Текст книги "Кораблекрушение у острова Надежды"

Глава сорок первая. ЧТО БУДЕТ, ТО БУДЕТ, А БУДЕТ ТО, ЧТО БОГ ДАСТ

Неподалеку от впадения реки Великой в реку Горынь, на горе Замковой, высится дворец князей Острожских. Замок примыкает одной стороной к реке Великой, а с других окружен оврагом, затопленным водой. Через овраг переброшен подъемный мост. Каменные высокие стены образуют крепость. Пятиглавая церковь во имя богоявления господня примыкает к стенам крепости.

В приземистом каменном доме рядом с церковью жил священник Дамиан Наливайко. Время шло к полуночи. Попадья и двое мальчиков давно спали. В задней светелке со сводчатым потолком все еще шел разговор. За столом сидели трое: поп Дамиан, Степан Гурьев и Федор Шубин. Сидели тесно, сдвинув бороды.

– Ложимся спать, братья, а завтра, как стемнеет и закроют ворота, я приведу старого князя в церковь, – зевнув, сказал поп Дамиан. – Северная стена, Степан, выходит наружу, к реке. Внизу на ней окон нет, только на самом верху пробито маленькое оконце. А внутри, под самыми сводами, к стене пристроена дубовая галерея с перилами. Есть винтовая лестница… Тебя и Федора я спрячу в церкви. Как приведу старика и дверь закрою, хватайте – и в рот тряпку, чтобы не крикнул. Вяжите, в попону запеленайте – и на веревке в окно. А на берегу наши казаки будут ждать с конями.

– Тяжелый твой князь?

– Легохонек: росту небольшого, под семьдесят ему, высох.

– Не помрет, как свяжем?

– Не помрет. Сила есть еще в нем. На коне скачет и сабелькой машет.

– Ну и хитер ты, поп! Дело придумал. Не боишься?

– Коли что случится, дак я к атаману в писаря пойду и попадью с детьми уведу.

– Хитер… Объясни нам, поп, что за свара приключилась в церквах на Киевщине?

– Киевский митрополит Онисифор Девочка оказался иезуитским прислужником, – сразу отозвался поп. – Он утверждал, что православной церкви треба подчиниться папе римскому. – Лицо Дамиана покрылось красными пятнами. – Нет другого лекарства для нашей церкви, кроме каленого железа… Патриарх Иеремия недавно низложил Онисифора Девочку, однако посвятил в киевские митрополиты иезуитского прихвостня Михаила Рогозу. А коли глава нашей церкви помощник дьявола, как быть остальным? – Поп вздохнул и склонил голову. – Я десять лет духовником у князя Константина Острожского, десять лет я внушаю ему, что треба делать, а все остается по-прежнему. Не можно оставаться настоящим православным и быть верным слугой католического короля и пустить сыновей в католики, как наш князь, – снова заговорил Дамиан. – Треба спасать православие, а для того есть только одно средство – стать подданными московского царя.

– Ты прав, поп, – поддержал Степан Гурьев, – надо всему русскому народу под одним царем жить.

– Хватит, – махнул рукой Дамиан, – за душу берет! Давайте, братья, на сон грядущий еще по чаше выпьем.

Выпили еще по чаше крепкого хмельного и разошлись. Московиты легли в горнице на полу, расстелив войлок, а поп ушел спать к попадье.

Степан Гурьев спал плохо, ворочался всю ночь с боку на бок. Утром еще не стало светать, он разбудил товарища.

– Федор! – тряс он его за плечо. – Федор!

Шубин проснулся, привстал, посмотрел по сторонам. За окнами стояла ночь.

– Чего тебе, Степан?

– Остапу Секире я пятьсот рублев на сохранение оставил, когда сюда шли. Возьмешь, детям отдашь.

– А ты?

Степан Гурьев долго молчал.

– Истомило всего… убьют меня, Федор, сердце чует.

– Не к месту речи ведешь. Когда смерть придет, один бог знает.

– Так-то так, однако и сердце вещун.

– Вдвоем старика одолеть велико ли дело?

– Да уж как будет. Так ты деньги возьми…

Не дожидаясь ответа от друга, Степан сразу заснул, едва промолвив последнее слово.

С первыми лучами солнца поп Дамиан разбудил московитов и повел завтракать. На столе в большой деревянной миске дымились галушки. Перед каждым стояла чаша с густой сметаной. Плотно наевшись, все трое пошли в церковь. Отомкнув тяжелый замок, поп, приоткрыв дверь, втолкнул в божий дом Степана и Федора.

Церковь была старая, стояла больше ста лет, ее строил еще Василий Федорович Острожский. Снаружи она походила на католический костел. Где-то в темной глубине церкви горела неугасимая лампада. Поп Дамиан зажег от нее несколько восковых свечей и поставил перед иконами, у каждой молился и клал поклоны.

В церкви чуть посветлело.

Помолившись, поп дал Степану и Федору по горящей свече и сказал:

– А теперь пойдемо, братья, наверх, окно посмотримо, можно ли через оное просунуть князя.

По узкой винтовой лестнице заговорщики стали взбираться наверх. Гулко отозвались в пустой церкви шаги. Поп шел первым. Добравшись до галереи, он грузно затопал по дубовому настилу. Вслед за ним двинулись Степан и Федор.

Окно оказалось плотно закрытым железным ставнем, на двух крепких засовах. Повозившись, заговорщики сняли тяжелый ставень. Снаружи окно выглядело маленьким и узким, на самом деле в просвете могли поместиться два высоких человека.

Заговорщики долго стояли у окна. Перед глазами голубой лентой вилась река. На склоне возвышенности среди столетних дубов столпилось несколько десятков домиков. Вокруг замка зеленели хозяйские нивы. На лугу паслось огромное княжеское стадо. На реке Горыни рыбаки закидывали сети с лодок, чтобы наловить рыбы для княжеского стола. Сотни тысяч людей трудились в княжеских владениях пять, а то и шесть дней в неделю на пользу хозяина, Константина Острожского, самого богатого человека во всей Речи Посполитой. Сотни городов, множество сел и деревень входило в хозяйство князя. Он был главным вершителем судеб своих подданных, никто, кроме бога, не мог вмешиваться в его дела…

У самой крепостной стены буйно разрослись кусты боярышника, шиповника и дикой сливы.

– Там в зарослях будут ждать казаки. Они придут, как только стемнеет, – сказал поп Дамиан.

* * *

Константину Константиновичу Острожскому исполнилось шестьдесят шесть лет. Сегодня он проснулся с легким сердцем, и до самого обеда его не покидало хорошее настроение.

Поздравить князя приехали его сыновья Януш, Константин и Александр со своими семьями и много вельможных шляхтичей с Киевщины, Подолья и Волыни. В замке сделалось шумно и весело.

Позавтракав, князь чинил суд и расправу над своими подданными. Два десятка мужиков выпороли на конюшне, другие отделались денежным штрафом. Из конюшни долго раздавались вопли провинившихся.

Во время обеда князя развеселил шляхтич Вельямин Корецкий, один съевший большого барана и конское ведро пшенной каши. Князь платил Вельямину за обжорство немалые деньги, на которые он и сам жил безбедно и содержал семью.

Большая старинная столовая с каменными столами. Над головой – огромные дубовые балки и закопченный потолок. Не так давно здесь пировали при пылающих факелах.

Сегодня за обеденный стол уселось около трехсот человек. Обед продолжался почти четыре часа. Было подано полсотни мясных, рыбных и сладких блюд. Во время обеда гремела музыка и раздавались веселые песни. В честь хозяина произносились здравицы, поднимались хрустальные бокалы и серебряные чаши с дорогими французскими и испанскими винами.

Карл и карлица, одетые в разноцветные лохмотья и увешанные колокольцами, смешили гостей. Они шутили, назойливо приставали к гостям, высмеивали их недостатки, предсказывали будущее. Шутили они над шляхтичами помельче и победнее, однако доставалось и знатным и богатым.

В конце обеда к князю подошел его духовник поп Дамиан:

– Ваша светлость, ради вашего дня рождения треба исповедаться и причаститься как истинному христианину.

– Да, да, отче.

– Перед ужином я приготовлю все необходимое в церкви и приду за вами, ваша светлость.

– Хорошо, отче, приходи, я буду ждать.

Поп Дамиан, ворча что-то себе под нос, ушел из княжеских покоев. Ему не нравилось праздничное оживление, наступившее в замке. Народу прибавилось, вместе с господами наехало много слуг.

«Коли князь не захочет присягнуть гетману, я его прокляну, – думал поп. – Нет, он присягнет, побоится проклятья».

Пообедав, князь Острожский собрал сыновей в своем кабинете. Они беседовали долго, обсуждая дела польского королевства.

Княжеский кабинет был достопримечательностью острожского замка. Его стены, отделанные полированным дубом, украшали портреты предков князей Острожских по мужской линии. На одной стене – отец, дед и прадед князя Константина, с другой княжеские прадеды в латах, с оружием в руках строго смотрели на внуков.

Узкие стрельчатые окна с цветными гербами на стеклах.

Но главным украшением кабинета служил огромный камин, привезенный в начале века отцом князя из Франции. В камине жарким пламенем горели толстые дубовые поленья.

Сначала разговор шел о короле Сигизмунде Третьем. Он мало кому нравился в польском королевстве. И католики и православные одинаково недолюбливали недалекого умом, безвольного и слабого короля.

– Что говорить, выбрали себе владыку… Когда он после избрания въезжал в Краков, канцлер Замойский встретил его блестящей приветственной речью, – рассказывал старший брат, Януш. – И представьте себе, панове, король не ответил ни слова. Выслушал речь и молча поехал дальше.

– Канцлер, вероятно, обиделся, – усмехнулся старый князь.

– Он сказал сенаторам, которые больше всех хлопотали в пользу избрания Сигизмунда: «Какого немого черта вы привезли нам из Швеции?»

– Так и должен был сказать Замойский. Я хорошо знаю его норов. Но самое худшее, что король – игрушка в руках иезуитов.

– А что ты скажешь, отец, о гетмане Косинском? Он недавно взял Белую Церковь, и сейчас под этим городом стоит большое войско казаков и черни. Говорят, он собирается взять Киев.

– Ничего страшного. Пограбит и успокоится. Запорожские атаманы все одинаковы. Холода наступят – и казаки разойдутся по домам.

– Говорят, он присягу себе от шляхты требует!

– Одни разговоры. Присягу может требовать только король.

– Смотри, отец, коли казаки возьмут Киев, в Варшаве будут опять говорить, что ты не починил крепость.

– Я разгоню чернь плетками, – высокомерно отозвался киевский воевода.

– Будем надеяться на лучшее.

– Мое мнение, отец, ты знаешь, – сказал второй сын, Константин. – Как можно скорее всем надо переходить в католичество. Весь народ должен быть одной веры.

Князь Константин пошел в мать. Он был краснощекий, полнотелый и высокий, чем отличался от отца и своих братьев, малорослых, костлявых и тощих.

– Но почему нам надо принимать католичество? Пусть ляхи принимают православие, – привскочил младший сын, Александр.

– Ляхи исповедуют католичество с древних времен.

– А мы, русские, – с древних времен православие. Надо бы избрать на престол царя Федора. Ты, отец, виноват: если бы ты захотел, на польском престоле сидел бы православный Федор.

– Ну, кроме моего желания, понадобилось бы еще очень многое. Но, по правде говоря, я боялся испортить отношения со всем польским панством. Они бы мне никогда не простили… А земли, данные мне королем в пожизненное владение?!

– Мы сами губим себя, – настаивал Александр. – У нас нет хороших школ. Наше православное духовенство малограмотно, едва читает богослужебные книги…

– Моя академия лучше, чем Виленская академия иезуитов, – с гордостью сказал старый князь. – Мой ректор Кирилл Лукарис известен на весь мир… По дьявольскому наваждению, наш язык омерзел многим, его не любят, хулят, а между тем он есть плодоноснейший и любезнейший язык.

– Поздно, отец, говорить о языке, – вставил старший сын, Януш. – Русская вера и русский язык остались только у черни да у запорожской голытьбы. А поддерживать чернь – значит лишиться своих маетностей и доходов. – Он вздохнул. – Теперь нам осталось одно: быть верными слугами польского короля.

В кабинете наступила тишина. Рассыпая искры, потрескивали в камине дубовые поленья. Жаркое пламя полыхало на шлемах и кольчугах, развешанных на стене.

– Через три дня я выеду в Киев, – сказал старый князь, – посмотрю, что можно сделать для починки крепости… И по-своему поговорю с митрополитом Рогозой.

Услышав мерные удары колокола в церкви Богоявления, отбивавшего часы, князь вспомнил, что ему надо исповедоваться, поднялся с кресла и сказал:

– Хочу исповедаться, – и, не ожидая духовника, пошел в церковь.

В храме стояла тишина, горели свечи. Душа старого князя немного успокоилась. Перед иконой святой девы он опустился на колени и долго молился. Он искренне хотел, чтобы православная вера укрепилась в русских землях, и просил у бога помощи. «Я скажу митрополиту, что он не получит от меня и ломаного гроша, если будет якшаться с иезуитами, – между молитвами думал князь. – Он побоится идти против меня, а ведь я против унии».

Свеча перед иконой закоптела, и князь снял пальцами обгоревший фитиль. Заболели на каменном полу костлявые коленки, и он поднялся. Где-то наверху, под куполом, громко ворковали голуби.

В эту минуту сзади его обхватили чьи-то крепкие руки. Князь хотел закричать, но рот ему сразу заткнули пыльной тряпкой, а руки завернули назад и скрутили ремнем.

– Не бойся, князь, худа тебе не сделаем, – услышал он голос, твердо выговаривавший русские слова.

Киевский воевода открыл глаза и увидел двух пожилых казаков в барашковых шапках.

– Гетман Христофор Косинский хочет с тобой говорить, вот и поедешь с нами в Киев.

«Как они меня вывезут из замка? – мелькнуло в голове у князя. – В воротах и на башнях стража. И почему в Киев? Неужели город в руках гетмана?!»

– Пойдем, князь, наверх. – И один из казаков, в синем кунтуше, подтолкнул Острожского. – Вон туда, к лестнице.

Под ногами князя и казаков лестница чуть поскрипывала. Поднимаясь, киевский воевода, боясь задохнуться, силился выпихнуть языком засунутую в рот тряпку. Наконец окончился утомительный подъем, от которого у князя кружилась голова. Казаки повели его по настилу галереи.

Человек в синем кунтуше, это был Степан Гурьев, выглянул из окна. Казаки должны были у подножия стены зажечь два костра, один подле другого. Огней не было. Значит, они еще не пришли.

Не торопясь мореходы расстелили на досках старую конскую попону и положили на нее князя. Завернули и крепко обвязали веревками. Получился небольшой сверток, из которого выглядывала усатая седая голова князя. К свертку привязали длинную веревку. Когда князь понял, как хотят его вывезти из замка, он замотал головой и замычал, желая показать, что такой способ ему не по душе.

Ни Степан Гурьев, ни Федор Шубин не обратили внимания на яростные знаки князя. Вскоре совсем стемнело. На небе собирались дождевые тучи, закрывая и звезды и луну. Огней внизу все еще не было.

Степан и Федор вспомнили, как они темной ночью плыли по Днепру, пробираясь из Смоленска в Киев. Укутанный в попону, прерывисто дышал киевский воевода, выкатив страшные, налитые кровью глаза.

* * *

Через два часа после ухода старого князя в его кабинет вошел придворный лекарь, венецианец Винченце Скарлотти, с серебряной чашей. Он что-то размешивал в ней стеклянной палочкой.

Старший сын князя Острожского Януш сидел, задумавшись, у камина, положив ноги ближе к огню. Слуга недавно подбросил несколько охапок сухих дров, и они ярко пылали. Колеблющееся пламя освещало огромную комнату. В трубе тоскливо завывал ветер, убаюкивая князя Януша.

– Где милостивый пан Константин? – кашлянув в руку, спросил лекарь. – Время для приема лекарства давно миновало.

– Он пошел исповедоваться, – не сразу отозвался Януш.

– Нет. Отец Дамиан ждет его у дверей спальни.

– Он пошел в церковь.

Януш забеспокоился. Прошло много времени. Разве случилась беда – вчера отец жаловался на боль в сердце.

Князь ударил в гонг.

– Позови отца Дамиана, – приказал он появившемуся в дверях слуге.

Вошел отец Дамиан с озабоченным лицом.

– Где князь? – грозно нахмурясь, спросил Януш.

– Я два часа жду его у спальни, – смиренно ответил поп. – Он должен сегодня исповедоваться и причаститься.

Дело пошло не совсем так, как предполагал поп Дамиан. Старый князь не стал дожидаться его прихода, а пошел в церковь сам. Однако поп узнал об этом, видел, как московиты схватили и связали Острожского. И тогда поп решил, что ему в церкви находиться опасно да и незачем, закрыл ее на замок, а сам для отвода глаз стал дожидаться у княжеской опочивальни. На дворе стемнело давно, и он был уверен, что казаки увезли пленника в Киев.

– Знаю, но он пошел в церковь, – опять сказал Януш. – Пойдем, поп, искать князя. – И князь Януш поднялся с кресла.

Поп Дамиан стал прикидывать, удалось ли москалям выкрасть старого князя, и по его расчетам выходило, что удалось. Темнота наступила давно, и старый князь должен был находиться где-нибудь верстах в двадцати от замка. «Спаси нас, господи, и помилуй», – попросил поп у бога и сказал:

– Пойдемте, милостивый пан.

Четверо слуг, придворный лекарь и князь Януш вслед за попом вышли из замка и, пройдя мощенную булыжниками площадь, очутились у церкви. Двери оказались закрытыми. Повозившись с тяжелым навесным замком, поп толкнул дверь, она со скрипом распахнулась.

Церковь освещалась одинокой лампадой, горевшей в среднем ряду иконостаса.

Темно и тихо. Разговаривали вполголоса. Слуга зажег толстую восковую свечу и обошел все темные углы: старого князя нигде не было.

У подножия винтовой лестницы Януш увидел голубой шелковый платок, принадлежавший старому князю.

– Отец! – громко позвал он. – Ты здесь?

По-прежнему в церкви было тихо. Чуть слышно потрескивала свеча в руках у слуги.

– Спасите, спас… – раздался вдруг голос старого князя откуда-то сверху.

Ему удалось вытолкнуть языком тряпку, и он успел крикнуть. Степан Гурьев тут же снова заткнул ему рот.

Князь Януш, выхватив на ходу саблю, ринулся наверх по винтовой лестнице. За ним кинулись слуги, громко стуча подкованными сапогами.

– Отец! – вопил князь Януш. – Отзовись, отец…

Поп Дамиан, подняв кверху глаза, молил бога о милости. «Что случилось, почему они все еще там? Все пропало!»– мелькнуло у него в голове.

– Спасайся, Федор! – крикнул Степан. – Там их много! Привяжи веревку за железный прут и по стене спускайся на землю.

– Не пойду без тебя.

– Скорей! Если ты быстро спустишься, я тоже успею.

Федор Шубин понял, что Степан прав. Другого выхода не было. Даже если бы сейчас они успели спустить князя на землю и казаки с лошадьми были бы на месте, все равно им не уйти от погони… Накинув конец веревки на торчавший в стене железный прут, он привязал ее, а свободный конец выбросил в окно. Не теряя времени, Федор стал спускаться. В этот миг внизу загорелись два костра.

Над настилом галереи показалась голова князя Януша. Степан выхватил из-за пояса пистоль и медленно стал отступать. Очутившись у окна, он выстрелил в князя, лег на живот и, ухватившись за веревку, пополз вниз.

Пуля не задела князя Януша, шевельнув ему только волосы. Изрыгая проклятья, он подбежал к окну и саблей рассек голову Степану Гурьеву. Мореход выпустил из рук веревку и безжизненным телом свалился на землю.

Оглянувшись, князь Януш увидел своего отца, завернутого в пропахшую конским потом попону, с тряпкой во рту, полузадохшегося, с выпученными глазами. Януш выхватил тряпку.

– Переловить мерзавцев! – сразу стал хрипеть старый князь. – Они здесь, под стеной.

– Кто они, отец?

– Люди гетмана Христофора Косинского! – хрипел князь. – Не теряйте времени, гетман хотел взять с меня присягу на верность.

Слуги не сразу развязали князя. Связан он был крепко и надежно. Его долго переворачивали с боку на бок, пока потерявший терпение Януш не перерезал веревки саблей.

Глава сорок вторая. НЕ ДЕЛАЙ СВОЕГО ХОРОШЕГО, А ДЕЛАЙ МОЕ ХУДОЕ

Во вторник 11 мая из Москвы в Углич прискакал человек.

– Правитель наказал немедля закладывать храм святому Дмитрию, – передал гонец дьяку Битяговскому, – а сделаешь, часу не теряй, вести в Москву шли.

Осушив баклагу меда, наскоро перекусив пшенной кашей с жареной гусятиной, гонец поскакал в обратный путь.

Дьяк Михайла Битяговский долго сидел в горнице и думал. Пришло время совершить дело, во имя которого он корпел здесь, в Угличе. Сделано многое, однако отправить царевича в мир, где нет печали и воздыхания, оказывалось далеко не просто. Нагие превратили дворец в неприступную крепость. Двери отворялись только для тех, кого знала царская родня. Тайную охрану царевича возглавил Афанасий Нагой, опричник Ивана Грозного, проживавший в своем поместье в Ярославле. Он часто наезжал в Углич и давал Михайле Нагому нужные советы.

Вечером у ворот дома царского дьяка спешился воевода Семен Федорович Нагой, голова угличских стрельцов. Он был стар и сед и славился по Москве тем, что его очень не любил Борис Годунов.

– Получил царский приказ, – сказал воевода, – идти в Серпухов. Против татар буду стоять. Завтра до солнечного восхода в поход. Кто город охранять будет, известно тебе, дьяк?

– Ничего не ведаю. Разве стрельцов всех угоняют?!

– Всех до одного. Я думал, ты знаешь, что к чему. Надо сторожей на стены ставить, мало ли что может случиться. Царский сын во дворце живет. Деньги на сторожей надобны.

– Ты прав, Семен Федорович, о том я подумаю.

Воевода распрощался с дьяком и, тяжело ступая, вышел из горницы. Михайла Битяговский обрадовался уходу стрельцов из Углича. Он понял, что это не случайное совпадение. Ставить на стены сторожей без приказа из Москвы он не собирался. Его и раньше смущали дозорные стрельцы, днем и ночью ходившие по стенам крепости и глядевшие с башен. Теперь дело решалось проще.

На следующий день, ранним утром, мимо дома Битяговского прошли стрельцы, и конные и пешие. Пешая сотня сидела на телегах. Во главе отряда на вороном жеребце ехал седобородый воевода Семен Нагой.

Дьяк вышел на крыльцо и смотрел вслед уходящему стрелецкому войску, пока не осела дорожная пыль, поднятая лошадиными копытами и колесами телег.

К обеду он позвал своего сына Данилу и племянника Никиту Качалова с шурином Оськой Волоховым. Данила и Никита были жильцами во дворе и состояли телохранителями царевича. Беседу дьяк Битяговский повел издалека. Он рассказал про возведение в сан патриарха святейшего Иова, чему был свидетелем.

– Старейший патриарх восточного православия благословил Иова как сопрестольника великих отцов христианства и, возложив на него руку, прочел короткую молитву. Новопреставленный московский патриарх имел на главе митру с крестом и короною, священнодействовал вместе с византийским, – сладким голосом говорил дьяк, – а когда, отпев литургию, разоблачился, государь царь Федор Иванович собственной рукой возложил на него драгоценный крест с животворящим древом, бархатную зеленую мантию, с полосами, низанными жемчугом, и белый клобук со знамением креста. Царь Федор Иванович подал ему жезл святого Петра и велел именоваться патриархом всех земель северных… Каков велик наш государь Федор Иванович?!

Потом разговор пошел напрямую. Царский дьяк объяснил, что надо сделать. Он надеялся на родственные узы, связывающие всех четверых. Родство было во многих делах решающей силой. Для убийства решили выбрать субботнее время. В субботу обедали раньше, а кто мог, напивался хмельным. Плотно пообедав, русский человек ложился отдыхать. На субботу родня Битяговского возлагала самые жаркие упования. И еще было одно немаловажное обстоятельство. Царевич обедал раньше взрослых, с мамкой и кормилицей, и его после обеда отпускали погулять во дворе. На прогулку царевича сопровождала кормилица Орина Тучкова. Вот это глухое время и выбрали заговорщики.

– Мне его отдайте, – петушился долговязый Оська Волохов, хлебнув лишнюю чарку. – У моей матки руки в синяках, все из-за этого змееныша. Все ему не так и не так. Царица Марья – злющая баба, глаза готова за свое дитя выдрать, она ущипнет мать за руку и выкручивает мясо.

– Главное, ежели что, – учил дьяк, – кричите: царевич-де в падучей болезни сам на нож набрушился… А в ином не признавайтесь.

Расходясь по домам, родичи поклялись святому кресту крепко держать все в тайне и друг друга не выдавать. Обнялись, перецеловались.

– А уж царь-государь не забудет нашей верной службы, – говорил дьяк Битяговский, стараясь придать своему зверскому лицу ласковое выражение, – меня в думные дьяки поставит и вас, молодцы, в стольники.

Уход стрельцов из Углича опечалил Михайлу Нагого. Он утешался только тем, что стрельцы направлены в Серпухов. Значит, думал он, татары двинулись на Русь и скоро подойдут к Оке. Из Москвы от верных людей вести приходили в Углич почти каждый день. Михайла Нагой знал, что главные русские войска стоят в Новгороде Великом, против шведского короля Юхана. В угличском дворце все было готово. По первому знаку из Москвы семейство Нагих с царевичем Дмитрием и царицей на четырех колымагах выедут в Сергиеву лавру, а потом, ежели захочет бог, и в Москву.

Дни стояли погожие, жаркие. Яблони в садах отцветали, осыпались, покрывая землю белыми лепестками. В огородах сажали рассаду капусты и готовили грядки под прочие овощи.

Утром в субботу 15 мая небо нахмурилось, накрапывал дождь.

Царевич Дмитрий проснулся нерадостный. Он капризничал, не хотел вставать и идти в церковь. Постельница Марья Колобова, ласково уговаривая, напялила на него кафтанчик с высоким воротничком, обула в козловые красные сапожки.

После Евангелия у старцев Кириллова монастыря царевич, как всегда, первый вышел на паперть и стал раздавать нищим милостыню.

Во дворе у церкви встретились дьяк Михайла Битяговский и Михайла Нагой.

– Почему на стенах дозорных нет?

– Не знаю, стрельцы по царскому указу ушли.

– Ты царский дьяк, должен мне деньги на сторожей дать.

– Запрошу Москву, тогда.

– Ежели что взять, так ты сразу хапнешь, а ежели дать, так и нет тебя. Два дня даю тебе сроку.

– Уж как будет.

Царевичев дядя был под хмельком. Он махнул рукой и поспешил в посад к веселой вдове на обед.

Царица Марья повела царевича Дмитрия наверх, во дворец. Последнее время, а особенно после приезда дьяка Битяговского в Углич, Марья Федоровна сделалась вдвойне осторожной и не спускала глаз со своего сына. Она не расставалась с ним ни днем, ни ночью, кормила его из собственных рук. Тайные доброжелатели из Москвы не раз предупреждали ее об опасности.

Время наступало обеденное. Слуги накрывали большой дубовый стол во дворце, носили наверх хлеб и холодные кушанья.

Царевич попросил квасу, а когда его принесли, неожиданно расплакался и долго не мог успокоиться.

– Перестань, Митенька, не плачь, глазки испортишь, – уговаривала мать. – Испей кваску сладенького, медового.

Царевич выпил квасу и снова захныкал.

– Государь Дмитрий Иванович, пойдем на двор, погуляем, – позвала царевича мамка, боярыня Василиса. – Глянь-ко, солнышко красное показалось.

Царевич посмотрел в окошко.

– Хочу гулять, – сказал он. – Матушка, дай мне орешков погрызть.

Боярыня Василиса Волохова взяла царевича за руку. Марья Федоровна хотела пойти с сыном, но вспомнила, что пришла телогрейщица с готовым шитьем и надобно его примерить.

– Оринушка, – крикнула она кормилице, – подь на двор, посмотри Митеньку… Орешков ему дай, а я приду скоро.

Царица во всем верила кормилице Орине, грудью вскормившей Дмитрия. Ее сын Баженка приходился молочным братом царевичу.

Царевич Дмитрий, мамка Василиса и кормилица Орина вышли из горницы в сени и спустились по лестнице к восточному входу и вышли в сад.

Яркое солнце ослепило царевича. А ведь только недавно шел дождь. Он с удивлением смотрел на зеленую траву, на синие купола соборной церкви, на высокую крепостную стену. Двор был пуст, люди сидели по домам. На угловой дозорной башне с шатровым верхом тоже никого не было, недавно стрельцов угнали на Оку. Несколько малых ребят возились невдалеке на солнечном припеке у церковной стены. За ними наблюдала Постельница Марья Колобова. Сегодня суббота, и от работ все освободились раньше обычного. Многие уже отобедали и завалились спать.

– Оринушка, – сказал царевич, не осилив крепкого орешка, – разгрызи, у меня зубки болят.

Из-за угла Константино-Еленинской церкви вышли дворцовые жильцы-родственники: Данила Битяговский, Осип Волохов и Никита Качалов. Они издали стали кланяться царевичу и приветствовать его радостными возгласами. Осип Волохов стал на голову и пошел по траве на руках. Данила Битяговский запел веселую песню. Никита Качалов сноровисто пританцовывал. Царевич развеселился, стал подзывать их к себе. Жильцы топтались на месте.

Не дождавшись, пока они подойдут, Дмитрий спустился с крыльца и подбежал к жильцам. Отсюда, где они стояли, ни игравших малых детей, ни постельницы Марьи Колобовой не было видно, закрывала церковь. Кормилица Орина бросилась за царевичем.

Данила Битяговский, Осип Волохов и Никита Качалов дружно в землю поклонились Дмитрию.

– Государь Дмитрий Иванович, давай в тычку поиграем, – поднявшись, выступил вперед Осип Волохов и вытащил из-за голенища большой и острый нож.

– Ты с ума сошел, болван! – закричала кормилица. – Вот узнает государыня про нож, велит она тебе палок всыпать.

Не обращая внимания на крики кормилицы, Волохов взял за руку царевича.

– Государь, у тебя новое ожерелье? – спросил он изменившимся голосом.

– Нет, старое, – подняв голову и улыбаясь, ответил Дмитрий.

И тут произошло неожиданное. Волохов взмахнул ножом и ударил царевича в горло. Однако твердый воротник кафтанчика, унизанный жемчугом, защитил его, нож ударил в жемчуг, соскользнул и вывалился из рук убийцы.

– Помогите! – закричала во весь голос Орина. – Помогите, убивают! – Она бросилась к царевичу, обняла его, закрыла своим телом. – Вскормленник, красавчик, сыночек мой! – причитала кормилица.

Она не понимала, что происходит. Сын боярыни Василисы Оська, свой жилец, хотел убить царевича. Она не сразу поверила своим глазам и даже подумала, что ошиблась. Однако острый нож, брошенный Оськой, лежал на земле.

– Запорют тебя, Оська, псари на конюшне и вас, дураки, вместе с ним! – попробовала припугнуть жильцов Орина.

Долговязый Осип Волохов испугался и убежал с княжьего двора. Исчезла боярыня мамка Василиса Волохова. Данила Битяговский и Никита Качалов оказались храбрее. Они кинулись на кормилицу. Данила Битяговский, коренастый и сильный, короткой палицей сильно зашиб ее. Орина омертвела, упала, но не выпустила из рук царевича.

Крики во дворе затихли, слышно было, как ворковали голуби на церкви.

Дмитрий молчал, ничего не понимая, и испуганно посматривал по сторонам черными глазами. Вряд ли мысль, что он живет последние минуты, пришла ему в голову.

Расправившись с кормилицей, Данила Битяговский вырвал из ее рук царевича и ударом поднятого с земли ножа полоснул ему горло. Кровь хлынула потоком из широкой раны.

– Царевичу в руку вложи нож, – закричал Никита Качалов, – как дьяк сказал.

Но и Битяговский растерялся, не смог вложить нож в руку убитого, а оставил его возле царевича.