Текст книги "Кольцо царя Соломона"

ПОСТОЯННЫЕ КВАРТИРАНТЫ

 
Коль сила есть в руках, должны мы жить.
Чтобы творить, грядущим дням служить.
 

Вордсворт. Раздумья

Осенний ветер распевал песни стихий в каминной трубе, старые ели перед окном моей рабочей комнаты взволнованно раскачивали ветвями и так громко вторили хору, что их тоскующие напевы врывались ко мне через двойные оконные стекла. Внезапно дюжина черных обтекаемых снарядов пересекла кусочек облачного неба, заключенный в оконную раму. Как камни, они стремительно падали на верхушки елей, но вдруг расправили крылья, стали птицами и сразу же превратились в легкие комочки перьев, которые были подхвачены ураганом и унесены прочь еще быстрее, чем они появились перед моими глазами.

Я подошел к окну и стал наблюдать за необыкновенной игрой, которую галки затеяли с ветром. Было ли это игрой? Несомненно, притом в самом буквальном смысле этого слова: птицы получали удовольствие от своих тренированных движений, которые явно служили самоцелью.

Все эти подвиги, совершаемые птицами, удивительное использование ими ветра, изумительно точная оценка расстояний и, кроме всего прочего, понимание местных воздушных условий: знание всех восходящих потоков, воздушных ям и вихрей, – вся эта сноровка отнюдь не унаследована, она приобретается каждой галкой в результате индивидуального совершенствования.

Да, стоило посмотреть, что галки проделывали с ветром! На первый взгляд бедному бескрылому человеку могло показаться, что буря играет с птицами, как кошка с мышью; однако вскоре вы с изумлением убеждались в том, что роль мышки принадлежит как раз свирепой стихии, а галки третируют ее, как кошка свою несчастную жертву.

Птицы останавливались в воздухе почти против ветра, позволяли ему подбросить себя высоко-высоко в небеса, – казалось, что они «падают» вверх; потом, небрежно взмахнув крыльями, галки раскрывали их, переворачивались, чтобы подставить вихрю второстепенные маховые, и ныряли в воздушную пучину с ускорением большим, чем ускорение падающего камня. Еще один едва заметный взмах крыльев – теперь птицы возвращаются в свое обычное положение и под плотно зарифленными парусами несутся со скоростью ветра на сотни ярдов к западу, прямо в зубы беснующейся бури. Все это проделывается играючи и без всяких усилий, точно назло глупому ветру, пытающемуся унести птиц на восток. Незримое чудовище само производит всю работу, перенося галок по воздуху со скоростью свыше 80 миль в час; птицы не делают ничего, чтобы помочь ему, если не считать нескольких ленивых движений, меняющих положение их черных крыльев. Высшая власть над мощью стихий, упоительное торжество живых организмов над безжалостной силой неживого!

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как первая галка появилась над крышами Альтенберга, а я отдал свое сердце птице с серебристыми глазами. В нашей жизни часто бывает, что мы не сразу сознаем, что пришла большая любовь; так и я не сознавал этого, когда познакомился с первой своей галкой. Я нашел ее в лавке Розалины Вонгар, торговавшей животными; лавка эта привлекала меня очарованием воспоминаний раннего детства. Птица сидела в довольно тесной клетке, и я купил ее ровно за 4 шиллинга. Купил не потому, что намеревался использовать для научных наблюдений, а из-за внезапно возникшего острого желания напичкать вкусной едой эту огромную красную глотку, окаймленную желтой полосой по краю рта. Я собирался выпустить птицу, как только она станет самостоятельной, и позже осуществил свое намерение. Последствия оказались неожиданными – даже сегодня, после страшной войны, унесшей всех моих питомцев, птиц и зверей, галки все еще продолжают гнездиться под крышей нашего дома. Ни одна другая птица, ни одно другое животное никогда не вознаграждали меня столь щедро за проявленное к ним сострадание.

Немногие птицы – более того, немногие высшие животные (колониальные насекомые – явление совершенно другого порядка) – характеризуются столь высокоорганизованной общественной и семейной жизнью, как галки. В соответствии с этим лишь у немногих животных детеныши столь трогательно беспомощны и настолько зависимы от своего воспитателя, как птенец галки. Как только стержни перьев крыла достаточно окрепли, чтобы поддерживать тело в полете, юная галка неожиданно стала проявлять ко мне поистине детскую привязанность. Она отказывалась даже на секунду оставаться наедине с собой, летала за мной из комнаты в комнату и издавала отчаянные крики, если я все же вынужден был оставить ее в одиночестве. Я окрестил ее Джок по ее призывному крику, и в тот день была отдана дань традиции: называть первую птицу, относящуюся к виду, дотоле не воспитывавшемуся в изоляции, подражая ее характерному видовому крику.

Окончательно оперившаяся галка, привязанная к своему воспитателю всей силой юношеской любви, представляет собой один из наиболее замечательных объектов наблюдения, какие только можно себе представить. Вы уходите куда-нибудь, взяв галку с собой, и наблюдаете с близкого расстояния манеру ее полета, собирания пищи – короче, все ее повадки в обстановке совершенно естественной, где птица не стеснена в своих движениях решетками клетки. Едва ли когда-нибудь мне удавалось узнать так много нового о сущности животных от других моих зверей и птиц, сколько я узнал от Джока в то лето 1925 года.

Многим я был обязан своему умению имитировать крик галки, и скоро она стала предпочитать меня всем другим окружающим ее людям. Я получил возможность совершать длительные прогулки пешком и даже на велосипеде, в которых птица сопровождала меня, как верная собака. Хотя я нисколько не сомневаюсь в том, что она знала воспитателя «в лицо» и предпочитала мое общество всякому другому, тем не менее она иногда покидала меня и следовала за другим человеком, если он передвигался быстрее, особенно если он перегонял нас. Стремление следовать за чем-то, что двигалось прочь от нее, было чрезвычайно сильно у юной галки и почти определенно выглядело как действие непроизвольное. Как только Джок оставлял меня, он сразу же замечал свою ошибку и исправлял ее, поспешно возвращаясь ко мне. Когда он стал старше, то научился подавлять в себе импульсивное стремление преследовать прохожих, движущихся с большой скоростью. Однако и после этого я часто мог заметить легкое вздрагивание или мимолетное движение вслед торопливому путнику.

С еще большим душевным конфликтом Джок сталкивался в тот момент, когда перед нами взлетала серая ворона или группа этих птиц, весьма обычных в округе. Зрелище машущих черных крыльев, принадлежность которых трудно было установить на большом расстоянии, вызывало у галки непреодолимое стремление преследовать их обладателей, стремление, которое птица никогда не научилась подавлять в себе, несмотря на множество горьких экспериментов. Галка слепо неслась за воронами, которые неоднократно завлекали ее, и можно считать большой удачей, что она не погибла и не заблудилась. Наиболее замечательно было поведение галки, когда вороны усаживались: в тот самый момент, когда волшебство машущих черных крыльев переставало действовать, Джок сразу же терял всякий интерес к их обладателям. Если летящая ворона притягивала его с ошеломляющей силой, то сидящая была ему безразлична; как только вороны приземлялись, они уже были не нужны ему; Джока охватывало чувство одиночества, и он начинал звать меня тем странным жалобным тоном, с помощью которого молодые заблудившиеся галки призывают своих родителей. Услышав мой ответный крик, Джок сразу же взлетал и несся ко мне с такой решимостью, что часто увлекал за собой и ворон, которые следовали за ним, как за предводителем всего отряда. В эти моменты вороны столь слепо следовали за Джоком, что замечали меня, когда оказывались почти рядом. Когда они наконец замечали меня, то приходили в неописуемый ужас и устремлялись прочь в такой панике, что Джок, зараженный всеобщим испугом, снова улетал прочь вместе с ними. Когда я понял, в чем дело, то во избежание осложнений старался быть как можно более заметным, чтобы предупредить приближающихся ворон о своем присутствии раньше, чем могла возникнуть паника.

Врожденные и приобретенные элементы, подобно отдельным частичкам в мозаике, соединяются друг с другом и формируют совершенный рисунок поведения. Однако у птиц, выращенных в неволе, естественная гармония всей конструкции неизбежно оказывается частично нарушенной. Все те действия и реакции, которые связаны с общественной жизнью животного и при этом не предопределены наследственностью, но получены за счет индивидуального опыта, имеют тенденцию отклоняться от естественного течения. Иными словами, они адресуются людям, вместо того чтобы быть направленными на других особей того вида, к которому принадлежит птица. Как Маугли Киплинга считал себя волком, так и Джок мог бы, не задумываясь, назвать себя человеком. Только вид пары машущих черных крыльев звучал для него унаследованным призывом «Лети с нами!». Пока галчонок передвигался по земле, он видел себя человеком, но в тот момент, когда он взлетал, – становился серой вороной, ибо эти птицы впервые пробудили в нем стайный инстинкт.

Когда любовь проснулась в душе киплинговского Маугли, ее всемогущий зов заставил юношу покинуть своих братьев-волков и вернуться к людям. Это поэтическое допущение согласуется с научными взглядами. У нас есть все основания полагать, что у человека, как и у большинства млекопитающих, потенциальный половой партнер узнается по таким сигналам, которые звучат для нас из глубин многовековой наследственности, а не за счет символов, узнаваемых посредством индивидуального опыта (что, очевидно, случается у многих видов птиц). Птицы, выращенные в изоляции от своих собратьев, вообще не знают, к какому виду они относятся: иными словами, у них не только действия, связанные с общественной жизнью, но и половое влечение направлено на животных, с которыми они провели много времени в определенную фазу их ранней юности, фазу повышенной восприимчивости. Следовательно, существа, выращенные в домашних условиях в одиночку, имеют склонность рассматривать людей, и только их, в качестве объекта половой любви. Как раз это и делал Джок.

Нет предела тем эксцентричным ошибкам, которые могут возникать в подобных же ситуациях. У меня жила одна домашняя гусыня, единственная выжившая из выводка в шесть гусят, все остальные погибли от птичьего туберкулеза. Эта гусыня выросла среди цыплят, и хотя ей в самое подходящее время был подсажен великолепный гусак, она была безразлична к его ухаживаниям, но зато потеряла голову от любви к нашему статному родайлендскому петуху, забросала его предложениями вступить в брак с ней и ревниво мешала ему ухаживать за курами. Героем другой подобной же трагикомедии был прекрасный белый павлин из Шонбрунского зоологического сада в Вене. Он также оказался единственным выжившим из слишком рано вылупившегося выводка, не пережившего периода похолодания. Служитель пересадил павлиненка в самое теплое помещение, которым в этот период (сразу после Первой мировой войны) располагал зоопарк, – в террариум, где содержались гигантские галапагосские черепахи[67]67
  Галапагосская, или слоновая, черепаха (Testudo elephanto-pus) – огромное пресмыкающееся весом до 100 кг. Еще в 30-х годах прошлого века эти черепахи были довольно обычны на Галапагосских островах у Тихоокеанского побережья Южной Америки, но к концу столетия почти полностью истреблены.


[Закрыть]. Остальную часть своей жизни несчастная птица видела предмет своих желаний только в лице громадных рептилий и оставалась безучастной к прелестям хорошеньких павлиних. Типичной чертой этих удивительных состояний развития полового влечения к исключительным и противоестественным объектам является их необратимость.

Когда Джок достиг зрелости, он влюбился в нашу горничную, которая вскоре после этого вышла замуж и оставила свое место. Через несколько дней Джок разыскал ее в соседней деревне, в двух милях от нас, и немедленно перебрался в ее коттедж; лишь на ночь он возвращался в свою привычную квартиру. В середине июня, когда брачный сезон у галок окончился, Джок неожиданно вернулся к нам и тотчас усыновил одну из четырнадцати юных галок, которых я вырастил этой весной. Перед своей подопечной Джок принимал те самые позы, которые нормальная галка демонстрирует перед своими птенцами. Поведение по отношению к своим отпрыскам по необходимости должно быть врожденным у всех птиц и зверей, ибо свои собственные дети являются для них первыми, с которыми они в один прекрасный день вынуждены познакомиться. Не будь эти реакции чисто инстинктивными, врожденными действиями, галка не знала бы, как заботиться о детях, она могла бы разорвать их на кусочки и съесть, как она поступает с другими мелкими существами.

Теперь я должен рассеять некоторые иллюзии читателя, те самые иллюзии, во власти которых находился и я сам до того момента, как Джок достиг зрелости; характер тех предложений, которые Джок делал нашей горничной, медленно, но верно разоблачали тайну: «он» оказался самкой! Она вела себя по отношению к юной леди точно так же, как нормальная галка-самка должна вести себя со своим супругом. Правило привлечения противоположного пола, согласно которому мужчины притягательны для самок животных, а женщины – для самцов, недействительно для птиц, даже для попугаев. Один взрослый самец галки влюбился в меня и обращался со мной точно так, как если бы я был галкой-самкой. Эта птица часами пыталась заставить меня вползти в отверстие шириной в несколько дюймов, избранное ею для устройства гнезда; точно так же ручной самец домового воробья старался заманить меня в карман моего собственного жилета. Еще более настойчивым самец галки становился в тот момент, когда он непрестанно пытался накормить меня отборнейшими, с его точки зрения, лакомствами.

Замечательно, что птица совершенно правильно разбиралась в анатомии, считая человеческий рот отверстием для приема пищи. Она бывала очень обрадована, когда я приоткрывал губы и, глядя на нее, одновременно произносил соответствующие просительные звуки. Несомненно, с моей стороны это был акт самопожертвования, потому что даже я не мог заставить себя полюбить вкус измельченных червей, обильно смоченных галочьей слюной. Вы должны понимать, что мне казалось затруднительным сотрудничать с галкой подобным образом каждые несколько минут. Если же я отказывался, то должен был оберегать свое ухо; в противном случае, прежде чем я успевал понять, в чем дело, канал этого органа был бы наполнен до самой барабанной перепонки теплой кашицей из пережеванных червей: дело в том, что самец галки, кормящий свою самку или птенцов, при помощи языка проталкивает пищевой комок глубоко в глотку партнера. Надо сказать, что птица всегда сначала пыталась накормить меня через рот, и только когда я отказывался от этого, стремилась использовать для той же цели мое ухо.

Тем, что в 1927 году в Альтенберге были выращены четырнадцать молодых галок, я всецело обязан Джок. Многие из инстинктивных действий и реакций этой галки, направленных на людей взамен отсутствующих особей ее вида, казалось, не только не достигали биологической цели, но оставались непостижимыми для меня и тем возбуждали мое любопытство. Все это пробудило во мне желание основать целую колонию свободноживущих ручных галок с тем, чтобы изучить общественное и семейное поведение этих замечательных птиц.

Естественно, не могло быть и речи о том, чтобы я мог выступать в качестве приемных родителей всех этих галчат и воспитывать каждого из них, как я воспитывал Джок в прошлом году, и так как я уже познакомился, на примере Джок, с недостатками чувства ориентации у галок, я начал искать другой способ удержать моих питомцев около себя. В результате тщательных обсуждений я пришел к решению, которое впоследствии оказалось вполне удовлетворительным. Перед небольшим окном чердака, где в то время обитала Джок, я построил длинную и узкую вольеру, разделенную на две клетки; вольеру поддерживал водосточный желоб толщиной в ярд, и она тянулась почти во всю ширину дома.

Сначала Джок вывели из равновесия строительные изменения перед самой ее квартирой, но вскоре она освоилась с ними и стала влетать и вылетать в переднее отделение вольеры через приоткрытый люк в ее крыше. Только после этого я посадил в вольеру молодых галок; каждая была помечена цветными кольцами, которые надевались на одну или на обе лапки. В соответствии с цветом колец птицы получили свои имена. Когда галчата были окончательно устроены на новой квартире, я переманил их во внутреннее отделение, а в переднем, снабженном закрывающимся люком, оставил только Джок и двух других наиболее ручных галок – Красно-голубую и Дважды-голубую. Разделенные подобным образом, птицы оставались наедине друг с другом в течение нескольких дней. Все эти меры были приняты мной в надежде на то, что галки, которым было позволено летать на свободе, будут удерживаться общественным инстинктом возле своих собратьев, запертых во внутренней части вольеры. Как я уже упоминал, в этот момент Джок стала приемной матерью одной из молодых галок, Лево-золотой, и это было очень большой удачей, поскольку заставило птицу вернуться домой в самый критический момент эксперимента, о чем я собираюсь рассказать. Лево-золотая не попала в число первых освобожденных галок, ибо я надеялся, что ради нее Джок останется в окрестностях нашего дома; в противном случае существовал известный риск, что Джок вместе с Лево-золотой, которая уже окончательно оперилась, улетит в соседнюю деревню к нашей бывшей горничной.

Мои надежды, что молодые галки будут летать вместе с Джок, оправдались лишь частично. Когда я открыл люк, Джок в мгновение ока оказалась снаружи и, попав на свободу, немедленно скрылась из глаз. Это произошло задолго до того, как галчата, смущенные непривычным положением открытой крышки люка, рискнули выбраться через него наружу. Они вылетели одновременно как раз в тот момент, когда Джок снова появилась и быстро пронеслась мимо. Галчата пытались последовать за ней, но вскоре отстали, ибо ни один из них не мог повторить ее резких виражей и крутых пике. Хорошие родители, как правило, не проявляют подобного невнимания к ограниченности летных способностей молодежи; они избегают фигур высшего пилотажа, пока водят своих отпрысков. Позже, когда я освободил Лево-золотую, Джок также вела себя подобным образом: летала медленно, воздерживалась от сложных маневров и постоянно оглядывалась через плечо, чтобы проверить, не отстала ли молодая птица. Но не только Джок оказалась невнимательной к молодым галкам; они, со своей стороны, очевидно, не понимали, что она располагает весьма желательными познаниями относительно местных условий, которых не было у них, и что она – более надежный проводник, чем любой из их компаньонов. Неопытные дети – они искали лидера в своей среде и пытались летать друг за другом. В этих обстоятельствах птицы проделывают беспорядочные, бесцельные круги, увлекающие их все выше и выше в небо, и, поскольку в этом возрасте галчата совершенно не способны спускаться в крутом пике, их шалости неизбежно приводят к потере ориентировки: чем выше они поднимутся, тем дальше окажутся от дома в тот момент, когда неизбежно будут вынуждены упасть. Некоторые из моих четырнадцати молодых галок заблудились именно таким образом. Чтобы подобные вещи не случались, необходимо присутствие старой и опытной галки, желательно старого самца, а как раз такой птицы и не было в то время в моей колонии.

Отсутствие лидерства дает себя знать и в другом и может иметь еще более серьезные последствия. Молодые галки не обладают врожденной реакцией на опасных для них хищников в отличие от большинства других птиц, таких, как сорока, кряква или зарянка, которые готовы спасаться бегством при первом появлении кошки, лисицы или даже белки. Эти птицы ведут себя так вне зависимости от того, выращены они человеком или собственными родителями. Молодая сорока никогда не позволит кошке поймать себя, а самая ручная кряква, воспитанная в домашних условиях, мгновенно реагирует на красно-коричневую шкуру, передвигаемую вдоль пруда с помощью веревки. Утка относится к чучелу так, как будто ясно представляет своего смертельного врага, лисицу, со всеми ее качествами. Птица становится чрезвычайно осторожной и, держась на воде, ни на мгновение не сводит глаз с неприятеля. Она вплавь следует за ним, куда бы он ни двигался, и беспрерывно издает свой тревожный крик. Утка знает, вернее, знает ее врожденный механизм реагирования, что лисица не может летать, не может плавать достаточно быстро, чтобы поймать ее в воде, поэтому птица сопровождает врага, держа его в поле зрения, и извещает всех о его присутствии, тем самым мешая ему подкрасться к очередной жертве.

Узнавание врага – то, что у кряквы и многих других птиц является врожденным инстинктивным актом, должно выработаться у молодой галки в результате обучения. Происходит ли обучение путем индивидуального опыта? Нет, еще более странным путем – путем подлинных традиций, путем передачи личного опыта от поколения к поколению.

Из всех реакций, которые у галок имеют отношение к опознаванию врага, только одна оказывается врожденной: любое живое существо, которое держит качающийся или вибрирующий черный предмет, становится для галок предметом свирепого нападения. Атака сопровождается скрежещущим предупреждающим криком, резкое, металлическое, многоголосое звучание которого даже человеческим ухом воспринимается как выражение чувства озлобления и ярости.

Одновременно галка принимает странную позу, в которой туловище наклонено вперед, а полуразвернутые крылья вибрируют. Если у вас есть ручная галка, вы можете рискнуть поймать ее, чтобы посадить в клетку или подрезать чересчур отросшие когти. Но не делайте этого, если у вас две галки! Джок, которая была ручная, как собака, никогда не обижалась на случайное прикосновение моей руки; но когда у нас в доме появились молодые галки, все совершенно изменилось: она ни под каким видом не позволила бы мне дотронуться до одного из этих маленьких черных птенцов. Когда, ничего не подозревая, я впервые сделал это, то услышал сзади себя резкий сатанинский звук – какое-то хриплое дребезжание; черная стрела упала на руку, в которой я держал галчонка; изумленный, я таращил глаза на круглую, глубокую, кровоточащую рану, проклеванную на тыльной стороне моей руки! Таково первое знакомство с атакой этого типа, уже само по себе проливающее свет на инстинктивную слепоту подобных порывов. Джок в то время была еще очень предана мне и всем сердцем ненавидела этих четырнадцать молодых галок (Лево-золотую она усыновила позже). Я постоянно был вынужден оберегать птенцов от нее: она убила бы их одним ударом, если бы осталась наедине с ними хотя бы на несколько минут. И тем не менее Джок не могла допустить, чтобы я взял одного из птенцов в руки.

Слепая рефлекторная природа подобных действий стала для меня еще яснее после нескольких случайных наблюдений, сделанных позже в это лето. Однажды вечером, в сгустившихся сумерках, я возвращался домой после купания в Дунае и по привычке поторопился на чердак, чтобы созвать галок и запереть их на ночь. Встав на водосточный желоб, я вдруг почувствовал что-то мокрое и холодное в кармане брюк, куда я в спешке сунул свои черные плавки. Я вытащил их, и в следующий момент был окружен плотным облаком свирепых скрежещущих галок, которые обрушили град страшных ударов на мою руку, нарушившую закон.

Было интересно наблюдать реакцию галок на другие черные предметы, которые могли оказаться у меня в руках. Большая старая фотокамера для натуралистических съемок никогда не вызывала такого смятения, хотя была черной и я держал ее в руках, но галки подымали скрежещущий крик, как только я срывал с катушки пленки черную бумажную полоску, трепетавшую на легком ветерке. То, что галки не только не считали меня опасным для них, но даже видели во мне друга, нисколько не меняло дела: как только в моей руке оказывалось что-то черное и движущееся, они начинали клеймить меня как «пожирателя галок». Еще более удивительно то, что такие же вещи случаются и между самими галками: я был свидетелем типичной «скрежещущей» атаки, которой подверглась галка-самка, несшая в свое гнездо перо из крыла ворона. С другой стороны, ручные галки никогда не испускают скрежещущего крика и не нападают на вас, если вы держите в руках одного из их птенцов, который пока еще голый и, следовательно, не выглядит черным. Я удостоверился в этом, экспериментируя с парой галок, которые первыми загнездились в моей колонии. Две птицы из неоднократно упоминавшихся четырнадцати – Зелено-золотая и Красно-золотая – были совершенно ручными, садились мне на руки и на плечи и ни в малейшей степени не беспокоились, если я трогал руками их гнездо и наблюдал всю их деятельность с самого близкого расстояния. Даже когда я брал птенцов из гнезда и подносил их к родителям на своей ладони, последние оставались совершенно равнодушными. Но именно в тот день, когда маленькие перья птенцов пробились через лопнувшие чехлики и окрасили галчат в черный цвет, взрослые галки свирепо атаковали мою протянутую руку.

Галки долгое время остаются чрезвычайно недоверчивы и враждебны по отношению к человеку или животному, которые однажды вызвали у них «скрежещущую» атаку. Пылающие эмоции неправдоподобно быстро запечатлевают в птичьей памяти неискоренимую картину, и теперь ситуация «галка в челюстях врага» неизменно ассоциируется с личностью «грабителя». Спровоцируйте галок два или три раза подряд на «скрежещущую» атаку, и вы навсегда потеряете их дружбу и расположение! Впредь они начинают поносить вас, как только вы появляетесь у них на глазах, даже если у вас в руках нет ничего черного и трепещущего. Отныне эти галки будут охотно и с легкостью ставить вам в строку каждое новое прегрешение. Скрежетание чрезвычайно заразительно, эти звуки побуждают каждую слышащую их птицу к нападению сразу же, как только она увидит черный трепещущий предмет в когтях врага. Зловещая сплетня, что однажды или дважды видели, как вы держали в руках подобный предмет, распространяется со сверхъестественной быстротой, и прежде чем вы узнаете об этом, вы уже пользуетесь у всех галок округи дурной славой хищника, с которым необходимо бороться при всех обстоятельствах во что бы то ни стало.

Все сказанное во многих отношениях характерно и для ворон. Мой друг доктор Крамер убедился в этом в результате общения с этими птицами: он заслужил скверную репутацию среди ворон, живших по соседству с его поместьем, из-за того, что постоянно появлялся перед ними с ручной вороной, сидевшей у него на плече. В противоположность моим галкам, которые никогда не возмущались, видя одну из них сидящей на моей руке, вороны, очевидно, считали, что ручная птица, восседающая на плече человека, «поймана недругом», хотя она находилась там по своей собственной воле. Вскоре мой друг уже был известен всем воронам в округе, и их враждебная бранящаяся стая подолгу преследовала его, независимо от того, была ли с ним его ручная ворона или нет. Птицы узнавали его даже в другой одежде. Эти наблюдения ясно свидетельствуют о том, что врановые четко отличают охотника от «безвредного» путника; человека, которого вороны однажды или дважды видели со своей мертвой товаркой в руке, они никогда не забудут и всегда смогут узнать, будь он даже и без ружья.

Подлинное значение «реакции скрежетания», несомненно, состоит в том, чтобы спасти товарища от хищника, если же это невозможно – то настолько надоесть агрессору, чтобы он, исполненный отвращения, навсегда зарекся охотиться на галок. Даже в том случае, если «скрежещущая» атака слегка отпугнет ястреба или другого хищника от охоты на галок, то впоследствии его предпочтение к другим жертвам будет достаточным, чтобы считать эту реакцию ценным средством для лучшего выживания всего вида. Такая первоначальная функция «реакции скрежетания» очень характерна для всех видов семейства врановых, включая и те, которые не столь общественны, как галки. Подобные же реакции известны даже у мелких певчих птиц.

По мере дальнейшего развития общественных связей, в частности у галок, в дополнение к первоначальному значению «защиты себе подобных» эта реакция приобретает новый и еще более важный смысл: с помощью подобного поведения способность узнавать потенциального хищника может быть передана молодым и неопытным особям. Вот поистине приобретенные знания, а не врожденные, инстинктивные реакции, хотя при поверхностном подходе те и другие сходны между собой.

Не знаю, смог ли я достаточно ярко показать, насколько все это замечательно: животное, не осведомленное от рождения инстинктом о своих врагах, получает от более старых и опытных особей своего вида информацию о том, кого и чего следует бояться. Это поистине традиция, передача индивидуального опыта, приобретенных знаний от поколения к поколению. Наши дети могут брать пример с молодых галчат, которые так серьезно воспринимают благие предупреждения своих родителей. Стоит старой галке при появлении врага, еще не известного молодежи, произнести одно-единственное «скрежетание», как в сознании юных птиц сразу же возникает представление об опасности. Думаю, в естественных условиях редко случается, что молодая галка впервые знакомится с врагом, видя в его когтях черный раскачивающийся предмет. Галки почти всегда летают густой стаей, в которой, по всей вероятности, хотя бы одна птица начнет скрежетать, просто увидев неприятеля.

Как все это по-человечески! И с другой стороны, насколько удивительно слеп и рефлекторен этот врожденный воспринимающий шаблон, который вызывает типичную «скрежещущую» атаку у молодой неопытной галки! Нет ли у человека подобных слепых инстинктивных реакций? Не вызывает ли слепой ярости у целых народов простой манекен, преподнесенный ловким демагогом? Не соизмеримо ли во многих случаях расстояние между этой куклой и действительным врагом, как у галок в описанном случае с купальными плавками? И могли ли бы до сих пор возникать войны, если бы все это было не так?

Никто не мог предупреждать моих четырнадцать галок о грозивших им опасностях. Не имея родителей, которые своим скрежетанием предостерегали бы ее, такая молодая галка будет сидеть на одном месте, когда к ней подкрадывается кошка, или приземлится перед самым носом дворняжки так доверчиво и по-дружески, как встречается человек с теми, в чьей среде он вырос. Неудивительно, что моя галочья стая сильно поредела в первую неделю после того, как птицы оказались на свободе. Когда я осознал всю опасность ситуации и вызвавшие ее причины, то стал выпускать птиц только в светлые дневные часы, в то время, когда немногие наши кошки бродили вне усадьбы. Каждый вечер в определенное время возникала необходимость водворить птиц обратно в клетку, и это отнимало у меня много времени и приносило немало хлопот. Задача, о которой говорится в немецкой пословице «собрать полный мешок блох», – это пустяк по сравнению с проблемой, стоявшей передо мной и заключавшейся в том, чтобы заманить в вольеру четырнадцать юных галок. Я не мог брать птиц в руки из-за опасения вызвать реакцию «скрежетаняя», и пока я маневрировал с одной из них, пронося ее на руке в люк вольеры, две другие вылетали наружу. Даже если я использовал переднее отделение клетки в качестве клапана, на всю эту процедуру уходило не менее часа каждый вечер.