Текст книги "Вопросы юридического образования. Том 1"

Статус политических партий и иных общественных объединений

Ликвидация конституционно прокламированной политической монополии коммунистических и рабочих партий – еще одна общая тенденция государственно-правовых преобразований в зарубежных странах Восточной Европы. Ныне этот процесс распространился и на Албанию. В отличие от нашей страны, где отказ от конституционной гарантии политической монополии КПСС состоялся лишь в самом конце пятого года перестройки, в зарубежных восточноевропейских странах это, как правило, произошло на начальных этапах революционного процесса. Так, в Чехословакии, где революционные события начались 17 ноября 1989 г., уже через 12 дней Федеральное собрание (парламент) отменило ст. 4 конституции, определявшую коммунистическую партию как руководящую силу в обществе и государстве, и перередактировало ст. 6 о Национальном фронте, ликвидировав закрытый характер этого объединения и руководящую роль в нем коммунистов. В Румынии, где народное восстание победило в двадцатых числах декабря 1989 г., уже 31 декабря быв издан Декрет-закон о регистрации и деятельности политических партий и общественных организаций.

Лишь в Югославии, по действующей союзной конституции 1974 г. (с поправками 1981 и 1988 гг.), сохраняется монополия Союза коммунистов, однако на деле Союза как общеюгославской партии уже не существует. Реформировать союзную конституцию не удается из-за весьма сложной процедуры, требующей единогласия всех республик и автономных краев. Республиканские же конституционные реформы исходят из многопартийности и равноправия политических партий. Например, согласно ст. 6 Конституции Республики Хорватии от 22 декабря 1990 г., политические партии основываются свободно и организуются по территориальному принципу, а согласно ст. 43, для защиты своих интересов или выступлений за социальные, хозяйственные, политические, национальные, культурные иди иные убеждения и цели граждане могут свободно основывать политические партии, профсоюзы и другие объединения, присоединяться к ним или выходить из них. Согласно ст. 44 Конституции Республики Сербии от 28 сентября 1990 г., гражданам гарантируется свобода политической, профсоюзной и иной организации и деятельности, которые не требуют одобрения, но подлежат регистрации в компетентном органе.

В ряде восточноевропейских стран наряду с конституционным регулированием статус политических партий и других общественных объединений определяется специальными законами.

Так, упомянутый румынский декрет-закон провозглашает свободу создания политических партий, за исключением фашистских или других, которые пропагандируют концепции, противоречащие государственному строю и праву страны. Партии организуются и действуют только по территориальному принципу (это означает запрещение создавать партийные организации по месту работы). Никто не может одновременно состоять более чем в одной партии. Партия регистрируется при наличии не менее 234 членов. Регистрация производится муниципальным судом Бухареста, решение которого может быть обжаловано в Верховный суд. Военнослужащие и гражданский персонал министерства национальной обороны и министерства внутренних дел, судьи, прокуроры и дипломаты, оперативный персонал Свободного румынского радио и телевидения не могут состоять в политических партиях.

В Венгрии, согласно Закону о функционировании и хозяйственной деятельности партий, принятому в сентябре 1989 г., также предусмотрена судебная регистрация политических партий и вместе с тем установлены принципы их государственного финансирования, которое производится с учетом итогов выборов. Партиям запрещается принимать помощь от государственных органов, государственных предприятий и иностранных государств.

Система высших органов власти в рассматриваемых странах также подверглась характерным изменениям, обусловленным прежде всего стремлением реализовать идею разделения властей. Сказалось в некоторых странах и стремление восстановить отдельные традиционные институты, отброшенные в период «социалистического» развития.

Известно, что один из постулатов «социалистической» государственно – правовой теории, восходивший еще к докладу И. В. Сталина о проекте Конституции СССР 1936 г., гласил, что глава «социалистического» государства должен быть коллегиальным, что, дескать, гарантирует страну от нежелательных случайностей. На деле, как известно, ни от чего такая коллегиальность не гарантировала, а в 70-е годы обозначилась тенденция к восстановлению или введению института единоличного президента, должность которого стала замещаться лидером компартии. Однако в Венгрии, Польше, Болгарии, Албании сохранялся институт Президиума или Государственного совета, возглавлявшийся нередко лидером компартии и подменявший парламент. В Румынии этот орган возглавлялся президентом (пост учрежден в 1974 г.), получившим весьма широкие полномочия. Особый характер имеет Президиум в Югославии, где он состоит из представителей республик и автономных краев и призван согласовывать их интересы при осуществлении федеральной политики.

В ходе конституционных реформ во всех перечисленных странах, кроме Югославии, восстановлен или учрежден институт единоличного президента, В Чехословакии его существование не прекращалось. Государственные советы и президиумы ликвидированы. В югославских республиках прежние президиумы также заменяются президентами. При этом заметна тенденция к установлению преимущественно парламентарной республики, для которой характерен избираемый парламентом или при его решающем участии «слабый» президент. Правда, в Румынии и Польше президенты избираются теперь всеобщим голосованием, и определённые признаки смешанной республики здесь наблюдаются. Впрочем, многое зависит от личности президента и его авторитета – будет ли он реально руководить деятельностью правительства или останется лишь верховным арбитром между властями.

Что касается парламентов, то в Польше и Румынии восстановлены их двухпалатные структуры: воссозданы сенаты, формируемые по принципу представительства территориальных единиц. В Венгрии после рассмотрения различных вариантов верхней палаты решено было сохранить все же однопалатное Государственное собрание. Особенность Болгарии заключалась в том, что редакция конституции, принятая в 1990 г., предусмотрела возможность избрания как обыкновенного Народного собрания, так и Великого народного собрания, на которое, в частности, возлагается учредительная функция; тем самым, хотя и не во всех деталях, была восстановлена конструкция первой болгарской Конституции 1879 г., а избрано было именно Великое народное собрание, которому было поручено разработать новую конституцию. Эта модель сохранена конституцией 1991 г. На румынский парламент также возложена функция Учредительного собрания. В Чехословацком Федеральном собрании численный состав Палаты народа был уменьшен и сравнялся с численным составом Палаты наций (по 150 депутатов).

Глава правительства и по его предложению остальные члены правительства повсеместно назначаются президентами, однако правительство нуждается в доверии парламента (в Польше – только Сейма). В Венгрии, Польше, Румынии предусматривается возможность досрочного роспуска парламента президентом, если из-за позиции парламента формирование правительства окажется невозможным (а также в некоторых иных случаях).

В некоторых республиках Югославии новое, конституционное законодательство отказалось от системы высших органов власти, устанавливавшейся конституциями 1974 г. и включавшей коллегиального главу государства – Президиум, трехпалатный парламент, правительство, Конституционный суд, Верховный суд, республиканского прокурора и республиканского общественного защитника самоуправленческих прав. Так, новая Конституция Сербии предусматривает однопалатную Народную скупщину в качестве парламента, избираемого всеобщими, прямыми и тайными выборами, также избираемого всеобщим голосованием президента республики и ответственное перед Народной скупщиной правительство, равно как прочие существовавшие ранее республиканские органы, за исключением общественного защитника самоуправленческих прав.

Несколько иначе выглядит система высших органов другой югославской республики – Хорватии. Собор (парламент) состоит ив двух палат, одна из которых набирается на основе равного представительства граждан по всей республике, а другая – на основе паритетного представительства территориальных единиц (жупаний); кроме того, по примеру итальянского сената, предусмотрено, что президент может назначать в эту палату до пяти членов и все бывшие президенты становятся пожизненными членами этой палаты. Президент, как и в Сербии, избирается на всеобщих выборах, однако полномочия его несколько шире, и по форме правления Хорватия в большей мере смешанная (полупрезидентская) республика, чем Сербия. Кроме правительства, в системе высших органов предусмотрены еще Конституционный суд. Верховный суд (о прокуратуре речи нет, как и о защитнике самоуправленческих прав), а также Республиканское судебное вече, напоминающее итальянский Высший совет магистратуры – кадровый и дисциплинарный орган судейского корпуса.

Национально-государственное устройство

Здесь прежде всего нужно коротко сказать о проблемах двух федераций, построенных на национально-государственном принципе, – Чехословакии и Югославии. В обеих наблюдается республиканский сепаратизм, причины которого заключаются как в недостаточном учете федеральным центром интересов меньших наций, так и в политических амбициях этнократии. Другими словами, проблемы во многом такие же, как у нас. Впрочем в Чехословакии словацкие сепаратисты значительной поддержкой среди населения республики не пользуются, тогда как в Югославии референдумы по вопросу о возможном отделении, проведенные в наиболее развитых республиках – Словении и Хорватии, дали их руководству соответствующий мандат. Ныне деятельность союзных органов власти в Югославии серьезно затруднена. Будущее этой федерации зависит от того, удастся пи на основе заинтересованности в сохранении прежде всего экономических связей достичь компромисса между сторонниками конфедеративного устройства (руководство упомянутых обеих республик) и сторонниками сохранения федерации.

Особо следует остановиться на положении автономных краев, входящих в состав наиболее крупной югославской республики Сербии. По Конституции СФРЮ 1974 г., автономные края по своей компетенции и положению в федерации мало чем отличаются от республики. Однако один из них – Косово, населенный некогда сербами, а ныне преимущественно албанцами и представляющий собой наиболее отсталую часть страны, уже давно являет одну ив самых горячих точек. Косовские албанцы требуют статуса республики и вытесняют из края проживавших там сербов и черногорцев. В 1990 г. Скупщина края провозгласила его республикой, после чего была разогнана республиканскими властями и с помощью вооруженной силы. Новая сербская конституция существенно урезала права автономных краев, лишив их тех признаков государственности, прежде всего конституций, которые они имели ранее. Многие вопросы их жизни регулируются теперь законами республики. Будущее покажет, насколько это решение близко к оптимальному.

Организация местной власти

Здесь главная тенденция заключается в том, что отбрасывается концепция, согласно которой местные представительные органы суть звенья единой системы органов государственной власти. Это был один из характерных для административно-командной системы «социалистических» мифов, под прикрытием которого ликвидировалось и не допускалось действительное местное самоуправление. Восстановление и развитие местного самоуправления выражается в конституционном и законодательном обеспечении автономии территориальных коллективов и ее судебной охраны, в замене партийно-бюрократического командования местными представительными и исполнительными органами поставленной в законные рамки системой административного надзора.

Модели местного самоуправления и его сочетания с местным управлением устанавливаются в восточноевропейских странах различные. Так, в Польше местное самоуправление установлено только на низовом уровне территориальной организации – в общинах и городах, тогда как в воеводствах действуют лишь правительственные представители – воеводы с административным аппаратом, при которых создаются совещательные сеймики из руководителей органов местного самоуправления. Нетрудно провести здесь параллель с округами в землях Германии.

В Венгрии местное самоуправление осуществляется на двух уровнях – низовом (города, села, столичные округа) и областном, соответственно столичном. Члены низовых представительных органов избираются непосредственно гражданами, которые в ряде случаев избирают также руководителей местной администрации, возглавляющих одновременно представительные органы – бургомистров. Представительные органы областного уровня избираются на собраниях делегатов сельских и городских представительных органов; лишь часть членов столичного представительного органа избирается также прямым голосованием жителей стопины. Административный надзор за законностью деятельности органов местного самоуправления осуществляет министр внутренних дел через республиканских уполномоченных, которые назначаются президентом республики.

В Чехословакии замена прежней системы власти на местах сопровождалось по существу реформой территориального деления. В обеих республиках существовало, несмотря на их небольшие размеры, трехзвенное территориальное деление: община – округ – край, и в каждой территориальной единице действовал представительный орган – Национальный комитет с целой системой органов государственной администрации. Июльская конституционная реформа 1990 г. положила конец существованию этого значительного отряда государственной бюрократии. Вместо всей системы национальных комитетов учреждены представительства общин, которые стали единым и единственным видом местных территориальных единиц и должны осуществлять местное самоуправление и ряд функций государственной администрации на местах. Эти функции осуществляются под руководством республиканских правительств.

Что касается систем правоохранительных органов, то изменений здесь пока что сравнительно немного.

В этой связи следует прежде всего отметить появление или развитие конституционной юстиции в Болгарии, Венгрии и Польше. Правое, польский Конституционный трибунал в отношении законов осуществляет лишь надзор: по его решениям о неконституционности законов окончательное решение принадлежит все же Сейму. В Югославии система конституционной юстиции действует уже в течение длительного времени – с 1963 г. В Чехословакии она предусмотрена с 1968 г., но до сего времени остается лишь на бумаге.

В Польше в 1989 г. упразднена должность Генерального прокурора, а его функции возложены на министра юстиции, подобно тому как это сделано в США.

В ближайшее время можно ожидать принятия в рассматриваемых странах новых конституций. Они несомненно дадут основание для более глубоких суждений о тенденциях, определяющих развитие конституционного (государственного) права в странах региона.

Некоторые перспективы конституционного права в эру глобализации¹⁴

Страшун Б. А.

В российской литературе определения глобализации встречаются нечасто, но я остановлюсь на тех, которые представляются мне наиболее адекватными. Так, профессор-экономист Э. Г. Кочетов дает четыре определения этого процесса, из которых, как представляется, к интересующей нас теме относятся два: «…3) смыкание локальных (местных, национальных либо региональных) проблем социального, политического, идеологического, военного и т. п. характера в общемировые проблемы; 4) выход какого-либо процесса (явления, события) на всеохватный, общий уровень»¹⁵. Не уверен, можем ли мы сегодня говорить о глобализации конституционного права, но некоторые элементы этого процесса. безусловно, наблюдаются. Мы характеризовали их как одну из тенденций в развитии конституционного права, назвав ее интернационализацией¹⁶. Где пролегает грань между тенденцией интернационализации конституционного права и его глобализацией, сказать затруднительно, потому что критерии здесь могут быть различными.

Интернационализация началась, когда государства, создавая свои конституции, стали использовать иностранный опыт. Можно отметить, что это делалось уже в эпоху античности. Американские штаты в последней четверти XVIII в. включали в свои конституции нормы действовавшего на их территориях британского права¹⁷. По мере расширения практики принятия писаных конституций в европейских странах, а затем и в других регионах Земли использование зарубежного опыта принимало все более широкий характер. В дальнейшем принципы и нормы конституционного права, прежде всего относившиеся к правам человека, вошли в международное право и также через его посредство продолжили свое распространение в мире. Региональная интеграция государств Европы, начавшаяся в середине XX в., привела даже к возникновению наднационального конституционного права, о существовании которого уже допустимо говорить несмотря даже на то, что процесс принятия Конституции для Европейского Союза приостановился. «Конституция для Европы представляет собой результат развития права на определенном историческом этапе, – отмечает акад. РАН О. Е. Кутафин. – …Находящееся на стадии становления «конституционное право Европейского Союза» смогло творчески воспринять достижения разных правовых систем наиболее развитых стран Европы, а также приспособить их к интеграционным процессам, ставшим неотъемлемой составной частью столь неоднозначно воспринимаемой сегодня глобализации»¹⁸.

Все это можно рассматривать как проявление процесса глобализации конституционного права, а можно считать, что это лишь первые подходы к нему. Бесспорно, что направление такое в развитии конституционного права с достаточной очевидностью обозначилось. Нет необходимости ждать того времени, когда, по выражению советского поэта В. В. Маяковского, мы станем «без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем». Сейчас трудно сказать, настанет ли когда-нибудь такое время, но с определенной долей уверенности, а точнее – надежды, можно прогнозировать, что и при сохранении нынешнего множества государств со временем в каждом из них будет существовать конституционное право, которое гарантирует на основе сходных с другими государствами принципов права человека и гражданина. При этом соответствующая данной задаче организация публичной власти, опираясь на определенную общность основополагающих принципов, может сохранять значительное разнообразие форм. Правда, при этом прогнозе невольно вспоминаются сказанные по другому поводу и обращенные к ребенку слова русского поэта Н. А. Некрасова: «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».

Сегодня с великим трудом можно найти страну, где не было бы конституции. Более того, подавляющее большинство действующих конституций целиком или в значительной степени провозглашают права человека и отвечают принципам демократии. Но это отнюдь не значит, что во всех этих странах существует конституционный строй как система реальных общественных отношений, основа которых регулируется конституционным правом. Во многих странах, если не в большинстве их конституции по существу представляют собой полностью или в значительной своей части рецепцию иностранных высших законов, а также имплементацию международно-правовых либо наднациональных принципов и норм. Но отсюда вовсе не следует, как справедливо отмечает Е. А. Лукашева, что любые положения права, оказавшиеся эффективными в одной стране, могут оказать такое же действие на общественные отношения, будучи перенесенными в иную культурную среду, тем более в иную цивилизацию¹⁹. Нередко конституционно-правовые институты и нормы представляют собой, если так можно выразиться, внешнеправовую оболочку, реальная начинка которой имеет с этой оболочкой мало общего или вообще ничего общего не имеет, будучи по содержанию противоположна ей. Формально действующие в этих условиях конституционные установления, хотя и обладают высшей юридической силой, в реальности суть мертвая буква. К сожалению, подобная ситуация отчасти наблюдается и у нас в России: наше общество все еще не развило у себя в потребной мере необходимую для конституционного строя правовую культуру. То же в большей или меньшей степени можно отнести к другим постсоветским и также к некоторым другим постсоциалистическим странам, равно как и странам, длительное время своей истории переживавшим господство военных диктатур и иных авторитарных режимов.

Рассмотрим в общих чертах, как проявляются черты глобализации в конституционном праве. Ситуация в этом отношении в Европе и Северной Америке более благоприятна, чем в регионах Азии, Африки. Центральной и Южной Америки, не говоря уже об Океании. Все европейские и североамериканские страны принадлежат с возможными небольшими оговорками к западной цивилизации, родина которой – Европа²⁰. Именно западная цивилизация и ее культура, в частности и правовая, лидируют и доминируют в глобализационном процессе. При этом доминирование не может быть оценено однозначно: ведь оно выражается в насаждении, порой принудительном, ценностей одной культуры и тем самым в подавлении других культур. Конституционализм как идеология и определенная система общественных отношений, прежде всего отношений ограниченной публичной власти, и, соответственно, конституционное право суть плод западной цивилизации, получивший всемирное признание. Но нередко признанием дело и кончается: принимается конституция, создаются обусловленные ее наличием учреждения, и все они существуют сами по себе, тогда как общество функционирует по иным правилам.

В подавляющем большинстве европейских стран конституционализм и конституционное право, к счастью, – объективная реальность, поднимающаяся даже на наднациональный уровень не только в рамках Европейского Союза, но и в определенной степени в рамках Совета Европы, охватывающего четыре с половиной десятка стран (включая и некоторые такие, чья географическая принадлежность к Европе не бесспорна).

Однако процесс глобализации конституционного права даже в рамках Европейского Союза не прямолинеен. Известно, что любое сколько-нибудь крупное объединение людей и созданных ими социальных структур чревато обюрокрачиваем последних. Это наиболее вредоносно в публично-властной сфере. Отрицательно сказывается оно и на функционировании Европейского Союза, что отмечал, в частности, британский профессор Ларри Зидентоп²¹. Впрочем, к этому мы еще вернемся. Хотелось бы отметить, что бюрократический дух, стремящийся все и вся унифицировать здесь и сейчас, проявляется не только в административных чиновных структурах, но и в парламентских собраниях. Например, некоторым деятелям Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ) порой не хватает терпения дождаться, пока общество в тех или иных странах дозреет до последовательной реализации демократических принципов в том виде, который этим деятелям представляется адекватным. А ведь нужно, чтобы именно общество дозрело, ибо демократической зрелости одних лишь парламентариев и государственных чиновников явно недостаточно для утверждения полноценного конституционного строя, предполагающего развитую демократию. К тому же в силу своего положения даже осознающие ценность демократии чиновники далеко не всегда заинтересованы, в применении демократических методов управления, требующих больших затрат времени и психической энергии на убеждение. Мы уже имели печальную возможность наблюдать, как политики-демократы, придя к власти, нередко начинают считать, что для скорейшего утверждения демократии допустимо использование авторитарных методов правления. Однако опыт уже воочию показал, что такие методы торжество демократии лишь отдаляют, не говоря о том, что компрометируют в глазах общества само ее понятие.

Глобальная тенденция конституционно-правового регулирования прав и свобод человека выражается прежде всего в расширении их декларируемого перечня, главным образом в связи с тем, что достижения науки и техники порождают одновременно новые опасности для человека, от которых призваны его защищать новые конституционно-правовые институты. Создаются также новые институты защиты конституционных прав и свобод (специализированные юрисдикционные органы, омбудсманы и др.). Однако на институте конституционных прав и свобод, пожалуй, ярче всего можно видеть, насколько современные цивилизации различаются между собой. Одни и те же конституционные нормы одним образом воспринимаются и реализуются в западных странах и подчас совершенно иначе даже в относительно развитых, по крайней мере экономически, странах Азии. Часть этих норм там вообще не получает реализации, оставаясь мертвой буквой, а если они реализуются, то подчас весьма своеобразно.

Даже в Японии, которую нередко относят к западной цивилизации, в национальной ментальности и в судебной практике приоритет безусловно отдается общим интересам перед индивидуальными правами, образующими главный приоритет западного конституционализма. Так, по свидетельству американского исследователя Кристофера Э. Форда, «центральную проблему в послевоенном японском конституционном праве образует дилемма: как разрешить конфликт между индивидуальными правами и публичным благом, между авторитарной традиционной культурой, служащей групповым интересам, и в высшей степени индивидуальными правами, воплощенными в Конституции Шова²². Примечательно, что японским напряженную ситуацию стало распространение понятия abus de droits²³ на конституционную сферу. Поэтому положения Конституции Шова гарантирующие фундаментальные индивидуальные права, стали применяться с проверкой на наличие признаков злоупотребления ими, то есть было прямо сказано, что они могут ограничиваться законодательством, принимаемым для “публичного блага”»²⁴. Это констатируют практически все японские и зарубежные исследователи²⁵.

Что тогда говорить о насыщенных еще общинными и племенными традициями африканских обществах, да и в ряде стран Азии сохраняется преклонение перед наследственными монархами, даже теми, которые не обладают уже какими-либо полномочиями государственно-политического характера. Недавно у нас демонстрировался документальный телефильм о султане индонезийского княжества Джокьякарты, которого, правда, недавно сделали губернатором. Его власть над подданными, однако, опирается не на этот современный статус, а на многовековые традиции преклонения. Оценивая нынешнюю роль этого султана, нередко защищающего своих поданных от самоволия чиновников, ее можно в чем-то сравнить с функцией омбудсмана, которая также реализуется благодаря персональному авторитету человека, занимающего эту должность, хотя в отличие от статуса султана она не наследственная, а выборная. Вряд ли при оценке перспектив глобального конституционно-правового развития можно игнорировать существование глубоко укоренившихся традиционных институтов. Они, даже не будучи институтами юридическими, явно сохранятся по крайней мере в обозримом будущем.

Нельзя не согласиться с американским профессором Полом Кеннеди, который в 1993 г. писал: «Поскольку все мы являемся членами мирового сообщества, мы должны вооружить себя системой этических норм, чувством справедливости, а также чувством соразмерности, рассматривая различные способы, с помощью которых, коллективно и индивидуально, мы можем лучше подготовиться к XXI в.»²⁶. Идет уже шестой год XXI века, и приходится с горечью констатировать, что цитированным и другими разумными советами П. Кеннеди политические силы, правящие в странах нашей цивилизации, слишком часто пренебрегают.

Хотелось бы, конечно, представлять себе хотя бы отдаленное будущее в розовом свете: глобализация поспособствует тому, что права человека восторжествуют повсеместно, во всех странах и у всех народов. Но на видимом из нашего времени горизонте солнечный свет все сильнее затеняют черные тучи. Обостряется противоречие между «золотым миллиардом» – населением развитых стран западной культуры и миллиардами людей, населяющих так называемые развивающиеся страны и живущих в нищете или на грани нищеты в условиях многовекового господства деспотических режимов. Все больше таких людей переселяются в поисках лучшей жизни в развитые страны, которые уже не могут интегрировать пришельцев в свою культуру, а те не очень стремятся к такой интеграции, предпочитая формировать свои расовые, национальные, религиозные, языковые общины. Эти общины образуют нижние ступени социальной иерархии и порой злоупотребляют действующими на основе конституций социально-либеральными институциями стран проживания, ввергая общества этих стран в политические кризисы. Справедливость и соразмерность – давно известные принципы поведения людей в их взаимных отношениях, имеющие особое значение для осуществления публичной власти, в частности для правотворчества и правоприменения, т. е. они относятся к числу общих принципов права, а не только чувств. Однако в разных цивилизациях и даже в рамках одной и той же цивилизации эти принципы воспринимаются различно и, соответственно, различно реализуются (или не реализуются). Поскольку в западных странах число иммигрантов и их потомков, воспитанных в иных цивилизациях, местами уже столь велико, что они не только не воспринимают духовные ценности приютившего их общества, но даже стремятся это общество «обратить в свою веру», возникает серьезная проблема сохранения западной цивилизацией своей идентичности. И эта проблема имеет конституционно-правовой аспект. Он требует своего осмысления, в частности определения границ толерантности и политкорректности с учетом вышеуказанных этико-правовых принципов, Л. Зидентоп отмечал с оправданным беспокойством: «Политическая корректность может привести к плюрализму, выходящему за рамки традиционного либерализма, то есть к требованию соблюдения «групповых прав», которые не предполагают четких пределов для нравственного разнообразия»²⁷.

Самое серьезное проявление отмеченного противоречия – терроризм, использующий часто религиозную оболочку, почему и возникло представление о столкновении цивилизаций и смерти Запада²⁸. Борьба против терроризма вновь выдвигает на передний план дилемму: свобода или безопасность? Необходимо, конечно, и то, и другое, но все чаще они становятся трудно совместимыми²⁹, и мы наблюдаем в конституционном праве и основанном на нем законодательстве о правах и свободах человека и гражданина больший крен в сторону безопасности в ущерб свободе. Об этом говорят и ужесточение иммиграционного законодательства в западных и не только западных странах, и расширение возможностей действия полиции и спецслужб при ослаблении судебного контроля за ними, и допустимость соответствующего ограничения конституционных прав и свобод индивидов и групп. Пока что эта тенденция проявляется главным образом в сфере обычного законодательства и судебной практики, но уже обозначилась необходимость соответствующих конституционных новелл. До какого предела будет действовать эта тенденция, сказать сейчас вряд ли возможно. Ясно только одно: внедрение конституционализма и других ценностей западной цивилизации силой – дело бесперспективное, как свидетельствует история. В последний раз это показали военные вторжения США в Афганистан и Ирак.