Текст книги "Вопросы юридического образования. Том 1"

Сужение правовых гарантий прав и свобод человека открывает более широкие возможности для злоупотреблений полномочиями со стороны силовых служб, не говоря уже об их ошибках. Злоупотребления и ошибки правоохранительных институтов, да и судов, конечно, случались и ранее, но теперь они грозят превратиться в систему даже в странах так называемой старой демократии. Характерный пример – обращение с заключенными в ряде американских тюрем за границей, причем американские спецслужбы предприняли даже недавно попытку пролоббировать через Президента Дж. Буша-мл. закон, который бы вывел эти тюрьмы из-под контроля судов своей страны³⁰.

Проблема еще более остра в тех странах так называемой молодой демократии, где, как в России, несмотря на то, что в конституциях все написано правильно, на практике, а подчас даже в текущем законодательстве не преодолена традиционная психология безразличия к человеческой жизни, к достоинству и свободе человека. «Процесс «приживания» прав человека в России идет долго и мучительно, несмотря на «облучение западноевропейской культурной традицией» (А. Дж. Тойнби), поскольку права человека как элемент культуры в социальной среде, не подготовленной к этому, формируются исторически длительное время, не «стыкуются» в ней, – констатирует Е. А. Лукашева. – Тем более труден этот процесс в странах, отчужденных от европейской культурной традиции, воспитанных на иных нравственных и правовых стандартах»³¹.

Несколько слов о тенденциях конституционного регулирования основ общественного строя. Действующая тенденция заключается во все более целостном характере этого регулирования. Думается, сегодняшним предельным примером может здесь служить Конституция Федеративной Республики Бразилии 1988 г. Объем настоящей статьи не позволяет останавливаться на этом подробно, тем более, что соответствующие конституционные нормы в большинстве случаев кратки и абстрактны.

Поэтому остановлюсь лишь на одной, но важнейшей конституционной характеристике государства. Современное конституционное право продолжает говорить о суверенитете – государственном, обращенном вовне, и народном (национальном), обращенном к властеотношениям внутри страны. В действительности это понятие выглядит анахроничным. Когда оно было в XVI в. изобретено Жаном Бодэном, монархи на деле были суверенами, т. е. их власть была верховной внутри страны и независимой от какой-либо иной власти, разумеется, если они были в состоянии эту независимость удержать в условиях, когда, по выражению жившего в первой половине XIX в. прусского военного теоретика и историка Карла фон Клаузевица, война считалась лишь продолжением политики. Еще во второй половине XIX в. «железный канцлер» Германии Отто фон Бисмарк говорил примерно следующее: если вам нравится какая-нибудь область и у вас хватает сил, занимайте ее немедленно, а потом найдете достаточно юристов, которые докажут ваши права на нее. Это и был суверенитет.

Сегодня – совершенно другая ситуация. Во внешнеполитической сфере лидеры государств связаны международным, а порой и наднациональным правом, и насилие в отношении государства допустимо лишь в ответ на его собственные агрессивные действия и, помимо самообороны, только по решению Совета Безопасности ООН, в котором пять постоянных членов имеют каждый право вето. Правда, военные действия США против бывшей Югославии и Ирака, предпринятые без соблюдения указанных правил, представляли собой нарушения международного права, которые в условиях современного однополярного мира, пожалуй, только США и могут себе позволить. Так что только их и можно считать фактически суверенными. Но, думается, только до поры, поскольку нынешняя однополярность носит явно преходящий характер. Многополярный же мир в условиях глобализации несовместим с суверенитетом.

Уже более полувека назад французский философ Жак Маритен утверждал: «Я убежден, что политическая философия должна освободиться от слова, а также от понятия суверенитета… потому что, будучи рассмотренным в его подлинном значении, а также в перспективе той научной сферы, к которой оно принадлежит – политической философии, – это понятие в действительности неверное и обречено вводить нас в заблуждение, если мы будем продолжать употреблять его, полагая, что это понятие слишком долго и слишком широко использовалось, чтобы его можно было отвергнуть, и не осознавая присущих ему ложных коннотаций»³². Сегодня, думается, эта мысль еще более актуальна.

Кроме того, экономическая власть во многих государствах уплывает в руки транснациональных корпораций, правительственный контроль за деятельностью которых становится все более затруднительным, и которые оказывают все большее влияние на политику государств. Это уже ставит под сомнение не только государственный, но и народный (национальный) суверенитет. 3. Бауман отмечал, что понятие глобализации описывает процессы, представляющиеся самопроизвольными, стихийными и беспорядочными, оно отражает их прохождение на уровне, оторванном от территории суверенных государств³³. Что касается народного (национального) суверенитете, то он ограничивается. е другой стороны, нравами человека. которые народ (нация) и органы публичной власти обязаны уважить и соблюдать. – …Воля народа не суверенна в том ложном смысле, что все приятое народу должно иметь силу закона. <…> Право не является справедливым единственно в силу того факта, что оно выражает волю народа. Несправедливый закон, даже если он и выражает волю народа, не является законом»³⁴.

Можно, конечно, сказать, что ограниченный суверенитет остается суверенитетом, что современное значение термина «суверенитет» иное, чем столетие назад. Но не лучше ли отказаться от устаревшего термина и использовать вместо него термины, более адекватные реально существующим понятиям и явлениям, чем называть кошку «ограниченным тигром» или по выражению Ж. Маритена, говорить «барабан», думая при этом о флейте³⁵?

Конституционное регулирование организации публичной власти основывается, как правило, на принципе представительного, правления. Современный французский исследователь профессор Жан-Поль Жакке констатировал, что эволюция представительного правления привела к его ограничению политическими партиями, без которых; по его мнению, «разобщенные избиратели не могли бы выразить свою точку зрения», и «гражданин оказался бы разоруженным перед лицом власти»³⁶. Конституции, принятые начиная с середины прошлого века, обычно определяют роль партий в государстве, и на основе конституционных принципов все чаще издаются законы, регулирующие правовой статус партий, а избирательные законы еще значительно раньше стали устанавливать правила участия партий в выборах органов публичной власти, особенно в тех странах, где вводилась система пропорционального представительства. Но действительно ли партии защищают социальные интересы избирателя?

Известный французский политолог Морис Дюверже, завершая свой капитальный труд о политических партиях, писал: «Организация политических партий, бесспорно, не соответствует демократической ортодоксии. Их внутренняя структура по самой своей сущности автократична и олигархична; несмотря на внешнюю видимость, их руководители на самом деле… кооптируются или назначаются центром; они имеют тенденцию образовывать изолированный от активистов руководящий класс, некую касту, более или менее замкнутую в себе самой»³⁷. И далее: «Сами парламентарии становятся послушными, что превращает их в своего рода машины для голосования, управляемые партийной верхушкой. Таким образом мы приходим к замкнутым, дисциплинированным, механизированным организмам – монолитным партиям, напоминающим по своей структуре армию; но средства, с помощью которых человека ставят в жесткие рамки, здесь бесконечно более изощренны и эффективны, они основаны скорее на муштровке душ, нежели тел. Власть над людьми углубляется, партии становятся тоталитарными»³⁸. Это, конечно, не более чем тенденция, но она проявляется в той или иной степени почти повсеместно, и нам, россиянам, она тоже, к сожалению, слишком хорошо знакома.

В настоящее время формирование выборных органов публичной власти в странах старой демократии и в большинстве стран молодой демократии монополизировано политическими партиями. При этом число партий, на деле участвующих в реализации этой монополии, невелико и сокращается зачастую искусственно, как у нас в России. Соответственно невелики и возможности выбора у избирателя, которому подчас приходится выбирать между плохим и очень плохим. Влиятельность партий в избирательном корпусе сейчас во многом определяется их финансовыми возможностями, которые позволяют манипулировать сознанием избирателей с помощью средств массовой информации. Сами партии, особенно крупные, все больше бюрократизируются, что отдаляет от воздействия на власть не только рядового избирателя, но даже рядовых членов партий и большинство их активистов. Конечно, партии и формируемые ими правительства принимают во внимание настроения избирателей, особенно при приближении всеобщих выборов, но правительственная политика после выборов зачасту отклоняется от этих настроений.

Л. Зидентоп замечает: «Сегодня мало кто сомневается, что к представителям политических классов во многих западноевропейских странах относятся цинично и даже с презрением. <…> Экономический рост превратился в своего рода божество, интересы которого выше любых других соображений. <…> Экономическая фразеология и лежащая в ее основе утилитарная философия вытеснили старый политический язык, в котором центральное место занимали вопросы контроля над государственной властью, обеспечения ее подотчетности и участия граждан в политической жизни… Политические классы Европы… как бы неявным образом признали, что публичная политика стала сегодня делом экспертов, а не народа и его представителей»³⁹.

На Западе (в США. Германии, Соединенном Королевстве) партийная элита приняла некоторые меры для усиления влияния членской массы и сторонников партий на выбор их лидеров, однако успех этих мер пока что лишь частичный⁴⁰. В то же время достойной альтернативы политическим партиям как интеграторам и выразителям социальных интересов избирателей в масштабе государства сегодня еще нет. Децентрализация управления в демократических государствах повысила роль неполитических объединений по интересам, но главным образом это происходит на локальном и региональном уровнях⁴¹.

Конституционное право на эту ситуацию пока что не отреагировало. Процесс демократизации конституционного права, начавшийся с его возникновением, привел в XX в. к повсеместному утверждению всеобщего избирательного права, как активного, так и пассивного. Но за 200–300 лет существования представительного правления жизнь общества усложнилась неизмеримо. Соответственно усложнилось и управление обществом и государством. Законы стали регулировать такие вопросы, для понимания которых необходимо специальное высшее образование. А всеобщее избирательное право позволяет формировать законодательный орган из людей, не имеющих никакого образования. И массовый избиратель подчас таких законодателей избирает. Это нередко сказывается на составе правительств и подчиненной им публичной администрации, которая как раз и осуществляет текущее управление государством.

Проблема эта, можно сказать, – ровесница современной представительной демократии. И внимание на нее было обращено уже более полутора веков назад. В 1835 г. известный французский исследователь американской демократии Алексис де Токвиль писал: «Еще в начале своего пребывания в Америке я сделал поразившее меня открытие: как много достойных людей среди тех, кем управляют, и как мало их среди тех, кто управляет. <…> …Демократии всегда не хватает способности выбрать достойных людей, ей не хватает желания и склонности к этому. <…> Природа демократии такова, что она заставляет народные массы не подпускать выдающихся людей к власти, а эти последние, движимые не менее сильным природным чувством, бегут от политической карьеры, где трудно оставаться самим собой и идти по жизни не оскверняясь. <…> Для меня совершенно ясно, что те, кто рассматривает всеобщее избирательное право как гарантию хорошего выбора, сильно заблуждаются. У всеобщего избирательного права есть другие преимущества, но только не это»⁴².

В 1910 г. вышла в свет книга французского академика Эмиля Фаге под характерным названием «Культ некомпетентности»⁴³. На одной из первых страниц своего труда Э. Фаге пишет: «…Я часто задавался вопросом, в чем, собственно, заключается главная идея демократов, к которой они прибегают, правя страной. Мне не стоило большого труда установить, что таковой идеей является культ некомпетентности»⁴⁴. Доказательству этого парадоксального утверждения посвящена вся книга, но я приведу лишь несколько ее положений.

Гармоничность и уровень развития общества, по Э. Фаге, тем выше, чем более развито в нем разделение труда, а предоставление должностей определяется компетентностью претендентов. Демократии же поступают наоборот. Толпа, облекая доверием выходцев из нее же, начинает считать их компетентными. Народ предпочитает тех, кто походит на него самого. Он отрицает неравенство даже естественное и потому отодвигает в сторону людей компетентных. В полемическом задоре автор не всегда заботился о строгости суждений, однако видение им проблемы имело и, к сожалению, еще имеет серьезные основания.

Последующая история дала этому весьма жестокие подтверждения. Пришедший к власти в 1933 г. демократическим путем Адольф Гитлер (Шикльгрубер) стал могильщиком демократии не только в Германии, но и во многих других европейских странах, установив тоталитарный режим, приведший к гибели многие миллионы людей. Демократия и всеобщее избирательное право как один из наиболее существенных ее компонентов, следовательно, сами по себе не могут гарантировать общество от деспотии, тирании, авторитарного и тоталитарного перерождения. В некоторых странах мусульманского мира демократические выборы приводят к власти радикалов и экстремистов. Радикалы избраны президентами и некоторых латиноамериканских государств.

Американский философ Элвин Тоффлер в своем вышедшем в 1980 г. труде «Третья волна», под которой он понимает общество, идущее на смену обществам Первой и Второй волн, т. е. аграрному и индустриальному, констатирует, что современная история движется слишком быстро, массовое общество, порожденное индустриальной эпохой, в условиях постиндустриализма демассифицируется, национальное единство разрушается и заменяется конгломератом временных осколочных групп. А вследствие этого народное представительство уже не может выражать общую волю, поскольку таковой больше не существует⁴⁵. «Слишком большое количество решений, слишком быстрых, по поводу слишком многих странных и незнакомых проблем, а вовсе не воображаемое «отсутствие лидеров» объясняет сегодня явную некомпетентность политических и правительственных решений. Наши институты шатаются от взрыва решений», – констатирует Э. Тоффлер⁴⁶. Это было написано четверть века назад главным образом о США, но не напоминает ли сегодняшнюю ситуацию в России?

Автор этих строк пытается заглянуть лишь за ближайший горизонт грядущего, но нельзя не согласиться с Э. Тоффлером в том, что «построение новой цивилизации на обломках старой включает в себя создание новых, более подходящих политических структур сразу во многих государствах. Это болезненный, но необходимый проект, вызывающий потрясение умов своими масштабами, на осуществление которого, несомненно, уйдут десятилетия. <…> В предстоящие месяцы и десятилетия вся «глобальная правовая машина» – от Организации Объединенных Наций на одном конце до местного городского совета на другом – столкнется с усиливающимся, непреодолимым требованием перестройки»⁴⁷. Что касается трех принципов, которые Э. Тоффлер формулирует для этой перестройки, то они, как представляется, нуждаются в более основательной проработке, и поэтому я не привожу их, отсылая читателя к весьма увлекательной книге этого автора.

Отмечу еще лишь одну, на мой взгляд, бесспорную мысль Э. Тоффлера: «…Поскольку груз решений социальной системы расширяется, демократия становится не предметом выбора, а эволюционной необходимостью⁴⁸. Но проблема заключается в образовательной и психологической готовности общества. Когда в середине 70-х гг. шведское правительство вырабатывало национальную энергетическую политику, оно создало 10-часовой учебный курс энергетики и просило граждан, прошедших этот курс, дать свои рекомендации; то же и сделали профсоюзы и другие общественные организации. В дискуссиях по этой проблематике приняли участие до 80 тыс. человек, и это помогло оптимизировать государственные решения⁴⁹. Сегодняшние возможности расширения научного и политического кругозора граждан и основанного на нем их политического участия благодаря Интернету выросли неизмеримо, но возможности нужно желать и уметь использовать, а это зависит прежде всего от элит.

Из сказанного отнюдь не следует, что нужно отказаться от народного представительства и выборного начала. Но организация публичной власти должна, очевидно, все же претерпеть изменения, приспосабливающие ее к условиям постиндустриального общества. В частности, необходимо, чтобы публичная политика вернулась от экспертов к тем, кто прямо или косвенно выбран народом и подлежит его контролю. Но это требует преобразовать организацию публичной власти так, чтобы к руководству государством и его подразделениями приходили люди, во-первых, компетентные и. во-вторых, нравственные. Соблюдение обоих этих условии необходимо в равной мере.

Первое из них может быть во многом выполнено с помощью правовых средств конституционного и законодательного установления повышенных профессиональных требовании к членам выборных законодательных палат и членам правительств (в отношении носителей судебной власти это обычно сделано и нередко сделано для постоянного состава публичной администрации). В частности, верхние палаты парламентов должны бы представлять собой коллегии экспертов, образующие заслон от непродуманных или пролоббированных узкими группами законов. Этому лучше отвечает назначаемость верхних палат парламентов, примером чего может служить проводимая сейчас реформа Палаты лордов британского Парламента, а составе которой в близком будущем останутся лишь люди, имеющие крупные заслуги перед страной и назначенные поэтому пожизненными пэрами. Конечно, решение и здесь, но идеальное, но оно открывает путь к достижению идеала. Шаг в этом направлении сделал и Казахстан, установивший в своей Конституции требование высшего образования для членов парламентской верхней палаты.

Нижние же палаты и далее на обозримую перспективу, видимо, будут юридически и/или фактически формироваться политическими партиями на основе всеобщих выборов. И здесь многое зависит от того, какими критериями руководствуются партийные элиты, определяя кандидатов для замещения выборных мандатов, в какой степени они заинтересованы в профессионализме будущих народных избранников. Мировая практика пока что в этом отношении далеко не безупречна.

Второе из указанных выше требований правовыми средствами удовлетворить вряд ли удастся и здесь, как ныне, все будет и в будущем зависеть от морального уровня общества и действующих в нем политических сил.

Нравственная суть человека, в том числе и состоящего субъектом публичной власти, определяется условиями его социализации и вообще состоянием общественной морали. Она результат воспитания каждого человека с раннего детства, и воспитывает его все его социальное окружение – семья, школа, церковь, улица, коллеги и пр. Немалую роль играет и то, каким человек родился, т. е. его генетическая составляющая. Благородство человека не в его происхождении, а в его прирожденных и воспитанных душевных качествах. Выбирая законодателя или министра, надо обращать внимание и на это – ответственно он будет относиться к своему делу или нет, можно его подкупить или нет, развратит его власть или нет и т. д. Хотя человек может измениться с изменением своего общественного положения, все же опыт его жизни, предшествующей избранию, может дать известные гарантии его поведения как субъекта публичной власти.

Выбор людей, сочетающих профессиональную подготовленность с высокими нравственными качествами, становится все более трудным. Сегодняшняя ситуация не только в нашей стране, но вообще в мире, к сожалению, оптимизма не порождает. Дефицит альтруизма пока что растет, и, соответственно, общественная нравственность скукоживается, как шагреневая кожа. А это чревато уже всеобщей катастрофой даже без применения оружия массового уничтожения. Поэтому морально-этическое воспитание новых поколений – жизненно важная, притом глобальная задача, и конституционное право, определяющее цели общества и основные правила его жизни, должно существенным образом способствовать решению этой задачи.