Текст книги "Психология – наука будущего. Материалы VI Международной конференции молодых ученых. 19-20 ноября 2015 г., Москва"

Т. В. Зверева (Иркутск)
Семантические особенности имиджа г. Иркутска

Исследования имиджа приобретают все большую актуальность в современной науке. В научной литературе довольно много внимания уделяется имиджу человека (в частности, в работах И. М. Кыштымовой, А. Ю. Панасюка). В настоящее время ряд ученых и исследователей (С. А. Киреева, К. А. Кузина и др.) обратили свое внимание на изучение таких вопросов, как имидж города, региона, страны, его влияние на социально-экономическое развитие в целом и на отдельные его составляющие. Однако представленные в научной литературе подходы неоднозначны, некоторые положения противоречат друг другу, отсутствуют строгие структурные модели имиджа, слабо изучена взаимосвязь имиджа с динамикой психологических свойств человека. Все это делает проблему имиджа актуальной и значимой.

Проблема имиджа города носит междисциплинарный характер, находит свое отражение в психологии, социологии, философии. В данной статье представлены результаты анализ имиджа города (на примере г. Иркутска), с позиции особенностей психосемантики. Семантический подход к анализу имиджа ранее использовался в работах И. М. Кыштымовой (Кыштымова, 2006).

Под имиджем мы понимаем мнение, впечатление об объекте, обладающее чертами стереотипности и характерное для группы людей (Кыштымова, 2006). Исследование имиджа г. Иркутска у студенческой молодежи важно в связи с усилением трудовой миграции получившей образование молодежи. Мы предполагаем, что выявление имиджевой семантики города может помочь пониманию процессов профессионального самоопределения молодежи в пространственном дискурсе.

Целью исследования является выявление семантических особенностей имиджа города, объектом – имидж города, предметом – семантические особенности имиджа г. Иркутска. Гипотетическое предположение, верифицируемое в процессе исследования: «особенности имиджа города проявляются в его семантической структуре».

В качестве метода исследования особенностей семантикиобраза города определен классический вариант семантического дифференциала Ч. Осгуда (Серкин, 2008). Слабо осознаваемая оценка индексируемого в процессе диагностики объекта позволяет выявить глубинные оценочные категории как структурные составляющие имиджа оцениваемого стимула.

Исследование проводилось в феврале 2015 г. среди студентов 1–3 курсов университета. Опрошено 94 студента, им предлагалось оценить 4 стимула: «г. Иркутск», «город, в котором я хочу жить и работать», «город, в котором я ни за что не хочу жить и работать», «моя будущая работа».

Обработка результатов проводилась с применением факторного анализа, который позволил выделить комплексные факторы, наиболее полно объясняющие имеющиеся особенности имиджа города. В результате было выявлено, что 70,12 % дисперсии объясняются 4 факторами.

Первый фактор объясняет 44,24 % дисперсии и включает шкалы (в порядке убывания факторной нагрузки): плохой/хороший (– 0,911), противный/приятный (– 0,901), свежий/гнилой (0,878), глупый/умный (– 0,870), жизнерадостный/унылый (0,869), любимый/ненавистный (0,868), злой/добрый (– 0,863), слабый/сильный (– 0,862), чистый/ грязный (0,873), темный/светлый (– 0,831), радостный/печальный (0,831), активный/пассивный (0,773), родной/чужой (0,750).

Отношение к выделенным стимулам характеризуется такими понятиями, как: хороший, приятный, свежий, умный, жизнерадостный, любимый, добрый, сильный, чистый, светлый, радостный, активный, родной, что позволяет первый фактор обозначить как фактор «любовь».

Второй выделенный фактор объясняет 12,58 % дисперсии, состоит из следующих шкал семантического дифференциала: простой/сложный (0,822), расслабленный/напряженный (0,727), мягкий/твердый (0,662). Общая тенденция в оценке по представленным шкалам выражена в ориентации на простоту, расслабленность и мягкость, поэтому данный фактор обозначим как фактор «расслабленности».

Третий фактор определяет 8,75 % дисперсии и включает следующие шкалы: большой/маленький (0,731), дорогой/дешевый (0,652), быстрый/медленный (0,611). Данный фактор характеризуется понятиями дорогой, большой, быстрый, обозначим его как фактор «величины».

Четвертый из выделенных факторов объясняет 4,62 % дисперсии, состоит из 2 шкал, назовем его фактор «хаотичности»: влажный/сухой (0,657), хаотичный/упорядоченный (0,560).

Таким образом, исследование показало, что имиджевая оценка студенческой молодежью города производится, прежде всего, по критериям соответствия факторам любви, расслабленности, величины и хаотичности. Т. е. выбор будущего места проживания, отношение к нему, выбор будущей работы обусловлен, в первую очередь, тем, насколько комфортные ощущения и приятные чувства они вызывают, затем имеет значение размер города и порядок. Молодежь, в первую очередь, руководствуется чувствами, эмоциями, внутренними ощущениями (любовь, расслабленность), и только после подключаются рациональные характеристики, такие как размер, масштабы, логика (упорядоченность/хаотичность). Полученные выводы согласуются и с теоретическими положениями о том, что образ какого-либо объекта воспринимается в большей мере чувствами, ощущениями, нежели осмысливается и осознается (Панасюк, 2001).

Среди предложенных для оценки стимулов только один является реально существующим объектом («г. Иркутск»), а три других – это воображаемые образы. Для проверки эмпирической гипотезы о наличии семантических особенностей оцениваемых объектов сформулирована статистическая гипотеза (H₀) о сходстве между выборками (сравнивались 4 выборки: каждая соответствует одному из предложенных стимулов). Проверка гипотезы (H₀) была проведена по всем 25 шкалам семантического дифференциала и по 4 фактором. Статистический анализ показал (определение критерия Краскала – Уоллиса), что по всем факторам и шкалам, кроме шкалы «простота/сложность», нулевая гипотеза отклоняется, подтверждается альтернативная гипотеза (H₁ – о различии), что говорит о различии показателей, и это различие статистически значимо (p=0,05). Полученные данные свидетельствуют о том, что выдвинутая эмпирическая гипотеза «особенности имиджа города проявляются в его семантической структуре» – подтверждается.

Следует отметить, что в отношении реального объекта (г. Иркутск) средние значения по шкалам и факторам изменяются в меньшем диапазоне (от –1,170 до 1,117) и в некоторых случаях близки к нулю, тогда как средние значения в отношении вымышленных объектов колеблются в диапазоне от –2,426 до 2,436. Эти данные иллюстрируют, что студенческая молодежь в отношении вымышленных объектов обладает более определенными и четкими представлениями, тогда как о реальном объекте она не может дать столь же однозначных и определенных оценок.

Для проверки гипотезы о сходстве семантики выделенных стимулов у мужчин и женщин была выдвинута статистическая гипотеза (H₀) об отсутствии различий между выборками. В результате определения критерия U Манна – Уитни для независимых выборок выявили, что гипотеза (H₀) принимается по всем факторам и шкалам, кроме двух шкал: «дорогой/дешевый» и «жизнерадостный/унылый». Гендерные различия по данным шкалам заключаются в том, что мужчины склонны оценивать все предложенные стимулы как менее дорогие (среднее значение по шкале – 0,728 против 1,171 у женщин), тогда как женщины воспринимают указанные стимулы более жизнерадостно, по сравнению с мужчинами (0,867 против 0,478). Это можно считать проявлением рациональности, присущей мужчинам в целом, и эмоциональности, свойственной женщинам.

Основные выводы

1. Имиджевая оценка городов (реальных и воображаемых) определяется в значительной степени факторами любви, расслабленности, величины и хаотичности.

2. Описание имиджевых характеристик реально существующего города значимо отличается от описания имиджевых характеристик вымышленных объектов, при этом наблюдается стремление к сближению реального объекта с желаемым вымышленным (в данном исследовании г. Иркутск и город-мечта), особенно по эмоционально окрашенному фактору «любовь».

3. В отношении реального объекта суждения не столь определенны и четки, тогда как воображаемые объекты оцениваются более категорично и однозначно.

4. Значимых гендерных различий в оценке предложенных стимулов не обнаружено, выявленные различия объясняются естественными различиями в восприятии мира мужчинами и женщинами.

5. Восприятие каждого из предложенных стимулов обладает особенностями, проявляющимися в семантических свойствах его структуры.

Литература

Киреева С. А., Кузина К. А. Имидж региона: теоретический аспект // Вестник Астраханского государственного технического университета. 2007. № 1 (36). С. 233–235.

Кыштымова И. М. Индивидуальный образ: введение в психосемиотику имиджа: Монография. Иркутск: ИГУ, 2006.

Панасюк А. Ю. Вам нужен имиджмейкер? Или о том, как создавать свой имидж. М.: Дело, 2001.

Серкин В. П. Методы психологии субъективной семантики и психосемантики: Учеб. пособ. для вузов. М.: Пчела, 2008.

А. А. Зинина (Москва)
Психологические особенности студентов и работающих взрослых, влияющие на представление о благополучном старении[18]18
  Исследование выполнено при поддержке РГНФ (проект № 14– 06– 00434).


[Закрыть]

Сегодня российское общество переживает глубокие трансформационные преобразования, при которых именно социальная сфера оказывается наиболее уязвимой (Емельянова, 2006). Характерное для России и мира увеличение численности старшего населения вкупе с растущим межпоколенческим разрывом обуславливают ряд социальных проблем. Общество не проявляет должного внимания к престарелым людям (старше 75 лет). С каждым годом укореняется практика дискриминации по возрасту, называемая эйджизмом. Подобную тенденцию подкрепляет характерное для современного общества пуэрилистическое сознание, при котором молодость становится социально престижной характеристикой, а старость воспринимается исключительно как время утрат и угасания (Петрова, 2008). Можно сказать, что престарелые люди в настоящее время оцениваются как маргинальная группа (Смолькин, 2004), а в менталитете всего населения, включая самих представителей «третьего» возраста, превалируют геронтофобные тенденции.

Подобное восприятие престарелого возраста в обществе наносит ущерб не только старикам, которые сами поддерживают право быть беспомощными и безынициативными (Пряхина, 2006), теряют самоуважение, не могут достичь психологического благополучия, но и всем остальным возрастным группам. Негативная общественная установка по отношению к старческому возрасту и неизбежное его наступление позволяют назвать старость парадоксальным экземпляром социальных представлений (Jesuino, 2014).

Цель нашего исследования состоит в изучении представлений о психологическом благополучии людей престарелого возраста. Мы предположили, что представители разных социальных групп (студенты и работающие взрослые) отличаются друг от друга выраженностью элементов социального представления (СП), а также такими социально-психологическими особенностями, как психологическое благополучие и готовность к освоению возрастно-временных изменений. На основном этапе в исследовании приняли участие 125 чел.: студенты (средний возраст – 20,1 год; 41 девушек, 24 юноши), работающие взрослые (средний возраст – 40,3 года; 40 женщин, 20 мужчин). Среди опрошенных в студенческой группе 70,6 % на момент исследования имели престарелых родственников, в группе работающих взрослых – 54,6 %. В качестве методик использовались разработанный автором опросник для определения структуры СП, «Шкалы психологического благополучия» (К. Рифф в адаптации Т… Шевеленковой, П. П. Фесенко), опросник «Готовность к возрастным изменениям» (Н. С. Глуханюк, Н. С. Гершкович). Математическая обработка осуществлялась в программе «Statistica.10» с использованием коэффициента корреляции Спирмена и непараметрического критерия для несвязанных выборок Манна – Уитни.

Результаты. Для определения структуры СП подсчитывался математический коэффициент позитивных ответов, предложенный Ж.-К. Абриком. В двух группах в качестве ядерных элементов определяются следующие: «Психологически благополучный престарелый человек находится в гармонии с собой и с окружающим миром» (коэффициент Абрика в группе студентов (С.) – 83, в группе работающих взрослых (Р. В.) – 90), «Психологическое благополучие для престарелого человека ощущается через внимание и заботу со стороны родных и близких» (С. – 88, Р. В. – 82), «Гармоничность отношений престарелого человека с окружающим миром зависит от личности человека» (С. – 89, Р. В. – 85). Наименее выражен элемент «Большинство престарелых людей психологически благополучны» (С. – 16, Р. В. – 18). Вместе с этим студенты и работающие взрослые значимо отличаются по выраженности других элементов. Например, в студенческой группе высокий коэффициент Абрика определяется у элемента «Семья ответственна за психологическое благополучие престарелых людей» (С. – 90, Р. В. – 70), а у работающих взрослых – «Психологически благополучный престарелый человек имеет цель и смысл жизни» (С. – 63, Р. В. – 85). Также значимые (p<0,05) различия определяются по элементу «Смыслообразующим занятием для престарелого человека является помощь семье (уход за внуками, помощь по дому)» (С. – 63, Р. В. – 51).

Различия между группами определяются не только в структуре СП, но и при анализе социально-психологических особенностей. Несмотря на то, что студенты и работающие взрослые в среднем достаточно благополучны (индекс общего психологического благополучия у С. – 357, у Р. В. – 366), можно отметить существенные (p<0,05) различия по шкалам «Управление средой» (С. – 54, Р. В. – 59), «Самопринятие» (С. – 49, Р. В. – 57), «Осмысленность жизни» (С. – 90, Р. В. – 97) и «Баланс аффекта» (С. – 94, Р. В. – 82). В связи с этим можно отметить, что работающие взрослые сами выбирают и создают условия, удовлетворяющие личностным потребностям и ценностям, принимают свое личностное многообразие, включающее как хорошие, так и плохие качества, поддерживают общее позитивное отношение к себе, а также имеют осмысленные цели в жизни. Студенты же в большей степени недовольны собой, обеспокоены некоторыми чертами собственной личности, по большей части не способны справляться с повседневными делами, воспринимают свое прошлое и настоящее как бессмысленное.

Сформированность готовности к освоению возрастно-временных изменений также по-разному представлена в исследуемых группах: в молодежной выборке 48 % опрошенных имеют среднюю сформированность, у 38,5 % совершенно не выражена готовность, и лишь 13,5 % респондентов обладают хорошо развитой готовностью. У 77,1 % респондентов старшей возрастной группы готовность представлена на среднем уровне, у 14,7 % – на высоком и лишь у 8,2 % – на низком.

Общая готовность к освоению возрастно-временных изменений раскрывается через уровни и компоненты. Так, в студенческой группе плохо сформирован когнитивный уровень (42 % – низкий уровень), а аффективный и мотивационный имеют среднюю степень развитости (66 % и 48,5 %). У работающих взрослых также плохо выражен когнитивный уровень (52 % – низкий) и средне – аффективный (68 %). Однако старшая возрастная группа значимо (p<0,05) отличается от студентов представленностью мотивационного уровня (34 % – высокий, 52 % – средний). Можно сказать, что обе группы плохо представляют будущие изменения, но стараются относиться к ним толерантно. Вместе с этим работающие взрослые активно ищут адаптационные стратегии, пытаются справиться с возрастом.

Анализируя представленность компонентов готовности, стоит отметить, что в двух группах практически не выражен социальный компонент (высокий уровень у 5 % С. и 8 % Р. В.). Обе группы не готовы к изменению характера отношений с окружающими, приобретению нового социального статуса. Кроме этого, обе группы плохо представляют личностно-психологические изменения (высокий уровень у 5 % С. и 6 % Р. В.). Важно отметить, что работающие взрослые значимо (p<0,05) отличаются от студентов выраженностью физиологического компонента (высокий уровень у 13 % Р. В. и 6 % С.). Старшая возрастная группа хорошо представляет сопутствующие старости физиологические изменения, при этом именно молодежь обеспокоена потерей внешней привлекательности, сексуальности, физической подвижности.

Помимо различий между группами, в ходе исследования также были выявлены многочисленные корреляционные зависимости между элементами СП и социально-психологическими особенностями респондентов. Важно отметить, что выявленные закономерности опосредованы групповой принадлежностью респондентов.

Выводы

• СП о психологическом благополучии различны у студентов и работающих взрослых. Если представления первых сосредоточены вокруг личности и семьи престарелого человека, то вторые особое значение придают наличию целей в жизни.

• Старшая возрастная группа определяется как более благополучная. Группы значимо отличаются друг от друга представленностью разных шкал психологического благополучия.

• Респонденты плохо представляют будущие возрастные изменения. Вместе с этим работающие взрослые активно ищут адаптационные стратегии, пытаются справиться с возрастом, а молодежь обеспокоена потерей внешней привлекательности, что отражается в интолерантном отношении к старости.

• Представления о благополучном старении связаны с психологическим благополучием и с готовностью респондентов к освоению возрастно-временных изменений, причем данная взаимосвязь опосредована включением в социальную группу.

Литература

Емельянова Т. П. Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006.

Петрова Т. А. Динамика отношения к старости у молодежи в процессе практики межпоколенного взаимодействия: Автореф. дис. … канд. психол. наук. СПб., 2008.

Пряхина С. Б. Проблема эйджизма в современной России // Актуальные проблемы психологического знания: Сб. науч. тр. 2006. № 1. С. 95–121.

Смолькин А. А. Социокультурная динамика отношения к старости: Автореф. … канд. социол. наук. Саратов, 2004.

Jesuino J. C. Images of old age // Papers on Social Representations. 2014. V. 23. P. 15.1–15. 22.

К. В. Иванова, Д. В. Гартфельдер (Чебоксары)
Гендерная специфика проявления психологических посттравматических явлений у нонкомбатанов, побывавших в условиях боевых действий

Исторические аспекты изучения проблемы посттравматического стресса указывают на то, что для описания комплекса симптомов, объединенных в современное понятие «посттравматические стрессовое расстройство» (ПТСР), одним из первых был использован термин «травматический невроз», достаточно точно характеризующий этиологию и характер данного состояния. Хотя изначально исследования преимущественно акцентировались на различных аспектов психики у военнослужащих, в дальнейшем выяснилось, что похожая симптоматика обнаруживаются и у других лиц, пострадавших в других ситуациях, близких по тяжести психогенного воздействия (Тарабрина, 1996). В частности, многие симптомы ПТСР можно выявить у участников боевых действий, не являющихся комбатантами: мирного населения и беженцев (Портнова, 2010). В последнем случае к числу стрессогенных факторов добавляются также трудности адаптации в новой культурной среде (Дмитриева, Положий, 2004).

Тем не менее, ПТСР предполагает достаточно четкий набор симптомов и хронологию их возникновения и проявления, тогда как во многих случаях за счет недавности произошедшего травматического события подобная клиническая картина не успевает сформироваться с точки зрения формальных показателей (Коханов, 2004). В связи с этим при изучении лиц, подвергшихся в недавнем прошлом психотравмирующему воздействию, на наш взгляд, более корректно придерживаться узкой трактовки понятия ПТСР как комплекса психологических посттравматических явлений, симптоматика которых отчасти схожа с ПТСР. Недостатком подобного подхода является невозможность разделения преморбидных и обусловленных вышеуказанным воздействием особенностей личности и реакций индивида (Дмитриева, Кекелидзе, Демонова, 2004). Психологическое посттравматическое явление в нашей работе будет пониматься как отсроченная реакция на травматический стресс.

Целью исследования стало определение гендерной специфики психологических посттравматических явлений у лиц, переживших психологическую травму.

Гипотеза исследования предполагала, что проявление психологических посттравматических явлений имеет место в повседневной деятельности, причем различия их форм обуславливаются в числе прочих и гендерным фактором.

В качестве материала исследования выступили 58 граждан юго-восточных областей Украины (32 женщины и 26 мужчин в возрасте от 25 до 45 лет, средний возраст – 35,2±6,7 лет), покинувших постоянное место жительства в связи с напряженной социально-политической ситуацией в стране и на момент проведения исследования (август – октябрь 2014 г.) находившихся на территории Российской Федерации в неопределенном статусе.

В перечень экспериментально-психологических методов исследования вошли: клинический опросник для выявления и оценки невротических состояний К. К. Яхина и Д. М. Менделевича; шкала оценки влияния травматического события IoES-R М. Горовица; опросник травматического стресса для диагностики психологических последствий И. О. Котенева; опросник САН.

Математико-статистическая обработка данных проводилась при помощи Microsoft Office Excel 2003 со встроенным пакетом анализа данных и статистического пакета R 2.15.6 в базовой комплектации. Для оценки выраженности различий между выделенными подгруппами мужчин и женщин-испытуемых вычислялся двухвыборочный t-критерий Стьюдента для предварительно приведенных к нормальному распределению данных.

Результаты и их обсуждение. Результаты оценки невротических состояний по опроснику Яхина – Менделевича выявили наибольшую выраженность показателей испытуемых по шкалам тревоги (M̅=0,0481), астении (M̅=–0,6017) и вегетативных нарушений (M̅=–0,7756). Наиболее выраженные отличия между мужчинами и женщинами наблюдались в отношении показателей тревоги (M̅_М=0,9946, M̅_Ж= –0,7209 соответственно; t=2,0056; p=0,0497) и вегетативных нарушений (M̅_М=0,2314, M̅_Ж=–1,5938; различия статистически незначимы).

Оценка влияния травматического события по опроснику IoES-R выявила преобладание показателей шкалы вторжения (M̅=50,45 %) над шкалами избегания (M̅=47,31 %) и возбуждения (M̅=38,38 %). Показатели мужчин и женщин находились на сопоставимом уровне и не отличались более чем на 7 %, статистически значимых различий выявлено не было.

Результаты, полученные с помощью опросника травматического стресса, продемонстрировали преобладание показателей базовых шкал сверхбдительности (M̅=3,0569), нарушений памяти и внимания (M̅=2,8309), оптимизма (M̅=2,8753) при низких показателях шкал проблемы со сном (M̅=0,0388) и притупления эмоций (M̅=1,0041). Статистически значимые различия по полу наблюдаются в отношении показателей шкал агрессивности (M̅_М=3,0342, M̅_Ж= 2,4216; t=8,7738; p=0,0000) и приступов ярости (M̅_М=1,3715, M̅_Ж=0,9166; t=3,0322; p=0,0037), а также по вспомогательной шкале лжи (M̅_М=8,5769, M̅_Ж=12,403; t=5,3081; p=0,0000). Показатели интегральных шкал ПТ-СР и ОСР находились на уровне 121,4655 и 120,2759 соответственно; статистически значимых различий по полу выявлено не было.

Средние значения шкал по опроснику САН составили M̅_С=3,89, M̅_А=4,21 и M̅_Н=3,98 соответственно, при этом были отмечены статистически значимые различия по шкале самочувствия (M̅_М=3,41, M̅_Ж=4,29; t=3,1393; p=0,0027).

На основании полученных результатов можно сделать выводы о том, что, несмотря на относительно благополучную внешнюю картину, у испыутемых выявлен выраженный уровень психофизиологического возбуждения, который может быть обусловлен воспоминаниями о пережитом психотравмирующем событии и сопровождается соответствующими проявлениями в аффективной сфере (ярость, тревожность и депрессия). При этом у женщин отмечается в целом более выраженная интрапсихическая направленность, сопровождающаяся самоизоляцией, субдепрессивным состоянием, высоким риском злоупотребления ПАВ как способом ухода от реальности и нарушениями сна, тогда как для мужчин более характерны проявление тревожности на физиологическом уровне, формирование навязчивых состояний, снижение уровня функционирования познавательных процессов и эмоциональные переживания в форме чувства страха, неуверенности в себе, комплекса вины.

Исходя из вышеизложенного можно утверждать, что гендерный фактор влияет на психофизиологическое и эмоциональное состояние испытуемых. Следовательно, выдвинутая исследовательская гипотеза об обусловленности психологических посттравматических явлений и гендерным фактором может считаться доказанной. На основании выявленной специфики психологических посттравматических явлений у мужчин и женщин становится возможным разработка конкретных практических рекомендаций по работе с лицами, недавно пережившими психотравмирующую ситуацию, направленных на предотвращение возникновения негативных проявлений в долгосрочной перспективе и уменьшение влияния наличных негативных состояний и особенностей поведения на повседневное функционирование с целью более эффективной адаптации к новым условиям.

Литература

Дмитриева Т. Б., Кекелидзе З. И., Демонова Д. П. Психические расстройства, возникающие у беженцев и вынужденных переселенцев // Психиатрия чрезвычайных ситуаций: руководство для врачей / Под ред. Т. Б. Дмитриевой. М., 2004. Т. 2. С. 143–163.

Дмитриева Т. Б., Положий Б. С. Расстройства адаптации, обусловленные стрессом // Психиатрия чрезвычайных ситуаций: руководство для врачей / Под ред. Т. Б. Дмитриевой. М., 2004. Т. 1. С. 227–244.

Коханов В. П. Особенности психических реакций у населения, пострадавшего при чрезвычайных ситуациях мирного времени и в результате локального вооруженного конфликта // Психиатрия чрезвычайных ситуаций: руководство для врачей / Под ред. Т. Б. Дмитриевой. М., 2004. Т. 2. С. 164–189.

Портнова А. А., Дерябина О. М., Сперанская О. И. Острые психические нарушения у беженцев из зоны грузино-югоосетинского конфликта // Охрана психического здоровья в периоды социальных кризисов / Под ред. Т. Б. Дмитриевой. М.: ФГУ «ГНЦ ССП Росздрава», 2010. Вып. 5. С. 143–147.

Тарабрина Н. В., Соколова Е. Д., Лазебная Е. О., Зеленова М. Е. Постравматическое стрессовое расстройство: психологические и клинические особенности, вопросы терапии // Materia Medica. 1996. № 1. C. 57–69.