Текст книги "Социологический ежегодник 2010"

1. Прогнозы сегодня имеют сценарный характер. Формула «иного не дано», которая имплицитно содержится в данном докладе, – это формула революции, а не реформ и не модернизации.

Кроме того, прогнозы бывают разными. Есть прогнозы – образы будущего, характеризующие то, что мы хотим иметь. Но есть прогнозы-тренды, выявляющие сценарии, которые объективно могут реализоваться в ходе развития в рассматриваемых обстоятельствах. Это не всегда сценарии, к которым мы стремимся. И наконец, возможны сценарии-проекты, направленные на то, чтобы изменить обозначенные тренды в направлении предпочитаемых образов. В докладе эти типы сценариев не различаются, что приводит к излишне категоричным выводам и неоправданному смешению макро– и микротенденций.

2. Авторы по-прежнему ориентируются на догоняющую модель модернизации, что подтвердил Б.И. Макаренко при обсуждении данного доклада в Институте философии РАН. Трудно сделать иной вывод, если принять во внимание утверждение Е.Ш. Гонтмахера, что все модернизации в России только закрепляли несвободу. Как уже было отмечено, Александр II осуществил модернизацию, которая ввела Россию в европейскую современность, в европейскую семью народов, освободив крестьян от крепостного права, а Россию – от архаических институтов, ограничивающих свободу.

Авторы обсуждаемой концепции образа России и задач ее модернизации вполне могли бы разграничить то, что России следует почерпнуть на Западе, и то, что составляет ее приоритетные цели и где решения могут быть нашими собственными (а не все подряд, как утверждается в докладе). Это и была бы национальная модель модернизации, отличающаяся от догоняющей модели тех же авторов в 1990-е годы, но сохраняющая их ценности.

3. Видно, что доклад написан преимущественно экономистами. Его суть – концепция экономического роста и представляющаяся авторам адекватной ей трактовка политической системы как либеральной. Однако именно концепция экономического роста с ее ориентацией на американский стандарт потребления составляет сегодня большую проблему. При подключении к интенсивному экономическому росту многих новых стран – азиатских и посткоммунистических – обостряется тема нехватки ресурсов, возникают проблемы энергии, изменения климата (10; 17). В подобных обстоятельствах экономический рост – это та часть модернизации, которая требует соответствия этическим, демографическим, социальным и экологическим задачам. Ресурсы Земли недостаточны для повсеместного экономического роста, и возникает запрос на потребительские модели новых типов. В этой связи и средний класс как класс консюмеристский проблематизируется в современных теориях, что совершенно отсутствует в докладе.

4. При обсуждении доклада вставал вопрос о социальной базе концепции заявленного образа России и модернизации страны. Большинство выступавших такой социальной базы не нашли. Однако вовсе не обязательно исходить из ее наличия. Прогноз или проект могут формировать эту базу. Мадзини говорил после объединения Италии: «Мы создали Италию, теперь будем создавать итальянцев». Доклад не выполняет задачи формирования социальной базы модернизации.

Можно сделать вывод о том, что необходимое России формирование правых сил не может быть осуществлено на старой базе 1990-х годов, представленной в докладе, где демократия – всего лишь бескомпромиссная идеологема, в то время как на деле демократия – это компромисс реально существующих интересов и групп интересов, консенсус различных социальных сил.

Напрашивается и более общий вывод: платформой партий в России стало повседневное сознание.

Капитализм, социализм и модернизация

Хотя догоняющая модель модернизации ориентировалась на Запад как на образец, капитализм не являлся целью развития всех незападных стран. Основой модернизации стран «второго эшелона» развития стал социализм. Объединяющей капитализм и социализм оказалась индустриализация. Она была основанием происходящих там и там модернизационных процессов. Реальный социализм осуществлял мобилизационную, нередко насильственную догоняющую модернизацию.

Сегодня, когда коммунистический мир распался, а национальные социал-демократии испытывают трудности, неолиберальные идеи прочно связаны с модернизацией, ведущей к капитализму. Причем в западной литературе мы находим критику капитализма и у неолибералов. Л. Туроу, И. Валлерстайн, Э. Гидденс, Т. Фридман (восхищающийся глобализацией как либеральным процессом), Дж. Сорос и множество других авторов весьма критичны к капитализму. И. Валлерстайн, например, пишет: «Капиталистическая цивилизация придет к своему концу; ее особенная… историческая система прекратит свое существование… мы можем наметить несколько альтернативных исторических траекторий, набросав их широкими мазками, без институциональных деталей, которые абсолютно невозможно предвидеть» (2, с. 175). Однако общие контуры возможного будущего Валлерстайн характеризует там же тремя траекториями: неофеодализм («парцелляризованные суверенитеты», автаркические режимы с высоким уровнем техники, неэгалитарная система); «демократический фашизм» (кастоподобная система с эгалитарным распределением в его верхнем слое, составляющим примерно пятую часть мирового населения); радикальный всемирный порядок (децентрализованный и высоко-эгалитарный). От таких прогнозов действительно хочется вернуться к идеям капиталистической модернизации. Но посмотрим, какие были найдены альтернативы.

Капитализм породил альтернативу самому себе в виде социал-демократии, которая основана на социальном контракте между государством, наемными работниками и работодателями, объединяющим их на основе взаимовыгодного компромисса и справедливого распределения получаемого государством налога. Высокий прогрессивный налог создает базу для обеспечения необходимых социальных нужд и снимает несправедливые неравенства. «Третий путь» – упомянутая выше попытка Гидденса обосновать новый социал-демократический путь Запада и его новую модернизацию (в которой, по мнению левых реформаторов, нуждался Запад, поскольку за 500 лет развития он превратился в своего рода традиционное общество) – относительно успешно реализовался в политике Т. Блэра в Англии, но потерпел неудачу в Германии Г. Шрёдера и в некоторых других странах.

Социал-демократия также могла стать альтернативой социализму, и в этом случае могла осуществиться конвергенция капитализма и социализма. Но глобализация резко усилила капиталистический элемент. Проведение социал-демократической политики осложнялось тем, что национальный капитал стал перемещаться туда, где выгоднее. Налоговая база социал-демократии ослабла.

Но самый неожиданный итог самонадеянности развитого мира – это исчезновение различий между Западом и не-Западом, которое − как возможность – было предсказано в докладе Национального разведывательного совета США при вступлении в должность президента Дж. Буша-младшего: Запад станет одним из вариантов автохтонного капитализма, островком в море разнообразных хозяйственных, культурных и цивилизационных систем (4). Б. Обама из того же источника получил прогноз до 2025 г., согласно которому сначала наступит консолидация стран БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай), а позиции Запада заметно ослабнут (сценарий «Мир без Запада»), затем произойдет изменение климата, далее БРИК распадется вследствие дефицита ресурсов, после чего распадется и Вестфальская система национальных государств, которая передаст свои функции неправительственным организациям (11; 18).

Это «феодальное» завтра является одним из сценариев исчезновения капитализма в его известных нам формах.

Мировой экономический кризис породил серьезные претензии к развитию по капиталистическому пути как на Западе, так и в других странах. Однако публикация немецким журналом «Шпигель» шокирующих данных недавнего социологического опроса в Германии и Австрии заставила многих задуматься о будущем самого капитализма. Как пишет в «Российской газете» немецкая журналистка, «исследование показало: в кризисное время люди всерьез задумались о том, заключается ли счастье лишь в экономическом росте. Сознательные немцы и австрийцы разглядели негативные последствия капитализма: варварское истребление ресурсов, загрязнение окружающей среды и социальную поляризацию. От представителя фонда им. Бертельсманна Фолькера Этцеля… удалось узнать, что девять из десяти опрошенных хотят улучшить существующий экономический порядок. Каким образом? На первом месте стоит защита природы. На втором – рациональное обхождение с ресурсами. На третьем – социальная справедливость» (7). «Шпигель» отмечает, что четыре пятых всех респондентов настаивают также и на необходимости их собственной ответственности. Для улучшения экономического устройства они готовы изменить свои привычки и стиль жизни: меньше пользоваться автомобилем, реже летать на самолетах, аккуратнее обращаться с мусором, утеплять жилье, пользоваться альтернативными источниками энергии, поддерживать общественнополезные организации и способствовать социальной направленности политики государства (20). Они не хотят старого капитализма, но не мечтают и о социализме. Их альтернатива – включение в модернизационные проекты, помимо задачи экономического роста, многих других параметров не экономического, а социального, гуманитарного, экологического и этического содержания. Но в таком случае будет ли это капитализмом?

Термин «социализм» является давним. Его изобретение приписывают французу Пьеру Леру и социалистам-утопистам Р. Оуэну, А. Сен-Симону, Ш. Фурье. С термином «капитализм» дело обстоит иначе.

Классик буржуазной политической экономии Адам Смит не знал слова «капитализм». Он открыл трудовую теорию стоимости и показал значимость рынка. Это не мешало ему сравнивать рынки Китая (обширные, человекоемкие, возникавшие на базе производства, осуществлявшегося дешевой рабочей силой) и Англии (небольшие, не обладавшие китайскими преимуществами и потому требовавшие производства с привлечением техники). Маркс написал «Капитал» и дал исторический очерк буржуазного общества, не применяя термина «капитализм», который появился в начале XX в. в работе В. Зомбарта «Современный капитализм». Как утверждает внимательный исследователь немецкой социологии Р.П. Шпакова, «именно Зомбарт повлиял на обращение Макса Вебера к проблемам специфики современного западноевропейского капитализма, а не наоборот, и для Вебера этот вариант капитализма стал основной исследовательской темой. Даже само понятие “капитализм” принадлежит Зомбарту, и в этом признании солидарны ведущие экономисты и социологи. Понятие “капиталистический дух” впервые употребил он (в 1902 году), а не Вебер» (15, с. 115).

Понятия, которых не существовало при изучении явлений, которым они соответствовали, могут не возникнуть и при других исторических обстоятельствах. Многообразные конвергентные формы современного хозяйствования, еще не вполне зрелые, сегодня могут не иметь названия, которое им будет найдено потом. Известный ученый Дж. Арриги детально исследует генуэзский, голландский, британский и американский циклы накопления капитала. При этом американский цикл рассматривается как «матрица нашего времени». Закономерности генезиса капитализма заставляют Арриги задаться вопросом: «Сможет ли капитализм пережить успех?». К такой постановке вопроса исследователя побудили невнятные ожидания И. Валлерстайна, связанные с возможностью повлиять на развитие после бифуркации обществ в ходе системного кризиса, угрожающего жизни капитализма, а также пессимизм Й. Шумпетера с его противоречивым тезисом (капитализм не погибнет от экономического краха – успех капитализма создает условия, подрывающие его основания, при которых он не может выжить).

Первый прогноз. Ответ Арриги заключается в следующем: общество может погибнуть по множеству причин, и вместе с ним погибнет капитализм. Но при отсутствии социальных катастроф, «капитализм… отомрет вместе с государственной властью, которая позволила ему добиться богатства в современную эпоху, а базовый слой рыночной экономики вернется к некоему анархическому порядку» (1, с. 447). Здесь вновь открывается феодальная перспектива.

Второй прогноз. Но имеются и другие ходы. Капитализм может вернуться к национальным социал-демократиям, если остановится глобализация. Первую гобализацию 1885–1914 гг. трагически оборвала Первая мировая война. У второй глобализации накопилось много проблем, которые могут ее приостановить либо усилить в ней социальное и этическое начала.

Третий прогноз. Арриги обратился к наследию Адама Смита не только в связи с отношением последнего к Китаю, но и для осмысления того, что происходит сегодня в прежде периферийных экономических зонах. Арриги работал в Африке, изучал периферийные и полупериферийные зоны капитализма. Адам Смит показал, что Китай долго обладал преимуществами по сравнению с Европой. Он верил, что Китай поднимется вновь. Отношение Смита к Китаю создает предпосылки для понимания того, что рынок не обязательно связан с капитализмом. Эта идея особенно вдохновляет Арриги. В то время как экономисты Запада и не-Запада спорят о том, что представляет собой рыночная экономика Китая – строящийся социализм или капитализм, спрятавшийся за политическую систему коммунизма, – Арриги думает иначе. Если Китай и не построит социализм, утверждает исследователь, это не будет означать, что он построил капитализм; но верно и обратное: если не будет построен капитализм, этот факт не станет свидетельством того, что в стране построен социализм. Ар-риги, пожалуй, стал первым, кто, характеризуя сегодня реальную ситуацию, четко сформулировал тезис о преходящем характере этих привычных категорий, а также о том, что методологически экономической теории придется учиться мыслить экономику вне этих привычных рамок. Такой вывод помог ему сделать Адам Смит.

Контекстуализм, возникающий сегодня в условиях глобализации как следствие смены догоняющей модели модернизации многообразием моделей, соединение аналитического и мировоззренческого подходов и признание возможностей некапиталистического рынка (не тождественного социалистическому рынку) составляют каркас нового видения мира.

При отказе от привычных категорий спор о том, «пес это или кот» (З. Бауман описывает упражнение, которое давали в его студенческие годы: на экране был пес, трансформировавшийся в кота, и предложено было уловить, когда произойдет эта перемена), «капитализм или социализм», может оказаться исчерпанным. Сыграв свою огромную роль в созидании адекватной онтологии, понятия «капитализм» и «социализм» могут сегодня оказаться изжившим себя инструментом конструирования реальности. Не лукавя, мы не можем утверждать однозначно, существует ли в Китае капитализм или социализм. В первой в текущем телесезоне передаче «Что делать?», в которой участвуют известные ученые, ведущий В.Т. Третьяков заметил: «Никто еще не сказал, что мы строим в России – капитализм или социализм».

Всегда существуют когнитивные социальные технологии, адекватные до определенной степени и для определенных целей. Понятием «класс» и игнорированием понятия «нация» К. Маркс ориентировал на классовую борьбу. Понятие «нация» в работах других исследователей способствовало национальным движениям и национальному самоутверждению. Определение среднего класса на основе достатка вело к примирению классов и, одновременно, к росту консюмеризма. Ограничение понятия «средний класс» культурной общностью в трудах современных английских социологов открывает новые перспективы для интеллектуального развития.

Без «капитализма» и «социализма» мы должны будем решать огромные проблемы, грозно вставшие на пути человечества, и только после этого (а не сейчас!) модернизацию можно будет рассматривать как повседневное желание улучшений.

Литература

1. Арриги Дж. Адам Смит в Пекине: Что получил в наследство XXI век. – М.: Институт общественного проектирования, 2009. – С. 447.

2. Валлерстайн И. Исторический капитализм. Капиталистическая цивилизация. – М.: Товарищество научных изданий КМК, 2008. – С. 175.

3. Культура имеет значение: Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу / Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. – М.: Московская школа политических исследований, 2002. – 315 с.

4. Мир 2020: Доклад Национального совета по разведке США // Сообщение. – М., 2005. – № 6–7. – С. 1–5.

5. Лапкин В.В. Дилеммы и казусы модернизации в начале XXI века // Модернизация: Авторитаризм и демократия. – М.: ИМЭМО, 2009. – С. 54.

6. Образы России в XXI веке: Модернизация и глобализация / Под ред. В.Г. Федотовой. – М.: ИФРАН, 2002. – 452 с.

7. Розэ А. Берлин: Капитализм под ударом: Большинство немцев и австрийцев не верят в рыночные механизмы // Российская газета. – М., 2010. – № 5265 (20 августа).

8. Россия XXI века: Образ желаемого завтра / Юргенс И., Гонтмахер Е., Масленников Н., Григорьев Л. – М.: Институт современного развития, 2009. – 66 с.

9. Ту Вэймин. Множественность модернизаций и последствия этого явления для Восточной Азии // Культура имеет значение: Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу / Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. – М.: Московская школа политических исследований, 2002. – С. 236–250.

10. Уткин А.И. Энергетические ресурсы и геополитика // Полис. – М., 2010. – № 3. – С. 9–25.

11. Уткин А.И., Федотова В.Г. Будущее глазами Национального совета по разведке США: Глобальные тенденции до 2025 года: Изменившийся мир. – М.: Институт экономических стратегий РАН: Международная академия исследований будущего, 2009. – 248 с.

12. Федотова В.Г. Будущее капитализма в исторической перспективе // Политический класс. – М., 2006. – № 8. – С. 85–93.

13. Федотова В.Г. Этика и капитализм // Политический класс. – М., 2007. – № 1. – С. 80–91.

14. Фурсов А.И. Колокола истории. – М.: ИНИОН, 1996. – 462 с.

15. Шпакова Р.П. Вернер Зомбарт – германский феномен // СоцИс. – М., 1997. – № 2. – С. 115.

16. Eisenstadt S.N. Multiple modernities // Daedalus. – Cambridge (MA), 2000. – Vol. 29, N 1. – P. 3–29.

17. Friedman Th. Hot, flat and crowded: Why we need a green revolution and now it can renew America. – N.Y.: Farrar, Straus & Giroux, 2008. – 775 p.

18. Global trends 2025: A transformed world. – Wash.: National intelligence council, 2008. – 124 p. 19. Huntington S. The clash of civilization and the remaking of world order. – N.Y.: Simon & Schuster. – P. 75.

20. Neun von zehn Deutschen fordern neue Wirtschaftsordnung // Spiegel. Hamburg, 2010. – 18 August.

21. The changing nature of democracy / Ed. by T. Inoguchi, E. Newman, J. Rtane Tikio. – N.Y.; P.: United Nations univ. press, 1998. – 285 p.

С.Н. Смирнов

Современное общество живет догмами прошлого, проецируя понятийный аппарат, разработанный столетия назад, на свою современную структуру. Например, до сих пор многими политиками и частью представителей экспертного сообщества используются термины «капитализм» и «социализм», которые объективно во все большей степени становятся предметным полем дисциплины «история экономических учений» и, кроме того, используются в программных документах маргинальных политических партий.

Сложнее с модернизацией, поскольку этот термин характеризует не стационарное состояние общества, а его эволюцию. Тем не менее и здесь возникает сущностная проблема. Дело в том, что на практике модернизация рассматривается применительно к обществу в целом. Существуют и критерии, отличающие современные, или модернизированные, общества от обществ традиционных. Однако эти критерии сами по себе очень нечеткие и допускают сочетание реалий с виртуальным содержательным обеспечением. Например, позднесоветское общество никогда не было коллективистским: борьба за потребительские ресурсы в условиях дефицита определяла доминирование индивидуализма и узкогрупповых интересов. Тем не менее это прикрывалось идеологией виртуального общества, где человек человеку – друг, товарищ и брат. Аналогично, попытавшись объективно определить степень современности / традиционности постсоветской России с использованием критерия «авторитарный характер власти», приходишь к выводу, что демократия в стране становится во все большей степени виртуальной, в то время как авторитаризм власти, особенно региональной, повышается.

В этом контексте так называемая догоняющая модернизация для современной России представляется единственно реальным вариантом – иные гораздо хуже, поскольку не решают ключевых проблем страны, препятствуют ее сопряжению с традиционными демократиями. Какая-либо иная модернизация в России чревата риском возвращения к традиционному обществу – псевдоколлективизму, клерикальности в том ее смысле, что душу надо спасать на земле, ограничиваясь малым, уважая власть, независимо от уровня коррупции в государстве. Казалось бы, история уже научила, что именно в такой стране в ХХ в. «храмы как поленья сожгли всего за треть столетья» (М. Кочетков). Очень хочу ошибиться, но, кажется, ситуация повторяется.

Мир вступил на путь глобализации, ставшей вектором развития мирового сообщества на ближайшие десятилетия. Она заняла место многочисленных программ по социально-экономическому подъему «третьего мира», которые реализовывались международным сообществом во второй половине прошлого века. Оказалось, что развитие экономик этих стран может произойти в тех случаях, когда у крупных компаний появляются экономические и экологические стимулы к выводу производств в другие страны, освоению новых рынков сбыта. Россия не стала исключением: создание автомобильной промышленности, альтернативной «официальной», – один из примеров. Пришли новые технологии в пищевую промышленность страны, на железнодорожный транспорт. Появились новые современные рабочие места, обусловившие формирование нового типа российского работника. И это элемент догоняющей модернизации.

Стесняться тут нечего. Свобода передвижения капиталов, как и свобода передвижения физических лиц, привели к тому, что развитые экономики тоже стали догоняющими, причем догоняющими Россию. Правда, в иной области, а именно – в области научных исследований. Недавнее присуждение нобелевских премий по химии двум живущим за границей россиянам – лучшее тому подтверждение. Идеи научных разработок родились еще в России, инфраструктура которой оказалась не готовой к исследованиям. Что объяснимо, поскольку основные проблемы, стоявшие перед первой генерацией российских реформаторов, были элементарными: накормить, обуть и одеть население, научить его экономической самостоятельности, заложив тем самым основы новой социальной структуры общества.

И успешное в целом решение этих задач произошло по модели именно догоняющего развития, что естественно привело к воспроизводству тех же проблем, которые присущи развитым рыночным экономикам. Почему, оппонируя экспертам, негативно оценивающим результаты реформ, их можно признать в целом успешными? Хотя бы потому, что появился сегментированный потребительский рынок, рассчитанный на граждан с различными уровнями доходов. Составляющие этого рынка характеризуются различиями в ценах и качестве товаров и услуг, но не различиями имеющихся товарных позиций. Успех можно оценить и по тому факту, что в российском обществе появились принципиально новые социальные группы. В их числе, например, предприниматели, граждане, работающие по найму у физических, а не у юридических лиц (если в 2002 г. их доля в общей численности занятых составила 4,1%, то в 2008 г. – уже 10,8%), рантье, живущие на доходы, получаемые от имущественных и финансовых активов (в 2008 г. доля доходов от собственности в составе денежных доходов населения составила 9%).

Российское общество во все большей степени становится атомизированным. Подобно ветвящемуся генеалогическому древу, ветвятся и социально-экономические интересы его членов. Они разнятся не только в классических дихотомиях «город – село», «центр – периферия», но даже в пределах одного и того же вида экономической деятельности. Отсюда – и разное отношение к модернизации, содержательное наполнение которой различно для различных групп населения и, по-видимому, домохозяйств. Можно предположить поэтому, что модернизация в современной России обречена на неудачу, если она будет проводиться «сверху», как это было во всех предыдущих модернизациях страны. Косвенным подтверждением этому является так называемый «сколковский» проект, согласимся, не точечный (резидентами Сколкова могут быть субъекты инноваций, которые находятся на территории других регионов страны), но «заповедный».

А если это так, то мы должны согласиться с тем, что модернизация как единая программа вряд ли может быть выработана. Также бесполезно пытаться нарисовать портрет страны даже в среднесрочной перспективе. Пару десятилетий назад никто не мог представить, какой будет национальная структура занятых в Москве, а сейчас мы знаем, насколько резко она изменилась. И программа модернизации должна формироваться подобно тому, как формируются федеральные целевые программы. Определили проблему, проанализировали возможные направления ее решения и стали наполнять конкретными мероприятиями. Другое дело, что наполнение это должно происходить с учетом предполагаемой реакции конкретных «атомизированных» групп населения.

Рискну предположить, что в современном обществе серьезное отношение к «национальной гордости великороссов» вряд ли возможно. Только свободное развитие домохозяйств, уровень их благосостояния определяют любовь к государству и доверие к государственным институтам. Боюсь, что в модернизацию российский потребитель (что не всегда синонимично обывателю) в массе своей не верит и относится к ней индифферентно, если не как к инструменту очередного «распила» бюджетных денег. И это вне зависимости от того, какой путь модернизации для России будет избран – западный, национально-ориентированный или какой-либо другой. С этой точки зрения национальные проекты вызывали гораздо больший интерес, поскольку их результаты можно было увидеть – центры высокотехнологичной медицинской помощи, новые школьные автобусы, компьютерные классы. Тот же российский потребитель будет в гораздо большей степени радоваться появлению некоего нового гаджета, но не отчетам правительства об успехах на пути модернизации.

Поддержка модернизации обществом обеспечивается, когда ее результаты доводятся до конкретных домохозяйств, и выигрывающих домохозяйств – большинство. В противном случае даже технологические прорывы воспринимаются враждебно. Яркий тому пример – поезд «Сапсан» – прообраз будущей модели скоростного пассажирского железнодорожного сообщения в стране. Однако его появление обусловило резкие протесты (вплоть до физических) у жителей прилегающих к железной дороге населенных пунктов, поскольку вопросы, связанные с запуском скоростного поезда, были решены не комплексно. От реализации данного модернизационного проекта выиграла достаточно обеспеченная часть российского населения. Однако он обернулся «демодернизацией» жизни тех, у кого ухудшились транспортная доступность мест работы ввиду отмены части электричек, возможность оперативного получения социальных (например, медицинских) услуг, безопасность жизни (отсутствие удобных оборудованных переходов, невозможность проезда пожарных машин). Представляется, что ни в одной из западных демократий подобное невозможно: любая экспертиза заставила бы бенефициаров подобного проекта направить часть будущей прибыли на решение проблем местных сообществ. Кстати, сложившаяся ситуация характеризует и недостаточную квалификацию центрального правительства, к функциям которого, безусловно, должно быть отнесено создание инфраструктурных условий для реализации модернизационных проектов.

Вообще, если говорить о модернизации для России, то здесь должен действовать принцип слабого, или «замыкающего» по группам населения, звена – именно на решение их проблем должны быть нацелены проекты модернизации. В противном случае мы рискуем получить две России, очень не похожие друг на друга. А это очень опасно, тем более что фактор миролюбия россиян в конфликтах может рассматриваться как не значимый.

В этом контексте важно отметить вот что. Не очень понятно, почему одним из критериев отличия традиционного общества от современного выступает зависимость первого от религиозных представлений. Именно последних, как кажется, не хватает современному российскому обществу, несмотря на православный мейнстрим. Более ценным является самоорганизация общества снизу – пожалуй, наиболее ярким примером служит фонд «Подари жизнь», аккумулирующий средства на помощь детям, больным онкогематологическими и иными тяжелыми заболеваниями.

Не думаю, что реальна перспектива перехода российского общества к модели безудержного потребления, предвосхищенной в начале 1960-х годов братьями Стругацкими в «Хищных вещах века». Возможны маргинальные нарывы такого общества, охватывающие очень ограниченный по численности контингент жителей, которые сознательно выбирают для себя соответствующую модель потребления и не имеют серьезных ограничений. Для большинства россиян такая модель неприемлема в силу ограниченности их доходов.

В современной России модернизация – это, возможно, даже не столько модернизация технологическая. Основная ее задача состоит в том, чтобы консолидировать атомизированное российское общество по интересам и потребностям, прежде всего на уровне «communities», создать мощный противовес органам государственного управления, в том числе и для проведения независимой экспертизы управленческих решений. Если демократия не получилась сверху (по Т. Шаову, «свобода, даденная сверху, // Куда-то вверх и уплыла. // Что остается человеку? // Да штоф зеленого стекла»), то единственный вариант – накапливать ее критическую массу снизу. И с этой точки зрения догоняющая модернизация, в том числе и в области формирования муниципальных сообществ, разумнее идей «суверенной демократии».

А что касается пороков западных обществ, то компенсирующим механизмом, как уже говорилось, станет принцип ориентации модернизационных мероприятий на «замыкающее» звено общества.