Текст книги "Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг."

Англичане делать чудеса перестали, бросили Калабрию, услышав о нашем мнимом мире, и воротились все в Мессину. Теперь калабрийцы одни дерутся с французами и их славно щелкают; в последнем деле взяли 300 пленных, коих большая часть привезена сюда же; все голы, босиком и худо кормлены. Королева, которая делает добро даже врагам своим, тронутая их положением, велела их одеть и обуть за ее собственный счет. Они были растроганы таким великодушием и адресовали ей благодарственный сонет. Я тебе пришлю копию, ежели время мне позволит. Скажи это посольше: ее это обрадует, ибо она друг королевы. Берегите ее; с прискорбием слышу от тебя о худом ее положении, но надеюсь, что покой все восстановит; такое путешествие, как ее, хоть кого бы расстроило.

Дела французов в Неаполе, конечно, идут очень дурно, и их вся надежда на том основана, что Наполеон все поправит своими победами и дерзостью. Чем-то все это кончится? Мы опять поздно подоспеем и будем иметь похвальную надменность драться с меньшим количеством войск, подеремся хватски, но потеряем Европу. Оставим размышления, от которых грустно должно делаться россиянину. Во время Якова Ивановича турки инако говорить смели с Россиею; теперь один Себастиани (кажется) борется со 100 тыс. русских, кои на границах турецких и завладеть бы могли всей землею, прежде нежели Бонапарт узнает, что они идут.

Александр. Мессина, 13 декабря 1806 года

Сюда пришла эскадра русская под командою командира Игнатьева, пять кораблей, фрегат, два корвета и шлюп. Дмитрий Павлович, узнав об этом, тотчас сюда качнул по-курьерски, имея нужду обо многом поговорить с Игнатьевым. Меня взял с собою. Эскадра уходит сегодня же в Корфу, и я азардую [рискну передать] тебе это письмо через Моцениго: авось-либо дойдет.

Ну что за эскадра! Удивление! Какие корабли! Что за хваты, все капитаны, вся молодежь! Корветом «Флорою» командует Андрея Семеновича Кологривова брат, Владимир, молодец бойкий и прелюбезный. Они нас славно угощали; были пиры, стрельба, концерты и проч. и проч. Между ними есть капитан Лукин, престрашный силач. Он себя прославил в Англии, где с тридцатью матросами завоевал целый порт Чернее, двух англичан поднял на воздух, держа в каждой руке по одному за бакенбарды, стукнул их головами и бросил в ров. Он ломает талер надвое так, как наш брат пряник.

Вчера праздновали мы рождение государево. Из девяти судов жарили так, что Мессине хуже пришлось, как во время землетрясения. Французы сделали новое нападение на Калабрию, которая у нас в виду. Вчера ночью сожгли они три селения. Не поверишь, как больно и жалко было смотреть на эти иллюминации! Господа англичане здесь руки сложа сидят. Их 20 000, и они равнодушно на это смотрят. Из Реджио бегут сюда на барках бедные обыватели. Солдаты заперлись в крепость, народ взял оружие, чтобы идти навстречу французам. Чем-то это кончится?

Послезавтра возвращаемся мы в Палермо, куда мне смертельно хочется: без Евангелистки [так называл Булгаков свою итальянскую возлюбленную] тоска, а она отпустила только на десять дней. Мы сюда махнули в 37 часов 180 миль, каково это? Частью водою, частью верхом. Отсюда берем с собою Монклара, который у нас погостит в Палермо месяца два, а здесь ему нечего делать при гроссмейстере. Этот молодец мне еще подтвердил, что даст крест; но черт знает, когда его признает папа, который трусит Бонапарта.

1807 год

Александр. Палермо, 4 января 1807 года

Я ездил с Дмитрием Павловичем в Мессину, где была эскадра наша, из Балтики пришедшая. Из Мессины писал я тебе, и теперь, пользуясь первым случаем, пишу тебе через Корфу, куда сегодня отправляем фрегат «Венус». Не буду распространяться в сем письме, ибо оно поздно до тебя дойдет; так-то говорится, а как примусь тебе писать, то не умею уже перестать. Прилагаю письмо к батюшке, из оного ты многое, до меня касающееся, узнаешь. Можно ли усерднее о брате своем просить, как Дмитрий Павлович обо мне? Я не сомневаюсь, что эта рекомендация произведет желаемое действие. Тогда мне будет лафа: 1500 брюхатых рублев в год, да и дорога моя сделана. Попасть только на эту стезю.

Александр. Палермо, 31 марта 1807 года

Я тебе премного обязан за вести о наших успехах; продолжай, ради Христа, писать о новостях всех вообще. Ты, право, смешон: как делать секреты из того, что надобно трубить русским по всей вселенной? И опять, как можешь ты думать, что я в каком-либо случае тебя компрометирую? Дмитрий Павлович именно велит мне тебя бранить за воздержность твою. «Напишите (сказал он мне) вашему брату, что он – как Бюллер[34]34
  Это барон Карл Яковлевич, родной дядя известного в Москве барона Федора Андреевича Бюллера, который, как видно, и походил на него.


[Закрыть], который на другой день по кончине князя Потемкина на ухо говорил своим друзьям, что его светлость был очень болен».

Наше отечество в прежалком положении. Сидней Смит пишет от 2 марта, что он высадил войска, прогнал турок, посланных из Азии на помощь Дарданеллам, завладел батареями, заколотил пушки, сжег и ждет только Сенявина (ушедшего из Корфы с восемью кораблями, четырьмя фрегатами и проч.), которому оставляет завладеть Царьградом и драться с турецким флотом; а сам пойдет куда? Это загадка! Говорят, покорить Египет. Первые известия из Архипелага будут весьма интересны. Аман! Аман! Дадут им Амана: у Сенявина все капитаны прехваты, не уступят хоть самим англичанам.

Сколь ни люблю Куракина, желаю для тебя и для службы, чтоб граф у вас остался, и это вероятно: ежели по сю пору тот не бывал, то не будет совсем[35]35
  Князь Куракин, на пути в Вену, задержан был заключением мира в Тильзите.


[Закрыть].

Полетика, верно, ушел в Дарданеллы с Сенявиным, так адресуй, пожалуй, письма твои через Пеллегрини к Моцениго, а еще лучше к Манзо, ибо из Триеста очень часто идут суда в Мессину; я к тебе таким же манером писать теперь буду. Пожалуй, сообщай, какие награждения кому даны, кто из знакомых в армии отличаются, и проч. Теперь Аустерлиц заглажен на вечные времена; долго Бонапарт на всякую музыку пел это слово. И у нас заведутся песенки на Пултуск, Морунген, Эйлау. Ай да казаки! Французы про них говорят, что они людоеды. Манифест о милиции писан бесподобно и должен распалять сердце всякого россиянина. Мы читали с восхищением все то, что ты пишешь об энтузиазме, у нас царствующем.

Кауница здесь очень мало уважают: король не любит, а королева трактует как шалуна, да и положение его таково. Надобно посмотреть, как с нашим обходится, да и как наш себя ведет. Я, право, другого Дмитрия Павловича не знаю на свете. Я, право, с тобою не могу быть фамильярнее, как с ним. Целый день мы вместе, друг от друга ни малейшей безделки не утаиваем. Что бы я ни захотел, все для меня сделает, во всем требует всегда мое согласие или мнение, а неограниченная его доверенность и дружба ко мне дают мне вес в городе и у двора. Все министры меня любят. Что делает Поццо славного? Он в военной службе. Зачем у вас? Ты просишь мой журнал. Авось-либо надумаю прислать его с Радди. Все боюсь, чтоб не пропал, и не потерялись мои труды; а он тебя позабавит. Кланяйся премного от меня Дамасу. Все его приятели вспоминают об нем очень часто и любят его.

Александр. Палермо, 5 апреля 1807 года

Англичане напакостили в Дарданеллах, пробились туда, но что пользы? Чем идти тотчас на столицу, Арбутнот кинул якорь у Принцевых островов и начал трактовать. Турки на протяжении трех дней развлекали публику и так выиграли драгоценное время. Они привели столицу в состояние обороны и собрали под стенами 15 линейных кораблей, кои призвали из Буюкдере. Англичане, боясь быть атакованы слишком значительными силами, произвели отступление и много пострадали от огня батарей при вторичном проходе через Дарданеллы. Сенявин соединился с ними три дня спустя в Тенедосе; он предложил Данкворту идти на Константинополь, но тот отказался, желая завладеть прежде всего замками Дарданелл, чтобы обезопасить свое отступление. Он развернул парус к Египту, оставив на 8 кораблей Сенявина всю тяжесть операций в Дарданеллах. Мы не знаем, какое решение примет наш вице-адмирал. В ожидании англичан уже взяли Александрию, с потерею двух офицеров и пяти солдат. Экое побоище!

Если бы Италинский был молодым человеком, любящим славу и презирающим опасности, он сел бы на нашу эскадру, прошел бы Дарданеллы ранее англичан и принудил бы турок к миру, не оставив им времени даже вздохнуть. Возможно ли, чтобы один-единственный человек перевешивал всю армию, которая захватила уже половину Турции, и эскадру из восьми кораблей? У Себастиани есть и способности, и ловкость, – этого нельзя отрицать.

Александр. Палермо, 9 апреля 1807 года

Вчерашний день был один из приятнейших в моей жизни, милый и любезный брат: от тебя первого узнаю я, что меня сделали секретарем посольства. Я тебе не могу описать радость мою; я плакал так, как то бывает при радостном свидании после долговременной разлуки; стыдно сказать другому, но тебе открываю мою слабость. Размышление умножило мое благополучие. Я представил себе удовольствие батюшкино, поздравления, ему делаемые о наших успехах в службе; воображаю себе утешенную его старость видеть труды свои непотерянными и обещания наши, при отъезде из России ему данные, исполненными; представил себе любезного Константина, уделяющего приятелям общую радость; прибавь к этому открывающуюся мне дорогу, особливо ежели Неаполь Россиею возвратится законным своим государям; все это так далеко завело мое воображение, что я нашел себя счастливейшим из смертных.

Вообрази себе, что я сплю; меня будят, подают мне газеты. Выругав моего мальчика (я его завел себе с тех пор, как у коротконогого генерала голова заполнена одними ролями, комедиями, репетициями и проч.), я опять заснул. Сплю, меня еще будят: бешусь на мальчика, не понимаю его смелости. Но он был уверен в своей правоте. «Вам, – сказал он, – письмо от брата». – «Где?..» В одну минуту колпак очутился на полу, сон исчез, открываю твое письмо (то есть копию твою с батюшкинова письма № 45); первые слова: «Здравие и почтение г-ну секретарю посольства». Давай одеваться скорей, бегу без штанов, в капоте на низ к Дмитрию Павловичу, давай его целовать. Он еще в постели. Комедия! «Что с вами, – сказал он, – ну! Что, качнул, небось? Говорите же!» – «Какое качнул? Дело в том, что перед вами стоит ваш секретарь посольства с удрученною под 1500 рублями мошною». – «Шутишь?» – «Какая тут шутка? Вот и указ батюшка прислал». Не поверишь, как это обрадовало Дмитрия Павловича; начал меня целовать и поздравлять. Я ему говорю: «Вы это все сделали», – а он отвечает: «Какой черт я, ты сам заслужил», – и проч. За обедом пили шампанское за мое здоровье; все сердечно радовались. Карпов, особливо Пиний, кажется, недовольны, но должны в коже лопать и молчать, ибо попрекнуть ни тот, ни другой не могут: оба слишком знают, что они с приезда Дмитрия Павловича в Неаполь и не прикоснулись к работе, я все один делал. Все одно только и говорят: «Стоил того Булгаков, нечего сказать». Королева велела мне сказать через маркиза Сен-Клера, что очень радуется определению, которое оставляет меня прочно при ее дворе, и поздравляет меня.

Александр. Палермо, 1 июня 1807 года

Отправляется какой-то офицер, именем Цукати, в Корфу. Дмитрий Павлович посредством Моцениги пишет к Сенявину. Ты можешь себе представить, милый и любезный брат, с каким восхищением я пользуюсь сим случаем, чтобы к тебе писать, полагая, что письмо это найдет тебя здорового и благополучно прибывшего в Тенедос. Куда тебя обстоятельства не заносили? Неаполь, Корфу, Тенедос! Авось-либо попадешься и в Сицилию: сердце мне предсказывает эту радость; эта радостная мысль не выходит у меня из головы. Дмитрий Павлович меня в том обнадеживает очень. Поццо между прочим к нему пишет: «Булгаков со мною; для меня подлинное счастье его иметь; я пишу вам мало, ибо остальное он скажет брату своему, коему пишет», – и проч.

Лорд, тебе кланявшийся, называется (не вспомню): он пустился было воевать в Египте волонтером; их там отмуштровали славно, отпала волонта, и он опять сюда явился. Ништо им! Зачем не дождаться Сенявина, пройти вместе Дарданеллы и задавить турок? А то от жадности наделали много шуму в Европе своим проходом, не умели дело кончить и оставили все на наших плечах, забыли общую выгоду, погнались за своею в Египет и ништо взяли: из пяти тысяч человек едва, сказывают, двести осталось в живых изменою мамалуков. Из Сицилии послано туда два полка на подкрепление.

Спасибо за подробности о наших офицерах в Корфу; между ними есть прехорошие ребята и мне хорошие приятели. Это хорошо, что из Петербурга тебе велено ехать с Поццо, стало быть, тебя занумерили (как говаривал маленький Рихтер в Москве); вам, верно, дано препоручение, и ежели удастся, то будет и тебе награждение какое-либо. Ваша посылка, я думаю, утрет нос Италинскому, который поступил как баба. Зачем занесло его в Мальту? Приличнее было ехать в Корфу, поторопить Сенявина, предупредить англичан, самому ехать к Дарданеллам, не терять времени, как Арбутнот, и отомстить Себастиани, который угрозами и обещаниями умел взять верх над министром государства, как Россия, имеющая половину Турции в руках. Ну уж, брат, показал бы туркам русский дух Татищев, ежели бы он тут случился.

Французы по сие время поют Аустерлицкую баталию, которая з…ха в сравнении с Эйлаутским делом. И не надобно унывать славить наших героев: мы печатаем здесь подробности сей победы. Ты увидишь это из прилагаемого у сего экземпляра. Взятие Тенедоса мы также напечатали со всевозможным для англичан снисхождением.

Италинский к нам пишет, что его совсем забыли и что он ждет приказаний о своем дальнейшем назначении. Скажи мне что-нибудь о Полетике, с тобой ли он на Тенедосе?.. Булетины французские наполнены вздорами; называют нашего государя молодым одержимым, который не хочет дать передохнуть Европе. Особа, приехавшая из Мальты в Мессину, уверяет, что Италинский собирается ехать в Лондон. Этот старик с ума сходит от англичан.

Александр. Палермо, 13 июня 1807 года

Нам сегодня дали знать, что английский корабль идет в Тенедос, я пользуюсь сим случаем с восхищением, чтобы к тебе написать. Мы 1-го сделали большую экспедицию к Дмитрию Николаевичу, препроводили ему через Корфу пакеты от Чичагова. Вам, может быть, уже известно, что в Лондоне произошла большая перемена в министерстве: вся Фоксова шайка, к общему благополучию, слетела, все почти министры в чужих краях переменены. Дуглас отозван, на его место опять Левизон Говер; на место Адера к вам в Вену граф Пемброк; сии два посла прежде отправятся в армию к императору нашему, а оттуда по своим местам. К прусскому королю назначен лорд Пажет, а Артур Пажет ожидается всякий день сюда; пробыв здесь мало времени, последует он в Тенедос, дабы трактовать с Портою. К Сенявину идут четыре английских корабля с четырьмя тысячами войска, сии назначены для покорения острова Скио; таким образом запрется сношение со Смирною. Теперь все пойдет хорошо, а то, право, плохо приходилось, по милости англичан. Система низверженных министров клонилась к постыдному миру, и они всячески работали, чтобы внушить нам отвращение к войне.

Алопеусу обещано, что будет высажено в скором времени 14 тысяч английского войска в Германии, а к государю императору послан план на апробацию; обещано также, что будет дано повеление Фоксу содействовать в усилиях здешнего двора для покорения Неапольского королевства. Мы имеем здесь на рейде пять кораблей, из коих «Formidable», «Royal Souvereign» и «Windsor Castle» трехдечные; ожидаются другие три корабля.

В Польше и Пруссии ничего не происходит. Самые недавние и официальные письма из Вены датированы 30 мая. Руффо говорит, что на Австрию сильно давят; сейм ее должен окончиться в июне месяце. Император вернется в Вену весьма довольный венграми, Стадион едет вперед него. Р. не сомневается, что А. в конце концов себя проявит, ибо ее посредничество, холодно принятое нами и Пруссией, ничего не производит. Кажется, у нас прониклись истиною, что всякий договор с Бонапартом есть надувательство. Мы крайне расположены к великим усилиям, мы ждем от Австрии да или нет, и в последнем случае решено брать меры, дабы достигнуть предложенной цели без ее содействия. Великий план военной и политической операции был намечен нашим императором и королем Пруссии; они договорились 26 апреля не складывать оружия, пока цель не будет достигнута. Идет работа над тем, чтобы склонить к сему Франца. В этой конвенции ничто не было забыто, вплоть до принца Оранского. В ней гарантируется целостность Оттоманской империи. Что ты об этом скажешь? Все это большая тайна, и знай про себя. Вообрази, всем мы отдаем свое, да с прибавкою: Пруссии и Австрии, первой в Германии, второй в Италии, а себе мы не берем ничего.

Бонапарт окопался и укрепился великолепным образом; но у него чрезвычайная нехватка припасов. Мы думаем с полным основанием, что Бенигсен хочет его уморить голодом. Как бы ни было, его бездействие с тех пор, как все подкрепления к нему прибыли, должно объясняться причинами величайшей важности; он не потерял времени: с 70 тысячами он сразился бы, несомненно, и с 340 тысячами, если бы понадобилось. Бонапарт написал письмо, чтобы остановить кровопролитие и сблизиться. Бенигсен отвечал: «Я здесь для того, чтобы биться, а не вести переговоры, у меня нет полномочий». Данциг до 20 мая, по французским донесениям, отказывался сдаваться; мы на третьей линии, и французы угрожают начать приступ. Нейс, Грауденц, Кольбер по-прежнему сопротивляются. 20 тысяч русских сели на корабли в Пиллау; они идут в Шведскую Померанию, чтобы взять французов с тылу.

Передай милому Поццоди-Борго тысячу учтивостей от меня. Я повсюду разослал, чтобы найти его дядюшку и дать ему знать, что у него есть оказия в Тенедос, но не смогли его отыскать. Покамест скажи ему, что он чувствует себя весьма хорошо. Дмитрий Павлович заинтересовался его сыном, который будет помещен в главную квартиру. Не упускай никакой оказии писать мне и пиши побольше.

Кстати: вообрази, что один здешний офицер проткнул младшего камердинера министра, Василия, тремя ударами сабли, и знаешь почему? Василий на набережной вел за руку одну женщину, офицер своей тростью задрал ей юбку; Василий сказал: «Сударь, эта женщина не шлюха». Этого офицеру хватило, чтобы развернуть свою доблесть против безоружного. Экий народ! Бедный раненый мучается, но выживет. Офицер арестован и будет примерно наказан.

Кланяйся нашим хватам капитанам. Глаза Европы обращены на них, и я уверен, что, ежели турки осмелятся выйти, их поколотят свойски. Французы разглашают, что капитан-паша сбирается выйти с нами драться и взять обратно Тенедос; одним словом, газеты наполнены всяким вздором.

Александр. Палермо, 5 ноября 1807 года

Мы имеем известие, что наши прошли Гибралтар 16 октября, направляя путь к океану. У нас была страшная письменная война с англичанами и с здешним двором. Баратынский пришел в Мессину с двумя кораблями. Английский генерал Мор отказал им вход в порт и другим трем судам, пришедшим на другой день под нашим флагом. Мы с сим посылаем курьера в Петербург, то есть до Триеста, препоручая Пелигрини доставить пакет Куракину. Его же сиятельство пошлет все к Будбергу с первой курьерскою оказией по просьбе нашей. Как бы охотно я пустился, да и Дмитрий Павлович охотно бы сам отпустил!

Какая славная школа была для меня все это время, что работал с Дмитрием Павловичем; ежели бы не потерял я два года с Италинским, а особливо два другие с Карповым, а тотчас бы попал в настоящие руки, теперь бы не поддался ни одному из моих коллег-секретарей. Но на что хвастать? Только и оправдания, что пишу тебе, а это у меня как разговор с самим собою. Что это за человек – Дмитрий Павлович! Я благословляю ту минуту, в которую назначили меня в Неаполь, поскольку события и судьба должны были и его привести туда.

Александр. Палермо, 11 декабря 1807 года

У нас здесь теперь фрегат «Венус»: сел бы на него и пустился бы в Триест! Этот фрегат отправлен к нам Сенявиным, который со всей своей эскадрою намерен зимовать в Лиссабоне и послал отыскивать остальные суда, предписывая им идти также в Лиссабон на зиму. Пришествие этого судна весьма встревожило здесь всех: думали, что он пришел нас отсюда увезти, но теперь успокоились.

Мы составляем теперь общество наподобие московского Благородного собрания, но в малом виде, и имеем большие проекты веселиться в этот карнавал: всякий день будет съезд, и раз в неделю танцевать; мы устроили маскарад, кадрили, светский театр и проч., будет весело; но для меня главное веселье будет приезд Радди и счастливейший день тот, в который пущусь в Москву через любезную Вену.