Текст книги "Кораблекрушение у острова Надежды"

– Ты прав, батько, – сказал войсковой писарь.

– Прав, батько, – поддержал Григорий Лобода.

– Да, да, всех панов долой, – согласился Северин Наливайко.

Только поп Дамиан, его брат, не согласился.

– Иезуитов, собак, первых треба на колья, – упрямо твердил он, – от них все несчастья.

– Коли бы мы всех панов побили, иезуитам не за кого стало бы держаться на нашей земле, – опять сказал гетман. – Вот мы у Киеве заберем порох и пушки и на твоего пана Острожского ударим. Самый богатый пан. С него и начнем.

– Так, так, – согласились все, – ударим на Острожского. Пока он без войска сидит, на него первого ударим.

Начались разговоры о том, как надо воевать с князем Константином Острожским.

– Коли мы пана Острожского побьем, – опечалился поп Дамиан, – православной церкви погибель. На нем православие держится.

– Зато у Острожского два сына – католики, – сказал гетман. – Правая рука не знает, что делает левая.

Гремя саблей, появился дозорный казак:

– Батько, к тебе атаман Остап Секира, и с ним двое москалей.

– Зови, – сказал гетман.

Атаман Секира, Степан Гурьев и Федор Шубин вошли в комнату. Что-то знакомое показалось Степану в облике молчаливого казака, похожего на медведя, но он не поверил себе, отвернулся.

– Батько, по твоему слову прибыл со всем народом, – сказал Остап Секира, склонив голову.

– Сколько привел?

– Четыре сотни казаков да мужиков две сотни.

– Добре. А это что за люди? – Гетман строго посмотрел на Степана Гурьева и Федора Шубина.

– Други мои, пан гетман, в Москве спознались, когда по твоему приказу ездил. Хотят с нами против панов воевать.

Христофор Косинский пожал руки мореходам:

– Добре. Раньше воевать приходилось ли?

– Приходилось. И на море и на земле воевали.

– Корсарами были, – подтвердил Секира, – и с татарами бились. Степан Гурьев сотником был, и раны у него есть… А Федор у Степана в сотне бился.

– Гурьев Степан! – вдруг услышал мореход густой голос.

Кто-то сжал его в крепких объятиях.

– Василий! – признал бородатого казака мореход. – Ты ли? Откуда?

Они расцеловались.

– Похудел, побледнел, – гудел Васька Чуга. – Помнишь, где мы с тобой в последний раз виделись?.. На острове Надежды!

– Помню. Ты с самоедами ушел. Князек тебе жену обещал.

– Было. Да не стал я с ними жить. К своим захотелось. Думать начал, делать ничего не мог. Тоска. Год только и прожил.

– Далее куда ушел?

– На реку Дон к казакам. И у них недолго. Опасно: часто царские воеводы приезжают. Перебрался на Днепр, за пороги, к сечевым казакам… Вот у Гетмана Христофора Косинского в помощниках.

Гетман Косинский внимательно слушал разговор.

– Правая рука у меня атаман Чуга! – воскликнул он, положив ему на плечо руку. – Отчаянный, зла на панов много и голова хорошая, грамоту знает. Я на него, как на себя, надеюсь. Знаю, не продаст, не выдаст. Дела его мне ведомы: купца Строганова убил – не осуждаю. У каждого из нас панских голов на счету много.

– А это мой друг, жизнь мне спас, – сказал Васька Чуга. – За него мне свою жизнь положить не жалко.

– Добре. Вот и дай москалю сотню казаков. И товарищ его пусть с ним рядом бьется… Ну-ка, писарь, скажи, чтобы подали нам горилки. Товарищев надо угостить. – И гетман отошел от знакомцев, решив, что им хочется остаться наедине. Отошли и другие.

– Как пошли дела на острове? Как агличане? Все ли вернулись? – гремел бас Васьки Чуги.

– Купец Никандр Мясной убил Анфису, – сказал Степан.

– Как! За что?

Степан Гурьев рассказал, как все произошло. Как убили Анфису, как захватили англичан. Рассказал про неудачное плавание, кораблекрушение во льдах. Как вернулись к острову Надежды и как зимовали.

Васька Чуга слушал, не перебивая.

– На другой год летом пошли в Холмогоры. На песчаные безымянные острова вынесло. Как живы остались, до сих пор не знаю… А в Сольвычегодске пособником твоим посчитали. Я старшим приказчиком Макара Шустова посоветовал оставить, дак он меня в убивстве Семена Аникеевича обвиноватил.

– Гадюка! Своими бы руками… – Васька Чуга сжал огромные кулаки. – Ну, погодите, и до вас доберемся!

– Воевода сольвычегодский в железа меня заковал. Привезли в Москву. Однако поверили, к пыткам не подвели. Правитель Борис Годунов узнал про меня, из-под стражи освободил и должность дал. – Степан Гурьев вздохнул. – В царские дьяки возвеличил. Все бы хорошо, да, видать, в большом доверии у правителя тоже страшно. Поручил он мне дело, а у меня к нему душа не легла… не мог.

– Раз не мог, значит, дело плохое, – сказал Васька Чуга. – Знаю тебя.

– Пришлось от царского гнева к казакам бежать, – закончил Степан. – Вот и встретились.

– Хорошо сделал. Мы тебя ни черту, ни богу не выдадим. Гетман Христофор Косинский – человек верный, справедливый. Он против всех панов пошел. Не разбирает и русского и ляха под одно казнит, ежели они простому человеку зверство содеяли. И я, Степан, жизнь свою решил за простого мужика отдать. У нас в русском государстве его всяко жесточат и притесняют, а уж здесь, на украинных приднепровских землях, русскому мужику жизни вовсе нет. Будто не человек, а скотина. Вот и решил я с панами бороться, пока рука саблю держит. На том клятву богу дал.

– Будем вместе, Василий, помогу… Любушку ты свою не забыл, – кивнул Степан Гурьев на могучую бороду друга.

– Не забыл, Степан Елисеевич.

Мореходы обнялись и поцеловались.

– Вот мой друг Федор, – показал Степан на Шубина. – Жизнью ему обязан. Потом оба корсарами у Карстена Роде служили…

Васька Чуга обнял Шубина.

– Хорошо, вместе будем. Здесь народ простой, справедливый.

Слуги принесли хмельного в баклагах и серебряные кубки. Гетман Косинский пригласил всех к столу.

За медом и за горилкой опять начались разговоры.

– Теперь ты, гетман, на Киев пойдешь, а потом Волынь и Подолье воевать? – спросил поп Дамиан Наливайко. – И шляхтичей к присяге приводить?

– Так, святой отец.

Поп помолчал.

– Долгое дело, гетман, и крови много прольется. А я другое скажу.

– Говори, отче.

– Треба нам старого князя Острожского выкрасть из замка, да коли он тебе присягу даст, вся Волынь сразу твоя станет. Он твердой рукой русскую веру держит.

– Веру держит?! – вступился в разговор его брат Северин. – А для польского короля первый слуга. Всегда вперед лезет. Подолию и Киев за польским королем утвердил.

– Коли он присягу даст, – не унимался поп, – за ним вся шляхта встанет.

Гетману Косинскому понравилось предложение острожского попа. Он выпил чару меда, вытер усы, положил в рот щепоть сладкого изюма.

– Ты в какой церкви служишь?

– В острожской замковой церкви Богоявления. Мне бы четыре человека смелых, чтобы смерти не боялись, и мы бы старого князя схватили и к тебе, гетман, привезли.

– Добре, дело хорошее, почему не попробовать. Русскую кровь беречь надобно. Людей смелых найдем. Да у нас никто смерти не боится, важно, чтобы голова добрая на плечах была. Кого бы ты, Василь, послал? – обернулся он к атаману Чуге.

– Я пойду, – неожиданно сказал Степан Гурьев.

– И я с тобой, – поддержал его Федор Шубин.

Глаза гетмана Косинского подобрели.

– Добре, морской атаман. Верю, что дело сделаешь. Еще двух казаков дадим. Хватит, отче?

– Хватит, гетман.

Косинский налил всем еще по чаре меда.

– Пьем за удачу, за то, чтобы старого князя Острожского приволокли ко мне в Киев, пьем за наших храбрых друзей.

Все поклонились Степану Гурьеву и Федору Шубину.

Гремя оружием, в комнату вошли три атамана. Они доложили гетману, сколько казаков, конного и пешего войска привели с собой. Потом еще пришли двое, еще четверо…

Собрав свои войска у Белой Церкви, гетман Косинский двинулся на Киев. По дороге к нему присоединялись восставшие мужики, вооруженные пиками и косами. Они мстили шляхтичам за притеснения, сжигали их дома, безжалостно убивали своих угнетателей. А прежде всего сжигали королевские бумаги, дававшие право шляхтичам над жизнью и смертью своих крестьян.

Шляхта бежала в защищенные города, прячась за крепкие стены. В Варшаву, к королю и в сенат, полетели жалобы перепуганных насмерть дворян.

На третий день показался золотой купол церкви святого Михаила. Гетман Косинский без труда овладел Киевом. Стены старой крепости, давно нуждавшиеся в починке, не могли служить преградой.

Остановившись в богатом воеводском доме, гетман призвал на совет всех своих военачальников. Решался вопрос, что делать дальше. Освободить от польского и католического засилья украинные земли – прежде всего. С этим соглашались все атаманы. Но что делать потом? Собравшись с силами, польская корона потопит в крови мятеж и восстановит прежние порядки.

И атаманы решили просить помощи у православного царя Федора Ивановича.

Из Киева в Москву поскакали гонцы с грамотой. Гетман Христофор Косинский просил великого государя Федора Ивановича взять под свою высокую руку древние русские земли: Киевскую, Подолье и Волынь, просил прислать помощь оружием, порохом и деньгами.

Вечером вокруг Киева по берегу Днепра горело множество костров. Казаки и вооруженные поселяне готовили себе ужин. От костров в небе стояло зарево, и казалось, что горит город.

У многих на возах были припрятаны хмельной мед и горилка. Поужинав, казаки и крестьяне пели протяжные грустные песни.

Когда в киевских церквах ударили полночь, лагерь давно спал. Только дозорные до утра не сомкнули глаз, объезжая на конях спящий лагерь.

Глава тридцать девятая. ВПЕРЕД НЕ ЗАБЕГАЙ, ЧТОБЫ ВОЛКИ НЕ СЪЕЛИ

О бегстве Степана Гурьева правитель узнал на шестой день и долго думал, что ему делать. Прикидывал по-всякому и наконец решил, что Гурьев испугался, отступил перед царской кровью. Борис Годунов не очень озлобился на ослушника и даже жалел, что послал дьяка на такое дело и лишился честного и умного человека.

А самое главное – правитель не боялся, что Степан разгласит страшную тайну, и разыскивать его по всей русской земле не стал. Но как быть дальше, где найти человека, способного поднять руку на царевича Дмитрия? И снова Борис Годунов вызвал окольничего Клешнина.

– Даю тебе три дня, – без лишних слов сказал он. – Через три дня дельный человек должен быть перед моими глазами.

Андрей Клешнин и сам понимал, что промедление может обернуться смертью. Всю подноготную про царя Федора он знал преотлично: Клешнин был приставлен к нему дядькой с самого рождения. Он знал, что царское здоровье плохо, очень плохо. Царь Федор часто хворает. Вот уж год, как он стал терять память, едва дышал и даже дома с большим трудом переставлял ноги.

Смерть царя Федора Ивановича грозила Клешнину многими бедами. Самым опасным было то, что Михайла Федорович Нагой, родной дядя царевича Дмитрия, люто ненавидел его. И если царевича Дмитрия посадят на престол, то голову свою Клешнину не сберечь.

Андрей Петрович возвратился от правителя в свой приказ невеселым. Он снова и снова перебирал в голове всех, кто был годен для тайного дела.

Ласково пригревало землю весеннее солнышко. На кремлевских лужайках дружно зазеленела трава. По-весеннему весело гомонили воробьи, копавшиеся в теплом конском навозе. Пролетавшая ворона капнула на шапку окольничего, но он не обратил внимания.

Раздумывая, Клешнин медленно поднялся на крыльцо, миновал длинную комнату, где десятки писцов трудились над списками, и открыл дверь в свой кабинет. Он медленно снял охабень, повесил его на деревянный гвоздь и уселся на стул с мягким сиденьем.

В это время к нему попросился дьяк Михайла Битяговский.

Взглянув на обезображенное шрамом и заросшее бородой лицо дьяка, Клешнин подумал, что, может быть, он пригодится правителю. Дьяк Битяговский считался в приказе хитрым и алчным человеком. Он присутствовал на многих допросах и пытках, был привычен к крови, и вряд ли еще одно убийство могло его удивить.

– Садись, Михайла, – добродушно сказал Клешнин, – говори, что у тебя.

Почти не слушая, он одобрительно кивал головой после каждого слова дьяка. «Годен или нет? – думал окольничий. – Годен или нет?»

Закончив доклад, Михайла Битяговский собрался уходить, но Клешнин остановил его:

– Подожди-ка, дьяк, не торопись, хочу с тобой говорить.

Михайла Битяговский насторожился, вытянул шею.

– Правитель ищет человека, готового по его приказу свершить любое дело. За услугу тот человек будет награжден сверх всякой меры. И служба, и деньги, и почет.

– Я согласен, государь, исполнить любой приказ великого боярина Годунова, – не задумываясь, ответил дьяк. – Говори, о чем речь, государь.

– Всего дела я не знаю, – прокашлявшись, сказал Клешнин, – знаю одно: надо ехать в Углич и по царскому слову взять на себя удел, ведать хозяйством царевича Дмитрия…

– И что еще?

– Об этом знает правитель. Он тебе сам скажет.

Дьяк Битяговский понял, что пожива предстоит большая.

– У меня в Угличе родня, – сказал он, усмехнувшись.

– Родня?!

– В прошлом годе сыновецnote 18Note18
  Сыновец – племянник.


[Закрыть] мой Никита Качалов с дочерью боярыни Волоховой оженился. Со мной живут.

– И Никиту Качалова с женой в Углич возьмешь, – сразу оживился Клешнин, – пусть он в жильцах во дворце служит.

– Я согласен, – снова твердо сказал дьяк. – Когда велишь?

Андрей Петрович решил, не откладывая, отвести Битяговского к Борису Годунову. Родство дьяка с мамкой Волоховой приходилось к месту.

Обдумав все еще раз, Клешнин привел в кабинет правителя Михайлу Битяговского. Он всячески хвалил дьяка и представил его как совершенно верного человека.

После ухода Андрея Клешнина Борис Годунов разговор начал не сразу. Он долго присматривался к дьяку. Битяговский чувствовал себя свободно, ворочал головой, оглядывая кабинет, и без страха глядел на правителя.

– Ты знаешь, зачем зван ко мне? – спросил Борис.

– Нет, знать не знаю, ведать не ведаю.

– Царевича Дмитрия надо отправить в рай.

– Того, что в Угличе? – осведомился дьяк.

– Того самого.

– По чьему велению?

Годунов чуть было не сказал: «Я повелел». Но поостерегся и сказал другое:

– По слову великого государя и царя всея Руси Федора Ивановича.

– Вот что, высокий боярин, это слово большое и страшное. Ежели получу приказ из уст самого царя Федора, свершу твердо. А ежели царского приказу не будет, не взыщи, боярин, близко не подступлюсь. В царской крови только цари вольны.

Борис Годунов хотел закричать, затопать ногами, припугнуть дьяка страшным наказанием, но поразмыслил и решил действовать хитростью. Пусть дьяк увидит царя, услышит из царских уст повеление. Пожалуй, так будет вернее. Конечно, получить от царя Федора такой приказ он и не мыслил.

– Хорошо, дьяк. Ты услышишь царское слово. Но если обмолвишься… Ты знаешь, что бывает за те дела, в которых замешан царь?

– Знаю, великий боярин, десять лет пытошные сказки пишу.

– Подожди здесь.

Борис Годунов вышел из кабинета и направился в царские покои. Последнее время правитель чувствовал себя здесь полным хозяином. Он нашел царя в молельной. Федор Иванович велел зажечь все свечи и лампады у икон и тешился огоньками.

Борис Годунов велел всем выйти и тихо сказал царю:

– Великий государь, обижают твоего верного слугу Бориску.

– Тебя обижают?! – В голосе царя послышалось сомнение.

– Да, великий государь. Приказал я по твоему слову в Угличе каменную церковь поставить святому Дмитрию, так не верит дьяк, говорит – денег в казне нет…

– Позови того дьяка, – сразу сказал царь Федор. – Я скажу.

Борис Годунов открыл дверь и поманил пальцем Михайлу Битяговского.

Дьяк вошел и, увидя царя, повалился в ноги.

– Встань, не то осерчаю, – тихо сказал царь. – Богу в землю кланяйся.

Дьяк Битяговский поднялся. Федор Иванович, прижавшись к иконам, смотрел на него, раскрыв глаза.

– Зверство на твоем обличье, – помолчав, сказал царь, – грешил много.

Рот у Битяговского был разорван почти до самого уха, рана срослась плохо и делала лицо дьяка диким и страшным.

– Он не верит, что я приказал твоим царским именем, – сказал Борис Годунов, – объяви, великий государь, твою волю. Пусть в Углич едет дьяк.

– Делай, что приказал боярин Борис, – строго произнес царь Федор. – Поезжай в Углич немедля, и впредь чтоб мне докуки не было.

– Великий государь… – начал Битяговский. Он хотел услышать от царя более определенное указание, работа в разбойном приказе приучила его быть точным.

Однако Борис Годунов был настороже.

– Ты что, батогов захотел? – грозно спросил он дьяка.

– Слушаюсь, великий государь, все по твоему слову выполню, не оставь своей милостью, – заторопился Битяговский.

– Слышал царское повеление? Теперь ступай. – Правитель показал на дверь.

Дьяк Битяговский, не спуская глаз с царя, задом вышел из молельни.

* * *

В Углич Михайла Битяговский приехал на четырех тройках, заляпанных грязью. Дорога только-только просыхала от весенней распутицы. С дьяком приехали его взрослый сын Данила Битяговский и племянник Никита Качалов, повар и несколько слуг. На четвертой тройке прикатила дьячья жена Овдотья и дочери Дунька и Машка.

За тройками приволоклись одноконные телеги с пожитками.

На второй день дьяк Битяговский с сыном пошел на княжий двор и до вечера сидел в приказной избе, разбираясь с делами. Подьячие и писцы, увидев звероподобного, заросшего волосами дьяка, пришли в трепет и сразу прониклись к нему уважением.

Он вызывал дворцовых слуг, держал себя грубо и нагло. Отдавал им приказания, вмешивался в дела дворецкого Михайлы Нагого и самого удельного князя.

Царский дьяк побывал в обеих соборных церквах, внимательно слушал утреннюю и вечернюю службы. Он нашел непорядки и здесь: где пропуски, где повторения в литургии, ругался с попами, грозил им расправой новоявленного патриарха. С настоятельницей Богоявленского девичьего монастыря Михайла Битяговский говорил недолго, но после его ухода она целый день ходила с заплаканными глазами. Дьяк громогласно заявил, что не даст на дворцовые расходы ни одной копейки, если не будет уверен, что деньги идут на нужное дело.

Вызнав про Ондрюшку Мочалова, про его ворожбу во дворце царевича, Михайла Битяговский, встретив ведуна у Никольских ворот, больно отстегал его татарской плетью.

– Увижу в кремле – убью, – пообещал дьяк на прощание.

Словом, Михайла Битяговский дал всем крепко почувствовать свою власть и силу с первых же дней своего появления в Угличе.

Только с мамкой Василисой Волоховой, придворной боярыней, главной воспитательницей царевича Дмитрия, дьяк Битяговский был по-родственному вежлив и почтителен.

Марья Федоровна Нагая и ее братья словно не замечали наглых выходок дьяка, делая вид, что его не существует в городе.

Но дьяк Михайла Битяговский существовал и деятельно готовился выполнить приказ правителя Годунова.

Вечером второго мая в просторную избу царского дьяка пришла боярыня Волохова с сыном Осипом. Дочери дьяка Машка и Дунька укладывались спать на печи, а жонка, Овдотьица, готовила на лавке постель для самого Михайлы Битяговского.

Дьяк встретил Василису приветливо.

– Заходи, заходи, боярыня, – поднялся он с лавки, – садись, милости прошу, – и попытался выразить на своем страшном лице приветливую улыбку. – Сейчас огоньку прибавлю.

Дьяк торопливо вынул из деревянного ларца восковую свечу, зажег ее. В горнице стало светлее. Горящую лучину он бросил в ушат с водой.

– От царицы-матушки послана, – соврала Василиса, – велела тебе, Михайла Семенович, словечко тайное передать. А рассиживаться у тебя мне некогда.

– Овдотья, забери девок и выйди в сени, – строго приказал дьяк и молчал, пока дверь за ними не закрылась. – Ну, я слушаю, боярыня.

– Воевода Богдан Бельский опять к царице прискакал, – зашептала мамка Волохова, – прежде к Михайле Федоровичу прошел, долго с ним беседовал, а опосля к царице миловаться. Под утро к себе поедет.

– Еще что знаешь?

– Купец Истомка Малыгин со скорняжнего ряда днюет и ночует у Михайлы Федоровича. Ест и пьет с ним. А сегодня людей в Москву с письмами вместях посылали.

– А в письмах что?

– Того не ведаю, Михайла Семенович.

– Ну ладно. Еще что знаешь?

– Ондрюшка Мочалов с ними опять ворожил и в кудес бил… А больше ничего не ведаю. Сторонятся меня Нагие. Царица Марья не верит, царевича Дмитрия со мной боится во двор отпустить. А когда царевича кормят, меня нудят всякое блюдо наперед пробовать. Отравы боятся. А виноват Ондрюшка Мочалов. На меня пальцем указывал: я-де такая, меня-де стеречься надобно… Пойду, Михайла Семенович, во дворец, – спохватилась Василиса, – не дай бог, ежели Нагие спросят.

– Иди, боярыня. Ежели что еще услышишь, время не теряй, приходи.

Василиса Волохова, распростившись с царским дьяком, вышла на двор и, переваливаясь с боку на бок, как пузатая лодья на волне, заспешила на княжий двор.

Дьяк Михайла Битяговский долго сидел задумавшись. Не только боярыня Волохова сообщала ему тревожные вести. Во дворце у него были верные люди. Однако дьяк ни к чему не мог придраться. Ворожба Ондрюшки Мочалова была и раньше, об этом знали в Москве. Нагие остерегались боярыню Волохову – об этом Битяговский знал. Известно дьяку и о том, что посадские купцы часто бывают у Михайлы Нагого. Казалось бы, все идет по-прежнему. Однако Михайле Битяговскому неспокойно последние дни. Острый нюх дьяка разбойного приказа подсказывал ему, что в угличском дворце вершится тайное большое дело против царя и великого государя Федора Ивановича.

Вспомнив, что Богдан Яковлевич Бельский во дворце, дьяк решил захватить его в Угличе с поличным и сообщить в Москву о похождениях воеводы. Богдан Бельский все еще был в опале и без царского приказания не мог покинуть Нижний Новгород и тем более посещать Углич.

Дьяк велел жене разбудить себя в полночь. Шесть вооруженных слуг на оседланных конях по его приказу должны находиться у дверей и ждать условного знака.

Богдан Яковлевич Бельский, как всегда, рано утром, только начинался рассвет, выехал из крепостных ворот. Следивший за ним слуга царского дьяка тут же помчался к дому Битяговского.

Опальный воевода не торопил коня. Он медленно, шажком двигался по торговой улице. Листва на деревьях давно распустилась. Во всю силу цвели яблони, Бельский с наслаждением вдыхал легкий, приятный запах. В садах Углича на все лады щелкали и свистели соловьи. На небе горели еще две-три яркие звезды. Соловьиное пение настраивало его радостно. Утренняя прохлада бодрила. Как всегда, чтобы не привлекать внимания, он ехал один, у ворот посада, на выезде, его ждали вооруженные слуги.

Богдан Яковлевич, обласканный стосковавшейся царицей Марьей, слышал одних соловьев и видел только ее высокую грудь и белые руки. Ему вспомнились большие синие глаза царицы и слезы на расставании.

«До смерти Марья будет моей, – приятно размышлял воевода. – Престол царский разделим, похотят ли того ее братцы или нет. Царица на все согласна. Не пойдут они супротив нас».

Потом крылатые мысли вернули его к делам. Опытный мастер тайных дворцовых козней, Бельский понял на этот раз, что Нагие не теряли времени и деятельно готовились к захвату власти. Бражник Михайла Нагой оказался хорошим предводителем и мог все держать в тайне. Одно не нравилось Богдану Яковлевичу: купчишки из угличского посада, кружившиеся вокруг Нагих и на чью помощь Нагие полагались. Воевода вспомнил неудавшееся восстание в Москве, ему помешали тогда московские купцы и всякий посадский сброд. Богдан Яковлевич был сторонником узких дворцовых переворотов. Перво-наперво он стал прикидывать, как ему после захвата власти стать верховным правителем всея Руси. Выходило, что это не так уж трудно сделать…

– Стой, государь! – прервал размышления негромкий голос. Чья-то рука схватила под уздцы его коня.

Богдан Яковлевич схватился было за саблю, но увидел семерых вооруженных всадников, окруживших его.

– Что вы за люди, что вам надобно? – строго спросил воевода.

– Я царский дьяк Михайла Битяговский. Хочу знать, для чего Богдан Яковлевич Бельский, воевода Нижнего Новгорода, тайно прискакал в Углич? – спросил, подъехав вплотную, высокий человек со шрамом на лице.

Бельский понял, что его узнали, донесут в Москву и дело может принять скверный оборот.

– Я дядька царевича Дмитрия. Еще великий государь Иван Васильевич Грозный приставил меня к своему сыну. А ты кто такой?

– Я царский дьяк, – повторил Битяговский, – и нахожусь в Угличе по приказу царя Федора Ивановича. Тебе, дядька царевича Дмитрия, мы лиха чинить не будем, – с насмешкой сказал дьяк, – однако в Москву, правителю Борису Федоровичу Годунову, про наезд твой отпишем… Пошли по домам, ребята. Воевода Богдан Яковлевич Бельский известный человек, я его по обличью сразу признал.

Всадники повернули коней и скрылись в переулке. Опальный воевода остался один.

Теперь Богдан Бельский не слышал голосистых соловьев. До него не доходили запахи цветущих яблонь. Он ничего не видел и не слышал. Одна страшная мысль захватила его и держала крепко. Если дьяк Битяговский пошлет донос в Москву Бориске Годунову, ему, Богдану Бельскому, не миновать жестокой расправы. Если Нагие проиграют дело, он не сможет отказаться от участия в заговоре. Москва начнет копать и может докопаться до многого…

И вместо того чтобы скакать к Афанасию Нагому в Ярославль, Богдан Бельский принял иное решение: немедленно, не теряя и часу, ехать в Москву и все рассказать правителю Борису Годунову. Он, Бельский, должен быть в Москве раньше, чем придет из Углича донос государева дьяка Битяговского. Только так, другого выхода нет. И Богдан Бельский хлестнул плетью коня.