Текст книги "Философия в систематическом изложении (сборник)"

Влияние метафизики беспрерывно уменьшается, между тем как функции философии при обосновании и связывании мышления в отдельных областях культуры все увеличиваются. На этом взаимоотношении покоится значение позитивистической философии Даламбера, Конта, Милля, Маха: ведя свое происхождение от специальных наук, позитивистическая философия продолжает их метод и всюду накладывает масштаб их общеобязательного знания. В другой области философское мышление Карлейля и Ницше положительно в том смысле, что оно стремится обобщить и обосновать способ поведения, содержащийся в жизненном опыте и разработанный поэтами и писателями. Естественно поэтому, что философия именно благодаря этим своим свободным приемам, добивается все большего и большего влияния на всю духовную жизнь последнего времени. Методический дух, обобщающий и связывающий науки, определивший исследования Галилея, Кеплера и Ньютона, проник затем на основе позитивистического направления Д’Аламбера и Лагранжа во французские науки о природе и на почве натурфилософии и кантовского критицизма продолжал влиять в Эрнсте фон Бэре, Роберте Майере, Гельмгольце и Гертце. И именно этот философский дух особенно резко проявился со времени великих социалистических теоретиков в отдельных науках об обществе и в истории. Характерно для настоящего положения философии то обстоятельство, что наиболее сильное влияние исходит не от систем, а именно от этого свободного философского мышления, проникающего науку и всю литературу. Ибо и в последней такие писатели, как Толстой или Метерлинк, пользуются значительным философским влиянием. Драма, роман, а теперь и лирика превратились в носительниц сильнейших философских импульсов.

Философский дух проявляется всюду, где мыслитель, свободный от систематических форм философии, подвергает проверке то, что выступает в человеке, как отдельное, как темный инстинкт, авторитет или вера. Он там, где исследователи при помощи методического сознания сводят свою науку к ее законным основаниям, стремятся к обобщениям, связывающим несколько наук. Он там, где жизненные идеалы и ценности подвергаются новой проверке. Все, что, беспорядочно или враждебно сталкиваясь, выступает в рамках какой-нибудь эпохи или в сердце человека, примиряется мышлением; темное разъясняется, непосредственно стоящее одно возле другого приводится в связь. Этот дух не оставляет ни одного чувства ценности и ни одного стремления в их непосредственности, ни одного предписания и ни одного знания – в обособленности: за всем значимым он отыскивает основания его значимости. В этом смысле XVIII век называл себя философским: он имел на то право в силу проявившегося в нем господства разума над темным, инстинктивным, бессознательно творящим и в силу сведения им всех исторических образований к их происхождению и праву.

Философия оказалась воплощением весьма различных функций, которые вместе составляют сущность философии. Функция всегда относится к какому-нибудь телеологическому сочетанию и обозначает совокупность проявлений, совершающихся в рамках этого целого. Это понятие не взято из аналогии с органической жизнью и не показывает первоначальной способности. Функции философии относятся к телеологической структуре занимающегося философией субъекта или общества. Это проявления, в которых личность обращается в себе к самой себе и вместе с тем оказывает и внешнее влияние; в этом отношении они родственны проявлениям религиозности и поэзии. Итак, философия есть проявление, вытекающее из потребности духа в уразумении своих действий, потребности во внутренней стройности поведения, прочных форм своих отношений к целокупности человеческого общества; вместе с тем она является функцией, заложенной в структуре общества и необходимой в целях совершенствования жизни, т. е. функцией, равномерно проявляющейся во многих людях и объединяющей их в социальную и историческую связь. В этом последнем смысле она является системой культуры. Ибо признаками последней служат единообразие проявлений во всех индивидуумах, входящих в систему культуры, и связанность индивидуумов, в которых это проявление совершается. Если эта связанность принимает прочные формы, то в системе культуры возникают организации. Из всех целевых связей связь философии и искусства наиболее слабая, ибо функции, выполняемые художником или философом не обусловлены никаким строем жизни: их сфера – сфера высшей свободы духа. Если принадлежность философа к организациям университета и академии и увеличивает его заслуги перед обществом, его жизненным элементом все же остается свобода его мышления: она никогда не должна быть ограничена, от нее зависит не только его философский характер, но и доверие к его безусловной правдивости, т. е. его влияние.

Наиболее общее свойство, присущее всем функциям философии, коренится в природе предметного понимания и мышления в понятиях. С этой точки зрения, философия представляется лишь наиболее последовательным, сильным и синтезирующим мышлением; ее ничто не отделяет от эмпирического сознания. Из форм мышления в понятиях вытекает, что суждение стремится к высшим обобщениям, образование и распределение понятий – к них архитектонике, простое отношение – к всеобъемлющей связи, а обоснование, наконец, – к первичному принципу. В этой своей области мышление направлено на предмет, общий всем мыслительным актам различных лиц, на ту связь чувственных восприятий, в которую упорядочивается множественность вещей в пространстве и многообразие их изменений и движений во времени – на мир. Миру подчинены все чувствования и волевые действия через посредство местного определения принадлежащих им тел и вплетающихся в них составных частей миросозерцания. Все цели, ценности, блага, коренящиеся в этих чувствованиях и волевых действиях, являются частями мира. Он объемлет и человеческую жизнь. Стремясь выразить и связать всю совокупность воззрений, переживаний, ценностей и целей, как они даны в эмпирическом сознании, опыте или опытных науках, мышление идет навстречу понятию мира, возвращается к мировому принципу, мировой причине, стремится определить ценность, смысл и значение мира, требует мировой цели. Везде, где этот метод обобщения, упорядочения в целом и обоснования освобождается, побуждаемый к тому тяготением к знанию, от частных потребностей и ограниченных интересов, он переходит в философию. Далее, везде, где субъект в этом же смысле возвышается до уразумения своего поведения, это уразумение будет философским. Основным свойством всех функций философии будет, стало быть, стремление духа выйти за связанность определенными, конечными и ограниченными интересами и подчинить все происшедшие из ограниченной потребности теории одной общей идее. Эта черта мышления опирается на его закономерности, она соответствует потребности человеческой природы, не допускающей прочного разграничения, радости, получаемой от знания, потребности в последней прочности положения человека в мире и, наконец, стремлению к преодолению связанности жизни ограниченными условиями. Всякое душевное состояние ищет себе прочной точки, освобожденной от условности.

Эта общая функция философии находит себе выражение, при различных условиях исторической жизни, во всех тех проявлениях, которые были рассмотрены нами. Из сложных условий жизни возникают некоторые функции, отличающиеся особенно большой энергией. Таковы развитие мировоззрения до общеобязательности, размышления знания о самом себе; взаимоотношение теорий, образующихся в отдельных целевых системах, с системой всякого знания; наконец, проникающий всю культуру дух критики, универсального синтеза и обоснования. Все они оказываются отдельными проявлениями, вытекающими из единой сущности философии. Ибо последняя приспособляется ко всем моментам в развитии культуры и ко всем условиям ее исторических состояний. Этим объясняются беспрерывная дифференциация ее проявлений и та гибкость и подвижность, с которой она то расширяет систему, то все свои силы направляет на одну проблему и всю свою энергию на новые задачи.

Мы достигли той границы в изложении сущности философии, откуда мы можем осветить ее историю и объяснить ее систематическую связь. Ее история была бы понята, если б из системы функций философии уяснились порядок последовательности, по которому выступают проблемы в условиях культуры, и возможности их разрешений. Если б было описано, в главных его стадиях, углубляющееся уразумение знания о себе и если б, наконец, история проследила, как возникающие в целевых системах культуры теории приводятся синтезирующим философским духом в связь познания и благодаря этому развиваются дальше и как философия создает в гуманитарных науках новые дисциплины, которые она потом уступает отдельным наукам. Если б она показала, как особый характер философских мировоззрений вытекает из состояния сознания эпохи и характера наций, и вместе с тем отметила бы и постоянный рост великих типов мировоззрения. Так история философии ставит пред систематической философской работой три проблемы: основоположение, обоснование и синтез отдельных наук – и задачу удовлетворения неутолимой потребности в уразумении бытия, причины, ценности, цели и их связи в мировоззрении независимо от того, в какие формы выльется и в каком направлении пойдет это удовлетворение.

Наиболее выдающиеся философы-мыслители все высказали свое мнение о сущности философии в особых сочинениях, или в особых главах своих трудов, или по крайней мере в отдельных местах в них. Мы погрешили бы против относительной ценности этих мнений, если бы мы особо отметили здесь, скажем, все посвященные этому вопросу отдельные сочинения. А если бы мы для экономии места или для наглядности стали производить выбор между этими мнениями или хотя бы только между отдельными сочинениями, то это шло бы вразрез со стремлением к объективности, которое положено в основу настоящей работы. Позволим себе только отметить, что идеи изложенного здесь учения о мировоззрении давно уже высказаны были мною в моих работах, помещенных в «Archiv der Geschichte und Philosophie» и в «Berichte der Berliner Akademie der Wissenschaften».

Перевод И. В. Постмана

II
ОТДЕЛЬНЫЕ ДИСЦИПЛИНЫ

Алоиз Риль
ЛОГИКА И ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ

Название «Логика» было дано группе близких по содержанию сочинений Аристотеля впервые школой его, от нее же исходит и имя «Органон» для полного собрания сочинений учителя, названного так по общей цели, которую им приписывала школа. Из двух частей, на которые распадается «Органон», более ранние – «Топика» и «Аналитики»; только эти последние соответствуют дисциплине, которая поныне известна под именем логики, а именно: Первая Аналитика соответствует нашей формальной логике, или учению об элементах логики, Вторая – современному учению о методах и теории познания, которые у Аристотеля еще не были отделены друг от друга. Благодаря тесной связи с топикой, объяснявшейся силлогистической формой также диалектических выводов, уже в древности были распространены превратные воззрения на сущность логики. Дело в том, что только топика, это промежуточное звено между риторикой и настоящей логикой, действительно является технической или практической дисциплиной. Объект топики – диалектический спор. Указать правила этих споров – такова задача топики; поэтому она, на что указывает и само название, исследует общие принципы опровержения и учит, каким образом оспаривать данные определения и положения. В качестве искусства переубеждать топика стоит наряду с риторикой, искусством диспутировать. Воззрение, будто чистая логика тоже есть инструмент знания, орудие к творчеству познания, переносит на весь «Органон» то, что правильно только относительно части его. Впоследствии это воззрение неоднократно сказывалось в различных определениях логики: логику определяли как учение о мышлении, как учение об искусстве мыслить, как нормативную науку, долженствующую предписать мышлению его, т. е. свои законы; логику сравнивали даже с этикой, а иные предпочли назвать ее медициной духа. В противовес этому воззрению мы настаиваем на чисто научном характере логики и полагаем, что имеем при этом право сослаться на самого Аристотеля. Аристотель нигде не излагает своих выводов в силлогистических формах, и поэтому ясно, что он не считал эти формы образцами или нормами, по которым мы должны умозаключать. Он относил их к теории умозаключения, по его мнению, они даже исчерпывают эту теорию; они служат для того, чтобы обнаружить внутреннюю необходимую связь процесса доказательства посредством разложения его, которому в большинстве случаев должно предшествовать дополнение в виде включения новых положений. Аристотель вообще не знает «норм» мышления. Даже принцип противоречия для него прежде всего принцип вещей, а именно верховный принцип, и лишь вследствие этого закон относящегося к вещам мышления. Так как невозможно, чтобы что-нибудь в известном направлении относилось и вместе с тем не относилось к одной и той же вещи, то невозможно, чтобы два противоречиво противоположных высказывания об одном предмете оба были истинны, и ни один человек со смыслом и разумением не может одновременно утверждать и отрицать что-либо в одном и том же направлении; иначе он сам был бы такой невозможной вещью с двумя противоположными, друг друга исключающими предикатами.

Основание логики и возведение ее на степень самостоятельной научной дисциплины следует считать, пожалуй, крупнейшей из заслуг Аристотеля и, во всяком случае, самой прочной его заслугой. Логические учения Аристотеля послужили руководством для всех последующих времен вплоть до современности, и сомнения в правильности их никогда не возникало даже там, где ограничивали или иначе определяли их значение. По длительности своего влияния одни только «Элементы» Эвклида могут сравниться с «Органоном» Аристотеля. В этих двух главных творениях из научного наследия Древнего мира с одинаковой силой проявился гений эллинов в области формальной науки, их гений и вместе с тем характерная для него ограниченность: исключительное оперирование неподвижными определениями и фигурами, в котором, можно сказать, обнаружилось родство греческого ума с греческим архитектоническим и пластическим искусством. Внутри этих пределов древние греки в своей логике и геометрии создали для всех времен образцы строгости понятий. Современная логика связана поэтому с Аристотелем не одним только историческим интересом. Кант дошел даже до такого утверждения: подобно тому как со времени Аристотеля логике не пришлось сделать ни одного шага назад, ей до сих пор не удалось также подвинуться ни на один шаг вперед, и, по всей вероятности, ее следует признать законченной и завершенной. Уже в эпоху Канта это суждение не вполне соответствовало истине, еще менее возможно разделять его в наше время, но, несмотря на это, следует признать, что для логики и поныне существенно важно обращаться к Аристотелю, особенно для ориентирования в вопросах о задаче логики, ее положении в системе наук, отличии от психологии, отношении к теории познания, т. е. в тех принципиальных вопросах, по которым еще не достигнуто полное единомыслие.

Несомненно, что Аристотель понимал логику как общее учение о науке, как теорию теорий и что при основании ее он исходил из методологической точки зрения. «Аналитики» занимаются исследованием вопроса, что делает науку наукой. Исследуется научное доказательство, предмет исследования – доказуемое знание: так Аристотель сам определяет задачу своего главного сочинения по логике. Одной части этой двойной задачи, научному доказательству в формальном отношении, посвящена Первая Аналитика, а Вторая – рассматривает те основные предпосылки, на которых зиждется и по содержанию своему необходимое знание. Обе части вместе составляют учение Аристотеля о достоверности познания, его аподиктику. Называется же вся дисциплина, как формально-логическая, так и гносеологическая, «аналитикой» – по своему методу разложения доказательств на соответствующие формы умозаключений и сведения научного познания к его принципам.

Центральное место занимает в ней теория силлогизма. Логика Аристотеля построена на силлогизме; все ее дальнейшие учения группируются вокруг процесса умозаключения. Умозаключения разлагаются на суждения, суждения – на понятия: таким образом, Аристотель, исходя из силлогизма, приходит к чисто логическому учению о суждениях и понятиях. В Первой Аналитике о суждениях идет речь, лишь поскольку они играют роль посылок, из которых имеют быть выведены заключения; то, что в них выражаются вещественные отношения, совершенно не принимается во внимание, подобно тому как понятия рассматриваются здесь лишь как составные части суждений, как термины или пределы посылок, а следовательно, и заключения. Благодаря этому простому приему логическая теория Аристотеля становится независимой от всяких дальнейших предположений о природе и происхождении понятий, независимой даже от его собственного предположения о том, что в понятиях становятся доступными познанию общие сущности вещей. Термин в заключении не имеет ничего общего, по крайней мере непосредственно, с понятием сущности, этим продуктом сократовско-платоновской философии понятий. Таким путем была очерчена задача чистой, или формальной, логики логика была отдельна от психологии и поставлена впереди теории познания, которая у Аристотеля неотделима от метафизики.

Форма науки сама составляет предмет особой науки, и эта наука – логика – всегда одна и та же, совершенно независимо от разнообразия объектов знания. Именно вследствие этого логика не может теоретически основываться на какой-либо одной науке, например на психологии, и только в такую эпоху, которая справедливо гордится большими успехами в области психологического исследования, можно было на минуту проглядеть это простое обстоятельство. Чтобы решить уравнение, нам не нужна психологическая теория математического представления, мы даже не могли бы воспользоваться такой теорией для этой цели. Равным образом самое точное знание психических процессов и актов суждения и умозаключения еще не дает нам возможности сделать правильное заключение или доказать правильность данного заключения. Безразлично, обладаем мы таким знанием или нет, – убеждение в необходимости заключения, во всяком случае, не из него вытекает и им даже нисколько не усиливается; только рассмотрение связи суждений и отношения входящих в состав их понятий дает нам это убеждение. Такова независимость логики от психологии. Разве только во введении в логику уместны психологические рассуждения, да и то только для того, чтобы показать различие между логикой и психологией и этим считать свою задачу исчерпанной. Логика – такая же объективная наука, как и наиболее ей родственная наука – математика. Вводящие в заблуждение и двусмысленные ходячие определения логики, как-то: наука о разуме, учение о законах мышления и т. п., не могут изменить истинной ее природы, и вместо того, чтобы судить по словам логиков, лучше было бы обращать внимание на приемы их. Прием же у всех всегда один и тот же: объективный анализ формы научного изложения, а не субъективный анализ процессов знания. Да и как можно было бы обосновать какое-нибудь логическое положение, скажем, правильность определенного вида фигуры умозаключения, психологически, посредством наблюдения соответствующей деятельности субъекта? Ведь такое положение ставит мыслительной деятельности субъекта требование, которое исходит из объекта мышления и с которым наше мышление должно сообразоваться. Если же мы все-таки хотим в логике говорить о законах мышления, то мы должны понимать под ними не естественные законы мышления, которые, по всей вероятности, очень сложны, как и самый процесс мышления, а также не непосредственно нормы мышления, потому что нормами логические законы становятся только через употребление. Законы мышления в смысле логики – это законы мыслимого, предметного вообще, и постольку логика есть наука о простейших отношениях объектов мышления, своего рода математика познания. Единственный принцип логики – это закон тожества, или – выраженный отрицательно – закон противоречия; анализ мыслимого посредством принципа тожества – вот точное определение чисто формальной части логики. Психология же, как и всякая другая единичная наука, относится к логике, как субстрат исследования, но не как фундамент его.

Между наукой и логикой существует тесная связь. Только немногие отдельные положения логического учения об элементах остаются с тех пор, как они были найдены, неподверженными влиянию прогресса научного познавания и изменения его целей, да и то новые обстоятельства создают отчасти новый взгляд на их значение. Что же касается учения о методах современной науки, то с соответствующим античным, т. е. греческим, учением оно совпадает только в самых общих чертах. Древнему миру, если не считать отдельных следов в пифагорейской и платоновской философии, неизвестно было понятие математического закона природы. Наука, или философия, древности обращалась к понятиям формы вещей, к более близким созерцанию понятиям родов и видов их. Она стремилась к классифицирующему обобщению посредством абстракции. Расчленение понятий на их объемные части и рассмотрение объемных отношений играет в античной логике ту же роль, какую в эвклидовой геометрии играет разложение фигур и вообще исследование отношений протяженности геометрических образований. Из умозаключений древняя логика занималась также преимущественно прямыми, или дедуктивными, и притом она изучала и исследовала законы тех их видов, которые образуются путем подчинения понятий. Теория индуктивных выводов, напротив, находилась в зачаточном состоянии, да только в новое время и могла возникнуть потребность в такой теории. В логике древних, их геометрии и даже их статике мы имеем пред собой творения и откровения одного и того же научного гения, и поневоле хочется, употребляя образное выражение, в котором образ, пожалуй, имеет больший смысл, нежели простое сравнение, говорить о статическом употреблении понятий в древности в противоположность динамическому и эволюционному их употреблению в новейшей науке.