Текст книги "«Я отведу тебя в музей». История создания Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина"

Илл.20. Дом Цветаевых в Тарусе

26 августа о 17 августа

Этот вопрос о продолжительности постройки заинтересовал государя, которому я должен был доложить, что пятилетний срок избирается нами и ради обширности сооружения и потому, что Юрий Степанович дарит нам каменную облицовку фасада, которые потребуют особо медленной работы. Нечаев-Мальцов к этому прибавил, что он намерен отправить геологов на Урал для исследования одной горы, заключавшей в себе различные породы яшмы.

15 ноября, воскресенье

Перед отъездом Клейн прислал мне большую копию фасада, которая теперь заняла целую стену в моем кабинете. Все, и домашние, и посетители, в восторге от греческой колоннады, столь необычной в Москве. Как-то исполнится проект на деле, но на картоне, в картине он прекрасен.

7 декабря, понедельник

Ныне опустили в могилу на Даниловском кладбище Павла Михайловича Третьякова, одного из больших людей, да, пожалуй, самого большого человека в Москве. Да и в Москве ли одной? Его деяния служат украшением и гордостью всей России. Где же причина такой удивительной репутации этого человека? Она заключается в верности служения раз принятой на себя задаче, которую он поставил выше всех остальных интересов и забот жизни. Полюбивши отечественную живопись в своей юности, он начал собирать картины сначала исключительно для себя; но потом план его расширился он решил составить галерею современной русской живописи, чтобы принести ее в дар Москве. Третьяковская галерея для современной нашей живописи стала первой и единственной по своему богатству в России. Более миллиона рублей истратил он на осуществление своей мечты, посвятивши избранному делу всю жизнь и всего себя. Наш Музей обязан ему половиной скульптур, приобретаемых в Риме. В 1893 году я просил Павла Михайловича о помощи нашему предприятию – и он тогда, в форме простой и милой, без ломания и нравоучений сделал этот дар, сказавши, что многого дать он не может, имея нравственные обязательства перед другими художественными учреждениями Мир его праху, радости его чистой и скромной душе и заслуженная слава его почтенному имени!

3 февраля, среда

Прошло 144 года с основания Московского университета – и при нем создается первый по размерам и задачам в России общеобразовательный Музей изящных искусств, будет здесь бить ключом жизнь и энергия студентов и художественной молодежи Ах, если бы только судьба посылала руководителями этого учреждения людей живых, даровитых, искусством увлеченных и способных увлекать собственным примером других и прежде всего молодые силы!

10 февраля, среда

Были мы ныне у Ю[рия] Ст[епанови]ча и у его старушек сестер Нечаевых. Богатство и блеск обстановки дома трудно себе представить. Тут каждый стул, каждая рама, каждая канделябра – предмет искусства. И ковры, и шелковые обои, ткани на заказ по особым рисункам то в Москве, то в Лионе, картины старых западноевропейских мастеров, на лестнице мраморная группа Кановы Плафоны в гостиной и зале писаны Семирадским, есть целый кабинет, расписанный сплошь Айвазовским по размерам стен. Зимний сад полон тропических растений колоссальных размеров, фонтан бьет до очень высокой кровли, из множества гротов шумят ручьи, стекающие с искусственных скал. Это, особенно при электрическом освещении, что-то волшебное, феерическое. Но к чести Нечаева-Мальцова должно быть сказано, что все в его доме приведено в гармонию художественным чутьем, вкусом и знанием. Тут не просто пышная, бьющая в глаза роскошь, но роскошь изящная, гармоническая. На видном месте в его кабинете висит фасад нашего Музея, на виду лежат образцы сердобольского гранита предназначаемого для цоколя нашего Музея и для лестницы, для нас такой гранит будет воплощением самой пышной мечты.

29 марта, понедельник

Работы нашей строительной комиссии совсем стали из-за студенческих волнений. Беспорядки по всем университетам затянулись. В эти дни университет наш потерял более 1 000 студентов, потому что около 250–300 человек не подали обратно просьб о приеме, по закрытию университета… Нынешний год пропал для студентов. Довольно репрессалий; пора разобраться в нашей жизни: нет ли в университетском строе причин, создающих невозможность нормального течения учебных занятий. Одной палкой не поправишь дела, по существу очень сложного.

26 апреля, понедельник

Пасха прошла очень монотонно и грустно после университетских печальных событии. Никому не хотелось видеть друг друга, потому что при свиданиях поневоле весь разговор сводился исключительно к «административной» расправе со студентами. Клейн – за границей, куда он уехал на Пасху. Хотел быть в Париже, чтобы посмотреть там на устройство потолков из бетона и вообще на роль бетона в больших сооружениях. Бетону он предсказывает огромную будущность в строительном деле ближайшего столетия.

27 апреля, вторник

Ныне – первая годовщина со времени открытия действий Комитета Музея. Долгий период зарождения и разработки проекта здания Музея, начавшийся нашею с женою поездкой осенью 1895 г. в Германию, Францию и Англию по их музеям; выработкой там схемы здания; неудачный конкурс в академии, на который из-за внутренних раздоров архитектурного отделения с живописным никто из больших архитекторов академии не пошел: выступили только второстепенные и молодые силы, не представившие хорошего проекта, вследствие чего остановились на Клейне, хотя тоже не удовлетворившем своим конкурсным проектом, но близко знакомом Звереву и обещавшем возможность разработки планов музея совместно со мною и по указаниям заграничных специалистов, каковую надежду, при художественной своей натуре и отличном нраве, он и исполнил, переделывая 6 раз свой проект. Без потерь и недоразумений не может вершиться большое и сложное дело. Неприятности обещает, чтобы я принял в Музей собрание русских картин и рисунков от здешнего любителя И. Е. Цветкова. Наш Музей – музей скульптуры, деталей архитектуры и древности; для истории живописи отведена лишь одна зала Картин же как иностранных, так и русских собирать мы не имели в виду Русская живопись собирается Румянцевским музеем и Третьяковской галереей, устраивать третью коллекцию, ввиду конкуренции, было бы не целесообразно. Боголепов настаивает, чтобы дар был нами принят Коли, мол, университету дарят, то бери; при таком взгляде, нетрудно обратить музей в антикварную лавку и кунсткамеру прежних времен.

3 мая, понедельник

Были мы с женою на стройке Музея. Работа развивается с каждым днем Площадь неузнаваема. Для быстроты сношений устраиваем телефон. Отчего у нас в Москве пользование телефоном стоит 250 р. в год, тогда как в Гельсингфорсе оплачивается 25 рублями? Почему мы отстали даже от финнов? Москва, впрочем, не имеет электрической дороги, когда она уже существует в нескольких провинциальных городах.

19 мая, среда

Вопрос об отоплении и вентиляции Музея все остается нерешенным. Не зная, что делать решили отправить депутацию к профессору Николаевской инженерной академии Веденяпину, главному в России авторитету по системам отопления.

Илл.21. Музей Александра III. Старинная открытка

10 августа, Таруса

Дожди льют не переставая все эти дни. Небо свинцовое 1 сентября, Москва Мы уложили главные вещи, ожидали первого ясного дня для выезда. Радетелем будущих судеб Музея собирается быть моя жена Марья Александровна. Получивши от отца своего до ста тысяч рублей, который разделил свое состояние на две равные части, между дочерью и второю женою, она мечтает все сбережения впоследствии передать Музею в виде капитала имени Александра Даниловича Мейна. Сусанне Давыдовне Мейн, женщине пожилой и скромной капитала в сто тысяч руб. не прожить. Капитал должен остаться неприкосновенным и впоследствии перейдет, если будет жива моя жена, к ней. Совершенно справедливо полагая, что вполне достаточно будет передать двум нашим девочкам, Марине и Анастасии, по ста тысяч руб. Марья Александровна намерена все проценты с отцовского капитала обратить в капитал имени ее отца, чтобы оставить по нем вечную память в нашем Музее.

Увековечивая память своего отца, она вместе с тем укрепит судьбу Музея, на созидание которого она положила с 1891 г. столько мечты, мысли и трудов созидаемый Музей для нее является особенно дорогим, как родной, как свой, вырастающий у нее на глазах, при ее личном и живом участии.

Из переписки Ивана Цветаева

Бедный, симпатичный труженик! Он хотя и не надеялся на долгие годы, но, по-видимому, не ожидал такой скорой развязки, смерть застала его среди приготовленной к новому задуманному им большому ученому труду.

Дмитрий Иловайский об Иване Цветаеве

Р. И. Клейну, Москва 13 января 1899

Сейчас же порадую вас решением Юрия Степановича украсить залы Музея фризом из картин работы Семирадского, Поленова, Айвазовского, Васнецова, Верещагина, Маковского Константина. Идея разбросать эти картины, соответственно характеру и назначению каждой залы, его очень увлекла. Надобно Вам будет назначить высоту поля для такого фриза: тогда он начнет заранее сношения с живописцами. Васнецов и Поленов очень этому сочувствуют и все говорят, что такая лента пейзажей и изображений памятников искусств, исполненная первостепенными живописцами России, уже сама по себе явится драгоценностью, ради которой повалит публика в Музей.

Р. И. Клейну, 8 апреля 1899

Вы ныне начинаете кладку здания и все Ваши работы на площади. Пошли вам Господь здоровья и душевной энергии для такого большого дела, которое будет занимать вас всецело лет пять и которое, при вашем увлечении, все более и более охватывающем вас, как настоящего художника, прославит ваше имя и в отдаленных наших потомках. Да не оставляет вас увлечение, без которого такого грандиозного предприятия и начать нельзя, здоровья и бодрость духа.

Р. И. Клейну, 9 сентября 1899

Третьего дня я присутствовал при подъеме каменных плит на дорические колонны и любовался легкостью и спокойствием, с которым делалось это дело рабочими Листа. Видно, что там устанавливается корпорация и школа. И те же наши мужички да не совершенно такие сравнительно с другими рабочими. Эти двумя степенями выше и в смысле внешней порядочности. Очень, очень приятно было смотреть на них – и спасибо молодому Листу, что он устанавливает дисциплину в своем производстве.

Р. И. Клейну, 2 октября 1899

Вчера мне Колесников сообщил надежду на устройство Катакомбы его женою, женщиной набожною. Ей понравились мои рассказы о Реймане и его подвижничестве. Теперь надо подумать, где собственно устроить катакомбу. Намеченное место под библиотекой мне не представляется удобным. Это настоящий зал, с большими окнами, что для катакомб вовсе не идет, а замуровывать извнутри окна, уже вырезанные из гранита, на таком видном месте нет никакого резона. Этот подвальный зал надобно сохранить для библиотеки, которая после органически спустится в это помещение из 1-го этажа. Так, дорогой мой, изменим план катакомбы и поместим ее под вестибюлем и под центральной частью внешней галереи, до крыльца. Эта часть темная, ни на что не нужная: ее и утилизируем… Иду сейчас к И. И. Рербергу посмотреть конструкцию центральной части. А затем надо будет обдумать расходы на часть архитектурную и живописную. План надо будет заимствовать из действительности. Одну капеллочку возьмем целиком со всею росписью: она так хорошо сохранилась – и потолок, и стены. Но только вам будет необходимо повидать ее самим в Риме, вымерить ее, усвоить ее потолок с ломаными углами. Плафон этот один из лучших по сохранности живописи. Он Рейманом снят целиком, конечно, в уменьшенном размере – и его можно будет воспроизвести во всех подробностях. Затем надо будет на месте высмотреть еще и крипту наиболее характерную по живописи и архитектурному устройству. Остальную часть составит коридор или два с нишами по стенам для покойников. Катакомба своей таинственностью, своим полумраком будет привлекать особое внимание.

Р. И. Клейну, 13 декабря 1899

Написал я В. М. Васнецову просьбу, чтобы он вам и мне назначил день и час для беседы о живописи Палаты. Мысль о сюжетах из русских былин для плафона ему должна бы прийти по сердцу – и лучшего истолкователя таких тем в живописи нет в России. Но в сношении с ним по этому вопросу необходима большая осторожность. Я не решился бы в вашем эскизе намечать живописью эти темы. Нужно, чтобы он сам пришел к мысли остановиться на этом сюжете. А то ему, при его имени, являться лишь исполнителем чужой темы нельзя. Необходимо, чтобы эта мысль им овладела мало-помалу и чтобы он ею воодушевился. Тогда успех дела будет обеспечен – и мы можем получить от его кисти нечто могучее и славное. Станем подходить осторожно. Тем временем я стану сноситься с лучшими знатоками былевого эпоса и обсуждать с ними, какие сцены и сюжеты живописуют русскую мощь в этой области народного творчества. Не далее как ныне, от 3 до 5 ч., я буду рассуждать об этом с проф. русской словесности Миллером, лучшим знатоком нашего былевого эпоса, и наметим несколько тем вместе с указанием, где прочитать соответственные былины. Васнецов, впрочем, и сам знает главные тексты, так как он в молодости иллюстрировал былины для разных издателей. Но весь секрет, чтобы увлекся Виктор Михаилович этим делом: тогда таких Муромцев и Микул Селяниновичей он подарит Музею, что только ахнешь.

Р. И. Клейну, 22 января 1900

Не спешим ли мы с выбором уральского мрамора? Камень этот в Москве неизвестный, совсем не то что коломенский доломит, прочность которого доказана храмом Спасителя. Но и при избрании этого камня мы действовали очень осторожно, запросивши мнения проф. Белелюбского. Не рискованно ли положиться в вопросе уральского мрамора только на торопливое испытание лаборатории Инженерного училища, еще авторитета не заработавшего по своей молодости? Другой вопрос: можно ли сделать заказ по маленьким кусочкам, присланным в Москву в виде образца? Эти кусочки, разумеется, перлы в среде остальной массы. Можно ли, далее, решать столь коренной вопрос во всем вашем сооружении заочно! Как-никак, а нужно будет съездить на Урал и всего естественнее, конечно, вам. Это у вас отнимет недели 3: этот срок в данное время в отношении Музея не имеет никакого значения. Остальные ваши работы – побочные, которым ваше трехнедельное отсутствие если и принесет некоторое замедление, – туда им и дорога. Заказчики вас малую толику потеребят, побранят, а потом все-таки успокоятся. Работы все равно будут, хотя и крошечку позднее, окончены.

Ю. С. Нечаеву-Мальцову, Москва 16 июля 1900

Проодиночествовавши вчерашний крайне жаркий и душный день, вечером я пошел на стройку полюбоваться белым мрамором при лунном освещении. Луна высоко поднималась над храмом Спасителя и серебрила нашу и без того белую от камня площадь. Кругом Музея было пусто и тихо по случаю праздника; итальянцы ушли гулять по городу, разбрелись и «египтяне» от своего гранита. Походивши между камней этой московской Каррары, как нашу площадь теперь величают, я вызвал сторожа и поднялся на стройку. Вид открывшийся оттуда был такой особенный, что этот мрамор, гранит, кирпич в поэтическом беспорядке покрывавшие площадь, эта луна, отражавшаяся и на золотом куполе храма и бросавшая полосы серебристого света на камень Музея – меня живо перенесли в такой же лунный вечер, проведенный мною два года назад, летом в портике Altes Museum и Национальной картинной галерее Берлина. Тогда, сидя на каменных ступеньках тамошних портиков, я любовался дивной картиной окружавших монументальных сооружений и массою камня, собранного здесь около строившегося собора, и мечтал о нашем предприятии. И как тогда, два года назад, так и вчера мне было очень хорошо, я чувствовал себя глубоко, беспримерно счастливым.

Р. И. Клейну, 16 августа 1900

Завтра исполнится два года после чудного, феерически-волшебного праздника закладки Музея. Вспомните наше тогдашнее состояние в нынешний день, наши бесчисленные хлопоты, тысячу дел, которые оставалось доделать, и нашу дружескую беседу у вас в доме, затянувшуюся далеко заполночь, когда я, возвращаясь домой и не найдя извозчика на Девичьем Поле, с восторгом уселся вместе с кучером конно-желез[ной] дороги, развозившим на платформе песок по линии и так спокойно доехал до самого Тверского бульвара. Сердечно обнимаю вас ныне, когда вы с гордостью можете смотреть на сделанное в эти два года: вы сделали для вашего исторического создания, которое пронесет ваше имя в отдаленные роды потомства, пока все, что было в вашей власти как архитектора. Никто другой большего исполнить не мог бы – в данных условиях. Не задержи вас камень, фасадная стена и бока блистали бы теперь на значительную высоту своею вековечною броней, и вы с нашим верным союзником Иваном Ивановичем Рербергом не изобретали бы способов, как бы протянуть дело и сделать его возможно меньше, пока не появится у вас камень в достаточном количестве и пока не войдут в свою роль Лист и Захаров.

С глубоким чувством вспоминаю ныне Юрия Степановича, совсем юношей носившегося в те незабвенные дни по всей Москве из-за дел Музея и закладки. Не знаете ли, когда он будет в Москве? Как будто вы говорили мне, что около 17 августа он приедет в Москву. Я буду у вас в воскресенье, если вы не удерете на охоту. С Курского вокзала я спрошу тогда вас телефоном.

Р. И. Клейну, Москва, 25 апреля 1902

Обдумывая Вашу идею новой обработки Центрального зала, я нахожу ее превосходной и по совершенной самостоятельности. В этой композиции он будет исключительно вашим, тогда как храмовидная форма в 2 нефа была бы все же более или менее удачным подражанием древним христианским базиликам или, за исключением ниши, греческим древним храмам. Постановка статуи императора Александра III в храме, хотя бы и языческом, мне всегда претила; внутреннее чувство этим возмущалось и в конце концов, и от современников наших и после нашей смерти это навлекло бы на всех нас упрек в лести и как бы незнании приличия. Теперь центральный зал будет только залом, с античными деталями, – статуя императора будет стоять в зале, но не в храме. Я бы из прежней схемы удержал только хоры по задней стене, над входом. Их балюстраду можно бы обработать в греческом стиле. Хоры нужны для случаев торжественных песнопении. Самое молебствие в день открытия Музея будет, если не в Cour Vitrée, то в этой зале – и пение естественно должно нестись сверху, с хор; певцы, хотя бы оперные, должны быть помещены выше публики. Поле для живописи и без задней стороны необычайно обширно.

Ю. С. Нечаеву-Мальцову, Таруса, 3 августа 1902

Неподалеку отсюда, на той стороне Оки, в именьи Поленова, живет И. П. Хрущов. Он навестил меня на днях, как здешнего сторожила, вчера вместе с здешним доктором мы отдавали ему визит. Иван Петрович зорко следит за отчетами по Музею и говорит, что в Петербурге в мире министерства народного просвещения и придворном удивлены тем, сколько души влагаете вы в это дело и как вы отдались одновременно изучению истории искусств, при массе других занятий ваших и при стольких разъездах. Присутствовавший при этом разговоре Поленов сказал: «Я очарован Юрием Степановичем; для искусства столько делающего теперь нет другого лица в России». На этой неделе он хотел приехать ко мне, чтобы серьезно побеседовать о росписи Египетского и Греческих зал. Этюды у него готовы для Египта и Афин. Надо будет узнать его экономические расчеты. Об этой беседе я вам тотчас же отпишу.

Ю. С. Нечаеву-Мальцову, Таруса, 10 августа 1902

Был у меня В. Д. Поленов для беседы об украшении Музея картинами. Он передал, что у него была об этом серьезная речь с В. М. Васнецовым и результатом их разговора получилось согласие Виктора Михайловича встать рядом с Поленовым во главе этого дела, если Вам будет угодно им поручить его. Главная тяжесть организационной работы падет на Поленова, который готов заняться и подбором необходимых и полезных сил для этого сложного предприятия. Само собою разумеется, что центральною силою будете Вы сами; с Вами прежде всего Поленов и Васнецов будут иметь суждение о задачах, характере и количестве предполагаемых картин Музея. Вам раньше всего будут представлять этюды задуманных изображений, с Вами станут они совещаться о необходимости или желательности тех или иных мероприятий. По представлению Поленова, залы Музея должны будут получить главным образом ландшафтные картины, соответственно своему назначению каждый зал. Для себя он желал бы взять Египет, Палестину и Афины с важнейшими местами Греции. Видами Палестины он предлагает украсить стену зала, непосредственно следующего за Римским, зала древнехристианского и средневекового. Эти ландшафты местностей, где учил и жил Спаситель, он исполнит сам – с особенной любовью, и нечего прибавлять, с особенным мастерством. И это будут единственные в мире картины в ярких красках и первостепенного художника! Для исполнения касательно Египта, Палестины, Греции и Италии он считает необходимой поездку с 2–3 помощниками, сроком на 3 месяца.

Материальное обеспечение этой экспедиции он полагает самое умеренное, он и его товарищи пройдут этот путь, как серьезные и бережливые ученые и художники в их специальных странствиях. В Греции он был раз, в Египте и Палестине был два раза – и поэтому тамошние расходы он знает по опыту «Расписывать Музей, украшаемый мраморами и гранитом, – говорит он, – по фотографиям или гравюрам или повторяя подобные картины Берлинского музея невозможно. Необходимы для такого небывалого в России учреждения картины оригинальные и написанные под непосредственными впечатлениями». Зная Поленова со студенческих лет (мы были вместе с ним в Петербургском университете) как человека очень серьезного, я верю, что он исполнит эту задачу серьезно. Экспедиция его не должна стоить дорого. На всякий случай я попрошу написать мне его соображения на этот счет и письмо его перешлю вам. С Васнецова он не надеется получить ландшафтной картины, т. к. Виктор Михайлович ландшафтов не пишет; но зато он рассчитывает иметь от него для Музея картину «Древний иконописец» из цикла картин по истории искусств. По словам Поленова, могут быть полезны Музею: брат Васнецова Аполлинарий, ученики Поленова Коровин и Головин, которые будут работать под его прямым руководством, Серов, Репин и др.

От Репина он думал бы попросить в заключение изображений по истории искусств, – картину русского кустаря. Поленов, стоя за оригинальность и свежесть сюжетов и за их исполнение, характерное и колоритное, не находит нужным заполнять живописными изображениями сплошные фризы, как это сделано в Берлине. На его взгляд лучше на зрителя будут действовать отдельные картины и картинки. Моменты из истории художественного труда в мире он полагал бы изобразить отдельными сценами по стенам наших двух колоссальных зал-дворов, крытых стеклом, начавши эту серию с древнейших, доисторических времен и закончив русским кустарем. Эти отдельные картины он думал бы исполнить одновременно силами нескольких наших художников, подбор которых, при Вашем участии, они с Васнецовым сделать готовы. Само собою разумеется, что Семирадский, если ему суждено выздороветь. Пошли ему Господь сил. Предложенная им картина «Возвращение Траяна, или Марка Аврелия из похода на север» в Римском зале будет, конечно, великолепна, и обещавший свой труд П. В. Жуковский будет работать самостоятельно. Поленов оставался у нас долго и обыкновенно скромный, уклончивый, молчаливый, он тут разошелся: говорил горячо и много, так, что жена едва могла узнать его. По его словам другого такого случая показать нашим художникам свои силы и поработать сообща и для одного, такого видного, места нет в настоящее время и не предвидится в будущем на долгое время. Поэтому, – говорил он, – наши лучшие художники все отнесутся к задаче Музея с величайшей готовностью и Юрий Степанович соединит их вокруг себя всех – и дело это составит эпоху в истории нашей бедствующей заказами живописи. На первой очереди будет вопрос об экспедиции Поленова с товарищами. В какой цифре определит стоимость ее сам Василий Дмитриевич, я узнаю на днях и отпишу Вам. Академия художеств разослала членам Совета записку о предстоящем избрании Вашем, сама судьба дает случай ответить художественному миру этой поленовской экспедицией на академический почет. Какое совпадение.

Ю. С. Нечаеву-Мальцову, Таруса, 17 августа 1902

Ответ от Поленова пришел ко мне ныне, ныне же отправляю его Вам в подлиннике: Виктора Михаиловича Вы знаете и любите давно, но и Поленов – превосходный характер, работать вместе с ним и вести общее дело Вам будет приятно. Этот человек хорошо воспитанный, в приемах и речах мягкий и деликатный, а в работе неутомимый энтузиаст. Если Вы почтите его поручением руководить делом, то самое большое количество труда он будет нести сам. – Васнецов, всецело занятый другими Вашими заказами и иными работами, нужен будет ему как консультант в подробностях и отдельных случаях, а также для полновесности имени руководителей порученного Вами им дела. Васнецов и Поленов это – большое знамя, большое ручательство успеха и славы предприятия. В конце письма Поленов говорит о кончине Семирадского и о необходимости теперь передать его работу в Римском зале кому-нибудь другому. На ком теперь остановится Ваш выбор? Наиболее проникнутыми Римом из всех наших современных художников, после несравненного Семирадского, является Бакалович и Сведомский, оба постоянно живущие в Риме. Первый из них отличается, как Вам известно, большой тщательностью отделки, кисть другого более размашистая. Раз колоссальной картины Семирадского получить Музею не было суждено, может быть, и относительно Римского зала придется ограничиться отдельными видами Римских развалин – Форума, Палатина, священной дороги, Колизея и др. руин и пейзажей Рима и окрестностей. Ныне прочел в «Московских Ведомостях» известие о назначении Клейна в Строительную комиссию памятника Александра III. Если поручение составить план работ Поленову и Васнецову Вами будет дано, то не найдете ли нужным выразить при этом им условие, чтобы этюды картин были, по возвращении из экспедиции, препровождены Вам для представления государю. Тогда этюды будут отделаны чище. А государя это заинтересует несомненно.

Илл.22. Владимир Голенищев

И. В. Цветаев – Ю. С. Нечаеву-Мальцову, Москва, [август], 1908

Вы слышали, что г. Голенищев, человек богатый, истративший сотни тысяч на свой египетский музей, разорился на каких-то акциях и потому решил продать свое сокровище, над составлением которого он работал целую жизнь. Боязнь, чтобы это сокровище не ушло в Британский музей, уже узнавший о продаже, заставила петербургских историков и филологов поднять хлопоты в газетах, в обществе и в правительственных сферах. Мне говорили, что был доклад об этом и Государю. Министерство нар[одного] просвещения, ознакомившись с этой коллекцией, сделало представление о приобретении этого музея в казну – для помещения его в Эрмитаж или в Академию наук; или в Музей изящных искусств Александра III в Москве. Теперь мне написали из министерства об этом и советуют принять меры к направлению этого приобретения к нам. Это – такая коллекция, что и не верится в возможность получения ее нами. Впрочем, чего же робеть? Лишь бы Дума не отклонила это приобретение, а то мы бы употребили все средства. Эрмитаж до того переполнен всяким добром, что там греческие клады лежат в темных кладовых. В Академии наук совсем нет места, потому-то мне еще прошлой зимой писал Кондаков хлопотать о направлении этого собрания к нам. А какое бы это было чудное начало для нашего музея!

Р. И. Клейну

Как у нас до всего надо доходить самому, не имея у себя дома надлежащих образцов, руководителей с авторитетом и проделанного другими опыта! А самому до всего доходить своим опытом никому никак не следует, ввиду сложности задачи и ответственности перед критикой разума, опыта, науки, которой если нет или недостаточно ее теперь, то она непременно придет со временем. Эта критика последующего времени называется критикой истории, самой строгой и справедливой, которая считается не с лицами, которые давно умерли, а с делом рук, ума и знания тех, давно умерших людей. Эти мысли мне засели в голову и эти чувства залегли мне в сердце, при ознакомлении с музеями, которые изучаешь теперь, когда сам много лет провел в музейской работе, когда знаешь более, чем 12–13 лет тому назад, когда было более мечты, упрямой надежды, каких-то чаяний, чем конкретного знания. Тогда я не различал времени, которому принадлежат виденные и изучавшиеся музеи. Казалось красивым – и довольно. Иное дело теперь; старость, что ли пришла с ее строгими требованиями, с ее болезнью исторического осуждения, – не знаю; но несомненно, что сейчас в Европе, у людей неоспоримого авторитета и мировой научной славы, представление о том, что ныне, а не бывало у царей в их дворцах, должны быть по внешности Музеи искусств совершенно иные, чем то было в XVIII и XIX столетиях. Два антипода в этом отношении, музей XIX ст. – в Вене и Kaiser Friedrichs-Museum в Берлине. Оба – государственные музеи, на которые отпускались деньги из казны щедрою рукою, как на дело национальной славы и гордости. И какое поразительное различие принципов, положенных в эти большие и славные сооружения! В Вене устроили ослепительно пышный дворец для предметов искусства, а в Берлине авторитет без вопроса и сомнения, Вильгельм Бодэ, создал историческое помещение для картин и скульптур, исключив роскошь, несвойственную эпохам, в которые те художники жили и работали. И солидно, и просто, и уютно, и не так дорого там, где можно было дуб заменить умелой раскраской стукка. И так он сделал даже в особо больших, как бы приемных залах. Иное дело в XVI в. – папские дворцы и дворцы римских магнатов, из семей которых выходили и самые папы и кардиналы. Там – ослепительная роскошь дворцовых помещении и необозримое море необузданной орнаментации потолков и карнизов, с золотом и яркими красками, и без золота и серебра. Там был уже спор дворцового убранства одной знатной патрицианской фамилии перед другой. И какие же художники служили им! Нам не угоняться за этими зданиями и этими людьми. Да и нецелесообразна была бы эта погоня. Ныне требуют, чтобы памятники искусств, вносимые в музей, определяли и убранство, обстановку их помещения, чтобы здесь было строгое родство и соответствие.