Текст книги "Лонг-Айленд"

2

Эйлиш была на кухне с матерью, когда привезли заказанные товары. Ее брат Мартин что-то делал в коридоре, поэтому дверь открыл он. Курьеры уже выгрузили из фургона холодильник, стиральную машину и плиту. Подойдя к двери, Эйлиш заметила, что соседи внимательно наблюдают за происходящим.

– Сантехник уже в пути, – сказал курьер. – Поэтому мы должны сразу определиться, куда ставить стиральную машину. Мастер, который подключает плиту, будет завтра. Сегодня он в Банклоди.

Только оценив масштаб бедствия, Эйлиш поняла, что напрасно не посоветовалась с матерью, прежде чем все это покупать. Растрогавшись от свидания с родным домом, желая сделать что-нибудь особенное, Эйлиш воображала, что ее подарок станет приятным сюрпризом. Поначалу ей не верилось, что в доме, откуда она уехала более двадцати лет назад, вообще ничего не меняли: те же обои, занавески, линолеум, потертые ковры, одеяла и перины, на кухне по-прежнему нет ни холодильника, ни стиральной машины, только плита на баллонном газе. Мать отдавала простыни и полотенца в прачечную, а свои вещи стирала вручную на стиральной доске, которую, по мнению Эйлиш, давно следовало сдать в музей или выбросить на помойку.

Мать крикнула из кухни:

– Что там происходит?

Один из курьеров зашел на кухню, Эйлиш последовала за ним.

– Мы можем вытащить старую плиту прямо сейчас, – сказал курьер. – Это займет пару секунд.

– Пару секунд на что? – спросила ее мать.

Не ответив, курьер позвал коллегу.

– Лучше сразу расставить вещи по местам, чтобы потом их не переставлять. Хорошо бы сантехник поторопился.

– Какой сантехник? – спросила мать, вставая.

– Который подключит стиральную машину.

– Я не заказывала никакой стиральной машины.

– Это я заказала, – сказала Эйлиш. – Я заказала для кухни некоторые бытовые приборы.

– Какие приборы?

– Которые сейчас доставляют.

Мать медленно пошла к входной двери, Эйлиш последовала за ней. Мартин стоял рядом со вторым курьером.

– И что все это значит?

– Это холодильник, это стиральная машина, а это плита. А сейчас мы ждем сантехника.

– Боюсь, вы ошиблись адресом.

– Мамочка, – сказала Эйлиш, – зайдем на минутку внутрь, нужно поговорить.

В гостиной она объяснила матери, что это она заказала бытовую технику.

– Не посоветовавшись со мной?

– Я хотела сделать тебе сюрприз. Разве плохо иметь холодильник и стиральную машину?

– Если бы я в них нуждалась, я бы сама их заказала, не дожидаясь, пока ты приедешь и распорядишься. Мне пришлось бы слишком долго тебя ждать.

– Они уже выгрузили вещи, все оплачено.

– А что, нет закона, по которому они могут вернуть все туда, где взяли?

* * *

Перед ее отъездом в Ирландию Фрэнк позвонил Эйлиш на работу, и они договорились встретиться на парковке торгового центра. Для разговора Фрэнк выбрал укромное место.

– Если ты просишь меня посмотреть на вещи с точки зрения Тони или твоей матери, ты зря тратишь время, – сказала Эйлиш.

– Я хотел записать твой адрес, чтобы поддерживать связь.

– Тебе поручили держать меня в курсе?

– Никто меня ни о чем не просил, я здесь ради другого.

Он протянул ей толстый конверт, наполненный купюрами по двадцать долларов.

– Это еще зачем?

– Тебе. На твою поездку.

– Сколько здесь?

– Две тысячи.

– Зачем мне столько?

– Однажды мой дед вернулся в Италию. Он отправился умолять жену поехать с ним в Америку, попробовать еще раз. И он едва сумел наскрести денег на поездку. В деревне его семья и семья жены устроили в его честь большой праздник. А на следующий день показали поля, которые выбрали для новых домов. Оставалось только начать строительство. Они решили, что он привез домой деньги. Его речи звучали для них как звон монет. Обнаружив, что взять с него нечего, они утратили к нему интерес.

– Зачем ты рассказываешь об этом мне?

– Я решил, что в путешествии тебе могут понадобиться деньги. Поехать куда-нибудь с Розеллой и Ларри, арендовать автомобиль, купить подарок матери. Ты всегда была добра ко мне. Это меньшее, что я могу для тебя сделать. И это не взаймы. Ты мне ничего не должна.

– Но ты уже проявил щедрость, оплатив обучение Розеллы.

– У тебя сейчас трудное время. Я просто хочу помочь.

* * *

Эйлиш видела, мать мучительно размышляет, что теперь делать. Может быть, следует придумать новые аргументы? Хотя мать передвигалась медленно и порой испытывала боль, особенно когда понималась по лестнице или вставала, в ее речах появилась невиданная сила и решительность. Раньше она была мягче и проще. Мать вернулась туда, где стояли курьеры. Холодильник, плита и стиральная машина перегораживали коридор. Мартин беседовал с соседом. Услышав его хриплый смех, Эйлиш пожалела, что брат все еще зачем-то торчит на улице.

– За все заплачено? – спросила мать у курьера.

– Заплачено, включая доставку.

– Я пока не уверена, куда это поставить и что с этим делать, поэтому просто оставьте в прихожей и дайте мне подумать. И может быть, скажете сантехнику, чтобы не приходил?

– Он уже в пути, мэм.

– Что ж, скажу ему сама.

Когда они ушли, Эйлиш с матерью и Мартином остались сидеть на кухне.

– А кто будет оплачивать счета за электричество? – спросила мать. – Эти приборы питаются электричеством. Они будут его есть! Холодильник будет крутить счетчик день и ночь. Ты вернешься загорать в свою Америку, я мне придется оплачивать счета!

В то время как мать приобрела несвойственную ей напористость, Мартин, напротив, стал нервным, дерганым, неспособным усидеть на месте. У него был старый «моррис-майнор», который часто не желал заводиться. Вернувшись домой из Англии, Мартин на компенсацию, которую ему выплатили за падение на работе, купил домик в Куше в десяти милях от города. Домик требовал ремонта. Каждый день он перемещался между ним и домом своей матери. В обед прогуливался по городу или сидел в пабе. Вечером, если был трезв, мог встать посреди фразы и объявить, что уезжает, а холостые хлопки в системе зажигания, рев двигателя, который просыпался не сразу, и звуки удаляющегося автомобиля придавали еще большую драматичность его внезапным отъездам.

Застав брата одного, Эйлиш спросила, не кажется ли ему, что их мать изменилась.

– Она такая только с тобой, – ответил брат.

– Почему?

– Кто ж ее знает.

Со временем Эйлиш поняла, почему мать не страдает от отсутствия в доме холодильника. Каждый день она отправлялась за продуктами: к Хейсу на Корт-стрит и мисс О’Коннор напротив либо подальше, в мясные лавки Мартина Дойла или Билли Кервика на Рыночной площади. Мать настаивала, чтобы Эйлиш ходила с ней, и теперь им обоим приходилось протискиваться мимо громоздких приборов в коридоре. Эйлиш пыталась убедить ее пользоваться хотя бы стиральной машиной, которую уже установили, но мать заявила, что ей требуется время подумать. Перед каждым выходом из дома мать наряжалась, надевала лучшие туфли и шляпку, которую, стоя перед зеркалом, скрепляла старомодной шляпной булавкой. Она также требовала от дочери, чтобы та выглядела нарядно. Когда на улицах и в магазинах люди хвалили красоту Эйлиш или говорили, как рады ее видеть, мать старалась как можно дольше поддерживать разговор.

– Скоро мы перезнакомимся со всем городом, – говорила Эйлиш. – И они разглядывают меня так, словно я прилетела с Луны.

– Приятно, что они так с тобой любезны.

Когда она сообщила матери, что Нэнси позвала ее на свадьбу Мириам, мать совершенно не впечатлилась.

– Бог знает, кого еще она пригласила.

– О чем ты?

– Рядом с ее закусочной вечно ошиваются какие-то оборванцы. Напиваются в пабах, где им еще наливают, являются к Нэнси за рыбой с картошкой, а потом вокруг лужи рвоты или чего похуже, если бывает что похуже.

– Разве это вина Нэнси?

– Она никому не отказывает. Любит деньги. Кстати, я хотела тебе кое-что показать.

Мать вышла из комнаты. Эйлиш слышала, как она медленно поднимается по ступенькам. Завтра, решила она, надо будет подумать, чем еще ее порадовать. Мать вернулась с банковской книжкой, открыла и показала Эйлиш. Сумма на депозитном счете была куда больше того, что миссис Лейси могла накопить со своей скудной пенсии.

– Меня не нужно спасать от бедности, – сказала мать.

– Но откуда взялись эти деньги? – спросила Эйлиш.

– Они мои. И принадлежат только мне.

– Но как ты… – Эйлиш не сумела закончить фразу.

– Твой брат Джек выкупил у меня этот дом. Два года назад, когда он приезжал из Бирмингема, мы договорились, что дом принадлежит мне до конца жизни, а после меня тут будет жить Мартин, пока не придет его время встретиться с Создателем. А дальше дом будет принадлежать Джеку или его семье. Это соглашение устраивает всех, поскольку Джек в деньгах не нуждается. Когда дела идут хорошо, на него работает более пятидесяти человек. Я решила рассказать тебе об этом по двум причинам. Во-первых, чтобы ты не думала, будто я нуждаюсь в благотворительности. Во-вторых, чтобы ты не рассчитывала на свою долю в доме, когда я отойду в мир иной.

– Я и не рассчитывала.

– Вот и славно.

* * *

Дни тянулись бесконечно. Автомобиль, который Эйлиш арендовала в дублинском аэропорту на деньги Фрэнка, стоял у порога. Она предлагала матери прокатиться, но та отказалась.

– Залезть в машину я еще сумею, но обратно уже не выберусь. И что тогда делать? То-то будет зрелище!

Поначалу разговор между матерью и Мартином за столом заинтересовал Эйлиш. В Сент-Джонс-Виллас жила женщина по имени Бетти Парл, работавшая в страховой компании на Мейн-стрит. Каждое утро она проходила мимо дома на Корт-стрит, с гордым видом держа элегантный зонтик. Элегантностью отличался и ее костюм. Крашеные иссиня-черные волосы, толстый слой косметики на лице.

– А ты знаешь, что мне про нее рассказали? – спросила мать Эйлиш. – Оказывается, эта Бетти написала папе римскому! Это было после смерти ее матери, вся ее семья уехала из города, и она осталась наедине со своими зонтиками, нарядами, косметикой и крашеными волосами, и ей стало грустно и одиноко. И что вы думаете? Она написала папе римскому! И рассказала ему о себе. Представь, какая у них в Ватикане суета, но они тут же разбудили папу. Вставайте, пришло письмо от Бетти Парл!

Когда она рассказала про Бетти Парл во второй, затем в третий раз, а Мартин все так же смеялся, раззадоривая мать, до Эйлиш дошло, что он слышит эту историю постоянно. К концу первой недели все истории ее матери успели повториться по нескольку раз. Впрочем, иногда объекты ее насмешек менялись.

– Джози Кэхилл остановила меня на улице, чего обычно не делает. Поначалу я не поняла, с чего бы это, а потом сообразила, что она хотела похвастаться своим младшеньким, который учится на врача. Он как раз закончил первый курс. Ни у кого из Кэхиллов отродясь не было мозгов. Я чуть было не сказала это Джози напрямик. Да и с ее стороны похвастаться нечем. Помню, как ее отец развозил уголь, а брат выгуливал борзых.

– А что плохого, если мальчик собирается стать врачом? – спросила Эйлиш.

– Но если он откроет практику в городе, никто к нему не пойдет!

– Может быть, он найдет другое место.

– Надеюсь. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из Кэхиллов тыкал в меня пальцем.

Мать вставала в восемь, а к девяти уже убирала посуду после завтрака. В половине второго был главный прием пищи, и после этого заняться было решительно нечем. Эйлиш не считала себя вправе прокатиться на машине или прогуливаться в одиночку. Она приехала домой, чтобы побыть с матерью.

Однажды вечером, когда мать рано улеглась, что случалось частенько, Эйлиш услышала, как подъехал Мартин. Она уже поняла, что брат не пьет, если собирается садиться за руль. Мать рассказала ей, что в прошлом году у него отобрали права на полгода. Сегодня брат казался не таким дерганым, как обычно, и согласился выпить с ней чашку чая. Она спросила его о местных пабах, чтобы завязать разговор, но, когда Мартин принялся расписывать любимые места, поняла, что может, не вызывая подозрений, мимоходом упомянуть в разговоре Джима Фаррелла.

– Мать говорит, ты разбила ему сердце, – отозвался Мартин.

– Мало ли что она говорит.

– У него хороший бизнес. Джим открыл большое помещение в задней части паба и взял бармена в помощь Шейну Нолану. Я еще не встречал никого, кому не нравился бы Шейн Нолан.

– А что сам Джим?

– У него собираются все старожилы, и молодежь подтягивается. По выходным к стойке не подобраться. Я бываю там в середине недели.

– Я слыхала, у него есть кто-то в Дублине.

– Он ездит в Дублин по четвергам, но к девяти возвращается, а все выходные работает. Так что непонятно, где он находит время на девушек.

– Все-то ты про всех знаешь!

– Это я люблю. Мимо меня и муха не пролетит.

При матери Эйлиш не стала бы расспрашивать Мартина про Джима Фаррелла. И сейчас она замолчала на случай, если Мартину придет охота развить эту тему, но он вскоре укатил домой в Куш, ничего ей больше не рассказав.

Мать ни разу не упомянула о Джиме. Она также не горела желанием узнать новости о Тони и его семье, и даже попытки Эйлиш заговорить о Розелле и Ларри не встретили интереса. В письмах Эйлиш рассказывала о своей работе в мастерской Дакессяна, но, когда как-то раз упомянула своего босса, мать не поняла, о ком речь. Эйлиш надеялась, что со временем ее отношение изменится, но пока вынуждена была признать, что матери ее американская жизнь не интересна.

Когда мать показала ей фотокарточки большого дома Джека в пригороде Бирмингема, а также карточки его жены и детей, Эйлиш задалась вопросом, куда подевались присланные ею снимки Розеллы и Ларри. Тем временем мать сходила за другим альбомом, но то были фотокарточки Пата с семьей в доме поскромнее. До конца дня мать говорила только о Пате с Джеком и их семьях в Англии. Эйлиш узнала, в какие школы ходили ее племянники и племянницы, где они проводили каникулы, а еще, что старшая дочь Джека учится в университете на естественнонаучном факультете, а старший сын Пата хорош в математике.

Теперь Эйлиш понимала, что ей не следовало приезжать до юбилея. Она пыталась вспомнить, почему решила приехать на месяц раньше детей. Отчасти она хотела сбежать от Тони и его матери на время, пока не выяснится поточнее, что они замышляют. Однако она не подумала, каким долгими будут ее дни, как будут тянуться послеобеденные и вечерние часы и насколько ей будет нечем заняться в родном доме.

По прибытии она коротко сообщила Тони, что добралась благополучно. Об арендованном автомобиле не упомянула, чтобы он лишний раз не беспокоился о деньгах. Она старалась, чтобы ее слова не звучали слишком холодно, но и не написала, что скучает. Несколько дней спустя она уже строчила куда более пространные письма Розелле и Ларри, а также Фрэнку. Пока Эйлиш писала, она представляла себе обычное утро в их тупичке в Линденхерсте. Летом она просыпалась раньше всех, а к тому времени, когда вставали остальные, успевала позавтракать. Проснуться бы сейчас там! Потом встретиться с мистером Дакессяном и выслушать отчет о прочитанной им исторической книге, встречах с постоянными клиентами и запчастях, которые он срочно заказал по телефону. Все это время Эйлиш помнила, что ее комнаты ждут хозяйку: спальня, кухня, гостиная. Ждут знакомые звуки: вот Ларри играет с двоюродными братьями, вот автомобиль Тони въезжает задом на подъездную дорожку, а вот и голос самого Тони, входящего в дверь.

Эйлиш гадала, вернется ли в эту жизнь, и ловила себя на том, что мечтает получить письмо от Тони, от его матери или от Фрэнка. В этом письме говорилось бы, что они начали смотреть на вещи с ее точки зрения, или о том, что тот человек решил сам растить ребенка вместе с женой.

Ей хотелось, чтобы дети приехали сейчас, а не через несколько недель. И чтобы мать разрешила ей рассказать о них. Но Эйлиш не позволяла себе предаваться мечтам. А ей так хотелось оказаться сейчас не в материнской гостиной, сочиняя письмо и слушая шарканье ног этажом выше, а в Америке, проснуться ранним летним утром от мягкого утреннего света, который пробивается сквозь занавески ее дома на Лонг-Айленде.

Она написала Розелле о свадьбе Мириам, добавив, что надеется купить новое платье и, может быть, туфли и шляпку, если найдет подходящие. Написала, что бабушка никогда не пропускает шестичасовые новости и очень сердится, если в девять дикторы повторяют старые заголовки. Она хотела написать про Мартина и его бесконечные метания между домиком над береговым утесом и материнским домом, но решила приберечь это для письма Ларри. Фрэнку она намекнула, как странно чувствует себя в доме, который когда-то был ей родным. Ни в одном письме Эйлиш не упомянула о Тони. Не хотела о нем говорить. И ни в одном письме не призналась, что ей, матери и Мартину приходится протискиваться мимо холодильника, стиральной машины и плиты, которые до сих пор стоят в коридоре нераспакованные. Она верила, что чем дольше они там простоят, тем сложнее будет их вернуть.

* * *

Проснулась Эйлиш в полумраке и принялась размышлять, пугает ли ее предстоящий день, и внезапно поняла, что нет, не пугает. Она жила в доме своей матери. Пока Эйлиш валялась, ей пришло в голову, что неплохо бы сменить кровать. Матрас наверняка был тем же самым, на котором она спала более двадцати лет назад. Только теперь он стал тоньше и промялся посередине, а одеяло всю ночь сползало с застиранных шелковистых простыней.

Эйлиш задумалась, где будут спать Розелла и Ларри, когда приедут. Сама она спала в комнате, которую раньше делила с Роуз, а Мартин – в комнате, которую в детстве делил с братьями. Была еще комната в мансарде, куда можно было подняться по лестнице, но ею никогда не пользовались. Других спален, кроме спальни матери, в доме не было.

Однажды вечером после девятичасовых новостей она подняла тему старых простыней и матраса. Эйлиш не надеялась, что мать поймет, но решила заговорить об этом сейчас и, возможно, постараться смягчить ее до приезда Розеллы и Ларри.

– И что в этом плохого? – спросила мать.

– Просто несколько новых матрасов и комплектов постельного белья нам не помешают. Розелла спала бы на новой кровати в моей комнате, а для Ларри можно купить кровать и поставить ее в мансарде.

– А почему он не может спать на одной из кроватей в комнате Мартина?

– Мартин приходит и уходит в любое время дня и ночи.

– Твои дети просили купить им кровати?

– Нет, они ни о чем не просили.

– Так почему бы не оставить все как есть?

Эйлиш промолчала.

– Я вижу, – продолжила мать, – что нынешние родители слишком балуют своих детей. Новое то, новое сё. И зачастую этого хотят не сами дети, но их родители. Они проводят с детьми мало времени, работают, гуляют, а потом компенсирую недостаток внимания покупкой ненужных предметов роскоши. Я слышала, как об этом говорили по радио.

Эйлиш поспешила сменить тему.

– Должно быть, ты с нетерпением ждешь своего юбилея, – сказала она. – Приедут Джек и Пат. Все соберутся.

– Я об этом даже не думаю. Меньше всего мне хотелось бы раздувать шумиху по этому поводу.

– Но Розелла и Ларри приедут ради твоего юбилея. А еще Джек и Пат. Мартин сказал, они захватят кого-нибудь из детей.

– Должно быть, ты помнишь старуху, которая жила в доме напротив, сорок седьмом, – начала мать, и на ее лице проступило удовлетворение. – Ее звали мисс Джейн Хегарти. Очень приличная женщина, и дом содержала в порядке. Всегда такая вежливая, с грамотной речью. Когда она состарилась, к ней раз в неделю приходил священник, друг семьи, чтобы ее причастить. Потом какое-то время к ней ходила медсестра, но старуха ее не жаловала. А затем оказалось, что скоро ей стукнет сто лет. И всех пригласили в ее дом на вечеринку. Я тоже пошла, думая, что приглашение исходит от самой мисс Джейн Хегарти. Как я могла не пойти? Но люди, которые организовали вечеринку, не заслуживали доверия. Заметь, не все. Но были и те, кто решил предложить бесплатную выпивку для желающих. Разнесся слух, что в доме мисс Хегарти наливают. И туда набились какие-то мужланы. Разумеется, они не только сами нахлестались водки, если не джина, но и напоили наивную мисс Джейн, которая доливала водку лимонадом. Они пили и поили старуху, пока кто-то не уложил ее в постель. На следующий день она умерла. Умерла от вечеринки. Сегодня водка и веселье, завтра гроб и катафалк. И если кто-то думает, будто на мой юбилей их ждет что-нибудь подобное, я бы на их месте не обольщалась, я просто запру дверь у них перед носом.

– Соберется только семья, – сказала Эйлиш.

– Порой это еще хуже, – ответила мать.

Эйлиш встала.

– Пойду проветрюсь.

– Среди ночи?

Она решила поехать куда-нибудь на машине, может быть до Уэксфорда, и прогуляться по главной улице. Вечер был теплым, небо на западе еще не погасло. Затем Эйлиш решила спуститься к Рыночной площади, по Слейни-стрит дойти до реки и полюбоваться последними солнечными лучами. И там она подумает, как поступить. Утром возьмет у Мартина телефоны Джека и Пата и попросит у братьев помощи. Впрочем, они могут ответить, что, прежде чем покупать холодильник, стиральную машину и плиту, ей следовало посоветоваться с матерью и что она сама виновата, давно бы навестила ее, незачем было ждать двадцать лет. Они могли бы также добавить, что мать слишком стара и прожила тяжелую жизнь, а посему негоже на нее жаловаться.

Она миновала «Аспеллс» и на миг испытала искушение спуститься по Черч-стрит, но продолжила путь по Рафтер-стрит к Рыночной площади. Может быть, думала Эйлиш, надо научиться слушать мать и получать удовольствие от ее историй, сколько бы та их ни повторяла. Жизнь нелегка, если тебе стукнуло восемьдесят и последние тридцать ты прожила одинокой вдовой.

* * *

Размышляя о том, как бы усадить мать в машину и покатать по окрестностям, она заметила в дверях паба Джима Фаррелла какую-то фигуру. И в то же мгновение поняла, что это и есть Джим. Эйлиш понятия не имела, видел ли он ее. Он смотрел в противоположную сторону, но, возможно, отвел взгляд, поняв, что она приближается к нему по другой стороне улицы. И хотя она опустила голову, он не мог ее не заметить. Улица была пуста. Если бы она повернула голову, их взгляды встретились бы. Но тогда Эйлиш не знала бы, что делать, и не представляла, какой будет его реакция. Может быть, он просто ее не узнал. Но если бы Джим узнал ее, они не обошлись бы кивком или вежливым приветствием.

Наилучшим выходом было больше не смотреть в его сторону и, не оглядываясь, дойти до площади. Так или иначе, им суждено было встретиться. Но Эйлиш даже не предполагала, что, встретившись, захочет к нему подойти, заговорить, услышать его голос. Но это было невозможно. Ей придется как ни в чем не бывало пройти мимо, будто это не он стоял в дверях своего паба и не он смотрел ей вслед.