Текст книги "Заявка на подвиг: Сказочное повествование"

– Ты бы лучше о другом подумал, – сказала она как-то отстраненно. – Насчет Союза Рыцарей. Может, стоит тебе туда вступить?

– Зачем это? – удивился рыцарь. – Я в жизни ни в каких общественных организациях не состоял и состоять не собираюсь, мне это не к чему.

– Тебе, может, и не к чему, – кивнула оруженоска, – и мне не к чему. Но нам теперь не только о себе думать надо. А вдруг у нас появиться маленький рыцарчик? Времена нынче тяжелые, бабушек и дедушек у нас нет, без общественной поддержки трудно малыша на ноги поставить, да еще – рыцаря.

Барон Николай так и осел от этих слов на диван, так и застряли у него в открытом рту все остальные вопросы, и даже голова болеть перестала. Каких угодно аргументов ожидал он от своей оруженоски, но только не такого! А донья Маня ничего к сказанному прибавлять не стала, пошла себе дальше белье стирать, дала рыцарю самому все взвесить и обдумать. И ведь точно рассчитала: барон Николай посидел минут десять в прострации, а потом начал думать.

И думал он три дня и три ночи, спал с открытыми глазами, ел без аппетита, пил только воду, а на четвертый день сам, безо всякого со стороны доньи Мани намека, позвонил Ромке-эсквайру и стал выяснять, что нужно для поступления в этот самый Союз Рыцарей.

Ромка злобно обрадовался, обозвал барона Николая хорошистом-конформистом и обнадежил:

– Значит так, Колян: минимум три документально подтвержденных подвига и три рекомендации от рыцарей со стажем не меньше трех лет. Бог троечки любит! Поставишь моему Мыловару бутылку хорошего портвейну, он тебе рекомендацию подмахнет, а его рекомендация дорогого стоит, Колян. Он у меня портвейн шибко любит, стервец чертов, а остальное у него все есть. Передашь через меня бутылочку, а я для тебя по старой дружбе… Ну, ты понял. А остальных двоих поручителей сам найдешь. Договорились? Приходи послезавтра ко мне, обсудим детали. Только без бабы своей приходи, ладно? Рука у нее тяжелая больно.

Последние слова барон Николай донье Мане пересказывать не стал, а об остальном доложил обстоятельно. Стали вдвоем думать, у кого брать рекомендации и как документально подтвердить свершенные подвиги.

– Ну вот что, – говорит оруженоска. – Одну рекомендацию у твоего мастера Сандалетова возьмем, он не откажет. Вторую, стало быть, Мыловар с барского плеча отвесит. Надо только портвейна хорошего где-то раздобыть.

– У меня в замке есть несколько бутылок «777 года», – заметил рыцарь. – Если только их Псевдонимов еще не опорожнил…

Прежде, чем перейти к практической стороне дела, барон Николай попытался выяснить у доньи Мани вопрос принципиального характера:

– Ну ладно, дорогая моя оруженоска, а это-то все – будет считаться за подвиг или так, типа общественного поручения?

– Ну не все же рыцарю подвиги совершать, – ответила оруженоска, – должны у него быть и просто приключения. Будем считать это общественным приключением.

Рыцарь вздохнул – разочарованно, но не обреченно.

Всю следующую неделю барон Николай и донья Маня были заняты сбором документов. Они носились по городу, как угорелые (впрочем, отчасти они таковыми и были – торфяники все еще дымили) и добывали справки, выписки, рекомендательные письма. Барон Николай немного филонил: быстро утомлялся, просыпал, жаловался на здоровье, охотно откладывал сегодняшние поручения на завтра, словом, вел себя, как самый настоящий рыцарь, занимающийся не своим делом. Очень скоро он стал всерьез скучать по сражениям и драконам, путешествиям и опасностям, – так ему осточертела эта бумажная кампания. Донья Маня наоборот вкалывала за троих (да, доктор подтвердил: теперь уже точно за троих) – стояла в очередях, ругалась с нерадивыми писцами, делала замечания безграмотным делопроизводителям, постоянно бегала за консультациями к самым знающим людям – старушкам, торговавшим яйцами, – а дома не выпускала из рук телефонной трубки, даже когда готовила и ложилась спать. При этом она еще успевала стирать белье, протирать пыль и находить рыцарю потерянные им в пределах квартиры вещи. Барон Николай поражался такой трудоспособной жизнестойкости и иногда сам спешил внести свою лепту в общее дело, но сдержанно, без надрыва: созванивался пару раз с Ромкой-эсквайром да еще разок встретился с ним – передал три бутылки портвейна «777 год»: Мыловару, секретарю и самому Ромке.

Ромка-эсквайр, как все пройдохи, оказался сентиментален, от подарка растрогался и на следующий день сам, без предупреждения, заявился в гости. Руководил его действиями некий административный зуд, из-за которого он не мог сидеть на месте, особенно с похмелья. Этот зуд с порога передался барону Николаю и тот, опередив Ромку-эсквайра, стал докладывать ему о ходе дела.

– У нас проблемы с рекомендациями, мы никак третьего поручителя найти не можем, – рассказывал он. – Но мы придумали маленькую хитрость. Есть у нас один хороший знакомый – великан Псевдонимов. Он раньше злодеем был, а теперь учиться на рыцаря по ускоренной программе, практически заканчивает уже. Вот и получается: со стажем у него все в порядке, а что тот стаж злодейским был, мы умолчим. Уязвимое место Псевдонимова – это то, что у него у самого подвиги пока такие… как бы это сказать… средненькие: два курсовых и один дипломный. Как думаешь, пройдет у нас такой номер?

– Пройдет, – махнул рукой Ромка-эсквайр, – поставите еще бутылку секретарю тамошнему Вите Тигрошкурцеву – и все пройдет, никто копать эти подробности не будет. Меня, господа хорошие, больше другой ваш подвиг беспокоит – тот, который с Доном Капитоном. Уж больно фигура была известная, у всех на слуху. Шибко сомнительный подвиг, боюсь, не прокатит.

– Что же в нем сомнительного? – удивился барон Николай.

– А то, что официально считается, будто Капитоныч умер как настоящий герой – от старых ран. Между прочим, он бывший член Союза и с председателем Ивангоевым когда-то совместные имел дела, какие-то там подвиги за ними в соавторстве числятся. И к тому же – ему памятник на днях поставили. А ты, Колян, получается, победу над ним ставишь себе в заслугу.

– Ну и что? – поражается рыцарь. – Мы-то знаем, кем он был и от чего умер, а памятник – мало ли на кладбище памятников!

– Темнота ты, Колян, беспросветная. Памятник ему не на кладбище поставили – если б так, так ничего бы страшного, – памятник ему прямо перед ратушей забубенили, в центре города. Бронзовый, с мемориальной доской. И торжественное открытие было – с речами, с плакальщицами, с арбалетным салютом и возложением цветов безвременно ушедшему рыцарю. Только такой балбес, как ты, может об этом ни черта не знать.

Барон Николай так удивился, что произнес совершенно неуместную фразу:

– А меня чего ж не пригласили? – Потом опомнился и говорит: – Да ты шутишь, Ромка! Как же может быть, чтобы преступнику памятник торжественно открывали?

Оруженоска тронула его за рукав:

– Я тебе не хотела говорить… Действительно: памятник перед ратушей. Сама вчера видела.

Тут барон Николай еще больше удивился, даже растерялся и от этого опять спросил глупость:

– В полный человеческий рост?

– В два, – ответила донья Маня. – В два полных человеческих роста, не считая пьедестала.

Барон Николай выругался не по-рыцарски, пнул ногой диван и ушел в ванную – закрылся там, воду включил. Ромка-эсквайр испугался, как бы его приятель не утопился, и на всякий случай быстро ушел – чтобы не впутываться в такое мокрое дело.

Нет, не думал барон Николай топиться. Но тот факт, что Дону Капитону поставлен возле ратуши памятник, да еще в два человеческих роста, поверг его в глубокое уныние. Полдня он не разговаривал с оруженоской (будто это она памятники расставляет!), не ел и не смотрел чудо-ящик. Но к обеду не выдержал и изъявил желание чем-нибудь подкрепить свои силы. Донья Маня обрадовалась такому повороту настроения, приготовила лазанью и поделилась с рыцарем своими соображениями.

– Мы о Доне Капитоне в заявлении упоминать не будем, – сказала она рассудительно, с хитрецой. – Подвиг-то у тебя двойной был, вот мы и напишем про рыбу – как ты хищную рыбу перевоспитал и сделал из нее друга человека. Чем не подвиг?

Рыцарь в очередной раз подивился находчивости своей оруженоски и, почти не сопротивляясь, согласился о Доне Капитоне больше не думать и не вспоминать. С тем и полез ремонтировать порушенный пинком диван.

И вот, наконец, в четверг, двенадцатого числа, барон Николай надел свежее белье, нацепил свои летние доспехи и в сопровождении оруженоски отправился в Замок Круглого Стола – резиденцию Союза Рыцарей. Ромка-эсквайр заверил накануне, что все, как он выразился, на мази, и можно не волноваться, однако рыцарь побороть волнение не мог, дергал шеей и все время машинально хватался рукой за парадные ножны. Как не била его оруженоска по рукам, но к середине пути перчатка была вся в масляных пятнах – донья Маня смазала кинжал машинным маслом. Но еще больше барон Николай разволновался в приемной, когда выяснилось, что женщинам в зал входить строго воспрещается, и оруженоску попросили подождать в передней. Барон Николай вдруг ощутил, насколько он прикипел к этой женщине, насколько ущербным он чувствует себя без нее, как она ему все-таки нужна, ну просто необходима! Стараясь, чтобы донья Маня не узнала об этих его мыслях («Чего это я, в самом деле, как маленький!»), он небрежно махнул ей замасленной перчаткой и отважно вошел в рыцарский зал.

Рыцари ели руками и пили глотками. Рыцари чавкали, как стадо единорогов, и скрипели челюстями, как мельничные жернова. Рыцари активно курили; смог коптящих торфяников смешивался с табачным рыцарским дымком, и у барона Николая слегка закружилась голова от такой дымовой завесы. В воздухе, казалось, можно подвешивать не только топоры, но и мечи, палицы и всякое другое вооружение, не говоря уже о шанцевом инструменте. Круглый стол удивил барона Николая тем, что он был не сплошной, а с дыркой посередине – такой большой деревянный бублик. В центре этого бублика возвышалось пустое кресло: то было почетное место короля Артура Артуровича, вследствие своей занятости никогда на заседаниях не присутствующего. Вокруг стола сновали в поисках костей и огрызков породистые охотничьи псы на тонких жилистых лапках.

Во главе бублика восседал председатель Рыцарского Союза сиятельный князь Тристан Роландович Ивангоев – бочкоподобный мужчина с тремя вторыми подбородками. В своем червленом панцире он был похож на гигантских размеров муху или майского жука. Справа от него сидел вице-председатель – напоминающий морскую черепаху герцог Иксигреков, у которого вторых подбородков было только два. Ну а слева похрапывал первый зам – маркиз Альфабет; справедливость требует отметить, что он ни на кого похож не был, да и второй подбородок у него имелся в наличие только один. Барон Николай отметил для себя, что и председатель, и все остальные члены застолья находятся в неважной спортивной форме, точнее сказать, такой формы у них попросту нет. Подвижностью обладал здесь лишь секретарь и главный делопроизводитель Союза бойкий шевалье Витя Тигрошкурцев: он без устали сновал между заслуженными рыцарями, шелестел бумагами за своим отдельным столиком, что-то записывал и помечал, снова оказывался возле большого стола, впрыгивал на стремянку, чтобы достать со стеллажа папку с нужными документами, – и шустрил, шустрил, шустрил. Казалось, что в нем собрана энергия всех этих жующих и чавкающих господ рыцарей.

Барон Николай представился и поклонился собранию, а затем некоторое время стоял под перекрестным огнем направленных на него любопытных взглядов, не всегда приятственных. Председатель Ивангоев смотрел на новичка долго, пока не обглодал до основания свиную ляжку. Наконец он запил пережеванное и, указав костью на табурет для неофитов, сказал гулким голосом человека большого во всех отношениях:

– Садись, доблестный муж.

– Я не муж, – от волнения барон Николай стал говорить вовсе не то, что хотелось бы, – я холостой еще. Да вот тут у меня все написано…

– Ну, раз холостой, – заулыбался председатель, – тогда постой.

И все рыцари, оценив рифмованную шутку, так и грянули смехом. А председатель еще одну шутку им подкидывает, прозаическую, – со скрытой улыбкой говорит:

– Садись, садись. Как говориться, в мужских ногах правды нет.

И снова все хохотом зашлись. Барон Николай для приличия улыбнулся – широко, но без всякого чувства юмора; как-то он здешний юмор не чувствовал.

– Значит, хочешь к нашему столу присоединиться? – спрашивает председатель понимающе. – Стать частью нашего Союза желаешь? Похвально. Документы, значит, принес нам всякие?

Он выбросил кость собакам и жирной пятерней разгреб на столе место для документов.

– Ложи их сюда, – велит. – Будем смотреть, думать.

– Запачкаются, – замечает барон Николай.

– Ничего, – молвит председатель, – засаленные документы хуже горят.

И снова весь зал зарезонировал от довольного рыцарского хохота.

Председатель извлек откуда-то из-под панциря позолоченный лорнет и уставился в бумагу, снова вызвав у барона Николая ассоциации с гигантским насекомым, сидящем на бублике. Первым делом Ивангоев изучил подписи рекомендующих. Две фамилии ему ничего не сказали, а вот фамилия Мыловара произвела положительный эффект.

– У! – выгнул бровь председатель. – Граф фон Шилов! Это достойная рекомендация. – И повернув свою мушиную голову к сидящему здесь же Мыловару, спросил его: – Что скажешь, Семен, о своем протежете?

Мыловар явно оказался застигнут врасплох. Он встал, прожевал уже уложенную в рот черемшу, вытер руки о штаны, хмельно откашлялся. Затем бросил осоловело-разбойничий взгляд на барона Николая, которого видел впервые, и изо всех сил попытался вспомнить то, чего никогда не было. И, видимо, вспомнил.

– Хороший рыцарь, – наконец сказал он. – Крепкий, выдержанный. Немного терпкий… Кисловат. Но послевкусие – вау!

– Кисловат? – переспросил председатель и посмотрел на новичка поверх лорнета: а ведь действительно кисловат! Вслух же он резюмировал: – Ладно, кто не без греха. Ты лучше скажи вот что: не имел ли порочащих связей?

– Я? – не понял Мыловар.

– Да не ты, – рыкнул на него председатель, – с тобой, Семен, давно уже все ясно. Я про протеже твое спрашиваю.

– А… Нет, не имел, кажется. Во всяком случае, – добавил Мыловар, – замечен в таковых не был.

И он поспешил сесть на место.

– Вот и слава богу, – сказал на то председатель. – Вот и хорошо. Не был замечен – это еще и лучше, чем просто не был. Это как-то более понятно, более по-нашему, по-человечески, правильно я говорю, господа доблестные рыцари? Ну что ж, значит, с формальностями мы разобрались.

Рыцарь облегченно вздохнул. Однако вздохнул он преждевременно – ничего еще не закончилось, все еще только продолжалось. Председатель отложил бумажки в сторону, хлебнул пенного пива, заел балыком, вытер руки о щеки и его юмористическое лицо стало серьезным, а взгляд въедливым.

– А вот скажи, рыцарь, начистоту. Есть у нас сведения конфиденциального характера – а здесь все свои, так что стесняться не будем, – что у тебя в хозяйстве на должности оруженосца баба числится. Верно?

– Женщина, – поправил барон Николай, слегка смутившись (не столько вопросу, сколько тому, что опять донью Маню назвали бабой) – Оруженоска. А разве это запрещено?

– Да пока нет, – разводит руками председатель, – потому как прецедентов таких не было еще, ты первый. Ну да я не о том спросить хотел…

Председатель почесал лорнетом нос, как бы готовя разбег для новой шутки.

– А вот о чем. Может у тебя в таком случае заместо дамы сердца – того… мужик? Как говориться, джентльмен сердца? Или там – печени? А?

И он резко, по лошадиному, заржал, давая тем самым команду к хохоту и остальным рыцарям. Барон Николай покраснел лицом и вытянулся фигурой, будто его подвесили вверх ногами.

– Ладно, шучу, – перестал гоготать председатель. – Это я так, чтобы ты, голубок, убедился: нам здесь все о тебе известно.

– Да я и не сомневался в этом, – слукавил барон Николай.

– Не сомневался? А чего тогда всякой ерунды тут понаписал? – председатель со скрытой угрозой схватил рыцарские листки.

Вот тут барон Николай снова покраснел, но на этот раз съежился – будто его ударили ногой в живот. А председатель, приблизив лорнет к глазам, снова вперился в бумажки.

– Черт-те что написано. Победил великана… Псевдо… Что это значит? Что это за псевдо-великан? Ненастоящий великан, что ли, был? Непонятно.

Барон Николай объяснил, с трудом сдерживая раздражение, что великан самый настоящий, а Псевдонимов – это его фамилия. Объясняет, а сам в это время думает: «Как-то действительно все это нелепо звучит. Как-то мельчают подвиги от пересказа и объяснений, теряют свое правдоподобие…»

– Далее, – продолжает председатель. – Перевоспитал хищную плотоядную рыбу, заставил ее заговорить и дать показания… Какие показания? Ну да рыба твоя меня мало интересует, я мясо предпочитаю, поэтому перейдем сразу к третьему подвигу. Вот это вообще нонсенс: выиграл бой у одиннадцатиголового дракона Спа… Спа… – он сожмурился.

– Спартака Динамыча Крыльесоветова, – подсказывает рыцарь.

– Во-во, Крыльесоветова! Знаю я эту рептилию, встречались. Беспроигрышный дракон. Как же это ты его победил?

– Всухую, – отвечает барон Николай. – Три – ноль.

– С дополнительным временем сражались? – глаза Ивангоева загорелись тайным блеском пожизненного болельщика.

– Да, – для пущего эффекта рыцарь немного приврал, – только это усугубило его поражение: я в дополнительное время ему третью башку-то и снес.

Председатель покачал головой и посмотрел на барона Николая с недоверием.

– Ну хорошо, – говорит, – допустим. Хотя, по моему убеждению, животных надо защищать, а не бошки им сносить. А где протокол сражения? Где заключения судейской коллегии? Где результаты медэкспертизы, справки о захоронении голов… Сколько голов было?

– Три, – растерянно ответил рыцарь. – Два и в дополнительное…

– Не верю, – вдруг театрально загремел Ивангоев, привстав с места и выкидывая вперед руки. – Не верю!

Барон Николай от неожиданности вздрогнул. Рыцари круглого застолья зааплодировали. Председатель раскланялся, сел и недовольно поерзав на своем кресле, оглядел своих жвачных компаньонов. Всем своим видом он давал понять коллегам, что с молокососом пора закругляться. И рыцари, не переставая жевать, обличительно закивали, как бы показывая тем самым, что и они не верят новичку. А заместители – те не только закивали, но и скривили физиономии в отрицательную гримасу.

– Ну вот что, доблестный рыцарь, – уже спокойно, без театральных приемчиков сказал Ивангоев, – с такими документами – только в октябрята или к бойскаутам. Мелочевка какая-то, семечки, ни одного крупняка. Я имею в виду: ни одного подвига в особо крупных размерах. А у нас серьезная организация, понимаешь? Посмотри на них, – он обвел пальцем чавкающих рыцарей, – это все серьезные люди, мужчины с большой буквы «мэ». А теперь на себя посмотри. Ну куда ты со своим, так сказать, рыльцем полез на эту доску почета?

Барон Николай выпрямил плечи, пытаясь сохранить достоинство, беззвучно вздохнул, слегка поклонился и, развернувшись на каблуках, пошагал к выходу.

– Постой, торопыга, – окликнул его председатель. – Ишь, гордый какой!

Рыцарь остановился, как-то неохотно повернулся к столу.

– Слушай сюда. Резюме у меня на твой счет такое будет… Вышел бы тебе окончательный отказ, коли б не фон Шилов тебя в нашу организацию рекомендовал. Семена я уважаю, он рыцарь – что надо, без страхов, без упреков, без всякого там… Слышишь, Семен, я тебя уважаю!

Мыловар привстал из-за стола насколько смог, дал знать, что он в курсе, и тут же снова плюхнулся на свое сидячее место.

– И, что бы ты не думал, – продолжает председатель, – что мы все здесь формалисты и бюрократы, вот – смотри.

Он взял рыцарские листки, вытер ими, как салфеткой, рот, потом скомкал донельзя и картинно зашвырнул в угол залы, где на них набросились охотничьи псы, тотчас разорвав в клочья пропитанную жиром бумагу.

– Нам справки не нужны, правда, господа? – обратился Ивангоев к своим коллегам-сотрапезникам. – Мы и сами грамотные, сами справку написать можем. Вон Витя нам любую справку выпишет. Как, Витя, напишешь нашему Николаю справку?

Витя встал и весело кивнул.

– Вот видишь, напишет Витек тебе справку. Мне, Коля, от тебя только одно нужно – разборчивая подпись. От авторитетного лица, такого авторитетного, чтобы я ему сразу поверил бы. Будет подпись – так и быть, поверю, что ты – достойный нашего стола рыцарь. Примем тебя в Союз, даже без испытательного срока. Что называется, от вашего стола – нашему столу. А вот если подписи ты мне не найдешь – тогда извини! Тогда, как говориться, безоговорочная капитуляция по всем фронтонам. Тогда – иди, дроля, во чисто поле, отдыхай и ищи, так сказать, иные пути общественного признания. Понял ты меня, рыцарь-с-оруженоской?

Барон Николай неуверенно кивнул.

– Значит так, – председатель вынул из-за пояса позолоченные часики, – сейчас у нас половина десятого. Мы тут всю ночь будем заседать – время еще есть. Но и регламент соблюдать надобно – не всю же ночь, Коля, нам делами заниматься, надо и душу отвести, в кегли, понимаешь, поиграть, дамочек сердца потискать, то да се. Поэтому, давай договоримся следующим образом. Если ты до двадцати четырех нуль-нуль нам подпись на свою справченку не представишь, мы тебе засчитываем, так сказать, осечку. Пятнадцать минут джентльменских обождем, так и быть, а потом все – баста. Как говориться, сдавайте латы в металлолом, помогайте развитию феодального хозяйства. (Всеобщий смех.) Бывай, барон Коля, я все сказал.

Председатель отмахнулся от рыцаря рукой, будто мошку прогнал, а потом громко, по-доброму и совершенно беспричинно засмеялся, спровоцировав на такой же безудержный хохот остальных рыцарей круглого стола.

У выхода барона Николая ждала донья Маня. Увидав лицо своего рыцаря, все сплошь в красных пятнах, она поспешила привести его в чувства.

– По-моему, – сказала она, – этот Ивангоев – типичный пещерный тролль после неудачной пластической операции. Тарзан Реликтович. Мое мнение: таких надо выгонять за дверь или ставить в угол, а не сажать во главе стола. Эх, вызвала бы я его родителей на педсовет, да боюсь, поезд ушел давно!

– Ты что, его видела? – спросил рыцарь.

– Я подглядела в щелочку.

Барону Николаю, едва он представил, что донья Маня наблюдала всю эту сцену, стало не по себе. Он расстроился и несколько даже разозлился.

– Дорогая оруженоска, – желчно заявил он, – подглядывать – это непорядочно.

– Непорядочно женщин не пускать в присутственные места, дорогой рыцарь, – парировала донья Маня.

Барон Николай не нашелся, что ответить, поэтому промолчал. Подумав, он сказал:

– Знаешь, у меня вообще такое чувство, что мы ввязались во что-то непорядочное. Поэтому хорошо, что все так обернулось.

– Как обернулось? – не поняла оруженоска. – Еще ничего не обернулось. Или ты хочешь вспомнить старое и не закончить начатое с таким трудом дело?

Рыцарь посмотрел на нее ошарашено, пожал плечами.

– Извини, – говорит, – но это дело я не то, что закончить, я его даже продолжить не могу: оно не от меня зависит. Не буду же я этот Союз приступом брать, чтобы только меня в него приняли! Просить и умолять я тоже не намерен, да и не умею – нас в рыцарском училище этому не обучали. А взятки давать мне просто противно. Вот и выходит, что нет у меня никакой возможности, никакого шанса довести это дело до конца.

– У тебя есть шанс, – сказала донья Маня. – Ты забываешь, дорогой мой рыцарь, что у тебя всегда есть шанс – в лице твоей верной оруженоски.

Барон Николай посмотрел на донью Маню. Многое было намешено в этом взгляде: и восхищение, и раздражение, и надежда, и недоверие, и гордость, и недоумение. Даже еще кое-что было, но барон Николай не разобрал, что это. Он иногда ловил себя на мысли, что рядом с этой женщиной совершенно ничего не понимает и глупеет прямо у себя на глазах.

– Ты что-то придумала? – спросил он, с удовольствием поглупев еще на чуть-чуть.

– Есть одна мыслишка, – ответила оруженоска. – Диспозиция такая: ты идешь домой, пишешь новую справку и без четверти двенадцать снова являешься к Круглому Столу. А подпись и все остальное я беру на себя. Адью, дорогой мой рыцарь встретимся в полночь!

В одиннадцать часов вечера затеялся дождь – впервые за последние три недели.

Без шести минут двенадцать барон Николай вернулся в рыцарский зал с новой справкой без подписи. Почти ничего не изменилось: рыцари все также сидели и жевали, еды и напитков меньше не стало – видимо, официанты уже принесли новые порции. Только окна были отворены еще шире, чтобы проветрить прокуренное помещение, да в уголке появился небольшой менестрельский оркестрик, играющий средневековый шансон:

 
Ах, разве тебе, Лаура,
Было у нас так плохо,
Разве тебе не хватало
Золота-серебра…
 

Символический королевский трон куда-то убрали и теперь посреди круга сам председатель, хорошо назаседавшийся, отплясывал гопака. Плясал он самозабвенно: панцирь снят, вторые подбородки ходят ходуном, пот бьет ключами, сквозь шелковую рубашку с отложным воротником просвечивает бледно-синяя солдатская майка. Председатель давно уже не думал ни о каком бароне Николае, поэтому, окончив пляску, посмотрел на прибывшего с недоумением – не сразу вспомнил, кто таков и зачем явился.

– Ты что, дроля? – спрашивает удивленно. – Подпись добыл? Или с какими другими подношениями?

Барон Николай молча протянул председателю справку. Тот глянул мутно, ничего разобрать не может: в глазах у него раздвоение, буквы пляшут гопака.

– Подпись, – гремит он голосом, будто палицей сотрясает, – подпись-то есть тут?

– Сейчас будет подпись, – говорит барон Николай и глядит на свои часы. – С минуты на минуту.

Председатель нахмурился. Только хотел было обратно новичку его пустую бумажку сунуть да взашей послать, как случилось по всей зале некоторое сотрясение. Полыхнули свечи, дернулась люстра, пошатнулся, опрокинув несколько бутылок, стол. Ливень метнул в окна пару хороших ведер, окатив особо пьяных рыцарей. Оркестрик взял паузу и именно в этот миг, как будто по заведомо разработанной партитуре, прозвучал первый удар грома и чиркнула своей гигантской спичкой молния. Председатель замер, слегка оглушенный, и справку отдать не успел.

– Это что? – спрашивает он, озираясь. – Уж не твоя ли лягушонка в коробчонке едет?

– Нет, – отвечает ему рыцарь, – это мой поручитель подпись ставить идет.

И тут, по всем законам оперного жанра, разверзлись входные двери, хлынул зеленоватый могильный свет, и в проеме показался собственной персоной памятник Дону Капитону – грозный, мемориальный, каменный. Охранники, с криками трусливого отчаяния промчавшись через зал, скрылись в неизвестном направлении. Официанты и лакеи, побросав подносы, кинулись в подсобку. Собаки поджали хвосты и сбились в дальнем темном углу, скользя по полу тонкими лапами. Музыканты закрыли телами свои инструменты. А далее от раскрытых дверей прошелся по всему залу сквозняк, бесцеремонно раздул бумаги на секретарском столе и стал их гонять промеж не прерывающих жевание рыцарей. Витя бросился те бумаги догонять – да где там! Тут как раз снова грянул гром, зазвенели разбитые стекла, дым смешался с ливнем, и в блице молнии барон Николай увидел, как рыцари наконец-то перестали жевать.

Потому что каменный Дон Капитон – в два человеческих роста высотой, в четыре разплечья шириной – не спеша входил в залу, и от каждого его бронзового шага сотрясался пол и выпадали из подсвечников оплывшие восковые стерженьки.

Перестав жевать, рыцари частично протрезвели и все, как один, полезли под стол. Только председатель не полез, – не из храбрости своей, а потому, что парализовал его ужас. Витя Тигрошкурцев дергает его из-под стола за шпору, а тот стоит столбняк столбняком, и только справка в его вытянутой руке дрожит мелким рукописным ознобом.

Памятник подошел к столу, осмотрелся по сторонам и молвит камнепадным голосом:

– Поднимите мне забрало!

Барон Николай, которого явление памятника тоже немного в холодок бросило, опомнился, подставил себе табуретку, залез на нее и забрало каменному Дону Капитону отворил с усилием. Тот окинул помещение загробным взглядом, углядел в сердцевине стола белолицего председателя, ухмыльнулся злобно и попер к нему напрямки, в щепки ломая попавший под колено стол. Председатель, почувствовав неминучую опасность, из ступора вышел, зашевелил губами, руками затряс, горлом забулькал:

– Кап… Капитоша! – говорит. – Кап.. какими судьбами?

И руку ему для рукопожатия протягивает – изо всех последних сил храбрится: соображает, что новичок-рыцарь на него смотрит.

Памятник отмахнул своей каменной десницей рыхлую председательскую пятерню и так ему чеканит:

– Лапы убери, копна еловая!

– Кап… кап… – булькает председатель.

– Ты на кого капаешь! – обозлился Дон Капитон, схватил со всего маху председателя за грудки, к лику своему подтянул и дыхнул земельным духом в его официальное лицо.

– Подпись тебе нужна, моль бумажная?

И тряхнул его три раза. У председателя от первой встряски весь третий дополнительный подбородок на нет сошел. От второй встряски второй дополнительный испарился, а от третьей – и первый дополнительный пропал. Вырвал Дон Капитон из председательской руки справку, откинул вытряхнутое тело на пол.

– Бюрократы катаные! – ругается, разглядывая документ.

Углядел на столе вазочку с кетчупом, обмакнул в нее бронзовый палец и ткнул в справку – так припечатал, что достоверней не бывает. Тут, как бы в подтверждение содеянного, ахнул печатью гром, и молния присовокупила свою быструю роспись. Памятник постоял еще, взял со стола первую попавшуюся бутыль, опорожнил залпом, ухватил оттуда же малосольный огурчик, закусил, крякнул-скрипнул.

– Дело сделано, – говорит, оборачиваясь к барону Николаю. – Пора мне на пьедестал, как бы не занял кто. А то много развелось… соавторов.

Проломил еще кусок стола и пошел к выходу, отмахиваясь от летающих по залу бумажных листов. В дверях столкнулся с оруженоской, сказал ей «Пока» и честь отдал по всей форме.

Те рыцари, которым памятник, проходя через стол, отдавил разные места, выползли на свет в поисках рыцарских аптечек, которых, к слову сказать, на положенном месте не оказалось. А остальные не спешат из-под стола выползать – им там спокойнее. Многие из них под столом уже освоились, потаскали снаружи еду и напитки и там продолжают свое рыцарское времяпровождение, жуют-запивают.

Витя Тигрошкурцев председателя с пола приподнял, стал ему валидол в рот всовывать, спрашивает у него что-то. А председатель ответить не может, он без дополнительных подбородков говорить разучился – в них вся сила его слов располагалась, весь, так сказать, оглушающий собеседника резонатор. Председатель только смотрит вокруг пустым глазом, новичка бессовестного разыскивает. Разыскал, посмотрел на него пугливо, без всякого юмора, промычал что-то невнятное.