную жизнь внутри страны, элита обращалась в поисках объединяющей национальной идеи к великим имперским проектам, не желая понимать причины прежних катастроф и сваливая вину за них на «злоумышленников» (будь то Годунов, Лжедмитрий и польский Сигизмунд, или Распутин, Ленин и Троцкий, или же Горбачев с Яковлевым и Шеварднадзе).

Ведь крах государства и Смута в конце XVI и начале XVII в. объяснялись не только и не столько тем, что прервалась династия Рюриковичей из-за убийства Иваном Грозным своего сына Ивана, таинственной смерти царевича Дмитрия и слабоумия царского наследника Федора. Двести пятьдесят лет татаро-монгольского ига наложили глубокий отпечаток на генотип, быт и язык русского народа, но еще тяжелее было социально-политическое и морально-нравственное наследие. Всевластие и произвол Орды превратили все слои населения, включая князей, в бесправных холопов, которых пришлые варвары могли по своей прихоти лишить власти, собственности, семьи и жизни. На протяжении двух с половиной веков периодические вспышки сопротивления режиму подавлялись огнем и мечем, глубоко внедрив в сознание порабощенного народа, что бороться бесполезно, таков данный свыше порядок вещей.

Возможно, если бы национальное освобождение от ига пришло с великой победой на поле Куликовом в 1380 г., то в рабской психологии наступил бы перелом и дальнейшая история Руси сложилась бы иначе. Но стереотип подчинения был еще глубже вколочен в сознание русских, когда всего через два года после триумфа Дмитрия Донского последовала карательная экспедиция хана Тохтамыша. Героический князь бежал из Москвы, бросив на повальное избиение ее жителей, и гнет был восстановлен еще на сто лет, пока Орда сама собой не пришла в упадок. Закончилось иго не блестящей освободительной войной, а курьезным стоянием двух армий на реке Угре, после чего обе просто разбежались в разные стороны.

Получив так легко суверенитет и полную власть над страной, правящая верхушка не стала менять сложившийся за века политический и морально-нравственный уклад. Освободившиеся от ярма рабы, как правило, не устраняют рабство, а воссоздают его как оптимальный способ правления, заняв место прежних властителей. Так и русская феодальная аристократия с готовностью заняла нишу Орды, а царь Иван III – место Великого хана, все подданные которого, от боярина до смерда, были суть его холопы. Его преемники, и более всех Иван IV Грозный, возвели этот порядок в абсолют (что он выразил в письме перебежавшему к полякам князю Андрею Курбскому: «Своих холопей мы вольны жаловать и казнить»). Взамен Орды была создана опричнина, рабски подвластная царю и так же, как монгольские завоеватели, стоявшая над законом и чинившая произвол в отношении остального народа – земщины (подробнее см.: 13, с. 34–36).

Еще два важных события по существу совпали с «уходом» ига. В 1453 г. под ударами Османской экспансии окончательно пали Константинополь и православная Византийская империя. Незадолго до этого, в 1448 г., Московская церковь самочинно провозгласила автокефалию (независимость) от своей ослабевшей матери – Константинопольской церкви, после чего Москва приняла на себя роль знаменосца православной веры (как писал старец-монах Филофей царю Василию III, «два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти»). По византийской традиции русская церковь подчинилась государственной власти. Это было тем более объяснимо, что церковь сыграла немалую роль в сохранении русской идентичности и объединении славян в условиях монгольского ига.

Слияние церкви и государства имело важнейшие последствия (см.: 7, с. 212–213). Во-первых, исчезло средневековое «разделение властей», коим в Европе было многовековое соперничество папского Рима и императоров Священной Римской империи, духовной и светской властей. Это противостояние обеспечивало относительно свободное пространство для развития городов, производства и торговли, науки и искусства, формирования третьего сословия – буржуазии, которая впоследствии бросила вызов папству и монархиям Европы. Во-вторых, Россия отгородилась от христианского Запада, как раз вступавшего в эпоху Возрождения, и законсервировала свою отсталость в экономике, науке, искусстве и философии. В-третьих, это объединение сделало светскую власть на Руси сакральной – правящей не на основе закона, социального договора или традиции, а по благословению православной веры, т.е. стоящей над законом и чаяниями подданных.

В Европе с момента коронации Карла I в 800 г. монархи тоже получали благословение церкви и правили именем Бога. Но верховенство оставалось у духовной власти, что выразил папа Григорий VII: «Ясно, что церковь должна быть свободной от государства. Более того – папа выше царей земных… Папа, никому не подсудный, может низлагать императоров и требует от государей целования его ноги» (цит. по: 12, с. 210). И он утвердил это положение, добившись униженного покаяния императора Священной Римской империи Генриха IV в Каноссе (1077 г.).

Конечно, верховенство католической церкви над светской властью утверждалось в Европе с переменным успехом, а в XV–XVI вв. монополию католического Рима и вовсе расколола Реформация. Но на Руси духовная власть была всецело подчинена монарху, и те, кто ставил это под сомнение – как митрополит московский Филипп II, перечивший Ивану Грозному, или через сто лет патриарх Никон, воспротивившийся царю Алексею Михайловичу, – поплатились за это свободой и жизнью. Такой власти было недостаточно объединения русских земель и развития хозяйства и торговли; она реализовывалась в грандиозных мобилизационных проектах, во внешней экспансии.

Таким образом, в конце XV в. был заложен фундамент российской государственности: жесткое авторитарное правление, подчинение экономики целям политики и войны, репрессивная охранительная система, слияние государства с религией, мессианская идеология, имперская внешняя политика и милитаризм. Эти «несущие конструкции» на столетия вперед предопределили великие победы и катастрофические поражения России. Строительство военной империи, начавшись при Иване III, достигло пика при Петре I. С начала XVIII в. ее отличали европейский внешний блеск аристократии и армии и беспредельное азиатское рабство остального народа.

Первый цикл занял чуть больше ста лет: после освобождения от татаро-монгольского ига и принятия эстафеты православия от Византии – столетие имперского расширения. Страна была истощена военными походами на Казань и Астрахань и еще больше – беспросветной Ливонской войной. В целях мобилизации земель под рукой Кремля были уничтожены процветавшие центры средневековой демократии (как сейчас сказали бы, «зоны экономического роста») – Новгород и Псков. Боярская политическая элита была растерзана опричниной.

В результате нация, экономика и государство просто развалились. Свары уцелевших бояр и чехарда вокруг трона, крестьянские войны, появление нескольких Лжедмитриев и воцарение поляков в Кремле – это не причины Смутного времени, а последствия необоснованных имперских амбиций и безумной внутренней «мясорубки» правления Ивана IV (которого при жизни русский народ прозвал не Грозным, а Мучителем).

Этот же цикл с теми или иными вариациями и поправками на новые времена повторился в 1917 г. и снова повлек крах империи, а затем в третий раз – в 1991 г.

События 1991 г., катастрофа 1917 г. и даже правление Ивана Грозного остаются в сегодняшней России не только темой исторических дискуссий, но и, что весьма показательно, объектом пристального общественного внимания и политической борьбы. В современной Европе трудно представить себе ожесточенные политические споры вокруг перипетий распада Австро-Венгерской империи в 1917 г. и тем более – по поводу событий Варфоломеевской ночи 1572 г.

Почему обрушился СССР?

По поводу второй российской трагедии, не вдаваясь в детали, отметим, что 1917 год был закономерным по существу, хотя и случайным по исторической форме. Следствием бурного роста капитализма в России в начале XX в., глубоких социальных перемен стало обострение политических противоречий. При этом незавершенные экономические реформы и ущербная демократия, дарованная царским Манифестом 1905 г., были не в состоянии спустить пар социального напряжения мирным путем. Как обычно, правящая элита – в отсутствие эффективных обратных связей общества и власти – совершенно не представляла себе истинного положения дел и втянула державу в мировую войну за передел имперских сфер влияния. И как всегда, тут же выяснилась неподготовленность отсталой крестьянской армии к войне машин 1914–1918 гг. Имперские амбиции монархии не позволили вывести страну из беспросветной бойни; крах империи стал делом времени и стечения обстоятельств.

Советский Союз, как и другие империи, пережил моменты великой славы. Несмотря на чудовищные жертвы, вопреки преступным ошибкам Сталина и его клевретов, их бесчеловечного отношения к людям (по сталинскому определению, «винтикам»), советский народ – офицеры и солдаты, рабочие и колхозники в тылу – одержали великую Победу, освободили Отечество и внесли решающий вклад в разгром фашизма во Второй мировой войне. Этого и не мог простить спасенный ими Сталин – он обрушил на народ новые удары репрессий, чтобы ни у кого не зародилось и тени сомнения в том, кому страна обязана Победой и кто в государстве хозяин. Соответствуя историческим традициям, образ вождя-победителя оказался вбит в народное сознание так глубоко, что имя Сталина до сих пор для многих является синонимом Победы, которая стала инструментом легитимизации советского режима, а с недавнего времени – и российского.

После разгула сталинской опричнины и массовых репрессий советская держава, как и другие империи в период расцвета, обеспечивала своим подданным высокую степень стабильности, безопасности и предсказуемости – пусть и в рамках жестких правил политического поведения. Помимо колоссальной военно-промышленной мощи был достигнут скромный, но доступный всему многонациональному населению уровень здравоохранения, образования, социальной защиты и обеспечения жильем (со строго регламентированными привилегиями для начальства). Невозможно отрицать огромные – по самым высоким мировым стандартам – достижения в культуре, науке и технике.

В отличие от большинства других империй, включая царскую Россию, СССР не был побежден или смертельно подорван в большой войне. Его распад не был связан и с изнурительными колониальными конфликтами, несмотря на трясину войны в Афганистане (1979–1989) и волнения в советских национальных республиках (1989–1991). Вопреки расхожему мнению Советский Союз не потерпел поражения в холодной войне. Многих вводит в заблуждение тот факт, что распад империи совпал по времени с завершением глобального военного и идеологического противостояния, но в истории далеко не всегда «после того» равнозначно «по причине того».

Советская империя создавалась и строилась для гонки вооружений, конфронтации и при необходимости для войны. Гонка вооружений сама по себе не была причиной распада империи1515
  Как показал дальнейший опыт, десятикратное сокращение расходов на гонку вооружений в 1990-е не привело к экономическому росту, а скорее усугубило проблемы, разрушив все отрасли экономики, непосредственно связанные с военным производством. Свободного перемещения капитала, труда и товаров в гражданские отрасли не произошло ввиду системного характера милитаризованной советской экономики, и эта система обвально деградировала, но не подверглась рациональному реформированию после 1992 г. Поэтому сейчас, в условиях огромного роста ассигнований на оборону, положение остается немногим лучше.


[Закрыть]. Ускорение гонки вооружений в начале 1980‐х годов, включая программу Стратегической оборонной инициативы США, не нанесло окончательного удара по советской экономике. Советский «адекватный и асимметричный ответ» на военно-технический вызов президента США Рональда Рейгана в начале 80-х предполагал гигантские затраты, но с точки зрения обычного цикла крупных военных программ набрал бы полные обороты (и потребовал бы наибольших расходов) не раньше, чем в конце 1990-х годов. Горбачёвская разрядка началась на полтора десятилетия раньше, а оборонные программы, осуществлявшиеся на излете советской эры, были реализацией решений, принятых еще в 70-е годы прошлого столетия.

Причина экономического упадка в другом. Военная промышленность СССР являлась двигателем всего планового хозяйства, ядром общей экономической и техногенной системы. Однако эта система в силу своей собственной внутренней динамики к концу 80-х годов полностью утратила эффективность и привлекательность как локомотив гражданской экономики – на фоне роста запросов массового городского потребителя и в условиях расширения контактов с окружающим миром. В итоге экономика вошла в ступор – вместе со всем нагромождением политических и идеологических догм и мифов, подпиравших государственный строй и монопольную власть номенклатуры.

Технически и экономически СССР мог бы и дальше нести огромное бремя военных расходов, если бы общество понимало необходимость таких жертв. Но государство до основания разъела внутренняя эрозия. Несоответствие между официальными идеологическими догматами и реальной жизнью стало вопиющим. Это порождало у подавляющей части населения апатию и разочарование, лишая режим социальной опоры и поддержки. Господствующий класс при сложившейся системе «естественного» отбора, за редкими исключениями, пополнялся кадрами, которые были поражены духом цинизма, карьеризма и стяжательства.

Крах был ускорен научной, технологической и информационной революцией, повлекшей экспоненциальное расширение контактов СССР в 1980-е годы с внешним миром. К концу 1980-х годов СССР имел более 30 тыс. ядерных боеголовок, 5 тыс. баллистических ракет, 60 тыс. танков и 300 подводных лодок, но, как образно подметил Григорий Явлинский, не смог выпустить ни одного портативного персонального компьютера. В наступившую эпоху сплошной компьютеризации жизни именно это, фигурально выражаясь, явилось символом поражения СССР в историческом споре между «реальным социализмом» и капитализмом.

Советский Союз – как государственно-политический строй и как империю – низвергло не внешнее давление, а глубокая разрядка международной напряженности и непоследовательные попытки внутренних реформ. Михаил Горбачев освободил Восточную Европу, чтобы поддержать политическое сотрудничество с Западом, а Борис Ельцин и российские демократы освободили советские республики, чтобы покончить с правлением КПСС и Горбачева. Демократическая Россия и была главной державой-победительницей в холодной войне, а не США и их союзники, которые оказывали ей лишь эпизодическую и вялую моральную поддержку.

Распад советской экономической и политической системы, а также связанной с ней идеологии предшествовал краху империи, а не наоборот. В этом заключается отличие СССР от Османской, Австро-Венгерской, Португальской и кайзеровской Германской империй. Нельзя провести параллель и с дезинтеграцией Британской, Французской, Голландской и Бельгийской империй, которая не привела к серьезным изменениям в экономическом или политическом строе метрополий.

Тем не менее внешняя политика сыграла в судьбе СССР (как и его предшественницы – царской России) огромную роль. В отношении Российской империи, как было отмечено выше, решающей каплей, переполнившей чашу, была мировая война. Даже наметившиеся к началу 1917 г. успехи на фронтах не могли изменить общую ситуацию. Страна была истощена двумя с половиной годами бессмысленной бойни, не понимала ее цели, люди на фронтах и в тылу видели бездарность военного командования во главе с царем, всеобъемлющее казнокрадство и обогащение спекулянтов на страданиях народа. Крушение империи в итоге поражения (или неспособности достичь победы) в большой войне не выходило за рамки исторического опыта. Вместе с Россией рухнули Германская, Австро-Венгерская и Оттоманская империи. Специфика России в том, что она распалась, находясь в стане победителей, а не побежденных.

На момент своего зарождения в конце XV в. Российская империя при всей особости была более или менее естественным образованием. Авторитаризм, мессианство, милитаризм и империализм были свойственны всем крупным европейским государствам. Правда, и тогда в остальной Европе, где свирепствовала инквизиция и назревали страшные восстания и религиозные войны, не было такого рабства большинства населения и безраздельной власти монарха над аристократией и всеми подданными. Экономическая и политическая отсталость Руси, как результат 250 лет монгольского ига, имела огромное негативное значение, но тоже не являлась чем-то из ряда вон выходящим. От этого недуга страдали и другие европейские страны и регионы, побывавшие под гнетом восточных завоевателей: Балканы, Испания и Португалия, юг Италии.

Специфика России в том, что в 1917 г. на «обломках самовластья» власть захватили самые радикальные революционеры, свято верившие в заимствованную на Западе и превращенную в догму теорию и готовые на любые жертвы, чтобы воплотить ее в жизнь1616
  Нельзя не отметить, что, например, в Германии после падения монархии образовалось вполне демократическое государство. Оно уступило место гитлеровскому нацизму лишь 16 лет спустя в условиях беспрецедентного мирового экономического кризиса.


[Закрыть]. В отличие от Российской империи Ивана III или Петра I Советское государство было изначально создано для того, чтобы не просто расширить владения, но разрушить другие государства на планете и завоевать весь мир, спонсируя мировую коммунистическую революцию.

Когда первый «кавалерийский наскок» в начале 20-х годов XX в. провалился, начался долгосрочный проект строительства военно-промышленной империи как антипода остальному миру и с целью его будущего завоевания под лозунгами марксизма-ленинизма. Этот проект продолжался при Сталине и Хрущеве (вспомним знаменитое обращение последнего к Западу одновременно со стуком ботинком по трибуне ООН: «Мы вас закопаем!»). Он стал изживать себя только в брежневские времена в силу естественного внутреннего дряхления коммунистического режима. Но основообразующие звенья государства продолжали работать по инерции, пусть в смягченном и цинично-имперском идеологическом обличье.

Именно потому, что эти фундаментальные основы не изменились, СССР стал историческим прецедентом – рухнул в предельно благоприятных внешних условиях. Советская империя была построена как монолитный, наглухо закрытый бастион, находящийся в вечной осаде, и потому не обладала иммунитетом против широких контактов с внешней средой. Но такое существование не могло продолжаться вечно.

Ядерное оружие сыграло с державой злую шутку. Поначалу оно действительно сделало большую войну немыслимой и обеспечило неприкосновенность границ СССР. Но кремлевские сидельцы слишком полагались на это оружие как на гарантию безопасности и глобального статуса и потому не поняли (да, наверное, и не были способны понять) жизненную важность адекватного приспособления страны и государства к динамичной научно-технической и информационной революции, бурным экономическим и социально-политическим переменам в мире, которые неуклонно размывали основы советской системы. В итоге бастион рухнул, как только осада (или социально-психологический «синдром осады») была снята. Конечно, современная Россия существенно, и во многом необратимо, отличается от Советского Союза. Но от уроков его краха не стоит отмахиваться нынешним руководителям страны – это касается и абсолютизации роли ядерного оружия как главнейшей и чуть ли не единственной опоры безопасности и мирового статуса страны.