Текст книги "«Я отведу тебя в музей». История создания Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина"

Этим обзор планов Музея закончился. Государь пожелал узнать, какие у нас коллекции и откуда они составляются. По лежавшим пред ним чертежам планов я должен был указывать, какие залы и кабинеты или уже совсем заполнены или же значительно богаты. При этом великий князь вставил замечание, что все наши коллекции собраны на жертвы частных лиц. Продолжая его речь, я доложил, что даже в самое последнее время поступило предложение наполнить скульптурами целых два больших зала, зал Парфенона и эпохи Возрождения от одной и той же семьи Захарьиных. Государь спросил при этом, о каких Захарьиных идет речь, не о семье ли врача и профессора Захарьина. Великий князь, попенявший мне, почему я не известил его об этом раньше, был рад, что и они отозвались на устройство Музея, так как было известно, что покойный Григорий Антонович намерен был, хотя бы и не в близком будущем, прийти с материальною помощью Музею.

Последний вопрос государя был о средствах, о суммах Музея. Когда я ответил, что до сих пор у нас имеется до 200000 руб., великий князь сказал: «Теперь уже можно считать, что мы имеем 400000 руб.», так как со стороны министра финансов поступило заявление о согласии его на ассигнование Музею 200000 руб. из суммы Государственного казначейства. Я счел долгом принести при этом глубочайшую признательность государю за эту высокую милость, которая весьма важна и как материальная сила при сооружении здания, но она получает в наших глазах еще большее значение как знак санкции его величеством всех наших стараний по этому делу, теперь не станут уже называть Музей мечтой, утопией, химерой отдельных лиц; отныне он уже получает реальную силу. На это государь сказал: «Как же не помочь такому симпатичному делу».

Аудиенция кончалась, я подал государю «Записку о Музее изящных искусств имени императора Александра III при Императорском Московском Университете (Москва 1898)», только что пред тем напечатанную по распоряжению Историко-филологического факультета. В заключение государь подал нам обоим руку, мне пожелал счастливого продолжения дела, а архитектора Клейна поздравил с художественным успехом его проекта и пожелал ему исполнения его в постройке. После этого он возвратился во внутренние покои, а великий князь остался с нами, поздравил нас с успехом и царскою милостию.

27 марта

Факультетское заседание. Сделал краткий доклад о внимании государя к проекту Музея и его милостивом соизволении на отпуск 200000 р. из казны на здание. Декан Троицкий с самого начала успехов недовольный, как это делается дело Музея без его руководства, с обычным недоброжелательством отнесся и здесь. Люди, всегда доброжелательные и к Музею и ко мне, как Вс. Ф. Миллер, Р. Ф. Брандт и др., с улыбкою недоверия следили за этой неумной речью завистливого старика; Герье, все еще продолжающий враждебное отношение к вопросу об отдаче земли под Музей на Колымажном дворе написал в ноябре минувшего года письмо Ю. С. Нечаеву-Мальцову что он не сочувствует «идее Музея». А какая идея у Музея изящных искусств может быть иная, кроме служения развитию в русском народе чувства и понимания изящного, прекрасного в природе и искусстве? Другой идеи, иной цели у нас нет во всех наших, ни одним медным грошем, никакими чиновничьими «наградами» не оплачиваемых, стараниях и хлопотах по этому, дороже всего на свете нам сделавшемуся, предприятию.

28 марта, суббота

Ныне мы ждали возвращения Ю. С. Нечаева-Мальцова из-за границы. Узнавши час его приезда, Клейн, Трескин и я отправились на Брестский вокзал его встретить. Приехал он прямо из Неаполя, живой, добрый и оправившийся здоровьем в Египте. Встречи себе он не ожидал и потому был очень тронут, равно как и две его старушки сестры. Они отправились в свой Славянский Базар, а мы с Клейном поехали к Истомину просить его об особом приеме Юрию Степановичу завтра же у великого князя, несмотря на праздник. Просьба была исполнена, Истомин известил меня потом письмом, что великий князь будет ждать Нечаева-Мальцова завтра, в два часа. В 9 часов вечера, после всенощной, я был в Славянском Базаре и слушал рассказ Нечаевых-Мальцовых об Египте, о жизни в Каире, их путешествии по Нилу, об Египетском Музее Gizeh, об увлечениях Юр[ия] Ст[епанови]ча подбором коллекций памятников египетского искусства и древнеегипетской жизни для нашего Музея, о дружбе его с Брукш-Беем, помощником директора Музея Гизы, сделавшимся его главным руководителем в египтологии. Нечаев-Мальцов накупил и заказал для Музея целый ряд статуй, бюстов, рельефов в нарочно сделанных для него копиях, приобрел также несколько подлинников. В его коллекции есть папирусы, предметы общественного быта, нарочно сделанные для него акварельные рисунки тех памятников ваяния, делать слепки с которых, по свойствам материала, делать было нельзя. А собрание фотографий по древнеегипетской жизни, приобретенное им для нас, является самым полным в мире до сих пор. Один такой покровитель Музея стоит мне целого десятка московских купцов и бар, сношения с которыми подчас так тяжелы, утомительны и бесплодны. В ответ на эти рассказы о Египте я должен был передать подробно и шаг за шагом обстоятельства приема меня и Клейна государем [12.III. 1898 г.]. Когда я привел слова государя о Нечаеве-Мальцове как человеке богатом и потому имеющем возможность подарить нам каменные фасады Музея, вся семья Нечаевых-Мальцовых покатилась со смеху. Видно, что эта колоссальная жертва Юр[ием] Ст[епановиче]м была предрешена. Назначено свидание на завтра, к обеду, т. е. попросту он пригласил меня к себе завтра обедать. Обед будет, наверно, изысканный и дорогой, судя по тому, который он задал в том же Славянском Базаре членам Комитета 23-го ноября минувшего года. Юр[ий] Ст[епанови]ч и любит поесть, и умеет накормить других.

Илл.17. Музей семьи Цветаевых в г. Иваново

30 марта, понедельник

Приехавши к Клейну, телефоном я дал знать Юрию Ст[епанови]чу, что мы его ждем. Через полчаса он приехал и сейчас же приступил к обзору чертежей и рисунков. Быстро освоившись с планом, он сосредоточил все внимание на фасадах. И как только произнес свое слово «о камушках», Клейн вскочил со своего места и вышел из своей студии; минут через пять он явился с подносом в руках, на котором в трех бокалах искрилось шампанское. Сказавши, что для него великий день, он попросил вспрыснуть каменные фасады. Распили мы бутылочку в весьма приятной беседе и в разговорах о том, откуда получать разные породы камня для цоколя, стен и колоннады. Гранит Юрий Ст[епанови]ч хочет брать из Финляндии, спустить его по воде на Волгу и потом через Оку и Москву-реку доставить на барках в Москву.

8 апреля, среда

После приятно проведенного дня в разговорах о вчерашнем успехе со знакомыми, которые приходили, мы с женою поехали к нашим в Неопалимовский переулок поделиться нашею радостью. А. Д. Мейн, по обычаю, принял близко к сердцу наш успех, и мы по этому случаю (как и вообще в подобных случаях) распили всею семьею бутылочку шампанского Составляли планы дальнейшей стратегии в этом направлении, перебирали имена тех, кто даст нам что-нибудь, и тех, кто заведомо ничего не даст. Вернувшись домой в двенадцатом часу, мы нашли на столе письмо из Петербурга от М. С. Скребицкой с извещением о том, что она готова внести в Государственный Банк 20000 руб. на устройство в Музее зала Праксителя в память своего отца, воспитателя императора Александра II, генерал-адъютанта Юрьевича. Нашей радости, что она так скоро отозвалась на письмо мое к ней от 31-го марта, не было конца.

13 июня, суббота

Много было хлопот перед открытием Комитета, которое назначено было на 27 апреля. Звонки в нашей квартире раздавались так часто, появлялись чужие люди и в особенности репортеры и «интервьюеры» московских газет, учуявшие носом, что новое событие в общественной жизни доставит им, этим пролетариям прессы, живущим исключительно подножным кормом, лишний десяток рублей в ближайшие дни, так что детвора, заслышав звонок, кричала на весь дом: «Папа, мама, няня – еще Музей идет». А взрослые члены семьи сетовали, постоянно стесняемые этими прохожими через залу в своих делах. Отдаленность и разбросанность мест жительства всех нужных лиц, при отсутствии телефона, крайне стесняла и затрудняла ход дела. К тому же наступал сезон дачных хлопот и переездов, которые увлекали будущих деятелей по Комитету за город и потому попечитель учеб[ного] округа Некрасов порешил поставить в моей квартире телефон от Комитета. При всем этом жена постоянно следила, чтобы лечение мое продолжалось правильно: чтобы я своевременно принимал мышьяк и бром, в свое время завтракал и обедал. А как тут было быть пунктуальным при визитах, переписке, звонках, толчее в доме, где сидели и товарищи мои Трескин и Романов, и Иезбер, и сторонние посетители. Чтобы выпроваживать гостей, жена придумала средство присылать обед мне в кабинет; но это ничему не помогало. Гости, соболезнуя, сидели и вели свои речи, к бессильному огорчению жены.

Особое затруднение представлял вопрос о мере участия Историко-филологического факультета в деятельности созидаемого Комитета. Как учреждение, служащее пользе Университета, Комитет должен был бы иметь своими членами и всех профессоров нашего факультета. Это было бы корректнее с точки зрения Университета и факультета как единой коллегии. Не видеть этого не мог только слепой. Но практической пользы для дела возникновения Музея это вступление 17–20 человек только в силу их служебного, официального положения принести нисколько не могло.

В этом убеждало меня прежде всего соображение, что чем больше числом коллегия, тем она инертнее, ленивее, бездеятельнее. Является при этом больше слов, разглагольствий, положим, очень хороших, искренних, часто красноречивых, но и очень часто совершенно бесполезных. Большая численность препятствует сплоченности отдельных членов во имя поставленной идеи.

14 июня, воскресенье

Это введение всего факультета к тому же нисколько не подвинуло бы материальной стороны Комитета, которая, пока не появится здание Музея, составляет главную цель наших стремлений. Оттого, что в коллегию войдет большое количество профессоров, ради одного этого обстоятельства никто не пожертвует и одного липшего рубля. Приносят деньги Московскому университету, понимая под сим высшего представителя науки и образования в Москве, но не такому-то профессору, не такой-то профессорской компании. Придется по сердцу обществу или более богатым его представителям идея, провозглашенная именем Московского университета, средства потекут с разных сторон. А не будет этого, коллегия профессоров как таковая тут ничему не поможет. Доказательство Московский университет видел воочию не далее ½ года назад, когда Некрасов, Зверев и Боголепов, увлеченные успехом возникновения нескольких клиник на Девичьем поле исключительно на средства дарителей, как Морозовы, Шелапутин, Базанова, Пасхалова, Солодовников (этот дал 200 т. руб. за чин дейст[вительного] ст[атского] советника, торговавшись из-за этого до неприличия, до цинизма; теперь он ищет звезды, но с этого нахала и циника не хотят в министерстве финансов взять менее ½ миллиона на какое-нибудь благотворительное учреждение), решили устроить целую сеть студенческих общежитий на благотворительные средства…

С московской точки зрения это «сидение» Университета в роли просителя перед богатой Москвою считается провалившимся. И на этот раз не помогли делу ни роль Московского университета в общественном сознании, ни наш торжественный выход. Не нашла себе сочувствия, очевидно, идея студенческих интернатов, хотя, безусловно, прекрасная сама по себе…

Это событие убедило меня, что ф[акульте]т как коллегия делу Музея в материальном отношении ничем не поможет, а потому и решил ограничиться введением в него только лишь безусловно полезных, каковы проф. Вс. Ф. Миллер, знаток Востока, и проф. П. Г. Виноградов, доказывающий симпатии Музею своими хлопотами в Думе о земле для здания. Конечно, если бы ф[акульте]т весь или большее число членов его приняли близко к сердцу интересы созидаемого научно-художественного учреждения и каждый по мере сил принялся бы за искание средств для Музея в среде своих знакомых, тогда дело сделалось бы очень скоро и несравненно успешнее. Но у каждого члена факультета есть своя кафедра, свои интересы, свои нужды, свои излюбленные дела. Для большинства этот Музей – дело безразличное, для которого они не ударят и пальцем и не щелкнут языком. Сделайте их членами Комитета – они и в заседания его ходить не станут, как нельзя было заполучить на первые заседания декана ф[акульте]та Троицкого. А иным, как проф. Герье, Шварцу, Шефферу, Ключевскому, самый успех этого дела противен. Ученые мужи ехидствуют, иронизируют, возводя на меня обвинения в каком-то чиновном честолюбии, в искании себе каких-то выгод, какого-то материального прибытка. Корыстолюбивые люди, они не могут представить себе никакой службы без корысти, без алтына, не зная, что идея этого Музея и движется, и растет, и получает успех выполнения только благодаря чистоте намерений и высоко поставленной цели – дать Университету и нашему юношеству новое, идеально-изящное учреждение. В этом все честолюбие, вся награда, все наивысшее удовлетворение, пред которым всякое другое возмездие исключается из души совсем, как тлен, как вздор, как суета. В самом деле, не для чина же тайного советника или какой-нибудь звезды предпринята вся эта совершенно добровольная и большая работа. Тайными советниками и звездоносцами ведь сплошь и рядом делают людей, просидевших спокойно несколько стульев в канцеляриях за неголоволомными бумагами трафаретных форм. У профессора же и могут быть, и должны быть иные цели для честолюбия, – цели альтруистического добра, высшего просвещения, внесения чистых образов и идей в среду современного и грядущего юношества.

Илл.18. В доме Цветаевых

15 июня, понедельник

В числе щекотливых вопросов, следовавших к докладу великому князю, находился вопрос об отношении к Московской думе по делу о Колымажном дворе. Купивши эту площадь у Министерства] внутр[енних] дел за очень дешевую цену ввиду предполагавшейся постройки здесь Реального училища имени императора Александра II в память 25-летия его царствования, не исполнивши этого обещания затем много лет и лишь в минувшем или 1896 году нашедши денежные средства путем займа для выстройки здесь здания Промышленного училища того же царственного наименования, Дума встретила противодействие этого делу в великом князе, который, по положению своему московского генерал-губернатора, нашел присутствие Промышленного училища с его высокой вытянутой трубой, его фабричками и другими техническими учебно-вспомогательными учреждениями (каковы кузнечная, слесарная и т. п.) на этой площади, рядом со скверами храма Христа Спасителя совершенно неудобным. Об этом он сделал доклад государю, указав лучшее место для такого училища на Миусской, большой, пустой площади, где Промышленное училище может развиваться без всякой помехи Площадь же Колымажного двора великий князь предназначил для Музея изящных искусств имени Александра III Дума, увидевши в этом глумление над памятью Александра II, решила не допускать этого. Началась борьба «муниципалитета» с «администрацией» Слушал хлестаковски-легкомысленные речи о том, зачем мы называем Музей именем Александра III, а не Александра II (как будто это зависит от нас, а не от частной и личной инициативы первого дарителя на здание Музея Варв[ары] Андр[еевны] Алексеевой, изложившей эту просьбу о наименовании, лежа на смертном одре своим душеприказчикам М. С. Нагаткину и К. А. Казначееву менее месяца спустя после кончины императора Александра III) Некрасов, Зверев и я упорно вели линию тихого, терпеливого, вполне корректного ходатайства перед Думою и, слыша, что Герье стремится провести мысль о постройке позади Музея училища и народной аудитории, обдумывали средства отделаться от этого занятия площади, которое грозило задержать наше сооружение во всей его полноте.

18 июня, четверг

Было бы странно надеяться на успех повсюду и нелепо впадать в уныние при каждой новой неудаче. Путь создания новых общественных учреждений, при всей высоте их цели и несомненной полезности их, не триумфальный путь, раз материальная сторона их основывается на подачках, на пожертвованиях частных лиц. Нигде люди не являются на глаз своими худшими свойствами, как в вопросах денежных. Тут и обыкновенно хороший, благомыслящий человек, умно говорящий, умно держащий себя с другими вдруг съеживается, ощетинивается, начинает увиливать, лгать, так что й не узнаешь в нем прежнего образа.

20 июня, суббота

Как ни много было разочарований в людях и возлагавшихся на них надеждах, но успех дела Музея перед открытием Комитета и в первые дни его существования превзошли все ожидания. Ко дню открытия дело стало крепким и большим и в глазах великого князя, который до той поры вел себя в разговорах и со мной, и с другими как-то нерешительно, сдержанно, особенно наведенный на сомнения графиней П. С. Уваровой, которая долго не верила в осуществимость наших планов. Но жертва за жертвой, посыпавшиеся быстро и с разных сторон, подняли его уверенность. Он стал решительнее, откровеннее, заговаривая о Музее на приемах с нами так долго, что и свита его, и публика, собирающаяся по утрам на его приемы, обыкновенно шутила: «Теперь пошел к его высочеству Музей изящ[ных] искусств, можно и покурить, и отдохнуть часик-другой; раньше великий князь его не отпустит». Накануне 27 апреля все приглашения были разосланы, заседание подготовлено; открытие Комитета назначено было у великого князя. На это торжество приглашены были от Университета, кроме Попечителя округа, ректор, декан историко-филологического факультета и профессор Миллер. Решено было придать открытию Комитета строго деловой характер, ограничившись лишь «членами-учредителями». В состав «членов-учредителей» Комитета вошли представители Университета, видные питомцы Московского университета, художники, капиталисты и знатоки музейной практики в Москве. Из дам вступили графиня Прасковья Сергеевна Уварова, княгиня Зинаида Николаевна Юсупова-графиня Сумарокова-Эльстон и дочь покойного профессора Захарьина Александра Григорьевна Подгорецкая. Характера краткой деловитости хотел великий князь и от ведения дел в заседании. Ю. С. Нечаев-Мальцов приготовил было ответную речь по случаю назначения его товарищем августейшего председателя Комитета. Но великий князь отклонил это под тем предлогом, что Нечаев-Мальцов намерен был благодарить его «Что вы тут, у меня, за парламент хотите устроить! Какие тут ответные речи? Мы соберемся, выслушаем, в каком положении находится дело, какие у нас материальные средства изберем бюро Комитета – вот и все. Нет, нет, Юрий Степанович, вы мне речи не говорите. Будем работать и так…»

2 июля, четверг

Музеи изящных искусств еще не завоевали в нашей высшей администрации подобающего уважения. На наших глазах разваливалось, ветшало и становилось невозможно тесным здание Румянцевского музея в Москве. Ходатайства управления этого учреждения перед мин[истерст]вами народного просвещения и финансов представляют очень длинный и очень скорбный лист ламентаций, с одной стороны, и бездушных отказов мин[истерст]ва финансов, с другой. И это тянулось с 60-х годов, причем было не исполнено даже повеление императора Александра II о приведении здания этого Музея в безопасный вид в пожарном отношении. Сколько министров финансов сменилось с тех пор, характеры этих людей были различны; но все они в своих стереотипно-однообразных отказах Румянцевскому музею проявили трогательное единодушие. Недаром поэтому кн. Волконский осенью 1895 г., встретившись со мною в Париже и разговорившись о Рум[янцевском] музее, с улыбкой говорил мне, что этому учреждению принято как-то отказывать Довели Румянцевский музей до падения потолков, проваливания полов, отхода и отклонения под гору стен, до опасного разрушения всех печей, так что в минувшем году пришлось некоторые отделения совсем закрыть для публики, составить о невозможном состоянии здания официальный протокол и препроводить его министрам финансов и народного просвещения. Небольшие милости со стороны высшего финансового управления ожидает, судя по опыту, и судьба нашего Музея…

Илл.19. Детали архитектурного замысла Клейна и Цветаева

…Жертвы на Музей до сих пор сыплются обильно; но, за исключением мосоловского назначения в 100 т.р., все они пойдут на сооружение здания, которое обойдется, говорят, свыше миллиона руб. А столь обширное сооружение, его изящество внутри и снаружи, многочисленность, сложность и богатство его разнообразных коллекций потребует большего специального, особо умелого ухода. Для этого потребуется большой штат низшей прислуги, человек от 15 до 20; это вызовет необходимость в особом штате чинов, – хранителей, библиотекарей, смотрителя здания и т. д. В число будущих расходов надобно внести отопление, освещение некоторых частей здания, ремонт. Надобно воспитать особую любовь к этому учреждению в хранителях Трескине и Романове, чтобы положить начало школе администрации этого Музея. Без любви же, без увлечения все дело иначе сойдет на простую, формальную службу, с отбыванием лишь неизбежных обязанностей и получением жалования.

4 июля, суббота

Ранним утром получена следующая телеграмма из Москвы: «Пророчество ваше сбылось. Просветительная деятельность восторжествовала. Вся площадь отдана Московскому университету. Нечаев-Мальцов, Зверев, Клейн». Спустя часа три пришла оттуда же другая телеграмма: «Земля вся отдана под Музей». Этими двумя радостными известиями закончилась история приобретения площади Колымажного двора под Музей изящных искусств длившаяся два с половиной года. Она пережила много фазисов. Мое ходатайство было в заседании 20 февраля 1896 г. отклонено возбуждение нового ходатайства об отводе на Колымажном дворе 900 кв. саж. под здание Музея, который предполагалось поставить отступя на 12–15 саж. от улицы Волхонки, обратив этот участок в сквер. Заднюю часть площади просили мы оставить незастроенной, на случай будущих расширений здания Музея в эту сторону.

8 июля, среда

Теперь совершенно выяснился вопрос о закладке Музея. Она будет производиться в присутствии государя, особ царствующей фамилии и двора. Церемония назначена на 17 августа, на другой день после открытия памятника Александра III в Кремле. Теперь настают заботы о подготовке праздника закладки. Дело предстоит много. Надобно поехать в Москву, вопреки советам здешнего врача и увещаниям жены, опасающейся вреда от тамошних неизбежных хлопот и волнений. Раз площадь нам отдали всю теперь можно бы продвинуть здание на 20 саженей, если не более. И сквер, и эстетическая сторона фасада от этого бы только выиграли. Большое свободное пространство даст в будущем возможность возникновения боковых корпусов, которые впоследствии станут служить или новым отделам Музея или расширению прежних.

15 июля, вторник

Пришел великий, давно жданный день вступления на Колымажный двор в роли хозяев этого чудного места. Что скрывать? Когда в 10-м часу утра я шел из Университета по Моховой и Волхонке подгоняла меня какая-то посторонняя сила. Площадь за вчерашний вечер и нынешнее утро совсем преобразилась въезжали и выезжали массы подвод с кирпичом, бутом, бревнами, досками, тесом. На углу к храму Спасителя поставлена была легкая палаточка для архитектора и чертежей. Когда все встало передо мною слезы застлали мне эту незабвенную картину. Расцеловались мы с Клейном, поздравил я его с началом великого дела – и, пока он со своими помощниками разбивали площадь под сквер и здание, я пошел в храм Спасителя помолиться перед начатием земляных работ. К пяти часам все подготовительные работы кончились.

30 июля, четверг

Давно я не видал своей тетради, потому что нездоровилось и от переписки как-то очень уставал. Особую заботу последних дней составляет искание пожертвований Деятельность Комитета до отстройки здания Музея будет исключительно экономическая. Роль ученых и художников наступит в свой черед, когда палаты Музея вытянутся во всю свою ширь и длину. До тех пор, именно лет пять, нам придется быть материалистами. Каждое время, каждое поколение имеет свои потребности и идеалы, которых предшественникам видеть и предугадывать не дано. Мы можем, в данном случае, оставить для будущего строительства лишь место – и чем его будет больше, тем лучше. А со временем, когда начинаемое ныне здание наполнится, здесь могут возникнуть, вдоль переулков, или галереи в один этаж или двухэтажные корпуса – и таким образом тут явится целый музейский город, придать которому гармонию архитектурных форм будет делом талантливости зодчих того времени. На днях писал Клейну, что на свободе он мог бы после составить проект этих построек, держась классического стиля. Одноэтажные галереи, с верхним освещением, можно было бы исполнить в чисто греческом стиле – и ансамбль с Волхонки мог бы явиться очень изящным, характерным не только для Москвы, но и на всю Россию.

Деятельность человеческого духа беспредельна и потому ни мысль, ни фантазия не идут в роли послушных учеников, только по указке прошедших поколений. Каждое поколение хочет работать самостоятельно, открывать и доискиваться нового, своего. Пусть это новое, это свое не всегда бывает лучше прежнего, старого; но это не изменяет вековечного стремления все вперед и вперед. Вот почему бесполезно навязывать готовые формы будущему времени Нам хотелось бы, что[бы] эти грядущие постройки отличались единством и гармонией стиля в связи с главным зданием Переулок, лежащий между площадью и владением кн. Долгорукого, очень узок. Правда, до сих пор в эту сторону выходят лишь колоссальный двор да сад с прекрасной каменной стеной; но эта, поистине барская, усадьба в Москве, и притом в таком прекрасном, дорогом месте, просуществует недолго. У старого князя Долгорукого трое сыновей, экономические дела которых очень расстроены и потому это владение или будет продано или же земля будет утилизирована под постройки Архитектор В. В. Барков сообщил мне, что Долгорукие хотят строить по переулку большой 4-этажный, доходный дом.

Какое это будет чудное время научной и художественной работы сравнительно с выуживанием денег из чужих карманов, которым поневоле приходится заниматься теперь. Голова болит от этих рыболовных дум, заслоняющих в последние годы для меня книжные, научные интересы. 7 августа надо быть в Москве, 8-го необходимо устроить заседание Комитета.

31 июля, пятница

Работы в Москве идут безостановочно. Приступили к постройке трибун и Царского павильона. И у меня в семье идет второй день несмолкаемый спор о туалетах: хотя беги вон из дома. Жена и дочь уселись за шитье.

4 июля, вторник

Вчера мы с женою съездили к Поленовым, на ту сторону Оки. На закладку Василий Дмитриевич не едет: «куда, де мне! когда настанет время расписывать и убирать стеклянные дворики в Музее, тогда я буду являться на работу хотя с 6 часов утра и стану работать до вечера». Его давнишняя мечта – покрыть фриз этих дворов ландшафтами классических местностей и исторических развалин античного мира.

8 августа, суббота

Вчера прибыл в Москву и порадован был интересной новостью, дежурным адъютантом у великого князя ныне был кн. Юсупов, потолковали, какие залы остаются свободными и он избрал «Римский» зал стоимостью в 46 650 руб. Зал должен носить имя кн. Николая Борисовича Юсупова, прадеда княгини Зинаиды Николаевны, сподвижника Екатерины II в устройстве Эрмитажа и основателя знаменитых художественных коллекций.

13–15 августа

«Ни сна, ни покоя», как поется в одной песне. Звонки начинаются с 7 часов утра и продолжаются до поздней ночи. И кто только не ставит нам вопросов и не присылает просьб. Московские музеи, архивы редакции газет, иностранные корреспонденты – все ищут билетов на закладку. Приходится напрягать память до последней степени, чтобы не забыть особенно полезных и особо почтенных людей, а как вспомнишь в этой сутолоке среди совещаний по несколько раз в день с Нечаевым-Мальцовым, Клейном, Трескиным, Романовым.

17 августа

Этот лучезарный день в истории нашего дела должен остаться в нашей памяти навсегда, как кульминационная точка, до которой возвысилось наше, когда-то скромное, когда-то маленькое, предприятие и ставшее теперь предметом всеобщего внимания не только для Москвы, но в эти дни и целой России. В последние дни барометр начал падать, но день открытия был ясный, солнечный. Ночь – светлая, лунная, так что перебираясь, в 1-м часу ночи, с Девичьего поля от Клейна, за отсутствием в этой глухой местности извозчиков в такую пору, на платформе конно-железной дороги, нагруженной песком, и совершая этот необыкновенный переезд рядом с кучером от клиник по Плющихе, Арбату, Никитскому бульвару… наслаждался звездным небом, всем сердцем желая солнечного блеска для нашего праздника…

Как ни поздно мы расстались с Клейном вчера, он уже с 6 часов был в павильоне. В 9-м часу я встретил работы там в полном ходу. Нечаев-Мальцов, забыв свой 62-й год, сновал по площади, командуя расстановкой декоративных растений по дороге, ведущей к павильону. Нахлопотавшись вдоволь, мы расстались, чтобы переодеться и явиться снова в 12-м часу, перед вступлением гостей на площадь. Дома я застал моих дам в больших хлопотах Дамы мои явились первыми на площадь, заняли избранные места Дружно начала заполняться и левая «университетская комитетская, интеллигентная» трибуна. На помосте, на видном месте посажены были студенты Дамские туалеты были преимущественно белые и шляпы исключительно светлые. Трибуна эта была очень нарядная Три часа прошло в сборах публики. Павильон наполнился… высшими придворными чинами Втискивались сюда же какими-то путями и корреспонденты газет Не стану описывать прибытия государя с государыней по прочтению закладной записки на медной доске, царь и царица положили первые камни и монеты в особо приготовленный ящик из твердого камня. Акт закладки, написанный на пергаменте и замурованный в тот же столб, где скрылся каменный ящик с царскими кирпичами и монетами Взявши в руки золотое перо его величество спросил нас: – А что вы сделаете с этим документом? – Он будет положен в стеклянный цилиндр, герметически закрытый и сейчас же будет замуравлен в столбе, – отвечал Нечаев-Мальцов. Государыня перешла к картонным фасадам Музея, обратившись к Боголепову, спросила по-французски, сколько времени будет строиться Музей. «Около пяти лет», – отвечал он.