Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 4"

…И, конечно, двести лет первой Отечественной войне. Она случилась через пятьдесят лет после освобождения дворян, а пятьдесят лет спустя освободят крестьян. Она – посредине. Отечественная – это единственный момент, когда послепетровская Россия опять обрела целостность. Именно поэтому она и стала основополагающим событием русского XIX века. Спектр ее воздействия был столь многообразен и глубок, что породил великую русскую культуру, великие русские реформы, великую русскую мировую державу. Иными словами, 1812 год дал России будущее, вернул прошлое, позволил гордиться настоящим. Без всего этого невозможно нормальное бытование народа в истории. Но об Отечественной войне и без нас сказано так много, что мы, пожалуй, ограничимся этим.

Правда, вспомним еще, что в 1812 г. родился А.И. Герцен К этому человеку сегодняшнее российское общество в целом безразлично. Оно почти забыло его. Жаль. Александр Иванович – одна из ключевых фигур нашей истории. Это первый русский, который с блеском вошел и занял одно из исключительных мест в европейской интеллектуальной элите своего времени. К его голосу прислушивался весь цивилизованный мир. Конечно, казацкие бивуаки в Париже были весьма убедительны, но речи Герцена в парижских и лондонских салонах еще более. Он создал важнейший институт русской социокультурной системы – эмиграцию.

Дефицит свободы в подавляющем историческом времени приводил Россию к ситуации, остроумно описанной Николаем Бухариным. Возражая своим собеседникам, утверждавшим, что во всем мире двух– или многопартийная система, а в СССР – однопартийная, он сказал: у нас тоже две партии, только одна сидит в Кремле, а другая – в тюрьме. Герцен открыл иную возможность: вторая партия сидит в эмиграции. И действует. И еще. Герцен – замечательный писатель. Его язык несравненен. Он – тончайший критик не только русского, но и современных ему европейских порядков. И, наконец, – один из главных творцов идеи крестьянского социализма, т.е. народничества. А это был (увы, сталинская коллективизация уничтожила эту возможность) один из магистральных путей русского развития. Напомню, на единственных в ХХ столетии (до начала 90-х) равных, всеобщих, тайных и прямых выборах безоговорочно победили народники – эсеры. Таковой была воля бóльшей части русского народа.

1912 год был лучшим в русской истории. Причем навсегда. Никогда русским не удастся повторить чудо этого года. Белла Ахмадулина сказала об этом времени: «Как на земле свежо и рано». Но современники не заметили этого, а потомки больше помнят о следующем, 13-м годе, с которым советские себя сравнивали, или о 14-м, когда все это чудо закончилось. О послевоенном германском подъеме (примерно 1947–1956 гг.) принято говорить «экономическое чудо». Здесь же было чудо общесоциальное, более того – культурное. Мы, сегодняшние, даже профессиональные исследователи, не в состоянии почувствовать эту невероятную историческую возможность.

Однако почему же все-таки ничего не случилось? То есть случилось – самоубийство. Всей Европы, – а это значит, всего мира. Но наш суицид, если можно так сказать, был абсолютным. Как это объяснить? Мы поем гимн николаевской России и одновременно фиксируем: это конец. Действительно, как можно выйти из этого противоречия: взлет, неслыханный и несравнимый, и падение – такое же?

Было два события в этом любимом мною году: Пражская конференция социал-демократов и Ленский расстрел. В 1962 г. пионер Юрик Пивоваров, как называла меня бабушка, читал книгу о Пражской конференции 1912 г. (сейчас не вспомню, как называлась и кто автор). Но это был один из текстов, определивших мою жизнь (смеяться над ребенком не надо). Расскажу то, что помню. Город Прага, горы, какие‐то люди и главный среди них – мужчина лет сорока, в котелке, крепко сбитый, очень уверенный в себе. Они идут пить пиво. И вот этот человек в котелке выпивает две кружки, ест сосиски и обсуждает свои дела. – Один из самых больших шоков, который я испытал в своей жизни: Ленин пил пиво, ел сосиски. Я был поражен: Ленин – бог, центр Вселенной, а здесь – такое. Вот это мое детское понимание никак не совпадает с нынешним сверхвзрослым пониманием того, чем был 1912 год.

А чем он был? Невероятным подъемом, на который другая Россия (потом мы объясним, что это такое) ответила своим. Когда‐то Достоевский говорил (а до него, наверное, и многие другие), что настоящий раскол проходит по сердцу человека. А что, пиво и сосиски в Праге – это раскол? Конечно. Там будущие убийцы навсегда разошлись с будущими жертвами. И оказалось, что общая политэкономия или социология – ничто по сравнению со «слезинкой ребенка». Оказалось, что припадочный Достоевский в миллион раз умнее доктора Боннского университета Карла Маркса. То, что произошло в Праге, – это не закрепление раскола между двумя фракциями одной партии. Это развод раз и навсегда между теми, кто готов на преступление, и теми, кто не готов. И хотя историческая Россия ничего этого не заметила, поскольку все эти эрэсдэры тогда были ничем, но вот так бывает: в братском славянском городе решилась судьба страны. И из Праги уехала уже неприемлемая (по моей терминологии) Россия.

Еще одно событие – Ленский расстрел. Тоже с детства знаем: Сибирь, золотые прииски, мерзавцы-буржуи не платят денег, демонстрация рабочих, по ним стреляют. Министр внутренних дел генерал А. Макаров говорит: так было и будет. Генерал не знал, что через семь лет его расстреляют чекисты. Да и вообще никто не знал, что через семь лет Отечество станет местом расстрелов. Я всегда с недоверием относился к этой истории: мне казалось, коммунисты чего-то врут. Неужели в моей любимой и счастливой России, где были Блок и Ахматова, возможно такое? В том-то все и дело, что это было возможно.

Два этих события – одно малозаметное, другое в высшей степени шумное – были, быть может, важнее, чем все остальное, что произошло в том лучшем за всю русскую историю году.

А вот 1952 год. Ни на каких юбилейных исторических картах его нет. А ведь это был последний год жизни Сталина. Мое раннее детство. Ощущение одно: самая длинная ночь в году. В России середины века всегда ночь. Разумеется, в современной России – что там было при царе Горохе, мы не знаем. Мрачное семилетие (1848–1855) XIX в. и сталинская семилетка после войны, наверное, самые безвыходные времена за последние два столетия (а вот бездумная, глупая, легкомысленная семилетка Никиты – просто полет легкокрылых бабочек, свежий воздух, радость). Никогда, думаю, Россия не была в такой безвылазной яме, в таком безысходном холоде (о, как я помню эти сокрушающие морозы, которые запорашивали стекла нашей комнаты в коммуналке Напрудного переулка). А бабушка пела мне: тебя Ленин любит, тебя Сталин любит. И показывала мне книжку, одну из первых в моей жизни: на первой странице была изображена Кремлевская стена и серебристые ели вдоль нее. Это мое представление о рае.

Теперь попробуем сравнить апофеоз ада в моей стране и рай в сознании ребенка. Сегодня идут споры, хорош Сталин или плох. Конечно, хорош. Признаюсь, представление о нем – это лучшее, что было в моей жизни. Теперь ребенок вырос и ответственно заявляет: это был ад. В этом и есть дьявольский «замысел» сталинизма: представить ад раем, леденящий ужас – нормальным состоянием, а страх сделать главным человеческим качеством. Это не понаслышке, это автопортрет. И потому главная задача современного русского – перестать считать ад раем.

1982 год – один из самых трагических в истории России. В этом году закончился золотой век послесоветской истории (начался где-то около 1954 г.). Заметим: почти тридцать лет. Для недолгого (семьдесят лет) советского рейха – чуть меньше половины. Вообще-то говоря, это была одна из лучших эпох не только советизма, но и в целом русизма. Покончили с массовым террором, перешли к скромному потреблению, создали общество более или менее «благосостояния». Да что там говорить! Кто не жил в это время, тот не поймет, что и в нашей стране возможна dolce vita. Ненадолго, не очень dolce, но главное – vita. А до этого было (и немножко после этого) – Vernichtung (нем.: уничтожение).

В чем же смысл этой эпохи? А в том, что любое человеческое существо – и даже мы с вами – после массовых убийств и самоубийств хочет немного передохнуть. Ну, просто все устают. И вот теперь, пытаясь понять логику исторического развития, я пришел к выводу: лучшие эпохи в истории человечества (и возлюбленного Отечества), это когда люди не хотят больше крови, но – пива, сосисок, отдыха. (Вспомните Ильича в Праге. Как жаль, что он не догадался, что лучшее его и наше время – там.)

Вообще-то шутить не хочется. Это была эпоха мирная, неагрессивная, гнусная, спокойная, когда впервые за много десятилетий к человеку перестали приставать, требовать от него чего‐то особенного (замочить соседа, предать близкого и т.п.). Вообще настоящий detante был не между СССР и США, а внутри советского общества. И его лучшим проявлением стала улыбка народного героя Юрия Гагарина (отчасти и кепка Льва Яшина). Ну какой террор при таких хороших парнях! Как пелось в песенке моего тинэйджерства: «А парень был хороший!». Помню, в ноябре 1963 г. учителя школы, где я учился, рыдали, узнав об убийстве Джона Кеннеди. Помню ужас осени 62-го – Карибский кризис. Вот тогда-то я и понял, какое это замечательное время. В конечном счете победят Гагарины, Яшины и Кеннеди. И никто никого не убьет.

Я был среди тех молодых дураков, кто не понимал великого исторического значения Л.И. Брежнева. Сегодня хочу извиниться. При всей своей отвратительности этот человек (вслед за Н.С. Хрущевым) дал моему народу почти тридцатилетнюю передышку между двумя, говоря воровским языком, эпохами «сарынь на кичку!»

Совершенным особняком среди всех этих дат стоит 1922 год. Девяносто лет назад последние русские войска ушли за пределы страны. Был сдан Владивосток. На этом закончилась старая Россия. И не случайно, что через полтора месяца после сдачи Владивостока на руинах России учреждается СССР. Первое в мире государство, в названии которого отсутствует субъект – страна и ее границы. На смену определенно русскому приходит неопределенно несусветное.

Тогда же из страны высылаются ее лучшие интеллектуальные силы. Открывается жесточайшая антицерковная кампания. То есть новые хозяева интенсивно избавляются от всего того, что составляло содержание русской жизни.

В 22-м заканчивается эпоха Ленина. Он отходит от управления. Сталин избирается генсеком (в апреле!) и начинается его восхождение к власти. Ильич пишет Завещание, которое по последствиям можно сравнить с петровским Указом о престолонаследии 1722 г. (!) Как документ первого императора вверг на все XVIII столетие Россию в междоусобицу претендентов на трон и тем самым лишил ее государственной стабильности, так и Письмо Ленина к съезду открыло наследническую неразбериху среди коммунистических вождей. Попутно заметим: Сталин уничтожил всех, о ком в своем завещании его предшественник говорил как о потенциальных наследниках. Сталин не простил это Завещание ни Ленину, ни его «гвардии». И в этом смысле «кремлевский мечтатель» несет свою долю ответственности за уничтожение тысяч и тысяч старых коммунистов.

В общем Ленин, «опустив» перед своей смертью Сталина, способствовал на самом деле его подъему. Думаю, после ленинского письма Сталин понял: или он, или они. В противостоянии же «или–или» ему не было равных.

И еще одно столкновение Ленина и Сталина в этом, 1922-м, окажет убийственное влияние на русскую и мировую историю. В соперничестве «союзного» и «автономистского» проектов организации новой государственности учитель дожал своего ученика. В 1991 г., когда СССР развалился, думается, если, конечно, существует ад, Сталин должен был отомстить Ленину за содеянное. Это ведь Ильич заложил бомбу с часовым механизмом под здание Отечества трудящихся всего мира. Этот, как сказали бы сегодняшние политологи, «case» является предупреждением нынешним политикам. Нельзя в уставы государств закладывать декларативно-неработающие сегодня и завтра механизмы. Вдруг они запустятся послезавтра.

Этот год был ознаменован и другими славными событиями. Создается Главлит – цензура, которая несколько десятилетий будет душить все живое и свободное в нашей стране. А также пионерская организация, десятилетиями превращавшая живых и свободных детишек в запрограммированно-ограниченных оловянных солдатиков (обоего пола). Об этой организации сейчас уже почти забыли, а она ведь была важнейшим институтом коммунистического порядка. Пионерия играла решающую роль в формировании homo soveticus.

Вместе с тем 1922 год – это время отхода от крайних коммунистических утопий. Если в 1917, 1918, 1919 гг. Ленин и его сторонники полагали навсегда уйти от традиционных форм хозяйственной деятельности, то сейчас они успешно возрождают валюту – золотой червонец и проводят новую экономическую политику. Через несколько лет они откажутся от этого, казалось бы, разумного отступления, но никогда больше, несмотря на весь ужас и безумие происходившего, не вернутся к бредовой идее «экономики без денег».

Имея в виду все это вместе взятое, мы можем с полным правом сказать: 1922-й был годом великого перелома в русской истории и повседневной жизни нашего народа.

… Мы вспомнили, конечно, не все важные даты – юбилеи 2012 года, но эти, на наш взгляд, были важнейшими для современных русских. И не будем пока оставлять историческую проблематику, продолжим разговор о ней, но – в другом ключе, ином контексте и целеполагании.

О неотменимости исторического знания

В апреле 2010 г. на ежегодном собрании Совета по внешней и оборонной политике (СВОП) либеральный экономист и социолог В.Л. Иноземцев заявил: все попытки объяснения сегодняшней ситуации с помощью истории более нерелевантны; современность можно понять из нее самой; она обладает потенциалами и смыслами, не известными предшествовавшим эпохам. Поэтому наша задача, утверждал В.Л. Иноземцев, понять их и поставить на службу обществу.

Эти слова В.Л. Иноземцева были реакцией на выступления А.Б. Зубова и мое, в которых мы, хоть и с разных позиций, но стремились рассматривать настоящее через призму прошлого, не сводя, разумеется, все к «историческим закономерностям». Так вот попробуем возразить адепту современности В.Л. Иноземцеву.

В последние годы особой популярностью в научном мире пользуется концепция академика Л.В. Милова (ум. в 2007 г.). Было бы, конечно, преувеличением утверждать, что его «Великорусский пахарь…» перепахал несколько поколений исследователей, однако, вне всяких сомнений, способствовал формированию нового исторического знания. Безусловно, мы и ранее читали о географических и природно-климатических факторах социального развития. Историки XIX столетия, В.О. Ключевский, евразийцы, да, кто, собственно, не писал об этом. Но во всем этом было больше идей, наблюдений, историософии. Леонид Васильевич дал нам, так сказать, материю. Точнее: показал бедность русского материального мира. Но какие выводы следуют из его творчества?

Говоря кратко, мы совсем не самая (потенциально) богатая страна в мире, как это почему-то утвердилось в общественном сознании. Напротив, крестьянская Русь (а это значит страна до начала 1930-х годов) в силу своего северо-восточного географического и природно-климатического местоположения была невероятно бедной. Что в конечном счете предопределило ее судьбу – национальный характер («менталитет», следуя моде 90-х, говорит Милов), сверхинтенсивный и жесткий тип государственности, централизованное изъятие и распределение «прибавочного продукта» (так Леонид Васильевич в наивном советско-марксистском стиле называл процесс ограбления русского народа русской властью). И все, включая автора этого текста, были согласны с ним.

Лишь позднее знакомство с работами Э.С. Кульпина открыло мне глаза на следующее. Милов основывается на материалах крестьянской жизни XVIII–XIX вв. И в меньшей мере второй половины XVII в. Мы же (никакой ответственности за это Леонид Васильевич не несет) экстраполируем его выводы на всю более раннюю историю России. А это и ошибка, и заблуждение, и самообман.

Современная саратовская исследовательница О.В. Сухова, находящаяся, кстати, под большим плодотворным воздействием и Милова, и Кульпина, указывает на необходимость «сравнительного анализа двух хозяйственных типов, существовавших в российской истории, последовательно сменяя друг друга на протяжении XIV–XV и XVII–XVIII вв.» (4, с. 95). Несколько забегая вперед, заметим: ничего не сказано о XVI столетии. А это ведь как раз эпоха окончательного становления самодержавия и основ крепостного порядка, появления первых сословий и вступления в Смуту, формирования первых современных институтов управления и соборного представительства. Это и период расцвета местного самоуправления и суда, первый век русской «государственной» независимости и утверждения церкви в том ее виде, в каком она внутренне просуществует несколько столетий. Но пока оставим XVI в. И подчеркнем: мы не собираемся свести объяснение русского исторического процесса к смене одного хозяйственного типа другим. Однако проанализировать все это обязаны.

Итак, послушаем О.В. Сухову: «При наличии неиссякаемых до поры до времени ресурсов земельной колонизации, которая, по замечанию В.О. Ключевского, выступала стержневым процессом российской истории, экстенсивное кочевое подсечно-огневое земледелие продолжало сохранять свою девственно-архаичную форму и в XIV–XV вв. Этому, отчасти, способствовало и установление татаро-монгольского ига. И от налоговых тягот, и от княжеских усобиц, и от ханских набегов лес служил одинаково хорошей защитой, что обусловило направление миграционных процессов. В XV в., как известно, подавляющая часть населения Руси проживала в лесных деревнях – одно-двух и трех-четырехдворках. По словам Э.С. Кульпина, до конца XV в. экологическая составляющая, как никогда позже, благоприятствовала русскому крестьянину. Удовлетворительные климатические условия, невероятно высокие урожаи, собираемые на плодороднейших лесных почвах; отсутствие дефицита земельных площадей и возможность неограниченной занятости производительным трудом и пользования благами охоты, собирательства, рыболовства; реальная возможность вознаграждения упорного труда обеспеченным, безбедным существованием, отсутствие сколько-нибудь существенных налогов и, возможно, полное отсутствие повинностей для лесных людей; полная свобода землепользования при отсутствии реальной собственности на землю; и, наконец, независимость подавляющего большинства населения от княжеской власти и давления общины, максимальная раскрепощенность личности – вот факторы формирования национальной ментальности в период, названный Э.С. Кульпиным временем “наибольшего благоденствия для большинства живущих на территории Северо-Восточной Руси…”»88
  Кульпин Э.С. Социально-экологический кризис XV века и становление российской цивилизации // Общественные науки и современность. – М., 1995. – № 1. – С. 91.


[Закрыть].

Несмотря на некоторую благостность, пасторальность представлений Э.С. Кульпина (воспринятых отчасти и О.В. Суховой), их следует принять совершенно всерьез. Ведь они значительно меняют наше историческое видение. В том числе существенно корректируют русское прошлое по Милову. Не всегда бедность, скудность, всяческая недостаточность были имманентны крестьянскому миру.

Согласно Э.С. Кульпину, в XV в. почти 90% населения жило в лесу, остальные 10% вне леса, в городах всего 0,1%. Почти 10% – князья, бояре, княжеско-боярские крестьяне. То есть 9/10 древних русичей были свободны от власти князей, бояр, церкви, монголов. Исследователь подчеркивает: нормативная русская история этого периода – история 1/10 народа. И в ней совершенно не учитывается подлинная и, как уже отмечалось, свободная, сытая, «органичная» жизнь подавляющего большинства. Правда, будучи аналитиком осмотрительным, тут же задается вопросом: «Однако как такие выводы согласуются с общепринятыми представлениями о черных веках татаро-монгольского ига? Или эти представления – выдумки традиционной имперской историографии, не имеющие ничего общего с действительностью? Но исторические свидетельства летописей о кровавых междоусобицах князей, нашествиях карательных отрядов Орды, периодических, хотя и редких в сравнении с последующими веками, неурожаях и голодовках, наконец, Куликовская битва вряд ли могут быть подвергнуты сомнению. Тогда мы имеем две правды и две истории Северо-Восточной Руси: одну для лесного человека, хозяйствующего по технологии подсечно-огневого земледелия, и вторую для князей, церкви, горожан, крестьян ополий, хозяйствующих по технологии пашенного земледелия. Первая практически никому не известна, вторая – известна всем чуть ли не с пеленок. Первая есть история большинства населения Руси, вторая – меньшинства, возможно, ничтожного, но по умолчанию (другая‐то история практически не известна) распространяемая на весь этнос» (2, с. 91).

Вслед за этим он рассказывает нам о социально-экономическом кризисе XV в., который кардинально изменил русскую общественную эволюцию. «Безопасность, устойчивость существования, высокие урожаи, получаемые при подсечно-огневом земледелии99
  Выше, в своей статье, Э.С. Кульпин произносит поразительные слова: технологии подсечно-огневого земледелия «позволяли иметь производительность труда… наивысшую за всю историю России, возможно, превышающую современную по зерноводству…» (2, с. 91).


[Закрыть], обусловили темпы роста населения, немыслимо высокие не только для Западной Европы того времени, но и для всех стран и народов Средневековья: в XV веке население… Руси без малого удвоилось. Эти высокие темпы роста населения привели Русь к кризису: были исчерпаны возможности технологии подсечно-огневого земледелия, требовавшего в десятки раз больше пространств земли, чем при пахотном» (там же, с. 92).

Напомним: в конце XIX в. в России разразился известный аграрный кризис, когда демографический взрыв в деревне (1801 г. – 38 млн. человек, 1857 г. – 72 млн., 1897 г. – 129 млн.; из них только 13% – городское население; причем эти «13%» города резко завышены; больше половины «горожан», несомненно, вели по преимуществу сельскую жизнь) привел к исчерпанию возможностей экстенсивного пашенного земледелия, основанного на архаичных технологиях. И тогда тоже начали происходить события, типологически схожие с теми, которые описаны в замечательной работе Э.С. Кульпина…

В конце XV в. Русь, по словам автора, была вынуждена перейти к пашенному земледелию. Производство зерновых снизилось в 3–5 раз. Это падение произошло мгновенно: не более чем за 50 лет (жизнь двух-трех поколений). Ко всему прочему резко ухудшились климатические условия. «После длительного периода климатического оптимума новой эры (с VIII века1010
  За этим последует подъем средневековой Европы.


[Закрыть]) в середине XVI века начался так называемый «малый ледниковый период». Переход от благоприятных климатических условий к неблагоприятным пришелся на XV век. Для любого переходного периода характерны высокая степень неустойчивости погоды, экстремальные природные явления: засухи, наводнения, бесснежные морозные зимы… Резкое ухудшение условий существования требовало кардинальных решений» (2, с. 92).

После этой констатации следует один из центральных тезисов кульпинской концепции: «Хозяйственный кризис, спровоцированный демографическим ростом и невозможностью далее эксплуатировать основную технологию земледелия (технологический кризис), ухудшение природных условий (для общества – это экологический кризис, для природы – лишь смена режима функционирования, но и природа испытывала стресс – антропогенизацию ландшафта) обусловили экономический, политический и идеологический кризисы. Экономический кризис выражался в падении уровня и качества жизни, политический – в неспособности господствующих слоев поддержать прежний уровень жизни населения без радикальных социально-экономических и социально-политических реформ. Эти реформы требовали идеологического обоснования, что означало пересмотр если не всей системы ценностей, то некоторых центральных ее элементов. Все это вместе составляло социально-экологический кризис, самый тяжелый вид кризиса, который время от времени переживает общество. Такой кризис обязательно требует выбора нового вектора эволюции. От того, каким будет выбор, зависела судьба русского этноса и в конечном счете – суперэтноса, цивилизации» (2).

Итак, резко возросши численно, древние русичи выходят из леса, образуют соседские общины, попадают в пространство государственной и церковной организации жизни. «Собственно говоря, именно тогда была создана материально-пространственная основа общества. Теперь уже нельзя вести речь о двух историях этноса. История этноса становится единой» (2, с. 93). – Но русский человек оказался в стрессовой ситуации и стремился к выходу из нее. И здесь Кульпин делает весьма небезупречный, на мой взгляд, вывод: «Далее сработало универсальное правило: если общество не может найти выхода из кризиса.., оно делегирует свои права государству» (там же). – Можно подумать, что общество само по себе, государство – само. Особенно в те времена. Да, просто, «общества» и «государства» в современном смысле тогда не было. А были древние пахари и власть. Которая и занялась обустройством разрозненного и растерянного населения. Если бы существовало общество, то такого государства не возникло бы. – А вот следующий вывод точен: «Рядовой крестьянин второй половины XV века, в отличие от предков XIII–XIV веков, выбирал не между свободой и зависимостью, а перед ним был выбор подчинения: боярину, монастырю или государю» (2).

В результате в XVI в. возникает самодержавие, абсолютно независимое от населения и обладающее по отношению к нему неограниченными правами. «Полномочия, полученные Московским государством во время первого социально-экономического кризиса, на века (во многом вплоть до настоящего времени) определили путь развития Российского государства и общества, характер сложения суперэтноса и современный (второй по счету) социально-экономический кризис» (там же). – Выход из кризиса XV в. самодержавие нашло в «ограблении соседей и захвате их природных ресурсов. В результате колонизация земель, закончившаяся в Западной Европе к XIII веку, в России продолжалась еще многие века и стала стержнем всей истории страны» (2).

Далее автор подчеркивает: для интенсивных форм хозяйствования необходима особая трудовая этика. Впоследствии ее назовут протестантской. Смысл ее в том, что человек спасается через труд («молись и работай»). Этим путем и пошла европейская цивилизация. На Руси же победа иосифлян над нестяжателями блокировала возможность становления подобного типа этики. К тому же перманентное расширение русских пространств естественным образом предполагало экстенсивный характер труда. Подводя итоги, Э.С. Кульпин говорит: «События социально-экономического кризиса XV века были центральными в процессе формирования российской цивилизации. С ним был связан переход от разорванности общества и культуры на две несовместимые одна с другой части (крестьян – полуязычников – обитателей лесов и христиан – обитателей городов и зон пашенного земледелия) к единству российского общества. В тот же период утвердилась особая роль Российского государства в жизни общества. Выбор между интенсивными или экстенсивными формами экономики был сделан в пользу экстенсивных ее форм. Следствием этого явилось превращение кратковременного для Западной Европы процесса – колонизации и распашки земель – в длительный, стержневой для истории России процесс. Присоединение все новых земель обусловило специфические, политические, социальные и этнические проблемы, затруднило складывание русского суперэтноса, реформирование общественного и государственного строя, что привело, в частности, к современному кризису в развитии страны» (там же, с. 98).

Итак, небольшая работа Э.С. Кульпина, опубликованная в 1995 г. в журнале «Общественные науки и современность» и не ставшая в научном мире бестселлером, на самом деле дает невероятно много для уточнения наших знаний о русской истории и сегодняшнем дне. Правда, при всей высочайшей оценке этой концепции нельзя не отметить некоторые ее неточности. Речь идет о следующем. – Европейцы, закончив «первичную распашку» земель в XIII в., перешли к интенсивному на них труду, русские не остановились и принялись к экстенсивной распашке все новых и новых пространств. А что могло быть как-то иначе? – В Европе всегда немного земли и густое население. Результат: формирование института частной собственности на землю, крепостного права на землю и интенсивного хозяйствования. На Руси всегда много земли, почти «пустых» пространств, практически не заселенных и не ограниченных естественными преградами (горы, море), и мало людей. Результат: почти нет частной собственности на землю (есть «государственная», государева или Божья), крепостное право на людей и экстенсивное сельское хозяйство. Иными словами, социальные пути Европы и России, вне зависимости от исхода схватки нестяжателей и иосифлян, были во многом определены существеннейшим различием исходных условий. Трудно представить себе рождение трудовой этики протестантского типа на бескрайней и холодной Русской равнине. Тем не менее открытие Э.С. Кульпина дает нам возможность принципиально по-новому увидеть русскую историю первых ее столетий, глубже объясняет события XVI в., причины Смуты, формирование самодержавно-крепостнического порядка, «соответствовавшего» хозяйственному типу XVII–XVIII вв., и процесс его демонтажа, который начался великими реформами второй половины XIX в.

В общем и целом наша история после усвоения идей Э.С. Кульпина представляется примерно так. Как только в конце XV в. русичи выходят из леса, их хватает обученный монголами князь-полицейский. Возникает Московское государство. XVI век уходит на формирование того, что когда-то было названо Русской Системой. Новая Русь XVII–XVIII вв. – бедная, крепостническая, самодержавная (скажем, по Милову). XIX в. – подготовка и проведение реформы. Попытка освобождения от рабского порядка. Второй в отечественной истории демографический взрыв, «аграрный кризис». И не удержавшись в непривычных условиях эмансипации, Россия попадает под власть ВКП (б) – второго крепостного права большевиков. На этот раз оно продержалось пятьдесят пять лет: 1929 г. – начало коллективизации, 1974 г. – выдача паспортов колхозникам. Урбанизация – вот что разрушило сталинский строй. Причем, если в старые времена крестьяне бежали от крепостников и самодержавия в казаки, то в ХХ в. – в города. Там они обретали относительную вольность. Сегодня (2012 год) Россия вновь перед выбором – интенсивное хозяйство и свобода или экстенсивное хозяйство и гебешная полицейщина…

Скажу еще о двух важных идеях Э.С. Кульпина, которых мы еще не касались.