Текст книги "«Я отведу тебя в музей». История создания Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина"

Иван Цветаев
Из дневниковых записей

1898 год 3 февраля, вторник

Сегодня было заседание у великого князя Сергея Александровича. Присутствовали вновь назначаемый Министр Народного Просвещения Н. П. Боголепов, ректор университета П. А. Некрасов, помощник ректора Н. А. Зверев, управляющий] канцеляриею Московского] генерал-губернатора В. К. Истомин и я. Предметом совещания был вопрос об исходатайствовании 300 000 рублей из Казны на здание Музея. Эту мысль горячо развивал Истомин, называя данную сумму ядром, вокруг которого должны будут группироваться пожертвования частных благотворителей. Его поддерживали Некрасов, Зверев и я. Великий князь и Боголепов только слушали. Его Высочество, возлагая слишком большие надежды на частные пожертвования, сначала не соглашался на эту меру, но когда ему было доказано, что отсутствие правительственного пособия останавливает жертвователей, опасающихся слишком больших сумм, то Великий Князь изъявил согласие написать об этом письмо министру финансов. Черновое этого письма приняли на себя Некрасов, Истомин и я. Мой проект относительно дворянства Великий Князь обозвал химерой, нисколько не надеясь на участие дворянства в деле музея.

10 февраля, вторник

Сегодня был у Толстопятова и говорил, нельзя ли расположить Е. А. Баранову с детьми принять участие в деле сооружения Музея выстройкою залы их имени. Он обещал позондировать почву и высказал надежду на успех. Ныне же был у И. А. Колесникова, директора Никольской мануфактуры М. Ф. Морозовой с сыновьями. Шел разговор о средствах расположить в пользу дела М. Ф. Морозову. Тем временем вошел ее старшин сын Савва Морозов, которого также втянули в эту беседу и стали просить принять на себя ходатайство перед матерью о сооружении в Музее зала имени Морозовых. Сын охотно согласился повести эти переговоры, но не поручился за их успех. При этой беседе присутствовал также и А. А. Назаров, директор правления Товарищества, уже ранее заявивший свои симпатии нашему Музею принесением в дар ему бронзовых копий бюстов и статуэток Неаполитанского музея. Получил письмо от Адольфа Арманда из Пушкина: очень благодарит за честь избрания его в члены-учредители Комитета по Музею. Тон письма, известная всем его доброта и большое состояние при значительном образовании внушают мне надежду на устройство им зала имени Арманда в Музее.

Илл.14. Император Александр III

11 февраля, среда

Сегодня для меня большая радость: Михаил Абрамович Морозов взял на себя стоимость выстройки залы Музея – Венеры Милосской и Лаокоона. Стоимость ее – 27 006 рублей. Условия взноса – три срока: сентябрь 1898-го, 1899-го и 1900-го годов. Это второй дар на залы: первый зал принял на себя 25-го декабря 1897-го года И. А. Колесников, предложивший израсходовать на это 15000 рублей. Но зато надежды на Н. Д. Стахеева оказались напрасны: сегодня приезжал ко мне с братом Федором доктор Н. И. Самосский, ведший переговоры со Стахеевым, и сообщил мне, что он отказался наотрез. Но, отказав в поддержке Музею, он дал понять в письме, что послужит Московскому Университету иным способом; говорят, что он намерен построить для студентов целое общежитие, которое обойдется, конечно, в несколько сот тысяч рублей. Забыл сказать, что бал у Юсуповых не состоялся по случаю кончины Митрополита Сергия. Промерз я, ехавши к ним к Харитонию в Огородниках, до костей – почему они не сочли нужным оповестить приглашенных об отмене бала. А в такую стужу не мешало бы.

22 февраля, воскресенье

Сделал два визита за Москву-реку в две купеческие семьи – Е. И. Барановой с сыновьями и старшины купеческого сословия С. А. Булочкина. У Барановых матери не застал дома, а сын лежал в постели больной (другой сын ее, женатый на Ушковой, живет отдельно). Оставил два экземпляра печатной Записки о Музее и карточки. Для дела этого достаточно. Внимание им будет приятно, а деловой разговор о зале их имени поведет Толстопятов, которого надо теперь предупредить. Булочкин, кандидат прав нашего Университета, оказался человеком очень любезным, благодарил за посещение, сказавши, что посещение профессора для всякого питомца Университета должно быть праздником. Для ознакомления его с вопросом о Музее я дал ему свою печатную Записку и просил его, как представителя могучего сословия в нынешней Москве, обсудить вопрос о степени участия московского купечества к делу Музея Императора Александра III, причем указал ему, нельзя ли провести мысль о ежегодном ассигновании Музею какой-либо определенной суммы, по крайней мере на первые десять лет его существования. (Это та же самая мысль, которую я провожу относительно Дворянства центральных губерний и которая была осмеяна на совещании у великого князя.) Московскому купечеству, как сословию самому богатому, было бы стыдно отказать в небольшой материальной поддержке учреждению, носящему имя Государя, который своею строго национальною политикою так много способствовал его обогащению. Булочкин обещал мне свое содействие.

27 февраля, пятница

Сегодня был у меня А. М. Муромцов, Рязанский Губернский Предводитель Дворянства. Вечером я был у него в гостинице «Дрезден». Обсуждали вопрос об участии дворян центральных губернии в деле Музея Императора Александра III, как особого покровителя дворянства. Муромцов, как и я, верит в возможность ассигнования дворянами губернии рублей по 500 от каждой губернии в год. Ему кажется, что сюда войдут губерний сорок, что из этих взносов может составиться сумма тысяч в двадцать в год. Это мечта. Практичнее его мысль относительно того, что начать это дело должно московское дворянство. Что-то скажет на это здешний губернский предводитель князь Трубецкой. Пока моего визита он не отдал и ничем не отозвался. Это в [неразб.] Городскому голове князю Голицыну. От Муромцова пошел на заседание Археологического общества. В доме графини П. С. Уваровой в Леонтьевском переулке, где проходили заседания Московского археологического общества, профессор Цветаев неоднократно выступал с различными докладами. Там же в 1890-е годы постоянно обсуждались вопросы, связанные с постановкой и организацией музейного дела графине Уваровой в Леонтьевский пер[еулок]. Собрание было большое, был и великий князь. В антракте между сообщениями он долго разговаривал со мною о Музее, радовался начавшемуся разбору зал и вступлению в Комитет Муромцова, как человека исключительно богатого, по его словам, Великий Князь был, по-видимому, очень доволен намерением М. А. Морозова назвать избранный им зал его именем. Отправляясь в Петербург, великий князь обещал мне телеграфировать, когда мне нужно будет ехать туда же с проектом Музея для представления рисунков государю. Теперь надо ждать со дня на день.

1 марта, воскресенье

Нынешний день был очень счастливым. Виделся с Ив[аном] Карловичем] Прове, который оказался человеком очень любезным и расположенным к Музею. Вспомнивши свои годы учения в 3-ей московской гимназии, где его имя записано на золотой доске, он признал особую полезность учреждения нашего Музея и обещал взять стоимость целого зала на себя; цена его определится им с архитектором Клейном. Вместе с этим он высказал намерение заинтересовать Музеем К. Т. Солдатенкова, относительно которого я сам бессилен. Сколько ни писал я ему писем, сколько ни беседовал с ним на эту тему сам, старик оставался до сих пор глух. Причина этого председательство великого князя в Комитете и название Музея именем Александра III. С великим князем он не в ладах из-за Училища живописи, ваяния и зодчества, а император Александр III как государь, оберегавший православие и сторонник строго национальной политики, несимпатичен Солдатенкову, занимающему первостепенное место среди московских старообрядцев и считающему себя «либеральным европейцем», хотя этот западный европеец не знает ни одного иностранного языка и пишет даже по-русски безграмотно, как простои мужик. Разговаривали мы с Прове о том, почему русские капиталисты и природные москвичи, вроде Саввы Морозова, не идут к нам в Комитет и отказываются помогать возникновению Музея, тогда как московские же коммерсанты с западноевропейскими фамилиями, напротив, охотно принимают участие в нашем деле, вызывающем их на материальные жертвы. Причина этого одна: большая культурность иностранцев сравнительно с нами. Наши купцы большею частью внуки простых мужиков – иностранные же коммерсанты имеют за собой, во всяком случае, более культурных предков.

От Прове я поехал к его родственнику И. Ю. Шульцу, занимающему видное место на Московской бирже. Он сильный сторонник нашего предприятия и обещает принести большую пользу своими отношениями к купеческому миру. По его словам, он налаживает жертву для Музея в 150000 рублей и обещает заняться раздачею зал Музея на выстройку отдельным лицам. Он же повторил Клейну, чтобы мы «спали спокойно» и не беспокоились на этот счет: залы де будут розданы. От Щульца я переехал к Захарьиным, которых мне нужны было поблагодарить за скульптуры Парфенона. Мать и старшая дочь, А. Г. Подгорецкая, выражали сожаление, что молодой Захарьин, задавленный сейчас делами и большими расходами, не сделал для Музея большей жертвы. Мать при этом сказала: «Погодите, дайте ему осмотреться, он сделает после и больше». Подгорецкая же, сильно увлеченная идеей Музея, неожиданно для меня, предложила мне принять 25 тысяч рублей из ее личного капитала, которым она начинает владеть лишь первые дни. Я, разумеется, отказался ввиду необдуманности такого предложения. Тогда она вместе с матерью стали просить меня принять стоимость скульптур эпохи Возрождения с Микеланджело в центре. За этот дар я горячо поблагодарил, так как он не превысит 5000 рублей.

4 марта, среда

Занес три визитных карточки и печатную Записку о Музее Л. С. Полякову, которого письмом к нему в Париж я просил об устройстве зал: одной – имени их рода, другой – имени умершего сына Аарона Полякова, любившего искусство. Удочка закинута – попадется ли золотая рыбка в виде хотя бы одного зала? Завтра иду к ним вечером пить чай с женой и осмотрю крючок – не съеден ли червяк… или не повис ли на нем банкир…

6 марта, пятница

Были мы ныне у Поляковых, только что воротившихся из Италии. Они полны восторгов от Рима, его древностей и музеев. Под впечатлением Ватикана Поляков предложил мне для Музея все, что есть наиболее важного в скульптурах Рима. Но мне хочется получить от него на этот раз не гипсовые слепки, а стоимость Ассирийского зала в 20000 рублей и 3000 р. на скульптуры Ассирии и древней Персии. Он пока упирается, отделываясь шуточками на тему, что у него таких денег нет, но по тону видно, что дело состоится. Там же был и Д. Ф. Кондратьев, душеприказчик покойной Е. И. Бенардаки. И Поляков с сыном Исааком долго убеждали его взять зал стоимостью в 21 000 рублей. Он же, ссылаясь на запутанность денежных дел ловко увертывался, не говоря ни да, ни нет. Толковали и смеялись более получаса – так мы и разошлись ни с чем. Поляков, впрочем, утверждает, что Кондратьев все-таки что-нибудь сделает в свое время. Сам же, на прощанье, сказал мне: «Мы с Вами столкуемся».

8 марта, воскресенье

Приехал из Петербурга Н. А. Зверев, назначенный к нам в ректоры вместо П. А. Некрасова, получившего место попечителя Московского] учеб[ного] округа. Оба они состоят «членами-учредителями» Комитета по Музею (Комитет Высочайше утвержден), оба уже сроднились с нашей задачей и с интересами Музея. – Первым распоряжением Зверева было послать за мною, чтобы сообщить мне распоряжение Великого Князя приехать мне и архитектору Клейну с проектом здания к нему в Петербург. Уже испрошена для представления чертежей аудиенция у Государя. Ныне же вечером выезжаем оба с женами.

9 марта, понедельник

В Петербурге. Мы остановились по Екатерининскому каналу, против Казанского собора, чтобы быть ближе ко дворцу вел. кн. Сергея Александровича и к только что открытому Русскому музею императора Александра III. Первый визит к Истомину в Сергиевский дворец, запись там адреса и оставление письма к нему с просьбою об указаниях. Увидимся с ним завтра утром. Ныне пойдем к Помяловским поговорить о Музее и новом министре Боголепове.

10 марта, вторник

В 10 часов утра Клейн, остановившийся на Малой Морской, был уже у нас. Поехали в Сергиевский дворец, дорогой Клейн все тужил, что не надел фрака, и потому, когда нам сказали, что Истомин на докладе у великого князя и что будет свободен через ½ часа, мы поехали на Малую Морскую переодеваться. Жизнь великого князя здесь идет усиленным маршем. Около 11 часов стоял целый ряд карет у подъезда его дворца. Истомина осаждают просители и чиновные лица. Покончив на время с ними, он вступил с нами в дружескую беседу. Великий князь, предупрежденный им о нашем приезде, доложил вчера вечером о том государю. Аудиенция назначена предположительно на четверг или на пятницу. Накануне пришлют курьера. В день представления утром Истомин свезет нас в Зимний дворец и познакомит нас со своим братом, полицеймейстером Зимнего дворца; тут нам укажут, через какой подъезд доставить ящики с чертежами, дадут нам рабочих для вскрытия и переноски чертежей в Концертный зал. За полчаса до выхода государя мы оба должны быть на месте.

На великое счастье для дела Музея, Истомин увлекается нашею задачей все более и более. В настоящее время у него явилась мысль об учреждении большого зала в Музее для портретных статуи и бюстов славнейших наших деятелей на поприще искусств, наук, литературы. Эту идею о Пантеоне русской славы в этом роде он сообщал великому князю – и как сказать, что она не может иметь будущности? Он просит меня заняться этим вопросом и разработать его в форме «Записки» на имя великого князя и в газетных статьях. Вопрос сложный и серьезный, требующий обсуждения всестороннего, вместе с учеными.

Дело разрастается. Ходатайство великого князя о казенной субсидии Музею теперь в полном ходу. Министр финансов Витте упирается, не желая давать 300 тысяч руб. Торговались с ним Некрасов и Зверев, торгуется Истомин, по словам которого великий князь не желает получить менее, по крайней мере, 200000. Ныне Витте будет для этого дела у великого князя. Посмотрим, кто кого осилит. Витте – большой оратор и обладает даром убеждения, а великий князь стоек и силен сознанием престижа, свойственного его положению. К тому же, когда захочет, он может осиливать собеседника любезностью речи и обращения, чрезвычайно искреннего и как-то женственно-наивного…

Илл. 15. Юрий Нечаев-Мальцов

Ныне прием у нового министра. Клейн и я отправляемся к нему в департамент. – Народу было много: попечители учебных округов, губернаторы, директоры средних учебных заведений, дамы, профессоры. В каждой кучке одни разговоры – о новом министре, которому желают счастья в исправлении вопиющих недостатков средней школы и умножении низших школ. На приеме меня и Клейна он был, по обычаю, сдержан и с обычным ему скептицизмом относился к нашим надеждам на жертвователей, повторив свои сомнения относительно Муромцова, которого он издавна считает скупым и мягкобаем. В этом взгляде на наше дело мы с ним никогда не сходились и пока не жалуемся на себя. Он, а не мы, ошибся касательно Ю. С. Нечаева-Мальцова, с которым он не хотел заводить никаких сношений по вопросу о Музее. Склонить его написать письмо Н[ечаеву]-М[альце]ву мне стоило неоднократных труда и просьб. В таком деле, как наше, без веры в лучшие стороны людей обойтись нельзя. Со скептицизмом ничего нового, ничего большого не сделаешь. Это чувство разрушает, а не созидает. Скептицизм – удобное свойство для осторожного чиновника, а в нашем созидательном деле главный рычаг – вера, которая, по Писанию, горами ворочает… И я буду держаться этой веры, при всяких обстоятельствах дела. Обманут ее ныне, восторжествует она завтра. Побьет ее сегодня какой-нибудь Иван, зато приголубит и укрепит ее своей симпатией и щедростию завтра какой-нибудь Петр.

Приходил чиновник Гжельский от В. К. Истомина с извещением, что аудиенция нам государем назначена завтра, в 2 часа пополудни. Указано быть в Гофмаршальском подъезде Зимнего дворца в 1 час: там нас проведут к полковнику Истомину. Доселе идет все как нельзя лучше. Заботы о нас у великого князя и у Истомина не прекращаются.

12 марта, четверг

К часу Клейн и я были в Зимнем дворце у полковника Истомина. Это еще сравнительно молодой человек, очень любезный. Он провел нас парадным ходом с подъезда Ее величества в кабинет государя. В первый раз мы видели лейб-гвардию при отправлении своих прямых обязанностей – оберегание императора и его семьи. При первых дверях, ведущих во внутренние покои их величеств, стояли два лейб-гвардейца в белом с обнаженными палашами в руке. В следующем зале сидел их целый наряд; начальник их завтракал в сторонке. Для избежания шума полковник Истомин дал им знак не отдавать чести и не двигаться с места. Далее мы прошли темноватым коридором, освещаемым лишь верхним, очень отдаленным, светом и электрическими лампочками, в кабинет императора. Это – небольшая комната в два окна, отделанная в японском стиле, с большим количеством превосходных японских вещей. По стенам картины коронации императора Александра III, последнего зимнего парада в Петербурге того же государя, смотр войскам в Париже императором Николаем Александровичем, превосходная акварель, присланная из Франции, картина Матвеева «Король Прусский Вильгельм II кланяется Москве с кровли Пашковского дома». Этот кабинет служит, как нам сказали, местом ожидания министров перед докладами государю, которые делаются обыкновенно в библиотеке, отделяемой от этой комнаты биллиардной, комнатой также в два окна, сравнительно тоже небольшой.

Нам предложено было расставить картоны и разложить рисунки в этой биллиардной. Биллиард имеет старое, поношенное, выцветшее сукно. Мы сделали все нужное и, по приглашению камер-лакея, должны были возвратиться в кабинет и ждать здесь до ½ третьего, так как великий князь Сергей Александрович мог, куда-то отозванный, прибыть только к этому времени. Мы с Клейном любовались вещами и вещицами японского производства, собирались взять по вещице себе на память, гордились своим положением и положением, которое приняло наше дело благодаря покровительству великого князя и неустанному содействию В. К. Истомина, являющегося каким-то ангелом-хранителем всех наших забот и даже идеалистических мечтаний и, пожалуй, иногда и просто капризов, связанных с Музеем. Говорили и мечтали о том, какое выгодное для дела впечатление произведет в Москве одобрение государем нашего проекта Музея и внимание его величества к нашему предприятию. Мы оба были в эту минуту очень счастливы. За пять минут до половины 3-го вышел к нам великий князь и поздравил меня с 200000 руб., испрошенными им на Музей. Министр финансов был у него вчера и дело улажено. Это еще более поддало нам с Клейном жару. Мы горячо благодарили его высочество за покровительство и выслушали в ответ обещание вести наше дело до конца. При этом великий князь предупредил меня, чтобы я не забыл доложить государю о ходатайстве Московского университета перед министром финансов на счет казенной субсидии Музею.

Пробило ½ часа 3-го, дверь отворилась, вышел государь, одетый по-домашнему, в серую тужурку.

Подавая руку, он на моей чиновничьей физиономии не остановился особенным вниманием (чиновники в мундирах да служебных декорациях ужасно похожи друг на друга, все сияют, как медный грош, и перед высшими лицами все масляно и как-то беспричинно улыбаются), но фигура Клейна в черном фраке и без всякого намека на украшения (был у него серебряный знак его архитекторского звания, навешенный на него женой, а он и его дорогой во дворец потерял; прихорашиваясь у полковника Истомина, он хватился белых перчаток, не нашел их и погнал за ними на извозчике своего человека к жене в гостиницу. Наталья Андреевна, зная рассеянность мужа, посоветовала поискать перчаток в другом кармане: здесь они и оказались) и, конечно, его очень интеллигентное лицо резко выделилось в глазах императора, который пристально посмотрел на него не только в первый момент, но и отходя к рисункам опять повернулся к нему головою.

Государь пожелал ознакомиться с проектом подробно: «покажите мне, – сказал он, – все с начала до конца». Я начал объяснения с главного фасада. Прежде всего император поинтересовался вопросом о том, в каком расстоянии будет находиться Музей от Университета. Пришлось доложить, что по месту он будет стоять в соседстве с храмом Спасителя, а от здания Университета будет отдален минут на 10 ходьбы. Ионическая колоннада фасада, очень понравившаяся государю, подала повод к докладу, что образцом ее служил восточный фронтон Эрехтейона в Афинах. Император заметил, что он помнит этот памятник Афинского акрополя. Государя затем интересовали вопросы о длине колоннады, о глубинах ее в центре, с выступающим здесь портиком, и по бокам. Высота цоколя определена ему в 4 аршина. При обсуждении достоинств главного фасада, великий князь доложил государю, что в практике этот фасад выйдет еще изящнее, так как есть основание надеяться на отделку его камнем на средства Нечаева-Мальцова. Государь, обращаясь с улыбкой к Клейну и мне, на это заметил: «Поздравляю, Нечаеву-Мальцову есть из чего сделать вам этот фасад. Какой камень будет употреблен в это дело?» Я должен был ответить, что в Москве употребляется для облицовки «радомский песчаник», что им облицованы памятник императора Александра II в Кремле и Верхние торговые ряды. Затем его величество поинтересовался вопросом, почему этот камень называется «радомским».

Когда, отойдя несколько назад, государь еще раз взглянул на фасад, его внимание обратила античная решетка, которой архитектор снабдил свой рисунок. Император, услышавши, что перед зданием Музея предполагается сквер, спросил о глубине его. Когда было доложено, что сквер проектируется в 15 сажен в поперечнике, он несколько удивился, что пространство, разделяющее решетку от здания на рисунке, так велико будет в действительности, и потому осведомился, не отделяет ли эта решетка самый Музей от сквера. И этот вопрос и это сомнение возникли в государе совершенно правильно, так как Клейн, рисуя яркую решетку только как интересный бордюр для картины фасада, не обратил внимание на правильность ракурса при изображении пространства, назначенного под сквер. Решетка должна отделять, конечно, улицу Волхонку от площади. Из этого мы вывели заключение, что государь учился рисованию и знаком с условиями перспективы. Последним вопросом его был вопрос о высоте здания, рассчитанного на 9 сажен, за исключением центральной части главного фасада, которая будет несколько выше.

Илл.16. Строится музей

Перешли к боковому фасаду. Увидев окна лишь в первом этаже, император спросил, как же будет освещаться 2-ой этаж? Указание на верхнее освещение повлекло за собою вопрос государя, видели ли мы новый, только что на днях открытый Русский музей Александра III в Петербурге, в Михайловском дворце, где устроено такое освещение через потолки в двух больших залах. Освещение там решительно идеальное, лучше которого и желать нельзя – и нам нужно всячески стремиться устроить у себя такое же. Ответ, что как это освещение, так и весь музей устроены превосходно и что в его залах совершенно забываешься, будто ходишь по одному из лучших музеев Зап[адной] Европы, императору очень понравился: «Я, – сказал он, – бывал там и в дурную, пасмурную погоду – и тогда света в нем совершенно довольно для картин». Второй вопрос его был о том, пойдет ли и до какого места каменная облицовка по этим фасадам. Великий князь указал на первый выступ, которым камень будет здесь оканчиваться. Мне, в объяснение этого, пришлось сказать, что боковые фасады выходят в тесные переулки и что за первым выступом остальная часть стены их не будет видна для идущих ни со стороны Румянцевского музея, ни от храма Спасителя, а потому там камень был бы бесполезен. Дальше Государь просил показать ему световые фонари на крыше. От боковых фасадов передвинулся к разрезу здания. Здесь понравилась ему лестница, сделанная Клейном по образцу лестницы Эрмитажа с устранением ее крутизны и с постановкою характерных скамеек на площадках. Государь обратил внимание на круглый зал, находящийся в центре здания, и спросил об его назначении. Определенного характера этот зал доселе не имел и между собою мы его называли Ruhmeshalle (круглый зал) и предназначали его для статуи императора Александра III, для статуй и бюстов царственных покровителей и крупных жертвователей. Но в последние дни у Влад[имира] Константиновича] Истомина возникла мысль воспользоваться этим местом под статуи и бюсты из мрамора и бронзы славнейших деятелей русской науки, литературы и искусства. Это может быть как бы Пантеоном русской славы в области высшей культуры. Здесь же вокруг статуи императора Александра III будут бюсты ныне царствующего государя, государынь Александры Федоровны и Марии Федоровны, великого князя Сергея Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны, при которых это учреждение создавалось. Я доложил об этой мысли государю: он признал эту мысль очень симпатичной, в обсуждении ее принял участие великий князь, по-видимому, уже знакомый с этим проектом. Государь, обращаясь ко мне, заметил: «Но ведь вы, надеюсь, не станете спешить с этим? Это дело требует осторожности в выборе материала». Я должен был сказать, что в настоящее время главная забота о месте для такого учреждения, а организация его не может быть делом произволения одного человека и тем менее моим. Вопрос это обширный и разнообразный, в нем со временем должны принять участие Академия наук, Академия художеств и факультеты Университетов. Согласившись с этим, государь перешел к рисунку перспективы лестницы, сделанному, по общему отзыву художников, очень эффектно. Государь спросил: «Чем будет она отделана?» Я доложил, что «мечтаем о мраморе». – «Мечтаете, – заметил великий князь, – но чего это будет стоить? Довольно с вас и стукка, искусственного мрамора». Архитектор на это высказал уверенность, что гранит на ступени лестницы во всяком случае найти будет можно. Я же отвечал великому князю, что нужно мечтать выше, чтобы действительность поднимать дальше обыденного уровня. Государь внимательно слушал этот разговор, завязавшийся около него, и улыбался.

Осмотр больших рисунков был этим закончен, все повернулись к биллиарду, на котором были разложены чертежи плана внутренних помещений здания. Император пожелал начать рассмотрение с 1-го этажа и с такою же подробностью. Облокотясь на сукно биллиарда, дальнейший осмотр он производил в наклоненном положении. Сначала был подробно пройден 1-й этаж, причем император интересовался каждым залом, каждым кабинетом, расспрашивая об их назначении. При рассмотрении помещения для Египетского отдела, было доложено о трудах и жертвах на это Ю. С. Нечаева-Мальцова, закупающего большую коллекцию по Египту в Каире. Пройдя обе половины 1-го этажа, из коих одна предназначается для учебно-вспомогательных учреждений – библиотеки, читальни, аудитории, здесь же проектирован и Антикварий. Последнее название заинтересовало государя, который спросил, какие предметы войдут в это отделение, и узнав, что здесь поместятся Нумизм[атический] кабинет, мелкие предметы древностей быта, статуэтки из мрамора и бронзы, он заметил: «Этот зал у вас наполнится скоро». – Перейдя на другую сторону плана, в зал Эгинетов, он, наклонившись над надписью и не прочитав ее за отдаленностью, спросил о названии и назначении. Когда в объяснение этого чисто специального наименования пришлось назвать «Эгинские мраморы», Государь восклицанием «А!» прервал меня и спросил, как отсюда пройти далее, к началу лестницы, во 2-й этаж.

Вернувшись светлым коридором с окнами в стеклянный дворик, мы по другому картону поднялись вверх. Круглый центральный зал, предназначаемый отныне к переделке в овальный, здесь обратил внимание государя прежде всего, причем Клейном указан был задний большой двор, дающий легкую возможность выдвинуть этот зал, удлинить его и совершенно изменить его «конфигурацию».

Император затем пожелал, чтобы я вел его по залам «в историческом порядке». При этом были осмотрены планы зал Олимпии, Парфенона, Праксителя, Лисиппа и другие современные им. При имени последнего художника он спросил: «А где же зал Фидия?» Указание на помещение Парфенона, как единственного памятника, по которому мы можем судить о скульптурах Фидия и его ближайшей школы, удовлетворило государя. Разъяснения пожелал он и для названия зала «эллинистический», спросив, какое время и какие памятники искусства будут здесь представлены. Когда затем дошли до «Римского» зала, государь задал вопрос, будет ли здесь представлено и начало христианства. Это послужило для великого князя поводом сказать, что для этого отдела у нас есть собрание, равного которому нет нигде. Это очень заинтересовало государя. Я, по обращении ко мне великого князя, должен был охарактеризовать художника Ф. П. Реймана, уже 10-й год работающего в римских Катакомбах, при страшных условиях темноты, сырости и полного одиночества на целые версты кругом, иногда в 5 этажей в глубь их. Эта судьба отечественного живописца тронула его величество, и когда я сказал, что он «прославляет русское имя за границей» и что «по воскресеньям, когда он возвращается в Рим отдохнуть, его студия служит как бы международным пунктом, где сходятся ученые, художники и путешественники всех стран, чтобы, не спускаясь в опасные для здоровья Катакомбы, полюбоваться его прославленными по Риму картонами», государь пожелал знать его имя. – Рейман. – Русский? – Даже православный, Федор Петрович Рейман, живший прежде в Петербурге. Император сказал, что он желает видеть его работы. Я доложил, что представить его величеству эту коллекцию составляет предмет и нашей мечты и что этого мы надеемся достичь, если будем живы, года через 2–3, когда работы в Катакомбах будут окончены в пределах избранного круга первых веков христианства. Государь спросил, почему мы остановились на 5-м веке в этих копиях. – Далее следует в Катакомбах уже византийская живопись, а Рейман делает снимки только с тех росписей, которые делаются еще классическими приемами. Государь снова повторил желание видеть эти работы. Перешли после того к отделам средних веков; здесь я доложил о даре Ю. С. Нечаевым-Мальцовым копии мозаичного фриза из собора св. Марка в Венеции, как при докладе о работах Реймана пришлось назвать кн. Юсупова графа Сумарокова-Эльстона, в настоящее время поддерживающего художника материальным пособием. Когда дошла очередь до залы эпохи Возрождения, его заинтересовали вопросы, с какого времени мы начнем памятники искусств этого времени и займут ли итальянские художники здесь главное место. – Затем следовали вопросы великого князя и государя Клейну о передвижных стенах, проектируемых им для нескольких зал, системы Монье. Клейн очень ясно описал их устройство и удобства при организации отделений в больших залах-коридорах.