Текст книги "Кораблекрушение у острова Надежды"
Автор книги: Константин Бадигин
Жанр: Исторические приключения, Приключения
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
Глава тридцать шестая. И НЫНЕ СИБИРСКОЕ ЦАРСТВО В ГОСУДАРЕВОЙ ВЛАСТИ
Время шло. Не так давно Москва с торжеством встречала царя Федора как победителя шведского короля Юхана. Патриарх Иов, окруженный духовенством, с крестами выехал его встречать за двадцать верст от Москвы. Первосвятитель благодарил великого государя от отечества и церкви за изгнание неверных с русской земли, за восстановление церквей истинного бога в Иван-городе и в древних владениях ильменских славян.
Долго и радостно трезвонили колокола всех московских церквей. Однако шведский король Юхан обвинил своего полководца Карла Горна в малодушии и отверг перемирие, дарованное ему царем Федором Ивановичем. Уступчивость Бориса Годунова ни к чему не привела. Вскоре шведский генерал Мориц Грип вступил в Новгородскую землю, сжег и разграбил многие селения близ Ямы и Копорья. Русские воеводы, удивленные неожиданным нападением шведов, послали к нему гонцов, спрашивая, знает ли он о подписанном договоре. «Не знаю», – ответил Мориц Грип и продолжал жечь и грабить мирные поселения. Не дойдя до Новгорода Великого пятидесяти верст, он узнал, что многочисленные русские полки приготовились к битве. Мориц Грип побоялся встречи и повернул обратно. По дороге он растерял свое войско, истребленное болезнями и зимней стужей.
Царь Федор снова предлагал перемирие или мир. Однако шведский король Юхан и его сын польский король Сигизмунд надеялись на содействие татарского хана Казы-Гирея, обещавшего летом напасть на Москву, и отказывались заключить договор.
Русской боярской думе не очень понравилось новое обстоятельство. Отец и сын угрожали с двух сторон. Однако и польско-шведский родственный союз не слишком страшил окрепшее Московское государство. Словом, воевать не воевали, но и мира настоящего не было.
В конце марта царь Федор Иванович принимал посла царя Александра. Великий государь восседал на своем кресле в большой палате, молчал и улыбался.
На лавках по стенам сидели безмолвные бояре, окольничие и думные дьяки. Борис Годунов, как всегда, стоял у царского кресла, и на лице его изображались угодливость и внимание.
– Наш высокий и светлый царь Александр, – говорил посол, – целовал крест тебе, великий государь и царь земли русской, вместе с своими сыновьями Ираклием, Давидом и Георгием, вместе со всею землею, быть в вечном неизменном подданстве. Мы будем отныне иметь одних врагов и друзей с русским народом, с тобой, великий государь, с твоими детьми и наследниками и служить тебе усердно до издыхания… Наш светлый царь Александр молит тебя восстановить православные храмы на грузинской земле, молит защитить от турок.
– Построй им православные храмы, Бориска, – с трудом вымолвил царь Федор, повернув голову к шурину, – пусть боженька возрадуется.
– Сделаю, великий государь.
– Мы будем присылать ежегодную дань: пятьдесят золототканых камок персидских и десять ковров с золотом и серебром либо в их цену собственные узоречья земли Иверской.
Посол низко поклонился, слуги поднесли и положили перед великим государем все, что он перечислил.
Федор Иванович оживился, посмотрел на ковер с золотыми птицами, посмотрел на правителя, вздохнул.
– Великий государь с благодарностью принимает дары царя Александра и обещает новым подданным защиту, обещает восстановить православные храмы и крепости на его земле и послать святителей.
Прием был коротким: царь чувствовал недомогание и жаловался Борису Годунову на головную боль.
От царя Александра шли добрые вести. Воевода Андрей Иванович Хворостинин, посланный ему в помощь с дружинами стрельцов, взял в свои руки Терской городок и укрепил его. Он утвердил власть России над князьями черкесскими и кабардинскими, давними присяжниками московских царей. Другое русское войско, из Астрахани, завладело берегом Каспийского моря и усмирило дагестанского князя Шавкала.
С этого времени царь Федор Иванович стал писаться в титуле государем земли Иверской, грузинских царей и Кабардинской земли, черкесских и горских князей.
Полностью взять под свою защиту все земли царя Александра русское правительство не могло, однако удачные действия воевод значительно ослабили напор турок и дали возможность вздохнуть грузинскому народу.
В Москве опять наступила весна, прилетели ласточки. Солнце светило ярко. Снега осталось совсем мало, только там, где зимой высились сугробы. На улицах у заборов зеленели кусты крапивы, сквозь бревна мостовых прибивалась зеленая трава. Давно распустились почки, и деревья стояли душистые, будто покрытые зеленым пухом. Отзвонилась веселая пасхальная неделя, а ребятки на улицах все еще катали с пригорков желтые и красные яйца.
В день Зосимы-пчельника Степан Гурьев сидел в приказной избе и вел оживленную беседу с только что приехавшим из Тобольска Федором Шубиным!
Новоявленный дьяк вызвал из Холмогор к себе на помощь старого друга и посылал его в самые тяжелые места. Царские доходы из Сибири, Печоры и Перми стали постепенно увеличиваться. В прошлом году только Сибирь дала царской подати тысячи отличных собольих шкурок, не говоря о прочих мехах.
– Надо так сделать, чтобы через Лозвинский городок ехали все, кто в Сибирь дорогу держит, – горячо убеждал друга Федор Шубин. – И воеводы, торговые и служилые люди и прочий народ.
Лозвинский городок только что был построен, и находился он как раз на большой дороге в Сибирь. Из Московского царства до него добирались зимой на санях, там дожидались весны и на построенных в городке дощаниках и лодках плыли по Тавле и Тоболу до самого Тобольска.
– Почему так?
– Тогда мы все будем знать. Кто и какие товары с собой в Сибирь везет… Купцы и служилые люди мед в Сибирь волокут, хмельную брагу варят да за брагу лучшего соболя выменивают. Запретить надобно. И другое знать будем: кто без царского дозволения, без пошлины на Русь соболей везет. И заморного зуба моржового много из Сибири идет… Назначай меня к воеводам дьяком – хвоста соболиного не пропущу. Вся сибирская торговля через наши руки пойдет, Степан. Увидишь, доходы сразу вдвое прибудут.
– Правда, – согласился Степан. – Ежели ты в Лозвинском городке сядешь, казне в прибыток.
– Ин ладно. Скажи, Степан, где детки твои, свояченица Аринушка, не в Москве ли?
– Нет, Федор. Пока в Сольвычегодске живут. На будущую зиму привезу… На Тверской улице дом хочу купить, давно приглядываюсь.
– В самый раз тебе домком обзавестись… А жонку нову брать думаешь?
– Нет, Анфису забыть не могу. Каждую ночь, почитай, во снах вижу.
– Хорошая баба была, добрая, умная, упокой, господи, ее душу.
– А в Тобольске как? – помолчав, спросил Степан.
– Да что в Тобольске. Городок махонький, на высоком берегу Иртыша построен. Стены деревянные, за стенами церковь да избы приказных людей. Десяток купеческих лавок. Посада нет. Кругом леса дремучие.
– Как воевода?
– Ворует, как и все.
– Спокойно в городках служилые живут?
– С оглядкой да с осторожкой. Однако, как хана Сейдяка в полон взяли, легче стало. Многие сибирские людишки ясак добровольно приносят.
– Куда больше торговые и промышленные люди едут, не примечал?
– Как же, примечал. Где лесов больше и пушного зверя вдосталь – на восток и север. И народу лесного живет там мало, бояться некого.
– Рад я, Федор, тебя живым и здоровым видеть. Сегодня домой пораньше уйдем. Вином аглицким угощу, крепкое. Помнишь, Карстен Роде его любил.
– Помню.
Приятели похлопали друг друга по плечам и только хотели погрузиться в сладкий туман воспоминаний, как в горницу Степана Гурьева вошел Иван Волков.
– Степан Елисеевич, – поклонился Волков, – тебя большой боярин требует.
– Что ж, ты подожди, Федор, я справлюсь мигом.
Степан Гурьев надел шапку и, взяв в руки подготовленный указ, над которым работал, отправился к Борису Годунову.
Он любил и уважал правителя, считал его умным и честным человеком. Степан слышал и наговоры многих людей. Шептали, что Борис Годунов властолюбив не в меру, мстителен и зарится на царское кресло. Но Гурьев был далек от тайных дворцовых дел и Годунову был предан всей душой.
Прежде чем вызвать Степана Гурьева, правитель долго думал. Он решил послать его в Углич и поручить расправу с царевичем Дмитрием.
«Гурьев умный человек, бывший морской разбойник, на душе его лежит много человеческих жизней, он пролил много крови… Что для него стоит жизнь царевича Дмитрия?! Он получит мой приказ и выполнит его». Однако Борис Годунов не хотел открыть все карты сразу. «Пошлю его в Углич, – думал он, – будто для царских дел. Пусть поглядит, куда на уделе царские деньги идут. Поживет, поосмотрится, а через недельку я к нему верного человека пошлю с приказом. Тогда ему деваться некуда, хочет не хочет, а сделает».
Обошелся он со Степаном радушно, ласково. На это правитель был большой умелец. Он встретил дьяка у порога, взял его за руку и подвел к деревянному креслу.
– Садись, Степанушка, не в ногах правда… Большое государево дело я решил тебе поручить. Если выполнишь все, как велю, думным дьяком сделаю.
– Готов для тебя, Борис Федорович, все сделать, что могу и умею. А придет нужда, и жизнь отдам.
– Хорошо. Верю тебе. В Угличе на уделе царевича Дмитрия расходы непомерные. Куда деньги идут? – Борис Годунов развел руками. – А оттуда, из Углича, Нагие вс„ больше и больше просят. Денег не жалко, ежели на дело, а коли бездельно али на воровство? Поезжай в Углич, Степан Елисеевич, поживи, посмотри, как и что. Вызнай порядки ихние. На тебя, как на себя, надеюсь. Закончишь в Угличе – и обратно к себе в приказ.
– Что ж, я готов, Борис Федорович.
– Добро. – Годунов подумал. – Завтра и трогай с богом.
– Сделаю, Борис Федорович… Сегодня Федор Шубин приехал из Сибири, много поведал занятного, нужно для дела. – И Степан Гурьев принялся рассказывать то, о чем они говорили с Шубиным.
– Добро, добро, – согласился правитель, выслушав дьяка. – Вернешься из Углича, указ изготовим, и будет так, как задумал. Да, забыл тебя упредить, Степан Елисеевич: в Углич я к тебе человека пошлю с моим приказом. Кого, не знаю. Смотри на перстень. – Годунов показал золотое кольцо на безымянном пальце: два алмаза и между ними огненный рубин. – Запомнил?
Степан Гурьев кивнул головой.
– Кто покажет тебе в Угличе этот перстень, тот послан мной. Он передаст приказ… – Правитель подумал, что с товарищем Степану Гурьеву будет способнее, и добавил: – Возьми друга с собой, морехода.
* * *
Город Углич открылся к полудню. Темно-синяя лента Волги разрезала его на две части. Правобережные посады охватывал подковой высокий земляной вал, упиравшийся в берега Волги.
Степан Гурьев увидел тысячи деревянных домов, столпившихся возле крепости, множество церквей и монастырей. В Угличе сходились ямские дороги из торговых городов русского государства.
А вокруг посада – холмы и долины, покрытые дремучим хвойным лесом.
Всадники въехали через ворота земляного вала. Многочисленные церкви звонили к заутрене. На улицах встречались люди всякого звания. Пока пробирались по узким улицам к крепости, Степан Гурьев насчитал три десятка хлебных амбаров и много погребов для рыбы. У Никольских ворот угличского города расположились торговые ряды и гостиный двор, обнесенный дощатым забором.
Северная стена крепости шла по берегу Волги, западная – по реке Шелковке, восточная – по Каменному ручью. У южной стены прокопан глубокий ров, соединяющий реку Шелковку и Каменный ручей, а через ров опущен дубовый подъемный мост.
Крепость рублена в две стены из тесаных сосновых бревен. Для снабжения водой во время осады в северо-западном углу города выкопан пруд, соединявшийся с Волгой.
По стенам города ходили вооруженные стрельцы в зеленых кафтанах с золочеными петлями и пуговицами.
На башнях виднелись дозорные.
Никольские ворота врезаны в шестиугольной башне. Степан Гурьев насчитал десять крепостных башен, из которых семь были на шесть углов, остальные квадратные.
Кони простучали копытами по деревянному мосту, переброшенному через ров. Стрелец в зеленом кафтане, стоявший у ворот, преградил секирой всадникам дорогу. На его зов вышел пятидесятник в лихо заломленной шапке. Степан Гурьев показал приказ правителя Годунова.
С царским дьяком приехали в Углич Федор Шубин, подьячий Костька Конюхов и двое вооруженных слуг. Всадники спешились и привязали лошадей у коновязи.
Обширный княжий двор в обеденный час был пустынен и тих. В глубине двора Степан заметил дворец, кирпичные восьмискатные палаты и воеводские хоромы. Напротив виднелись две соборные церкви, а слева – ветхий девичий монастырь. У самых ворот прислонилась караульная изба, где готовились приказы и наряды стрельцам.
В брусяной дьячей избе, что с виду была покрепче и поновее, писцы скрипели перьями. Подьячий, неряшливо и бедно одетый, с густой черной бородой, что-то ел, причмокивая губами, из глиняной миски.
Увидев приезжих и опознав начальство, подьячий перестал есть и, сунув миску в лубяной короб, спросил:
– Откедова, государи?
– Из Москвы.
– По что? Ко двору царевича Дмитрия?
– Мне повидать бы приказчика Русина Ракова.
– Нет его в приказе, на посад обедать пошел. Пойду государю Михайле Федоровичу доложу. Как ему сказать?
– Царский дьяк Степан Гурьев с товарищами.
Степан Гурьев вышел из избы, проводил глазами подьячего, шмыгнувшего в боковую дверь дворца.
– Церковь Спаса перед тобой, Соборная, – сказал один из слуг Степана Гурьева; недавно он служил при удельном дворце истопником и знал все. – После службы царевич Дмитрий первый выходит на паперть и раздает нищим деньги. А город в незапамятные времена основан, – продолжал он. – Говорят, был боярин Ян родом пскович, близкий родственник княгини Ольги. Вот он и воздвиг… Много в нем удельных князей поперебывало. Перед Дмитрием сидел Юрий Васильевич, родной брат царя Ивана Васильевича. Юрий был убогий, юродивый. Жил больше в Москве. Умер молодым. После себя жену оставил, Ульяну. Она не захотела светской жизни, постриглась в монастырь. А через шесть лет Иван Васильевич повелел утопить ее в реке Шексне. Погодя утопленницу выловили и похоронили… И вот теперь удельный князь в Угличе царевич Дмитрий.
Солнце поднималось все выше и выше. День был ясный, радостный. С Волги доносились выкрики бурлаков и казаков, грузивших дощаники и баржи. На торгу за воротами шумели и ругались люди.
С каменного дворцового крыльца спустился долговязый юноша, за ним мальчик лет семи-восьми, его вела за руку миловидная молодая женщина, вслед за ними семенила краснощекая толстуха, разодетая ярко и нарядно.
– Царевич Дмитрий тот, махонький, с кормилицей. С ним мамка Василиса Волохова. Вишь, как ее распирает от хорошей жизни, – рассказывал слуга. – Юноша рослый – сын Василисы Оська Волохов.
Степану Гурьеву захотелось поближе посмотреть на царевича, и он подошел к княжескому крыльцу.
Дворец располагался вдоль северной стены кремля в виде буквы «П», один конец которой примыкал к каменному собору Спаса, а другой – к стольной палате. Занимая около трети северной стены, каменный дворец поднимался тремя этажами над берегом реки. Во дворец вели несколько дверей, а посередине, где был главный вход, высилось кирпичное крыльцо, недавно выбеленное мелом. Справа от стольной палаты стояла Елено-Константиновская церковь. За церковью начинался княжеский сад.
Оська Волохов очертил на земле круг, подал царевичу свайку. Началась игра в тычку. Надо ловко бросить свайку, чтобы она вонзилась в землю точно в круге. Свайка была маленькая и легкая.
Увидев нарядно одетого Степана Гурьева, царевич перестал играть, подошел к нему.
– Откуда приехал?
– Из Москвы, государь Дмитрий Иванович, – низко поклонился Степан.
– Вызнать, как мы живем в Угличе, и Бориске Годунову донести?
Царевич был худ и бледен. Черные глаза, темные волосы, тонкий крючковатый нос Рюриковичей. Лицо умное.
«Похож на Ивана Васильевича Грозного. Его сын, – мелькнуло в голове у Степана. – Моему сыну Николеньке пошел бы двадцать пятый год. – Он вспомнил деревню Федоровку. – Царь Иван убил моих сыновей». В душе поднялось чувство горечи и тоски.
– Я послан узнать, всем ли вы довольны в Угличе на уделе своем. Ты, царевич Дмитрий, и царица Марья, твоя матушка. Вдосталь ли кормов и другого прочего.
– А правда ли, меня Бориска Годунов отравить хочет, а сам на царский престол сесть?
– Что ты, государь, что ты! Разве возможно, чтобы такое у Бориса Федоровича в мыслях было! Любит он тебя и добра желает. И царь Федор Иванович любит тебя, да продлит господь ему жизнь.
– Стану царем, все равно прикажу посадить Бориску Годунова на кол, – упрямо нахмурив брови, сказал царевич Дмитрий.
Заметив своего дядю Михайлу Нагого, он отошел и снова стал бросать ножик.
К Степану Гурьеву приблизился тучный, небольшого роста придворный в красном кафтане с золотым шитьем.
– Я Михайла Федорович Нагой, дворецкий, дядя царевича Дмитрия. Ты кто таков?
Степан Гурьев поклонился:
– Царский дьяк большого приказа Степан Елисеевич Гурьев, – сказал он, подчеркнув свое право называться полным отчеством.
– Дьяк большого приказа… – начал было Михайла Нагой.
И вдруг бросился к Оське Волохову:
– Негодяй, кто позволил со свайкой забавляться? Я говорил тебе, упреждал…
Он схватил лежавший на земле прут и принялся без жалости лупить Оську Волохова.
– Больно! – взвыл юноша. – Больно!..
Боярыня Волохова встала на защиту сына. Михайла Нагой бросил прут, плюнул.
– Еще раз увижу – прикажу псарям на конюшне выдрать!
Несмотря на раннее утро, Михайла Нагой был пьян. От него тянуло густым перегаром.
– Пойдем во дворец, Степан Гурьев, поговорим. Расскажешь, зачем из Москвы прискакал.
– Дожидайтесь меня в приказной избе, – сказал Степан товарищам и пошел вслед Михайле Нагому.
Через маленькую дубовую дверь на западной стороне дворца они поднялись на средний этаж. По всему этажу проходил коридор, освещенный одним окном.
Михайла Нагой привел Степана в обширную горницу. По стенам ее шли дубовые скамьи, обитые красным сукном. На тяжелом резном столе стояла сулея с хмельным медом, серебряные чаши, блюдо с пряниками и другое – с очищенными орехами.
Михайла Федорович усадил Степана Гурьева за стол, налил ему большую чашу меда. Не обделил и себя. Когда они выпили, Нагой сказал:
– Рассказывай без утайки.
– Мне таить нечего. Правитель приказал посмотреть, куда идут царские деньги, те, что удельному дадены. Если лишнее окажется, отобрать велел в казну, если не хватает – прибавить.
– Как лишним деньгам быть?! – закипел Нагой. – За два года стрельцам не плачено, по приказам ропот пошел. Откуда брать деньги, не знаем. В прошлом годе… – Нагой остановился и посмотрел на Степана: – Поклянись перед иконой, что не подослан от Бориски Годунова на вред царевичу.
– Клянусь, – сказал государев дьяк, взглянув на икону богоматери в углу, – что не с плохим из Москвы приехал и к царевичу зла не держу.
– Спасибо тебе, – вздохнул Нагой. – От души отошло. Ну, так слушай. В прошлом годе приезжал от Бориски Годунова человек, ходил, вынюхивал и вышло по его, что половина денег, от казны положенных, у нас лишняя. А у нас и тогда не хватало. Нарочно Бориска так сделал, чтобы стрельцов к нам озлобить. А недавно прислал правитель лекаря-немца для царевича. Ему деньги платить надобно. Ведь он при московском дворе жалованья двести рублев в год получал. Всякий месяц хлебных харчей на семью и слуг. И сверх того шишнадцать возов дров, четыре бочки меда, четыре бочки пива. Всякий день полторы кварты крепкого вина и уксусу полторы кварты. Всякий день половину туши свиной. Царь Федор подарил ему пять лошадок. На прокорм ихний давай и сено и солому… Ну-ка сосчитай, дьяк, сколько на него денег надобно, а разве они у нас есть? И я отослал обратно того лекаря, одного нам хватит. Но это еще полбеды! Главное – из Москвы нам верные люди передали, будто Бориска Годунов задумал царевича Дмитрия со света убрать…
– Нет, – твердо сказал Степан, – неправда. Не может правитель дит„ невинное смерти предать.
– Может. Не знаешь ты годуновскую породу… Откуда сам, из каких местов?
– Мореход. При царе Иване Васильевиче в корсарах был. И золотой от него за морские победы. – Степан Гурьев показал на шапку, которую держал в руках.
– Вот как! Значит, отец нашего Дмитрия золотым тебя пожаловал. – Михайла Нагой пальцем потрогал золотой на шапке морехода.
– Выходит, так.
Михайла Федорович снова потрогал золотой, подумал, посмотрел на Степана:
– Ежели тебе, царский корсар, отец милость оказал, должон ты сыну помочь?
– От всей души помогу, – не задумываясь, ответил мореход.
– Дело грозное, не сразу скажешь… Надо еще раз на иконе богоматери клятву дать, что не выдашь Бориске Годунову… Нипочем бы не рассказал, однако ты мне по сердцу пришелся. Сразу видно – человек хороший. – Михайла Нагой икнул и перекрестил рот.
Степан Гурьев недолго думал. Вспомнил отрока на княжьем дворе…
– Давай икону!
Он принял икону из Михайловых рук и сказал строго:
– Клянусь сохранить в тайне все, что сейчас услышу, – и поцеловал ризы богоматери и младенца.
– Теперь слушай, – тихо сказал Нагой. – Хотим мы Дмитрия, законного сына царя Ивана Васильевича, посадить на престол, и в том нам нужна твоя помощь.
– А царь Федор Иванович?
– Царь Федор Иванович вовсе без ума. Ему государить не мочно.
Степан Гурьев сразу все понял. Михайла Нагой решил вовлечь его в заговор против законного царя. Дьяк большого приказа не хотел и думать о таком деле. Ему было все равно, кто сидит на московском престоле, и совать голову в огонь не имело смысла.
– Помилуй, Михайла Федорович! И слушать не хочу. Не могу в таком деле помогать. Я на государевой службе дьяк, против царя не пойду… Забудь про свои слова, и я о них позабуду. «Недаром послал меня Борис Федорович в Углич, – мелькнуло в голове, – ох, недаром».
Михайла Нагой набычился, нахмурил густые брови.
– Подумай, дьяк, не ошибись. Много будешь награжден от царевича Дмитрия.
– Нет, не проси, не могу… А царевичу Дмитрию желаю счастья и здоровья на многие лета. – Степан Гурьев налил полную чашу хмельного меда. – За царевича Дмитрия!
Михайла Федорович Нагой подумал мгновение, налил и свою чашу:
– За царевича Дмитрия!
И Степан Гурьев и Михайла Нагой испили до дна.
– Беда на нас глядит, – сказал Нагой, вытерев усы. – Страшные слухи по Москве ходят. Мы теперь глаз с Дмитрия не спускаем. Без кормилицы и шагу ему шагнуть не даем. Царица Марья из своих рук царевича кормит и поит… Умный отрок, писать и читать умеет, жалко, ежели что…
Михайла Нагой неожиданно громко всхлипнул и долго вытирал глаза вышитым полотенцем.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.