Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 4"

Распад империи Рюриковичей был для своего времени экстраординарным по масштабу хаоса, но не беспрецедентным. Национально-освободительная борьба Нидерландов против испанского владычества и гражданская война и революция в Англии, случившиеся примерно в тот же период, уступали русской Смуте по масштабам, но не по примерам кровавых злодеяний. А начавшаяся вскоре Тридцатилетняя война установила на тот момент общеевропейский «рекорд» по боевым и гражданским потерям, массовому мародерству и жертвам последовавшей эпидемии чумы. Правда, то была не внутренняя сумятица, а международная бойня, которой по праву стоило бы присвоить звание первой мировой войны (а наполеоновским войнам – второй).

Падение империи Романовых создало прецедент распада державы, находившейся в стане победителей в мировой войне.

Крах Советского Союза – уникальное историческое событие: крушение империи произошло безо всякой войны и, более того, – в максимально благоприятных международных условиях мира и сотрудничества.

Советский Союз и холодная война

Роль внешней политики в подъеме и крушении СССР была неоднозначной. Холодная война прошлого века достаточно отчетливо распадается на два характерных этапа примерно по 20 лет каждый: с конца 40-х до конца 60-х годов и с конца 60-х до конца 80-х годов. Первый этап явил биполярность в классическом виде со всеми ее политическими, военными и идеологическими последствиями. Ожесточенная борьба Востока и Запада во главе с СССР и США на всех площадках глобальной арены идеально соответствовала официальным идеологическим догмам советской империи (борьба за мировую коммунистическую революцию с опорой на ее оплот – СССР), устройству Советского государства и мобилизационно-милитаристской экономики.

СССР вполне эффективно выполнял свое «генетически закодированное» предназначение и одержал немало политических и военно-технических побед над Западом: закрепление за собой сфер имперского влияния в Восточной Европе, Азии (КНР, Индия, Северные Корея и Вьетнам, Индонезия, арабские страны Ближнего Востока), в Африке (Алжир, Гана, Танзания) и Латинской Америке (Куба), запуск первого спутника в 1957 г. Эта фаза конфронтации завершилась прямым противостоянием СССР и США во время Карибского кризиса 1962 г., после которого Москва вывела ракеты с Кубы, а Вашингтон пообещал на нее не нападать и стал постепенно склоняться к признанию за Советским Союзом военно-стратегического равенства.

Второй этап холодной войны уже носил отпечаток формирующейся полицентричности – прежде всего, из-за выделения Китая в самостоятельный центр силы и, как следствие, политического, идеологического и военного противостояния между КНР и СССР. Оно вылилось, в частности, в прямые вооруженные столкновения на границе в 1969 г. и поставило две державы на грань войны во время нападения Китая на Вьетнам в 1979 г. Не снижая конфронтации с НАТО в Европе, Советский Союз развернул на востоке мощную (полумиллионную) военную группировку и всерьез готовился к обычной и ядерной войне с КНР. Биполярность размывалась и из-за роста экономической силы и политической активности Западной Европы (вспомним «новую восточную политику» канцлера ФРГ Вилли Брандта) и развития Движения неприсоединения во главе с Индией и Югославией.

Именно поэтому второй этап холодной войны был более спокойным, кризисы не столь остры, как раньше, а в первой половине 70-х годов случилась даже разрядка напряженности между СССР и Западом. Впервые начались серьезные переговоры об ограничении и сокращении ядерных вооружений СССР и США1717
  Заключенный до того Договор о частичном запрещении ядерных испытаний от 1963 г. преследовал прежде всего экологические цели. Договоры о запрещении размещения оружия массового уничтожения в космосе и на небесных телах (1967) и о запрещении размещения оружия массового уничтожения на дне морей и океанов (1971) относились к военной деятельности, которую стороны едва ли планировали из-за ее сомнительной целесообразности.


[Закрыть] и обычных вооруженных сил ОВД–НАТО в Центральной Европе, в 1968 г. был заключен Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). При сохранении жесткого соперничества Москвы и Пекина в верности марксистско-ленинским догмам несколько остыл пыл идеологической борьбы между Востоком и Западом (советская доктрина «мирного сосуществования» в чем-то была созвучна западной концепции «конвергенции»).

Таковы были первые признаки динамики полицентричного мира, имевшего совершено иные черты, чем биполярная структура международных отношений. Но престарелое советское руководство не могло понять эти перемены, рассуждало в биполярном ключе (как в игре с нулевой суммой), стремясь воспользоваться ослаблением США после поражения во Вьетнаме. А советники кремлевских долгожителей, за редким исключением, боялись усложнить их картину мира и вызвать нарекания за любомудрие. Разумное свертывание военно-политической сверхвовлеченности США в Азии и Европе в 1970-е годы в Кремле восприняли как «отступление мирового империализма». Рост силы и самостоятельности Западной Европы и Японии был понят как «обострение межимпериалистических противоречий». Взрыв национализма в Третьем мире приветствовался – как новое подкрепление авангарда социализма в антиимпериалистической борьбе.

Воображая себя на гребне волны мирового «наступления сил социализма, мира и прогресса», Советский Союз во второй половине 1970-х и первой половине 1980-х годов предпринял беспрецедентную геополитическую и военно-стратегическую экспансию. В 1979 г. советские войска вторглись в Афганистан, поставив перед собой задачу построения социализма в отдельно взятой раннесредневековой исламской стране. Предлогом послужил бредовый прогноз Минобороны о подготовке США к оккупации Афганистана, в ответ предлагалось развернуть 50 советских дивизий (как на границе с КНР) для прикрытия южного рубежа Союза1818
  По исторической иронии, 22 года спустя, в 2001 г., США действительно предприняли военную кампанию в Афганистане вместе с союзниками и при поддержке России – с целью подавления гнезда международного исламского экстремизма и терроризма, в который превратился Афганистан в итоге десятилетней войны СССР, его поражения и ухода, последовавшей гражданской войны и захвата власти исламскими экстремистами под флагом «Талибана». Но и кампания США, НАТО и ООН тоже не принесла успеха, а их намеченный уход из Афганистана в 2014 г. грозит новой дестабилизацией всей Южной и Центральной Азии.


[Закрыть]. На деле это была исторически хрестоматийная имперская авантюра в духе «маленькой победоносной войны», призванная придавить волной патриотизма и военными успехами недовольство социально-экономической ситуацией в стране. Но, как обычно бывает, «маленькая» афганская война оказалась кровавой трясиной, обошлась СССР в 60 тыс. убитых и раненых военнослужащих (афганские потери, включая мирное население, оцениваются в 1 млн. человек), повлекла затраты порядка 100 млрд. руб. и закончилась поражением, глубоко подорвавшим статус, престиж и моральное состояние одной из двух сверхдержав.

Одновременно с афганской эпопеей развертывалась советская военно-политическая экспансия в Африке (Сомали, Эфиопия, Ангола, Мозамбик), Азии (Вьетнам, Сирия, Аден) и Латинской Америке (Никарагуа). Масштабное наращивание военной мощи по всему диапазону вооруженных сил и вооружений еще больше усугубляло конфронтацию с окружающим миром. По классическим правилам полицентричного мироустройства (которые были невдомек полуграмотным кремлевским старцам) в противодействии Москве сплотились столь разнородные силы, как США, Китай, Западная Европа, Япония, Пакистан, режимы исламского фундаментализма и локальные клиенты Запада и Китая в Африке и Латинской Америке. В результате такой внешней политики – и наряду с внутренним хозяйственным упадком – экономическая мощь и политическое влияние СССР в мире были глубоко подорваны. На продолжение этого курса к середине 1980-х годов уже не было ресурсов.

Осознав губительность имперского курса, Михаил Горбачев решительно закончил холодную войну: вывел войска из Афганистана, сократил расточительную поддержку заморских клиентов, дал свободу Восточной Европе и начал вывод оттуда полумиллионного контингента советских войск, фактически выполнявших оккупационную роль. Под его руководством были заключены прорывные соглашения по разоружению.

Договор по ракетам средней и меньшей дальности (РСМД), который свел до нуля ядерные системы двух классов, повлек уничтожение 1840 ракет СССР и 860 ракет США. Договор об обычных вооружениях в Европе (ДОВСЕ) от 1990 г. обусловил сокращение до равных потолков тяжелых наступательных вооружений сил общего назначения Варшавского договора и НАТО, причем Восток должен был сократить до уровней паритета вчетверо больше вооружений, чем Запад (34 700 и 8700 единиц соответственно) (см.: 1, с. 12). В следующем 1991 г. был подписан Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-1), по которому СССР и США впервые сократили1919
  До этого Договоры ОСВ-1 от 1972 г., ОСВ-2 от 1979 г. предполагали ограничение наращивания, но не фактическое сокращение ядерных вооружений.


[Закрыть] свои межконтинентальные ядерные силы примерно на 25% по носителям и на 40–50% по боезарядам. Также в 1991 г. были объявлены параллельные односторонние (а не договорные) меры Москвы и Вашингтона о сокращении оперативно-тактических ядерных вооружений (дальностью до 500 км); этот класс ядерного оружия предполагалось сократить с двух сторон примерно в 8–10 раз (!).

Соглашения имели огромное политическое значение, хотя далеко не означали полного разоружения – у двух сверхдержав и их союзников оставались большие ядерные арсеналы и крупные силы общего назначения. Но, во-первых, обмен данными по договорам продемонстрировал лживость многолетних кампаний советского военного истеблишмента на тему стремления Запада к превосходству и миролюбивой политики СССР. Практически по всем категориям вооружений выявилось значительное (подчас многократное) превосходство Советского Союза, что предполагало, соответственно, более масштабное сокращение его вооруженных сил и вооружений. Были продемонстрированы невежество советского политического руководства и бесконтрольность военного комплекса, расточительность и агрессивность военной политики. Во-вторых, договорно-правовые ограничения ядерных и обычных вооружений сняли политико-психологическую атмосферу военной угрозы, постоянной мобилизационной готовности для обороны от агрессии, нескончаемой военной конфронтации и гонки вооружений. После этого в СССР началось существенное, хотя зачастую спонтанное (из-за саботажа военных ведомств), сокращение и отвод вооруженных сил, снижение военных расходов и свертывание затратных и ненужных программ наращивания военной мощи.

Все это подрывало традиционные основы советской государственности – наряду с кризисом административно-командной экономики, растущим параличом партийно-хозяйственного аппарата и окончательной дискредитацией фальшивой официальной идеологии.

Совершив правильные и смелые шаги, покончив с холодной войной и наиболее одиозными пережитками сталинизма, Горбачев и его соратники не сумели и не успели построить взамен ни «социализм с человеческим лицом», ни справедливый миропорядок на основе «нового политического мышления». Глубоко прогнившая советская империя не выдержала второй (после начала 1970-х годов) внешней разрядки напряженности и второй (после конца 1950-х годов) внутренней «оттепели» и… стремительно распалась, имея все еще огромную военную мощь (4-миллионную армию и более 30 тыс. единиц ядерного оружия) и феноменально благоприятные внешние условия.

Цена распада

Россиянам еще предстоит по-настоящему осознать, что они живут в стране, кардинально отличающейся от Советского Союза, а его падение было вызвано не исторической случайностью, не заговором внутри или вовне и не просчетом руководства – оно было обусловлено объективным ходом событий. Поэтому восстановить СССР невозможно, но попытки сделать это вполне способны разрушить его правопреемницу – Россию.

С этой точки зрения приход к власти Михаила Горбачева, выдвижение Бориса Ельцина и провал августовского путча 1991 г. были лишь субъективными катализаторами глубинных и давно назревших перемен. Они определили формы, но не суть произошедшего.

Как бы ни был неизбежен крах советской империи, для миллионов людей это стало катастрофой – развал государства, утрата национальной идентичности, разлука с родственниками и друзьями, оказавшимися в ближнем зарубежье. В некоторых из бывших советских республик миллионы жителей внезапно оказались бесправными и беззащитными людьми второго сорта. Особенно шокирущим был воинствующий, порой оголтелый национализм, пришедший на смену интернационализму, на основе которого по преимуществу строились повседневные отношения между простыми людьми всех национальностей.

Это усугублялось тем, что при советской власти многие границы между республиками кроились и перекраивались совершенно произвольно, без учета этнических либо экономических связей. Сталин нередко преднамеренно проводил границы так, чтобы, посеяв семена межнациональных раздоров, «разделять и властвовать». Став вдруг государственными, эти границы превратились в силовые линии напряженности, территориальных претензий, националистических спекуляций и трансграничной преступности. Негативное отношение к распаду Советского Союза усиливалось вследствие того, что у многих отсутствовало ясное представление о его причинах. Обстоятельства краха империи совершенно не походили на другие исторические случаи. Да и в республиках СССР по-разному отнеслись к прекращению его существования.

Последующие события: экономический упадок (в России – прежде всего в результате необдуманной и разрушительной экономической реформы), социальные противоречия, разрушение традиционных связей и коммуникаций, нестабильность и кровавые конфликты в бывших советских республиках и в самой России – усиливали разочарование и смятение населения. Все это создало благоприятную почву для оживления русского национализма, создания искусственных моделей национальной идентичности или объединяющей идеи, возрождения традиционных, архаических представлений и ценностей в новых условиях.

Спору нет, распад советской империи был крайне болезненным процессом. Но правда и то, что какими бы тяжелыми ни были события 1991 г., они несравнимо менее разрушительны, чем Смутное время или ужасающий хаос Гражданской войны 1917–1923 гг. Конечно, другие времена – другие точки отсчета; СССР все-таки распался в конце XX в. Но если посмотреть на опыт других стран, то ссылка на новые времена не должна успокаивать.

Развал Югославии в те же годы обошелся ей в потери, по разным подсчетам, от 200 тыс. до 500 тыс. человек. Постсоветские конфликты (включая войну в Таджикистане, Азербайджане, Грузии, Молдавии, две кампании в Чечне и столкновения в Северной Осетии и Дагестане) в тот же период унесли около 250 тыс. жизней военнослужащих и мирных граждан. Но природа постсоветских конфликтов была иной, чем в Югославии. Они обусловлены поспешностью роспуска СССР, которому не предшествовали переговоры о постимперском устройстве, а также бездарной политикой российского руководства после 1991 г.

Если бы Москва попыталась силой воспрепятствовать обретению свободы народами СССР, масштаб катастрофы был бы совершенно иным. Первые грозовые раскаты в Вильнюсе, Риге, Тбилиси, Фергане, Душанбе, Баку в 1989–1991 гг. неминуемо вылились бы в ураган сокрушительной силы, губительный для России и, вероятно, для остального мира – ведь в тот момент в республиках имелись многие тысячи единиц ядерного оружия. Но даже если, не учитывая ядерный фактор, спроецировать на масштаб СССР число жертв в югославских войнах, мы получим ужасающую картину: минимум 3–4 млн. убитых и десятки миллионов беженцев, не говоря уже о разрушении материальных ценностей.

Скорее всего, так и случилось бы, если бы путч августа 1991 г. удался. Добавим к этому последствия массовых репрессий внутри страны, коллапс экономики и внешнюю изоляцию. Такова цена имперских амбиций в современном мире, таков миновавший страну кошмар утерянной сверхдержавы, призрак которой маячит за стенаниями коммунистов и националистов.

Годы упущенных возможностей

Крах советской системы произошел, к счастью, без массовых побоищ, революции и гражданской войны. Но одновременно предопределил длительное и противоречивое формирование нового общества и государства. В известном смысле идеологическое противоборство времен холодной войны переместилось внутрь России. Пролегает оно не по партийным линиям, не между праволиберальными реформаторами и левыми консерваторами. Схизма гораздо глубже и уходит истоками в два столетия российской истории, хотя 70 лет большевистского владычества, казалось бы, навсегда «закатали» этот раскол «в асфальт» катком репрессий и удушающего идеологического единодушия.

Одна принципиальная позиция в этой борьбе постулирует принадлежность России, при всей специфике ее исторического пути, к европейской цивилизации и культуре, что расценивается как непреходящая ценность. Для выхода из порочной спирали угнетения и хаоса России необходимо усвоить главную европейскую идею: отношение к государству не как к святыне, а как к более или менее работоспособной организации чиновников и выборных лиц, нанятых на службу обществу и каждому гражданину. Это диктует приоритетное внимание к внутреннему развитию страны, к демократизации политической системы, гарантиям неприкосновенности материальной и интеллектуальной частной собственности. Этим же определяется стратегическая ориентация на углубление многопланового сотрудничества прежде всего с передовыми демократическими странами мира: Евросоюзом, США, Японией, что не только не исключает, но предполагает укрепление отношений с постсоветскими соседями России, развитие взаимовыгодных связей с Китаем, Индией и другими неевропейскими странами (кстати, Запад развивает такие отношения с Востоком гораздо лучше Российской Федерации).

Принципиально иной подход основан на предпосылке имманентного отторжения Россией европейских ценностей. Он апеллирует к философии фетишизации государства и его всевластия, предполагает максимальный государственный контроль над экономикой и политической жизнью, первоочередную роль силовых ведомств (и поддержание постоянного ощущения угрозы безопасности). Здесь главная гарантия державного процветания – мудрый («истинно национальный») лидер, не дающий воровать чиновникам и заставляющий их радеть о благе народа. В основе такого подхода – представление о непреодолимых идеологических и геополитических противоречиях России и Запада. Единственную возможность сохранения российской цивилизационной идентичности его сторонники видят в противостоянии США и их союзникам, изоляции народа от западного влияния (глобализации).

Но если отслоить вековую шелуху любомудрия адептов «особого пути» («особистов»), окажется, что все сводится к тому, чтобы народ по-прежнему оставался дешевой рабочей силой и «пушечным мясом», обеспечивая правящей элите богатство и реализацию экспансионистских амбиций.

1990-е годы были периодом острой борьбы этих двух подходов за выбор модели дальнейшего развития России, а не просто противоборством реформаторов с противниками рыночной экономики (или, по иной версии, разграблением народного богатства «наймитами Запада» при противодействии «истинных патриотов»), как это обычно полагают. Тот кардинально важный для судеб России период был необычайно противоречив, и хотя о нем написаны библиотеки статей и книг, объективная оценка, видимо, будет дана не скоро.

Поэтому ограничимся замечаниями самого общего порядка. Если реформаторы, пришедшие к власти вместе с Ельциным в 1991–1992 гг., действительно желали построить в России эффективную рыночную экономику и политическую демократию (а некоторые из них, видимо, искренне к этому стремились), то они допустили как минимум три фундаментальные ошибки, которые впоследствии дорого обошлись стране.

Первая ошибка: реформаторы решили создать рыночную экономику как можно быстрее и любой ценой, надеясь, что на этом экономическом базисе все как-то само собой образуется и в экономике, и в политике. Отсюда «шоковая терапия» и «обвальная приватизация» (разовый отпуск цен, ваучерная приватизация, залоговые аукционы и пр.), которые привели к стремительному обнищанию большинства населения, вызвали взрыв общественного возмущения реформами и принесли оглушительную победу на выборах в Думу в 1993 г. (кстати, самых честных в современной истории страны) коммунистам и националистам.

Конечно, тезис о «разграблении народного достояния» – это обычное большевистское лукавство. При советской власти народу ничего не принадлежало, кроме жалких крох личной собственности, а всеми ресурсами и активами де-факто коллективно владела коммунистическая партийно-хозяйственная номенклатура в центре и на местах. В результате приватизации 1990-х годов эта коллективная собственность трансформировалась в индивидуальную и групповую собственность представителей третьего и четвертого эшелонов советской номенклатуры, выходцев из силовых ведомств, промышленного и сельского директорских корпусов, ловких молодых неоразночинцев (не обремененных профессиональными достижениями и обязательствами) и откровенно криминальных авторитетов. Это предопределило крайне неэффективный характер новой частной собственности; перекос экономики в сторону быстро окупающихся сырьевых отраслей, торговли, сервиса и спекулятивного банковского бизнеса; распродажу передовых технологических активов и разрушение интеллектуальных и трудовых коллективов.

Не менее важно, что новый российский капитализм оказался изначально изуродован родимыми пятнами разбойной приватизации и схемами обхода сумбурной налоговой системы 90-х годов. Это впоследствии сделало его абсолютно уязвимым для уголовного преследования и зависимым от государства, когда последнее оправилось от неразберихи и рьяно вторглось в бизнес через коррупционные каналы. В этом, кстати, сущностное отличие российского капитализма от его европейского (и американского) предшественника. Тот капитализм хотя зачастую и создавался «баронами-разбойниками», но формировался за счет не расхищения государственных активов, а возникновения новых производств, торговли, распродажи феодальной собственности и развала старой системы социально-экономических отношений. На этой базе в течение нескольких столетий сложились новая правовая система и государственно-политическая надстройка.

Вторая ошибка реформаторов 1990-х годов заключалась в том, что, сделав в начале десятилетия огромный шаг вперед в создании демократического государства, плюрализма и всех гражданских свобод, они подстраховались и заложили в Конституцию 1993 г. и государственно-правовую систему мощный авторитарный механизм. Институт президентства поставили над системой разделения властей, процедуру импичмента превратили в профанацию, запутали отношения законодательной и исполнительной властей и способ формирования кабинета министров, лишили законодательную власть контрольных функций, вывели органы выборов и судебную систему из-под контроля парламентов и пр.

Таким образом, реформаторы, среди которых преобладали экономисты, а не историки, философы или политологи, совершили классическую, но фатальную ошибку: сформировали государственную систему под конкретных людей (под Бориса Ельцина и себя самих) и под конъюнктурные задачи проведения любой ценой своей экономической реформы. Они не приняли во внимание те очевидные обстоятельства, что человек слаб, и характер личности может деградировать, особенно под влиянием огромной власти и богатства; одних людей на государственных постах сменят другие, которые используют служебные полномочия в иных политических целях.

Это было неизбежно, особенно если учесть российские традиции, переходный характер экономики и политической системы в 90-е годы. Довольно быстро, уже к середине десятилетия, изменился и сам Борис Ельцин, и состав руководящего эшелона и его советников. А государство из проводника реформы и демократии стало защитником интересов новой постсоветской номенклатуры, возникшей на основе приватизации и финансовой политики 90-х годов за счет и в ущерб реформе и демократии. Избавленное от контроля общества государство погрязло в коррупции и тесно переплелось (в том числе своими правоохранительными и судебными органами) с криминальным миром.

По сравнению с отцами-основателями американского государства, жившими на 200 лет раньше, российские реформаторы оказались профессионально непригодны. Американцы поставили во главу угла государственно-правовые гарантии от человеческих слабостей и пороков (систему сдержек и противовесов), которые исключили тиранию личности и господство бюрократии над обществом. Они придали беспрецедентную устойчивость конституционной системе США, ставшей основой того положения, которое держава заняла в мире во второй половине XX в. и сохранит в обозримом будущем, несмотря на все трудности и проблемы сегодняшней американской жизни.

Наконец, третья ошибка состояла в наивной вере реформаторов в то, что Запад, и прежде всего США, помогут России в ее экономических и политических реформах. За это Москва в первой половине 1990-х годов фактически встала в фарватер американского курса в международных делах (за исключением тех или иных действий на постсоветском пространстве). Однако надежда себя не оправдала. Крупные займы из-за рубежа были в значительной части разворованы чиновниками, а в остальном пошли на реализацию неправильных финансово-экономических реформ и курса макроэкономической стабилизации2020
  Под ней понималось обеспечение сбалансированного федерального бюджета за счет жесткого урезания социальных расходов.


[Закрыть], в лучшем случае лишь смягчив их разрушительный эффект. (Исключением была программа американских сенаторов Нанна–Лугара, которая помогла России безопасно передислоцировать и ликвидировать избыточные унаследованные от СССР арсеналы оружия массового уничтожения.) Следование за внешней политикой США ввиду крупных ошибок Вашингтона не принесло России заметных выгод, а в ряде случаев привело к издержкам, которые впоследствии ухудшили ее отношения с Западом. Исключением были достижения, связанные с ядерным разоружением и нераспространением.

Могут сказать: задним числом критиковать легко. Но это не так – в 1990-е демократические политические и экспертные круги предупреждали об ошибках внутренней и внешней политики Ельцина, об их опасных последствиях для демократического развития России и ее отношений с Западом. Например, достаточно освежить в памяти документы, законодательные инициативы и протоколы голосований партии «Яблоко» и ее фракции в Государственной Думе за 1993–2003 гг. Высказанные тогда опасения, к сожалению, с лихвой подтвердились.

Спору нет, в 1990-е годы в России было больше свободы и конкуренции в политике, в электронных СМИ, чем в следующем десятилетии, и тем более – в сравнении с советским периодом. Но эти свободы мог оценить сравнительно узкий круг либеральной интеллигенции в больших городах. Для остальной части народа перемены свелись к шоковым реформам, обнищанию, невиданной коррупции, криминальному беспределу и разворовыванию национальных богатств. В одночасье рухнули системы социального обеспечения, здравоохранения, образования, науки, культуры и обороноспособности. (Как отметил Григорий Явлинский, менее чем за десять лет народ пережил два путча, два дефолта и две войны.)

Не надо забывать и о том, что при ельцинской демократии танки прямой наводкой били по парламенту в центре Москвы. Авиация и артиллерия дважды сравняли с землей российский город Грозный, людей пытали в фильтрационном лагере в Чернокозово, убивали журналистов и либеральных политиков (Дмитрий Холодов, Владислав Листьев, Галина Старовойтова). Генералитет разворовывал армию, чиновники – зарубежные кредиты, олигархи – предприятия и природные богатства. Государственные дела вершила клика из родственников и лизоблюдов, а президентская охранка совершала набеги на бизнесменов и укладывала их лицом в снег.

Но на все это официальные круги за рубежом смотрели сквозь пальцы. Причина была в том, что Ельцин и его команда почти всегда шли на уступки в международных вопросах и позволяли прямо вмешиваться в российские внутренние дела (вплоть до назначений на высшие государственные посты и формирования федерального бюджета). Беспрецедентное участие Запада в российских внутренних делах и его патронаж в международных – с учетом результатов и того и другого – дискредитировали в глазах российской общественности идею демократических реформ, зарубежной помощи и концепцию сотрудничества с США и их союзниками на мировой арене. Это оказало исключительное влияние на эволюцию внутренней политики России, которая исторически всегда была очень связана с внешней, особенно – в периоды глубоких внутренних преобразований, когда поиск модели собственного экономического и политического развития происходит и вовне.

Внешняя политика и российские реформы

После эпохи биполярности и холодной войны Вашингтону предоставился уникальный исторический шанс утвердить в международной политике верховенство правовых норм, ведущую роль легитимных международных институтов (прежде всего ООН и ОБСЕ), примат дипломатии в разрешении конфликтов, избирательность и законность применения силы для самообороны или в целях обеспечения мира и безопасности (по ст. 51 и 42 Устава ООН). Другими словами, с начала 1990-х годов у США был уникальный исторический шанс возглавить процесс созидания нового, многостороннего, согласованного с другими центрами силы миропорядка… И они этот шанс бездарно упустили.

Неожиданно ощутив себя «единственной мировой сверхдержавой» и пребывая во власти эйфории, Соединенные Штаты все больше подменяли международное право правом силы, легитимные решения Совета Безопасности ООН – директивами американского Совета национальной безопасности, а прерогативы ОБСЕ – действиями НАТО. Особенно негативную роль сыграло начавшееся вопреки возражениям России расширение НАТО на восток. Холодная война, как было показано выше, закончилась не победой Запада, а добровольным согласием Москвы под руководством Горбачёва, а затем Ельцина с политикой США и их союзников. Советский Союз добровольно освободил ГДР и Восточную Европу, Россия отказалась от коммунистического режима, который скреплял СССР. Но никто в Москве не мог тогда ожидать, что эти шаги вместо формирования новой общей системы безопасности в Европе на основе ОБСЕ повлекут продвижение на восток Североатлантического альянса, который сам являлся порождением и главным инструментом холодной войны.

Вопреки договоренностям (они не были оформлены в виде договоров, но остались в протоколах переговоров по объединению Германии) Москву сначала убедили согласиться на вступление в НАТО в виде исключения трех государств Центральной Европы (Польши, Чехии и Венгрии) под предлогом возмещения им особых «исторических обид». За ними последовали еще семь стран, включая государства Прибалтики, затем еще две, а потом был поставлен вопрос о присоединении к НАТО Грузии и Украины (причем, в последнем случае вопреки воле большинства ее населения). При этом никто (на официальном уровне) и никогда не приглашал Россию вступить в НАТО в качестве государства-победителя в холодной войне. Взамен согласованного прекращения холодной войны и объединения Европы была навязана геополитическая модель наступления США и НАТО и отступления России, как проигравшей державы. Понятно, что в России это вызвало острую реакцию отторжения и резкое ухудшение отношения к Западу, идее сотрудничества с ним в строительстве новой системы европейской и мировой безопасности.