Текст книги "Социологический ежегодник 2010"

1. Domingues J.M., Boatcг M. Latin America: Modernity, globality, critique: Introduction // Theory, culture & society. – L., 2009. – Vol. 26, N 7–8. – P. 156–158.

2. Domingues J.M. Modernity and modernizing moves: Latin America in comparative perspective // Ibid. – P. 208–227.

Во второй половине XX в. социальные ученые из стран Латинской Америки внесли значительный вклад в концептуальное осмысление глобальных и периферийных модернизационных процессов. В центре их интересов находились цивилизационные особенности развития стран Латинской Америки в контексте глобальных изменений. Так, в 1970-е годы здесь получили широкое распространение ставшие вскоре известными всему миру идеи теории зависимости (dependence theory) и теологии освобождения, и то же самое можно сказать о философии освобождения 1980– 1990-х годов.

Латинская Америка играет особую роль среди стран периферии, поскольку, с одной стороны, ее ученые предлагают содержательные теоретические ответы на универсализирующие дискурсы так называемых «основных» стран модерна, а с другой стороны, в силу происходящих там радикальных социально-политических изменений и событий, подобных Всемирному социальному форуму (World social forum), символизирующему коренной «сдвиг влево» и нарастание постнеолиберальной тенденции.

Однако латиноамериканские социологи никогда не экстраполировали свои теоретические выводы на мир в целом, в отличие от европейских и американских ученых. Отношение латиноамериканских интеллектуалов к реалиям глобальной власти стали ключевыми вопросами международной конференции «Критическое мышление и (дис)локация Латинской Америки» (Рио-де-Жанейро, 2007). Идея конференции состояла в том, чтобы стимулировать внутрирегиональный диалог относительно роли периферии в глобальной системе. Х.М. Домингес (Лондонская школа экономики и политической науки) и М. Боатка (Католический университет Айхштетт-Ингольштадт, Германия) в своей статье подводят итоги этой конференции.

Многие участники конференции, критически оценивая существующие теории развития, предлагали оригинальные интерпретации латиноамериканской модернизации, а также концептуальный аппарат для анализа локальных и глобальных трансформаций. Так, У. Миньоло утверждает, что «Латинская Америка» (впрочем, это обозначение он считает некорректным) находится на периферии модерна, оставаясь в подчиненном положении, под игом «колониальности», – явления, с его точки зрения, более широкого, чем колониализм. Чтобы развязать узел запутанных отношений модерна и «колониальности», необходима теоретическая – эпистемологическая, этическая и политическая – деконструкция их взаимозависимости и как итог – выработка стратегии преобразований. Миньоло, однако, убежден, что полное освобождение от исторических деформаций общественного устройства в рамках модерна невозможно. Исследователь, по сути, бросает вызов негласному запрету для интеллектуалов «третьего мира» рассуждать о мире в целом или теоретизировать без прямых ссылок на опыт их собственных регионов. Он предлагает выйти за геополитические ограничения существующих интеллектуальных перспектив, изменив не только терминологию, но и сами подходы к проблематике (с. 157).

Другой социальный ученый, Ж. Ферес, рассматривает иконографические материалы, используемые в популярных и научных текстах, особенно в североамериканских учебниках по страноведению Латинской Америки, в которых отражены глубинные установки изучения обществ этого субконтинента, и показывает асимметричность образов США и Латинской Америки. Как правило, эти изображения за счет комбинации культурных и расовых особенностей демонстрируют достоинства США, с одной стороны, и неприглядные стороны жизни в Латинской Америке – с другой. При этом упор делается на образы, связанные с колониальным прошлым субконтинента или с социальным и культурным наследием индейцев. Ферес отмечает тормозящее воздействие данных стереотипов на попытки переосмысления исторического опыта региона и перспектив его развития (с. 157).

Во второй статье «Модерн и модернизирующие движения: Латинская Америка в сравнительной перспективе» Х.М. Домингес, опираясь на ряд современных концепций становления общественного уклада рассматриваемого региона, предлагает собственную социологическую трактовку основных региональных характеристик модерна. Он стремится совместить цивилизационный анализ с подходом исторической социологии, чтобы показать множественность форм модерна в отдельных регионах.

В латиноамериканской социальной науке до начала 1980-х годов существовало два основных подхода к вопросу о месте стран Латинской Америки в процессе глобальной модернизации, пришедшей сюда с Запада. Часть исследователей выдвигали особую версию теории модернизации, противопоставляющую традиционную ментальность и институты этого субконтинента современной глобальной культуре и глобальным институтам. С этой точки зрения решающая роль в трансформации традиционных форм общественной жизни отводилась ориентированным на инновации модернизационным элитам.

Активно обсуждалась также теория зависимости в ее различных вариантах, сторонники которой подчеркивали влияние основных капиталистических стран на масштаб социальных изменений в Латинской Америке и выдвигали экономические и политические альтернативы существующему положению вещей. На этой явно односторонней основе рассматривались все внутренние процессы и явления общественной жизни.

В 1980-е годы приобрели влияние постмодернистские теории фрагментации и случайности, на почве которых сформировался культурно-ориентированный подход к решению проблем модернизации, подчеркивающий гибридный – с элементами как традиции, так и модерна – характер общественного состояния латиноамериканских государств. Это подтвердилось и кризисом национальных проектов гомогенизации в ряде из них.

Ш. Эйзенштадт, выдвинувший программу множественности модернов, рассматривает модернизационные процессы в обеих Америках как создание новых цивилизаций, противопоставляя их идеализированные характеристики в эссенциалистском духе. При этом он оценивает Латинскую Америку как континент, неспособный к прогрессу и рациональности, свободе и равенству (с. 210).

Идею множественности модернов в латиноамериканском регионе поддерживает Л. Уайтхед, который характеризует этот субконтинент как фрагментарный. По его мнению, модернизация здесь происходила на фоне постоянного конфликтного взаимодействия внешних модернизационных проектов и внутренних инициатив, преобразовательных усилий элит и сопротивления им. Тем самым он опровергает основной постулат теории зависимости о приоритете внешнего влияния основных капиталистических стран (с. 210).

Сам Домингес стремится к созданию основанной на системном подходе общей теории модерна как глобальной цивилизации. При этом основополагающими для ученого являются представления о комплексности и многоаспектности такой цивилизации. Подобная теория не должна отказываться от нормативного дискурса, возвращаться к теологизму или пренебрегать возможностями герменевтической методологии. Она предназначена для объяснения всей многосторонности социальной жизни, включая экономику, а не одну лишь культуру.

В своей статье Домингес намечает контуры и выделяет ключевые понятия данной теории. Он, в частности, предлагает ввести в научное употребление понятие «коллективные субъективности» (collective subjectivities), т.е. коллективных акторов, способных к реализации модернизационных инициатив (c. 211). Домингес сближает понятие «коллективная субъективность» с понятиями социальной системы и «сетей власти»; причем последние он толкует расширительно, подразумевая не только идеологическую, экономическую, военную, политическую власть, но и отношения родства (с. 219).

Таким образом, Домингес переходит на уровень наиболее общего концептуального рассмотрения латиноамериканского региона как целостной единицы анализа, безотносительно к ее внутренней гетерогенности. Специфику Латинской Америки он видит в том, что она представляет собой регион, исторически связанный с Западом. Расцвет цивилизации модерна со свойственными ей институтами и духовными матрицами произошел в Северной Европе и Северной Америке, в то время как Южная и Центральная Европа, так же как и Латинская Америка, оказались в положении отстающих. С конца XVIII в. Запад начал мощную экспансию, в результате которой мир перешел к новой интегрированной, динамичной и противоречивой социальной формации, имеющей множество измерений, распространившейся по всему миру в различных формах и соединившейся с другими цивилизационными основаниями.

Вторая половина XVIII в. – стадия оформления устойчивых черт модерна, таких как институциональный капитализм, бюрократическое рациональное государство, нуклеарная семья, классовая борьба, индивидуализм, логоцентризм, интеллектуализм, продвижение идей равенства и свободы (с. 212). Европейская матрица впоследствии была воспроизведена в других странах, в которых периодизация и набор конкретных черт имели свои локальные особенности. Во всех этих странах имели место как внешние, так и внутренние модернизационные инициативы, которые Домингес называет «модернизирующими движениями» (modernizing moves). Эти движения совершались индивидами и «коллективными субъективностями», среди которых профессиональные группы, классы, расы, гендер, государство, международные организации, семья и группы друзей (с. 213).

К концу XX в. все традиционные формы общественного устройства доколумбовой эпохи и колониального периода были адаптированы модернизирующими движениями и превратились в их фундаментальные элементы. Глобальная экспансия модерна проникла во все жизненные пласты латиноамериканских обществ.

Помимо ряда экскурсов в историю цивилизаций доколумбовой Латинской Америки, Домингес в своей статье проводит и ряд исторических аналогий между другими цивилизациями Востока и Запада. В своем анализе он показывает множество взаимовлияний между ними. Так, например, раннефеодальную Европу вполне можно рассматривать как периферию влияния исламской средиземноморской цивилизации. Возможно, современный Запад в будущем также уступит свои лидирующие позиции Востоку (с. 216). В целом теория Домингеса о глобальном развертывании модерна как цивилизации основана, прежде всего, на изучении процессов взаимовлияния и взаимодействия цивилизаций. Поэтому для Латинской Америки сравнение с другими регионами периферии и полупериферии (Индией, Китаем и т.д.) более предпочтительно, чем безальтернативное равнение на Запад как на образец и мерило всех ценностей. Интеллектуалы из этих регионов также должны расширять свое научное сотрудничество друг с другом напрямую, не прибегая больше к посредничеству глобальных форм знания, исследовательских структур и концепций, построенных на постулатах и приоритетах вестернизации.

Сравнивая особенности развития различных цивилизаций, Домингес не отказывается ни от идеи самобытного регионального развития в противоположность конструированию цивилизации как абстрактного понятия, ни от попыток создать социологически обоснованное понятие цивилизации, отражающее многообразие форм модерна и гетерогенность социального времени. В рамках предложеного им подхода происходит взаимопересечение того, что можно назвать «История-1» (глобальная экспансия модерна) и «История-2», т.е. живого опыта других цивилизаций, становящихся объектами этой экспансии.

В конечном итоге Домингес выделяет две основные исследовательские стратегии в отношении модерна. Одна из них заключается в том, чтобы реконструировать историческое развитие различных цивилизаций, анализируя их внутреннюю структуру, динамику и взаимопересечения. Другая стратегия исходит из рассмотрения исторических путей цивилизаций с точки зрения настоящего. В рамках последнего подхода исследователь стремится выявить исторические корни модерна; тем не менее самому Домингесу ближе первая стратегия.

Таким образом, предлагаемая Домингесом теоретическая перспектива дает возможность, по его мнению, проводить сравнения одновременно и на исторически-индивидуализирующем, и на концептуально-универсализирующем уровнях, а не просто фиксировать изменчивость цивилизационных форм. Такой подход позволяет дать глубинный и детальный анализ каждой страны или региона в рамках представлений о модерне как о глобальной цивилизации и в то же время избежать националистического либо регионалистского уклона.

М.Е. Соколова

Чж. Хон

Hong Zh

The world implications of the «Chinese road» in the context of globalization // Social sciences in China. – Beijing, 2010. – Vol. 31, N 2. – P. 5–20

Чжоу Хон, директор Института европейских исследований Китайской академии общественных наук, начинает свою статью с напоминания о недавнем юбилее – 60-летии образования КНР. В китайской традиции число 60 символизирует полный цикл, раскрытие потенциала и зрелость, начало нового этапа. В первые 30 лет существования КНР экономический рост составлял примерно 6% в год, а индустриализация шла очень тяжело. В последующие 30 лет экономический рост стал измеряться двузначными числами. И хотя современный Китай по-прежнему сталкивается с проблемами неравномерного развития, нехватки ресурсов и низкого уровня ВВП на душу населения, его успехи сложно игнорировать. К Китаю привлечено внимание как развитых, так и развивающихся государств. Многие пытаются раскрыть секрет «китайской модели развития», или «пекинского консенсуса», или даже «китайской угрозы». Однако некоторые по-прежнему уверены, что как только КНР достигнет определенного уровня экономического развития, политическая модернизация западного типа станет неизбежной. Данные представления, однако, были раскритикованы Дэн Сяопином на XX съезде КПК: Китай строит «социализм с китайской спецификой» и «следует своим собственным путем».

Многие регионы и страны используют термин «модель», чтобы показать уникальность их пути развития. Нередко говорят о «восточноазиатской модели», «латиноамериканской модели», «модели ЕС», «немецкой модели», «шведской модели» и т.п. Термин «модель» применяется, с одной стороны, чтобы выразить уникальность: модель ЕС отличается от американской, которая, в свою очередь, будет отличной от восточноазиатской. С другой стороны, «модель» всегда стандартна – это некий пример или образец, который можно популяризовать или повторить в других странах или регионах.

Дэниел Лардж, специалист по китайско-африканским связям, полагает, что китайский путь развития уникален, и его успехи привлекают внимание, особенно в странах «третьего мира», для которых «китайский путь» может стать альтернативой другим решениям (1). Стивен Маркс считает, что основой «китайской» модели служит то, что она выпадает из «вашингтонского консенсуса»: в отличие от Запада, в Китае отсутствуют демократия и гарантии прав человека (2). Модель развития КНР привлекательна еще и потому, что сам Китай по-прежнему является развивающимся государством.

Экспорт модернизации западного образца, политика «вашингтонского консенсуса» могут привести к печальным последствиям: приватизация, шоковая терапия, финансовая и торговая либерализация – все это ведет к доминированию акторов рынка над правительствами. Тот, кто контролирует рынок, экономику, тот и обладает реальной властью. Экономики развивающихся стран не могут конкурировать с экономиками стран Запада, попадая тем самым как в экономическую, так и в политическую зависимость от последних. «Экспорт» демократической модели и прав человека в другие страны оказывается прикрытием политики, направленной на сохранение американской гегемонии.

«Китайская модель», обсуждаемая в статье, принимается как совокупность именно китайского опыта, не предназначенного для экспорта за границу. Чжоу Хон подчеркивает, что этот опыт был получен не за одну ночь, а стал итогом длительного и тяжелого развития на протяжении 60 лет.

Многие европейцы исходят из того, что уникальность развития каждой страны заключается в ее истории и традициях. Вместе с тем многие из них также убеждены, что европейская цивилизация не только отличается наибольшим динамизмом, но и является первопроходцем единственно верного пути модернизации. Некоторые до сих пор отдают дань представлениям прошлого о варварстве и отсталости народов Азии и Африки, которые якобы пассивно ожидают прихода передовой культуры посредством колонизации и внедрения западной модели образования. Даже в официальных документах Европейского союза то и дело встречаются фразы «ЕС должен помочь Китаю провести реформы», тогда как в китайских документах подчеркиваются «равенство и взаимная выгода». Однако сторонники распространения европейской модели забывают о двух ее важных особенностях. Во-первых, «европейская модель» появилась не только благодаря научным открытиям, рациональности, свободе и демократии, но и в результате кровопролитных войн и колониального угнетения. Во-вторых, «европейская модель» была изначально основана на неразвитости других стран и регионов мира. Если развивающийся мир скопирует эту модель, то тогда какие страны и регионы станут его жертвами?

Сначала китайцы не понимали этих противоречий и активно учились у Запада. Однако вскоре стало приходить осознание, что простое заимствование западного опыта ведет в тупик. Учителя, развитые страны, порабощали Китай, их ученика, но почему? Ответ на этот вопрос дал еще Карл Маркс: западная буржуазия меняет мир так, чтобы он лучше подходил для ее нужд. В системе развитых государств Китай не имел никакого независимого статуса и был лишен возможности развиваться до подобающего уровня.

Именно печальный исторический опыт взаимодействия Китая и чужеземных агрессоров стал основой для принципа отрицания агрессии как аморального акта, в основе которого лежит отрицание равенства. Китай выбрал путь социалистического развития в ответ на угрозу порабощения капиталом в его стремлении к постоянной экспансии. Отличительной чертой китайской модели с самого начала был разрыв с мировой империалистической системой и выбор независимого пути развития. Не случайно сегодня этому примеру следует большое количество развивающихся государств.

Автор критически оценивает характерные особенности современного мирового порядка, основой которого является так называемый вашингтонский консенсус. Всемирный банк и другие институты вашингтонского консенсуса активно способствуют дерегулированию, создавая режим благоприятствования для национальных и особенно транснациональных корпоративных акторов. Капитал приобретает все больше власти в мире, ему более не нужно завоевывать территории – достаточно контролировать рынки, общественное мнение и обладать влиянием на государства. Именно интересы капитала стоят за глобализацией и постоянными изменениями в обществе, в международной политике, экономике и даже культуре.

В рамках глобального, мирового рынка взаимодействуют государства, транснациональные корпорации, неправительственные организации. Они как сотрудничают, так и соперничают. Несмотря на то что эпоха государства уходит, пока нельзя сказать, что капитал поглотил все страны, особенно те, что сам помог создавать. Какие-то государства находятся под контролем капитала, какие-то государства сливаются с капиталом, а из каких-то стран капитал уходит. В Соединенных Штатах капитал поглотил государство. США обречены продвигать вашингтонский консенсус, чтобы облегчить своему капиталу доступ на мировой рынок.

На другом конце света, в Южной Америке и Африке, те страны, которые следовали западному пути развития, не достигли ожидаемого уровня экономического роста. В условиях глобализации расширились возможности доступа капитала на рынки этих стран, однако это не привело к росту благосостояния последних. Начиная с 1990-х годов многие развивающиеся страны пытаются следовать программам развития, разработанным институтами вашингтонского консенсуса. Эти программы включают в себя демократические выборы и структурные перемены в экономике, которые должны проводиться под неусыпным контролем стран Запада. Автор замечает, что государства, следующие по этому пути, так много времени и усилий тратят на выборы, что у них уже не остается времени на экономическое развитие. Тем самым закрепляется их отставание как в экономической, так и в социальной сфере.

В связи с этим растет популярность альтернативных моделей. Например, Эфиопия, столкнувшаяся со значительными сложностями, идя по западному пути развития, стала все больше ориентироваться на китайскую модель. Разумеется, народы разных стран мира не могут иметь совпадающие оценки и интерпретации китайского пути. Джошуа Рамо, автор термина «пекинский консенсус», видит ключевые особенности китайского пути в следующем: твердое осознание необходимости и стремление к модернизации и инновациям, сочетание долговременных целей и прагматичной тактики, опора на национальный суверенитет и стабильный экономический рост, социально ориентированная экономика и асимметричные силовые ресурсы – например значительные накопления государственных долговых обязательств иностранных государств (3). Для многих аналитиков китайский путь синонимичен прагматичным рыночно-ориентированным реформам под активным руководством КПК и государства, вкупе с внутренними реформами и большей открытостью.

Современный китайский социализм отличается как от дореформенного социализма с его плановой экономикой, так и от социалистического развития западного типа. С одной стороны, КНР обладает гибкой администрацией, децентрализованной системой управления и рыночно-ориентированной экономикой, с другой – государство способствует развитию управления, экономической и социальной жизни населения. Китай активно внедряет инновации, капитал и технологии, но в то же время опирается на местный опыт, традиции и навыки, чтобы эффективнее использовать имеющиеся ресурсы. КНР органично объединила рынок и социализм через кооперативную и смешанную формы собственности вместо полномасштабной приватизации. Рыночная экономика не является помехой для государственного вмешательства и регуляции экономической и социальной жизни. Китай, утверждает автор статьи, никогда не примет многопартийную систему западных стран, а вместо этого будет придерживаться социалистического демократического централизма. Искусство баланса в политической и социальной жизни стало основой для экономического роста и успехов КНР.

Мировой экономический кризис сильно повлиял на современный миропорядок. Соединенные Штаты вынуждены смягчить свой имидж гегемона и больше внимания уделять двусторонней и многосторонней дипломатии. Однако рычаги влияния на саму сущность этой мировой системы по-прежнему находятся в руках США, которые стремятся любыми способами сохранить свои позиции. В этих условиях экономические и социальные успехи Китая становятся важным политическим фактором.

Достижения Китая, в том числе, основаны на недопущении иностранного вмешательства и на смелости учиться у других стран мира. КНР не стесняется перенимать передовые формы управления у западных держав, однако официальные власти не допускают давления на страну под вывеской «прав человека», «свободы» и «демократии». Китай отказывается вслепую копировать западные институты, ссылаясь на неудачный опыт некоторых стран.

Успех Китая служит важным аргументом в пользу многообразия цивилизаций и возможности успешной модернизации не по западному образцу. Признание равенства и разнообразия является основой гармоничного мира. Между тем современный мир неспокоен и разбалансирован в силу действия таких факторов, как передвижение капитала, смена акторов международных отношений, «экспорт» демократии и т.п. Перестройка проблемных государств возможна только изнутри – пример Южной Америки, где США годами пытались создать демократии западного образца, в этом смысле очень показателен. В такой неспокойной обстановке китайский путь отмечен соединением независимости, прагматизма, сотрудничества, ценного опыта мирного развития. По сравнению с западным путем китайская модель развития более стабильна и гармонична. Китайцы смогли изобрести свой собственный путь, но они также уверены, что каждый народ в состоянии выбрать собственную модель модернизации, и не собираются навязывать свои решения кому бы то ни было.

Литература

1. Large D. Beyond «dragon in the bush»: The study of China–African relations // African affairs. – Oxford, 2008. – Vol. 107, N 426. – P. 45–61.

2. Marks S. Introduction // African perspective on China in Africa / Ed. by F. Manji, S. Marks. – Cape Town: Fahamu, 2007. – P. 1–14.

3. Ramo J.C. The Beijing consensus. – L.: Foreign policy center, 2004. – 74 p.

А.А. Ратников