Текст книги "Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация? (сборник)"

Литература

1. На эту тему, кстати, есть специальная литература, из которой следует, что племя, которое, наверное, имеет в виду романист, – это россомоны, но это племя не славянское, а либо германское (готское), либо аланское, как об этом пишет академик Б. А. Рыбаков.

2. А. Н. Насонов. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. М., 1951.

3. Во всех этих выкладках я опираюсь на подсчеты Н. Ц. Мункуева. См. его статью «Заметки о древних монголах» в сборнике «Татаро-монголы в Азии и Европе». М., 1970.

4. Смоленск присоединился к Золотой Орде в 1274 году добровольно. В эти годы Орда, раздираемая мятежом Ногая, не вела завоеваний.

Л. Н. Гумилев. Год Рождения 1380…

К 1380 году в Восточной Европе сложилась тягостная и невыносимая обстановка, чреватая опасностями для разных народов, живших в евразийском регионе: именно в это тревожное время «завязалось» многое из того, что «развязывалось» сто, двести, четыреста лет спустя, в конце XVIII столетия. Мир древней православной культуры европейского Востока, представленный Византией, Балканами, Русью, Кавказом, переживал тяжелые времена. Генуэзские купцы, которые весь XIV век держали в экономической зависимости Византию и сделали своим теплое Черное море, серией территориальных захватов оказались у нас на юге – в Степи. Они тянули щупальца вглубь Восточной Европы и Центральной Азии, приобретали концессии и заключали выгодные только для себя торговые сделки с золотоордынскими ханами на Волге и купцами Среднего Востока.

Ослабевшая Византия раскололась на две фракции, враждовавшие между собой: на сторонников Европы во главе с обессиленными Палеологами, которые искали помощь на Западе и готовы были согласиться на унию с католицизмом, и на поборников византийских традиций во главе с антизападником Иоанном Кантакузеном, вынужденным привлечь для их защиты туркмен-сельджуков.

Молодая Османская Турция, овладев Малой Азией и проливами, повела наступление на Европу. И в те же годы сорокалетний Тимур начал непрекращающиеся войны против наследников Чингисхана в защиту городской мусульманской культуры Средней Азии, которую Тимур защищал невероятно жестокими методами.

На севере этого борющегося мира наблюдалось ослабление Золотой орды. В 1359 году там началась «великая замятия» – многолетняя междоусобица среди ханов Золотой орды, кончившаяся диктатурой временщика Мамая. По происхождению он был хиновин, маньчжур или кореец, кстати, предок князей Глинских, от которых происходила и мать Ивана Грозного.

Яростное противоборство главных международных сил обнажало существование крупных суперэтнических образований ¹. Так, нарождавшийся западноевропейский суперэтнос имел своим авангардом активную купеческую буржуазию, и она лишь ждала часа гибели Византии. Проводником ее влияния у нас на юге была Генуя. За суперэтническую целостность Великой степи в это время выступил хан Тохтамыш, опиравшийся на кочевников территории современного Казахстана, предков казахов и узбеков. Ханы Степи были противниками вхождения Золотой орды в сферу влияния Ближневосточного мусульманского суперэтноса. И в поле соперничества этих трех суперэтнических культур: западноевропейской, мусульманской и великостепной – были вовлечены Русь и Литва.

Не следует думать, будто Русь и Литва были второстепенными фигурами в разгоревшейся борьбе. В предгрозовой атмосфере второй половины XIV века православная Русь и языческая Литва становились сами центрами возможного объединения восточноевропейских народов в один суперэтнос. Была ли такая возможность? Безусловно, и Вильна, и Москва, враждуя между собой, были претендентами на роль центра объединения нового огромного суперэтноса, который мог бы сразу изменить расстановку сил в мире. И потому и в Вильне, и в Москве внимательно и заинтересованно присматривались к тому, что делается вокруг. В стенах столиц бушевали страсти, отражавшие интерес людей к событиям века.

В борьбе против немецкого Ордена и крестоносцев Русь и Литва были естественными союзниками. Литовские вельможи и воины легко принимали православие, женились на русских княжнах и боярышнях и присоединяли «без выстрела» русские княжества Волыни и Белоруссии. Гедимин и Ольгерд постепенно подчинили себе все земли юго-западных русских княжеств, что превратило боевую языческую Литву в православное Литовско-Русское государство. Но и на Руси, среди русских людей, крепла идея национального единения, появлялась социальнополитическая тенденция централизации русских земель. Москва выдвигалась на первое место среди центров страны, которые имели возможность использовать выгоды своего положения.

Именно к XIV веку можно отнести начало этногенезов русских-великороссов и литовцев: этническое, культурное и социальное обновление Руси и Литвы. У обеих культурно-исторических общностей были практически равные шансы на роль объединителя всех восточноевропейских народов в централизованное государство. Предпосылки к этому равно были выражены и в Москве, и в Вильне. Но победила Москва – победила в деле объединения этносов Восточной Европы и Евразийской степи в новую суперэтническую целостность. Началом стала Куликовская битва. Я считаю, что в Куликовской битве родился русский этнос. 8 сентября 1380 года на Куликовом поле сражались уже не владимирцы, москвичи, суздальцы, тверичи, смоляне. Не представители разобщенных междоусобицей княжеств – но русские, великороссы, совершенно осознанно шедшие защищать свой мир и свое Отечество, свой культурно-философский смысл бытия.

Поход к устью Непрядвы, на Дон рассматривался современниками как крестовый поход, и надо сказать, положительный крестовый поход за свободу, быть может, единственно удавшийся праведный крестовый походу согретый живым чувством любви к родине, за которую полегли из каждых пяти четверо русских бойцов.

Однако в обрисованной политической обстановке не хватает объяснения поведения Золотой орды. К началу XIV века кочевой суперэтнос – Великий улус от Тихого океана до Карпат – начал распадаться. В полувековой междоусобной кровопролитной войне (1259–1307) степняки выпустили всю свою энергию, но от политического и социального ослабления улусов выиграли больше всего городские купеческие общины Мусульманского вероисповедания. При монгольской веротерпимости, люди этих общин смогли пробиться на важнейшие экономические и административные должности в Средней Азии, Иране и, наконец, на Волге. Говоря проще, они перехватили инициативу у степняков и добились первенствующего положения путем привлечения на свою сторону исламизированного правящего аппарата в Иране в 1295 году, Средней Азии – в 1300-е годы и в Сарае, столице Золотой орды, – в 1312 году.

Царевич Узбек в 1312 году совершил государственный переворот, захватил престол в Сарае и объявил ислам государственной религией, под страхом смерти обязательной для подданных. Узбек казнил всех не подчинившихся, в том числе 70 царевичей-чингисидов.

На Руси повеяло ужасом: ровно через 350 лет после падения Хазарского каганата, принесшего иго древним русским, на том же месте возник периферийный экстремистский султанат с опорой на культурную силу Ближнего Востока, от которой пощады народам Восточной Европы ждать не приходилось. Сложившиеся после нашествия Батыя своеобразные этническисимбиозные отношения между Золотой ордой и Русью, платившей ей дань но пользующейся ее военной поддержкой, до этого сглаженные тем, что монголы: оставались язычниками и несторйанами, изменяются при Узбеке радикально. Из степного хана кочевой Орды новый властитель становится завоевателем-султаном, изменившим все сословные и культурные традиции. Дело не в религии как таковой – сама по себе смена вероисповедания не имела бы значения и конец равновесия в отношениях Руси и Орды наступил бы и в том случае, если бы ханы стали католиками, а такое не исключалось. Конфессиональные (вероисповедальные) перемены ознаменовали изменение политического курса на суперэтническом уровне, а это сразу меняло направление всей культуры, делало перестановки во всем строе жизни, в поведении людей. Речь шла в действительности не о религиозных догматах, а о сугубо земных делах.

Нагнетание ситуации длилось до 1340-х годов, когда какойто рок в один-два года лишил все три восточноевропейских центра вождей и правителей. В Литве умер Гедимин, в Сарае – Узбек, а в Москве – Иван Калита. Всем оставшимся стало ясно, что надвигается новый тур взаимной неприязни, вражды. И первым, с кем пришлось Руси иметь дело при обострении суперэтнического размежевания, при расторжении существовавших до этого связей в 1370-е годы, был Мамай. Именно он, темник (его неправильно иногда называют ханом), возвел агрессивную политику Узбека в беспринципный авантюризм, окончательно превратив свою вооруженную силу в хищническую, чисто военную организацию.

В Сарае сменялись хан за ханом: за 20 лет 20 ханов. В этом непрекращающемся скандале Мамай возводил на престол своих ставленников и убирал. Сам он ханского престола не имел и иметь не мог. Когда-то он был отправлен служить на западную границу империи, где и выдвинулся как полководец. Степным наследственным ханам он не доверял, а они в нем справедливо видели наглого узурпатора. И как всякому узурпатору, Мамаю нужны были деньги. Деньги ему давали генуэзцы – платили, они ведь были заправскими банкирами Восточного Средиземноморья.

Мамай запродавал им с готовностью сверхвыгодные права в торговле, в военных поставках, перепродажах и спекуляциях на работорговле. На генуэзские деньги он покупал наемников – ясов и косогов, претендуя на господство уже во всем улусе Джучи, от Карпат до Аральского моря, частью которого являлась и Золотая орда. Темник пытался наладить контакты также с теми кругами русских, которые в это грозное время жили минутой и предпочитали торговые интересы независимости.

Постепенно мамаева орда превратилась во всеразъедающую химеру. Это не метафора. В этнологии термин «химера» употребляется для обозначения такого состояния социального организма, когда насильственное сожительство двух и более этносов не ведет ни к чему положительному ни в каком направлении, а лишь создает перегрузки системы при полной рассогласованности составляющих ее элементов. Так было и здесь.

По сути дела, султанат на Волге нес в себе все черты рождающейся химеры уже с 1312 года. Покровительство работорговле и разноплеменным купцам вело не к органическому культурному росту, а к механическому смешению культурных, этнических, социальных и прочих элементов, когда на место патриотизма, искренности, верности традициям пришел принцип голой выгоды. Цивилизация торговцев, попросту говоря, засилье международных спекулянтов, наладивших торговые трансмаршруты с доставкой живого товара к посредническим генуэзским конторам, прикрывалось разными международными и конфессиональными разговорами о дружбе и совместных интересах. Шкурничество заразительно. Мамай всех превращал во врагов, кроме тех, кого он покупал или подкупал. И благодаря ему оказалось, что ни один хан в Сарае не может рассчитывать на верность своих сторонников, так как любой из его соперников мог перекупить «нужных» людей.

Традиция служения отчизне – моральный принцип развития любого этноса – заменилась выбором щедрого хозяина. Таковым оказался Мамай – энергичный, волевой, всех подкупавший и устрашавший интригами деспот. Меняя веру и обычаи, люди при нем выигрывали материально, кроме немногих неподкупных, которые не желали выгод ценой предательства и измены традициям. Остатки степного кодекса чести, которого придерживались татарские воины-батыры, стали выглядеть анахронизмом, неумением «устроиться».

Во все более раздувавшейся мощной военной химере, которую трясло и ломало по внутренним швам, Мамай, желавший «наладить порядок», был сам игрушкой в руках исторической, а точнее, антиисторической судьбы. Со своей разноплеменной ордой Мамай базировался на бывшей половецкой земле между Доном и Днепром и сам командовал корпусом, состоявшим уже не из. монголов, а из остатков половцев, алан, покупных воинов. Он стал искать союзников на Западе и сделал окончательную ставку на европейских противников православия (и Византии тоже) и на дружбу с султанским Египтом.

Победа Мамая – победи он в 1380 году! – означала бы превращение всей Восточной Европы в поприще для торговых операций прежде всего католических стран, опередивших в торговле других. Религия, идеология в торговых делах никогда не имели цены, и в XIV веке идейные мотивы в большинстве стран мира, в том числе и на нынешнем юге нашей страны, отступали перед чисто экономическими выгодами. Но так было не везде. Так не было на Москве.

Не случайно именно в Москву бежали коренные татары, под которыми понимаются представители тюрко-монгольского этноса Великой степи. Люди бежали от насилия и продажности в Сарае, они отпадали от химерной столицы и мамаевых ставок – в Казани, Крыму, Астрахани, на Яике и в Башкирии. Некоторые татары, уцелевшие при переворотах и в истребительной «замятне», бежали на Русь и пополнили конницу русских князей. Татарские батыры превращались в российских воевод. Сначала это был маленький ручеек, затем полился большой поток батыров – специалистов военного дела – в Москву, туда, где их принимали и не мешали честно и преданно, не за деньги, а за честь, заниматься тем делом, которое они хорошо знали, – обороняться против вражеских войск.

Вот почему, в частности, на взгляд этнолога, при рассмотрении начала великорусского этногенеза нет никаких оснований считать объединение сил Москвы перед грозой национальной миссией против татар или татарского духа. Это была война не между «лесом» и «степью», «Европой и Азией», русскими и татарами – а между жизнеспособными этносами и химерой, оказавшейся на пути развития как Руси, так и самой Великой степи. Химера не тем была страшна, что «вползала» в несвойственный, чуждый, экологически другой суперэтнос, а тем, что химерной сущностью явилась отчетливая антиисторическая тенденция вовлечь движущиеся народы-соседи (русских, половцев, мордву, самих же татар) в разложение, застой, разжижить их, уничтожить, разбив их духовное сопротивление.

Так против Мамая выступили Дмитрий Донской и Москва. Но на помощь и выручку к ним спешил из Заволжья степной хан Тохтамыш, который вел татар Великой степи, не враждовавшей с Русью на суперэтническом уровне, против блока Мамая и литовцев. На стороне Мамая были войска Ягайла Ольгердовича, кстати, состоявшие и из русских, подпавших под политическое влияние Вильны.

Мамай вел огромную, разбухшую армию. Он вел наемные корпуса, вел опытную конницу, технические части, проверенную генуэзскую пехоту, иностранный легион и наблюдателей. Но и Русь выставила все, что смогла, – 150 тысяч человек, половину мужского населения страны.

Обе армии сошлись 8 сентября на поле уже в пределах тульской степи. Бой начался в шесть утра, закончился к заходу солнца. Оставив на поле треть армии, Мамай бежал. Химера лопнула. Ее убила Куликовская битва. В войне 1380 года приоткрылась дальнейшая судьба самостоятельной, обновленной Руси. В XIII веке было еще рано, но в XIV – русские люди уже ощутили в себе силы жить, никому не подражая и выбирая друзей и учителей на основе веления собственной совести. Ради этого 150 тысяч человек пошли на бой, из которого вернулись только 30 тысяч.

Куликовская битва – величайшее событие русской истории! Это начальная точка отсчета культурного феномена, который от того времени пошел в мир и ныне идет под названием «русское», «российское». Это культура громадных горизонтов, больших масштабов измерений и глубины творчества. Это великий народ, расселившийся по Евразии, могучая государственность, военная слава, политическая и философская мысль, поэзия, искусство. Русский этнос родился на Куликовом поле – па тесной, затянутой перелеском и болотцем площадке, размером не более 30 квадратных километров, откуда вышла горстка новых русских, родоначальников этноса, который живет и поныне.

Становление этногенеза означало рождение в людях новой силы и новых, ценностей. Это чувство нового помогало понять многим людям – не только отдельным личностям, что они – новые русские, великорусы. Современники уже в середине XIV века ощущали, что начинается другая эпоха, они повели счет своих правителей, государей Москвы, от Ивана Калиты, обозначенного первым. Люди, конечно, помнили о древней культуре Киевского и Владимирского периодов, но относились к ним как к своей предыстории. Новый счет московских правителей, который был на устах русских того века, ознаменовал начало новой традиции, той самой, которая впервые проявила себя столь героически-жертвенно на поле Куликовом. Чтобы она могла проявить себя, этим новым русским надо было отчетливо знать – что они совместно защищают не просто как людское скопище, но как этнос. Для этого необходимо было объединиться в одной общей исторической судьбе, которая не приходит сама, а которую выбирают сознательно. Этот выбор воплотился в кровавой битве тысяч людей, но выбор стоял перед каждым человеком, и от его сверхнапряжения зависело, станет ли ареал обитания беспокойных и пассионарных ² людей началом исторического существования народа и новой живительной стадией культурогенеза.

Ведь Русь в 1370-е годы оказалась снова, как и 140 лет назад при Александре Невском, в 1240 году, в железном обруче. Ей угрожали не только с востока, но и с запада, откуда русских теснила неумеренная агрессия крестоносцев, вынашивавших планы колонизации северо-запада Руси, и двигались неукротимые литовцы, становившиеся во второй половине XIV века агрессивными католиками. Русь совершенно реально могла превратиться в колонию, зависимую территорию Западной Европы, пробуждавшейся к колониальному захватническому предпринимательству повсюду – в устьях Невы, Днепра, Дона. Православные русские, на взгляд цивилизаторов-латинцев, купцов Средиземноморья или крестоносцев с Балтики, были детьми природы, хуже монголов или черных, потому что упорствовали в защите своих символов веры. Для католиков они к тому же были отступниками. Вспомним, что рыцари сделали со столицей византийских вероотступников – Константинополем, когда взяли его в 1204 году. И наши предки в Великороссии могли оказаться в положении угнетенной этнической массы без духовных вождей, подобно украинцам и белоруссам в Польше. Вполне могли, один шаг оставался.

Русским людям, пошедшим на смерть в августе и сентябре 1380 года, было ясно – жить дальше так, как они привыкли, нельзя. И они шли защищать не просто территорию и не только возведенные храмы и деревянные избы. Они шли умирать за свой принцип, на котором надо было строить свою этику и культуру, мировоззрение и эстетику, свою красоту и свое отношение к окружающему миру, согласовывая это с верой отцов и собственной совестью, – все, что потом назовется неповторимым культурным типом России.

Да, новорожденный русский этнос защищал территорию, будущее место развития российского народа, но также и русскую новорожденную культуру. Что же означало в тех условиях защищать новорожденную великорусскую культуру?

В XIV веке на фоне кризиса феодализма обнажились основополагающие различия культур западного католического мира и культур Восточной Европы. То, что в течение веков происходило с умственными категориями и культурой в Западной Европе, начиная от падения Римской империи было присуще именно Западной Европе, и глубоко неверным было бы вслед за западными историками навязывать эти идеи всему человечеству. Уже православные греки и славяне, мусульмане арабы и тюрки, жившие совсем рядом с Западной Европой, решали вопросы духовной жизни на основе иных традиций и этических представлений.

Так, западная римская церковь и вся средневековая культура Европы пошли по пути поисков истины: в концепции предопределения, предложенной еще блаженным Августином. В учении Августина о предопределении человек сам не может содействовать своему спасению, все определено механическим принципом детерминизма – произволением божиим, запрограммированным еще до начала течения времени. Эта концепция оказалась ведущей доктриной для осуществления папской идейной гегемонии над королями и народами круга западноевропейских культур с IX века. Основу же восточного православия составила совсем иная мысль: надеясь на милость божью и спасение, необходимо вести себя достойно, а добрая личная воля нуждается лишь в содействии благодати. Эта идея фактически лежала в основе православия, которое еще в VI–IX веках господствовало везде, в том числе и в Западной Европе.

Два этих учения, две мировоззренческие концепции, на которых во многом были построены этические и эстетические программы, разошлись в главных исходных моментах еще до расцвета Киевской Руси. И Русь приняла живейшее участие в доработке – может быть, не столько догматической, сколько этической концепции православия, сделала ее своим кровным делом. Сложился культурный стереотип поведения и восприятия жизни у русских людей юга и севера страны. Спасение – в праведной жизни, дьявол – враг людей и бога, грешники отвечают и должны каждодневно отвечать за свои поступки, отнюдь не предопределенные от начала веков, а природа, биосфера – объект не поклонения и не эксперимента, а сострадания и любви.

Это мироощущение вошло в плоть и кровь народа, оно породило массовое подвижничество, породило мучеников и отшельников, последователи которых добровольно оказались на русском севере, в лесных монастырях и холодных скитах. Патриотическая защита культуры в 1380 году была прежде всего защитой духовной самостоятельности. Защитой веры народа, веры отцов, что в те времена было синонимом защиты Отечества.

В средневековой культуре России утвердились две важнейшие линии поведения: высокое благочестие и твердость духа, принцип служения идеалу, а не заботы о мирском, и доблесть, военная честь и отвага, приносимые, в частности, степными батырами, с потомками которых позднее мы вместе сражались в Отечественных войнах 1612 и 1812 годов.

На основе этого культурно-этического сплава русские люди одновременно с рождением этноса обнаружили порыв творческой деятельности, невиданный по глубине горения, напряжению поисков, по силе художественной выразительности.

Всего за сто последующих лет юная страна, наполненная энергией детей, внуков и правнуков воинов, ушедших на Куликовскую битву в 1380 году, совершила небывалый культурный рывок.

Начался Новый подъем зодчества, переломивший инерцию художественного мышления: архитектура как бы стала вторить вновь рожденному русскому человеку. Не будем сравнивать XIV век с XII в архитектуре по чисто художественным критериям (кстати, они подвижны и изменчивы), но культ Святой Софии, поразительно и гениально разработанный древнерусскими зодчими, сменяется энергичной архитектурой нового культа, возникшего с рождением нового русского этноса – Преображения. Создаются в XV веке знаменитые Кремлевские соборы в Москве, и среди них Успенский и Архангельский. Возникает московская архитектура, своеобразная и не имеющая аналогий, которую оценили всерьез лишь в конце XIX века, а в основном уже в наши дни.

Именно после Куликовской битвы возрождается к новой жизни русская иконопись, и гениальный Андрей Рублев озарил светом своего гения – умением рук и чистотой духа – всю русскую живопись. Феофан Грек с 1395 года в Москве расписывает Архангельский собор – место установления гробницы героя войны Дмитрия Донского и двоюродного брата его Владимира Храброго. Новое понимание самого назначения живописи приводит к возникновению столь необходимого на Руси в XIV–XV веках явления, как реставрация. Дмитрий Донской в опоре на отечественную древность обновляет архитектуру Успенского собора во Владимире, который в дальнейшем послужит источником вдохновения для итальянцев в Москве. В начале XV века при Василии I обновляются храмы в Переславль-Залесском – городе Александра Невского; Андрей Рублев в 1408 году реставрирует живопись владимирского Успенского собора. Реставрацией, обращением к собственной светлой древности охвачены Звенигород, Ростов, Тверь. Появляется новое отношение и к светскому времени – в Москве устанавливаются первые городские часы.

Рождается новая культура слова, воспринявшая традиции предыдущей фазы развития славянского этногенеза – 1200 лет развития древней славянской культуры. Она воплощает черты нового мировидения, пронизавшего всю письменность на Руси. Какой устремленностью вперед отличается деятельность художников слова и летописцев! Возникает цикл сказаний – разветвленная «Повесть о Мамаевом побоище», составляющая почву для сюжетосложения даже и в XVII веке. Вторит циклу поэма «Задонщина» – поэтическое «Слово» Софопия. Распространяются списки «Слова о полку Игореве». Многие люди берутся за написание прославления старой домонгольской и новой Руси: «Слово» инока Фомы, Слово похвальное Дмитрию Донскому. В Москве централизуется летописание. Московский летописный свод Фотия, в который вводятся былины Киевского цикла, составляется между 1418–1425 годами.

До этого во Владимире был составлен в начале XIV века свод летописей «Временник великих царств», который перерабатывается в Москве. Для этой цели уже через поколение после Куликовской битвы в Москву собираются специалисты своего дела из Ростова, Смоленска, Нижнего Новгорода, Рязани, Пскова и летописцы Москвы, которые составили тот летописный свод, который специалистам сегодня известен как «Владимирский полихрон». Политическая мысль Москвы, вбирая все прошлое страны, претендует на наследие Киева и Владимира. Обновляются, пишутся новые редакции домонгольских сочинений – «Киево-Печерский патерик», «Еллинский и римский летописец».

Идет сложение национальной церкви, и при этом сохраняется славянский, понятный народу Литургический язык, а не иноземная латынь. Россия независимо от Константинополя ставит высших иерархов церкви, считая, что истинное благочестие сохраняется и приумножается отныне на Руси. Экономический подъем и политическая устойчивость помогают претворить в жизнь идеалы и нравственные понятия, сообщенное военной победой и культурным сдвигом в 1380–1480 годах. Великороссам принадлежит историческая заслуга распространения восточноевропейского круга культуры по громадному пространству, ныне известному как Россия. Российская культура легко входила во взаимосвязь и с культурой «единоверных» этносов – византийцев, болгар, сербов, кавказцев. Благодаря внутреннему размаху, горению, динамизму и благодаря особой природе этой расцветающей культуры, когда внутреннее, содержательное явно торжествовало над внешним, формальным, – русская культура, возглавляемая Московским княжеством, молодая культура «московитов», которых «изумленная Европа» открыла в конце XV века, плодотворно вырабатывала образцы художественной мысли, поддерживаемые идеями так называемого второго византийского Возрождения.

Второе, иногда его называют Палеологовьм, Возрождение было с огромной искренностью воспринято и пережито как свое на Руси и в целом было вживлено, вплавлено в русскую культуру так ярко и самобытно, что, по мнению некоторых историков искусств, на Руси сложилось «Предвозрождение», понимаемое как аналогия предвозрождению Западной Европы. Я хотел бы предостеречь: с точки зрения этнологии говорить о Возрождении в применений к только что зародившемуся этносу, в борениях создававшему высокое, служащее новому идеалу искусство, невозможно. Это было не возрождением чего-либо, но первым, подлинно «зародительным» взлетом культуры.

Великорусское культурное «рождение» давало личности небывалый простор, давало столь многое, что в этногенезе мы встречаем людей, принесших славу отечественной культуре на самой заре предстоящего пути. В России стремительно складывался особый, неповторимый тип гуманистической культуры – без периода схоластики рационализма и критики.

Гуманизм русской отечественной «масти» был основан не столько на поисках и открытиях научной истины, дающей человеку освобождение от клерикального рабства, сколько на утверждении высоких моральных принципов, на знаменитом «правдоискательстве» российской культуры XIV–XVII веков, на истовой вере в спасение путем реальных добрых дел каждого человека, и тут мы не шли в схоластику и рационализм Запада не потому, что «отстали», – в какой бы связи ни обсуждалось что отставание, – а потому, что как то, так и другое принципиально не могло иметь места в российском мировоззрении того времени. Вряд ли есть смысл спорить на тему о том, что было важнее для человечества, однако не отметить этого особого вклада новой России в мировую культуру – невозможно. В XIV–XV веках в русле отечественного поворота культуры сложился тип писателя, проповедника, художника – живущего единой мыслью о личной ответственности за то, что он сделал, об ответственности за дела, за которые с него «спросится». В этом заключался, в частности, и смысл движения «молчания», «безмолвия», придававшего молчальникам-монахам и художникам неистовую энергию, особый духовный динамизм праведной жизни.

Безмолвная беседа ангелов в «Троице» Рублева – это не только тема богословия, но и тема самой; жизни, тема культуры подвижничества. Именно эта безмолвная сцена сполна отвечала самым сильным чувствам людей. За иконой открывается строгий мир духовной жизни, и потому живопись того столетия и последующих называлась «умозрением в красках». Практика одиночества и молчания возникает в подвижничестве не для того, чтобы уйти от ответственности, но для того, чтобы усовершенствовать себя настолько, чтобы иметь возможность действовать, обратить к миру просветленные слова. Найти и высказать правду, придать силу и вдохновение людям.

Вспомним судьбу проповедников Нила Сорского, Вассиана Патрикеева, Андрея Рублева, Даниила Черного, Пахомия Серба, Епифания Премудрого. Вся жизнь этих неистовых людей была посвящена высокому духовному творчеству. И это было творчество, в котором вечное и божественное становилось целью реального жизнеустроения, целью, которой нельзя было поступиться даже в моменты смертельной опасности.

В XV веке Москва сделалась центром культуры, влияние которой в XVII веке распространилось далеко на Север, на восток до Тихого океана и на юг до южных морей. Энергия этой культуры создала Кремль, новые города и «пейзажное» градостроительство, согретое живым чувством природы, росписи Дионисия, фортификацию и юридическое законодательство. Москва соприкоснулась с Италией не как неофит «предвозрождения» западного толка, не как страна-ученица, а как заказчик на нужных новой Москве людей: царицу для Ивана III, строителей, архитекторов, сильных в умении и технике…