Текст книги "Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг."

Без всякого порядка стану тебе теперь рассказывать пиршество наше на корвете нашем «Афине», прибывшем недавно сюда из Корфы. Капитан его И.А.Баскаков позвал нас 12-го к себе на корабль завтракать; этот завтрак вышел большой обед, на котором все перепились. Был тут Д.П.Гагарин, я, Кауниц, Карпов (который подрался с Николушкой, но все ладно кончилось, и не имело бы места, ежели бы не забрало обоих) и многие другие наши приятели и офицеры флотские. Пили за здоровье всего на свете, и всякий раз пушечный залп препровождал тост. После обеда Кауниц, желая показаться, попросил еще вина, взял большой стакан шампанского, вытянул и кинул стакан в море; все этому захлопали. Капитан с нашего фрегата «Крепкого» вдруг встал. «Да что, – говорит он, – это немецкая штука; вот как русские делают!» Сказав это, вытянул ту же порцию, да вместо стакана сам, как был, из окошка кинулся в море. Это Кауница удивило. «Черт, – сказал он, – должно быть, он хороший ныряльщик и умеет плавать». Лейтенант Егоров вскипел: «Что вы говорите – плавать? Да я сроду не умел плавать, да вот!» Сказав это, выпил свою долю, также бухнулся в море, и, будучи толст, насилу пролез в окно каюты; ежели бы его тотчас не вытащили, верно бы утонул. Тут Кауниц пришел в восхищение. Да и подлинно, что за народ русский! Когда из пустяка и бездельной амбиции рискует жизнию своею, что он должен быть, когда дело идет о пользе государства и о чести нации? Право, нет другого народа, и Кауниц от экстаза плакал; не поверишь, как смешон! Настоящий шустер, когда пьян.

«Ну, кто молодец, – закричал Дмитрий Павлович, – лезь на мачту!» Гагарин и я тотчас кинулись и полезли на самый верх; но голова страх как кружилась от высоты и вина, да и коленки дрожали. Однако ж я всех менее подпил; только целый день были на корвете и очень весело провели. Ввечеру начали мы между собою танцевать, тут сделалось несчастие: лейтенант Мордвинов, вальсируя с Дмитрием Павловичем, упал и переломил себе ребро. Один лекарь уверяет, что нет ничего переломленного, но между тем больной не может без боли поворотить глаз. Гагарин очень жалел, что не было тут Анстета, который верно лучший товарищ в свете. В именины Дмитрия Павловича будут на фрегате обед, бал и ужин; но я сделаюсь больным накануне: слуга покорный, может и со мною сделаться беда, а прибыль не стоит несчастья.

Александр. Неаполь, 1 октября 1805 года

Сию минуту отправился в Вену императрицын камердинер, с коим Дмитрий Павлович много писал и послал графу, и я также к тебе писал пространно, но со всем тем, любезный брат, не хочу не сказать тебе на всякий случай два слова и через почту. Писем от тебя по этой почте не имел. Все у нас здорово и идет хорошо. Дмитрий Павлович теперь от меня вышел и велел тебе кланяться, да просит тебя Христом Богом прислать скорее Perduto l’Arbitro.

Козловский со своим болтанием наделал себе беды, и я знаю, что на него пишут графу жалобы, но боюсь, что сделали слона из мухи; впрочем, будет наука для него, а нам это хорошие примеры без убытку.

Сегодня Дмитрий Павлович сказал мне под большим секретом, что он, вероятно, будет иметь Лондонскую миссию, почти ему обещанную, когда Воронцов оставит службу; а ты знаешь, что он[29]29
  То есть граф Семен Романович Воронцов, близкий родственник Д.П.Татищева, бывший послом в Лондоне с 1785 года и вышедший в отставку в 1806 году.


[Закрыть] только еще год там согласился остаться. Итак, мне, может быть, придется в Лондон ехать, ежели не будет помехи от батюшки, ибо там дорого жить, и не знаю, возможно ли будет жить, ежели папуша или казна не прибавят жалованья.

Полетика как-то отстал от Дмитрия Павловича, который также к нему, мне кажется, охолодел; в противном случае не мог бы решиться отдать его Лассию, у коего правит он всеми делами и перепискою. Полетика очень со мною откровенен, и я с ним, насколько это нужно. Говорит мне, что раскаивается, что оставил Петербург, куда ехать хочет первый раз, что представится случай к тому. Ежели так, то удастся мне тяпнуть секретарское место.

Демидов все еще в Риме, уверяя, что скоро можно будет русским ехать в Париж; я бы желал, чтобы попало их туда тысяч сто да со штыками вместо кошельков с деньгами, выработанными потом наших добрых мужиков, кои проматываются без пользы.

Наше маленькое общество всякий день обедает у Дмитрия Павловича, у которого славный стол. Венского повара он сослал: редкого в нем ничего не было, а крал безмилосердно.

Из Корфы прибыл наш шкипер «Экспедицион», и на нем курьер к нам из Петербурга асессор Вейдемейер, которого Дмитрий Павлович удержит в канцелярии своей до приезда Пиния; будет кому переписывать, по крайней мере.

Вообрази, что мы ни слова не знаем о генералах, командующих нашими войсками. Сделай милость, напиши их имена, по крайней мере главных. Дмитрий Павлович с большим любопытством принял то, что ты пишешь о Родофиникине и прочих, и просит тебя купно со мною и со всеми не лениться и писать все, что можешь только узнать об наших публичного. Ты чрезмерно меня одолжишь, и я надеюсь, что не откажешь мне это удовольствие по всякой почте. Пиши о всех проезжающих чрез Вену, об успехах соединенных армий, словом, Pilnuy, panie, о nas, bendziemy wdzieczny iego mosci za wszystko[30]30
  Постарайся, пан, о нас; будем за все благодарны твоей милости.


[Закрыть].

Сегодня пришел я к Дмитрию Павловичу, нашел его окутанного в вольтеровских креслах, больного горлом и с жаром. Целый день у него был, к вечеру побежал на минуту в театр к княгине, посидел с нею и воротился к больному. Говорили, рассуждали; спорщик Веттера нас замучил, и мы сели – Дмитрий Павлович, Карпов, Веттера и я – играть в бостон.

Боюсь я очень, что, как заварится в Италии каша, французы будут останавливать все посты, и тогда не знаю, как нам переписываться, что немало меня тревожит. Впрочем, это недолго продолжится, надеюсь, ибо Дмитрий Павлович берет уже свои меры, дабы завести порядочную и безопасную коммуникацию с Веною посредством пакетботов, которые будут уже скоро готовы для перевозки пакетов наших из Барлеты в Зару, а оттуда через Триест к вам, или из Манфредонии прямо в Триест. Тогда нечего нам будет бояться; но покуда заведется все это, пройдет довольно времени.

Александр. Неаполь, 12 ноября 1805 года

Здешнему почтовому поверенному в Риме г-ну Рашету предписано брать все меры для доставлений сюда венской, а вам неапольской почт, что не будет теперь трудно через Анкону, которая французами оставлена. Сии господа совсем вышли теперь из неапольских областей и страшно спешат соединиться с Массеною, который, видно, эрцгерцогом Карлом побит. Мы здесь совершенно как в Сибири: только те вести имеем, которые угодно французам нам давать. По их сказкам, вся австрийская армия уже истреблена, и нам грозят тем же. Пожалуй, давай нам вести и пользуйся всеми случаями, чтобы писать сюда, почты не пропускай: я не вижу, зачем им до нас не доходить, как скоро будут отправляемы морем в Анкону или Манфредонию. Не забудь прислать арию Perduto l'Arbitro и проч. для Дмитрия Павловича. Я с ним всякий день короче; он бесценный человек!

Александр. Неаполь, 14 ноября 1805 года

Насилу-то решился ты дать нам некоторые новости. Скромность твоя, конечно, похвальна; но нет, мне кажется, никакого зла сообщать вести, которые происходят на белом свете, которые печатаются и публикуются: я говорю о военных действиях, которые незачем в секрете держать. Посему надеюсь, что ты и вперед будешь давать нам новости и присылать интересные булетины. Последний, тобою присланный, хотя и старого числа, был нам полезен: мы сравнили числа с миланскими и прочими итальянскими газетами, французам преданными, и нашли большие разницы и противоречия. Так-то обманывают нас здесь, грешных.

То-то будет радостей в Вене, когда приедет наш государь. Немцы добры, а обхождение ласковое нашего ангела пристрастит к нему весь народ; ты увидишь, что немцы будут вне себя, и радость их будет доходить до сумасшествия. Когда будет наша Долгорукова у вас, кланяйся ей много от меня, ее сын милый и скромный малый[31]31
  Это князь Николай Васильевич, впоследствии обер-гофмаршал и обер-шенк.


[Закрыть], а она меня изволила жаловать и любить.

Нельсон разбил почти в прах французско-испанский флот, который имел глупость выйти из Кадикса. Из 33 кораблей только 11 спаслись, все прочие взяты или взорваны на воздух англичанами. Вильнев убит, а Гравина ранили в руку; число умерших с трех сторон считают до 24 тысяч; страшно, но зато прощай, флот французский! Нельсона потеря очень незначаща в сравнении. Это привез испанский курьер; но надобно видеть, что даст нам знать сам Нельсон, который, может быть, и 11 судам не дал спастись. Теперь бы нам должно так же хорошо поколотить этих собачьих сынов.

Александр. Неаполь, 19 ноября 1805 года

Флот и войско наше у нас в виду в Неапольском заливе. Картина бесподобная – видеть кораблей 100. Сегодня именины посольши, все обедали у Кауница, королева надарила имениннице пропасть брильянтов, серьги, медальон с портретом, султан и проч., и все богатое и прекрасное. Я ей дал перстенек с мозаикой. Прощай, весь город в радости, кроме шельмей, преданных французам.

Александр. Неаполь, 22 ноября 1805 года

Кардинал Феш рассеял слух в Риме, что взяли у нас 25 тысяч пленных, 15 тысяч убили и 20 генералов также взяли еще, что 3 дня после заключено перемирие между нами и французами. Мы не можем решиться верить подобным несчастьям.

Наши все ушли в поход к границам. Дамасова генерал-квартира в Киети, Лассия – в Теано, а Кретова – в Лесей. У нас все, слава Богу, идет хорошо; все спокойно, только тревожат нас слухи, идущие от вас. Ради Бога, побейте дьявола Бонапарта, а то он съест всех. Кремская победа нас оживотворила. Дай Боже, чтобы скоро было опять такое же известие.

Александр. Неаполь, 9 декабря 1805 года

С утра до вечера сидел я за перепискою ратификации нашего трактата. Скучная работа, требует всякой осторожности, на пергаменте: что соврешь, так уж не скобли, а переписывай снова. Дмитрий Павлович сказал, что мне дан будет особенный подарок от здешнего двора. То-то взбесится Карпов, коему даже и червонных мало достанется. Нас обидели, ибо князь[32]32
  То есть князь Чарторыжский, тогда, за отъездом в деревню графа А.Р.Воронцова, возглавлявший Министерство иностранных дел.


[Закрыть] пишет прислать в его канцелярию половину суммы, нашей канцелярии определенной. Терпение!

У Карпова была с Беттерою сцена, которую тебе перескажу, не имея ничего иного писать. Говорили за столом о всякой всячине. Был Кауниц с женою, Николай и много других. Заговорили о Лукесини [прусском посланнике в Париже], и беседа стала общею. Поццо сказал, что, представляя Бонапарту свои верительные грамоты, тот обратился к нему по-итальянски, чтобы доставить тому приятность. Я заметил, что с его стороны это было довольно неловко. «Почему?» – спросил Карпов. «Потому что он напоминал Бонапарту, – сказал я, – кто он такой, а французам – что над ними иностранец господином». Многие меня поддержали. Карпов разгорячился и говорит: «Не вижу в этом ничего неловкого, всякий видит все на свой манер. Кто знает, с каким намерением Лукесини заговорил с Бонапартом по-итальянски?» Тогда заговорил Беттера и сказал: «Но, г-н Карпов, надобно только проследить за поведением Лукесини в Париже; низости, коими он покрыл себя, есть доказательство, что он вовсе не желал бросать вызов Бонапарту». Все прибавили: «Ну конечно». Карпов, одержимый своим духом противоречия, с трудом мог сдержаться; но поскольку министр ловко переменил разговор, к сему более не возвращались.

После обеда Карпов, не переварив того, что его вынудили замолчать, вновь завел речь о Лукесини, желая во что бы то ни стало доказать, что он прав. Поскольку, когда Беттера подошел говорить с ним, Карпов сказал ему с досадою: «Да ведь это не в вашей компетенции, предоставьте судить о сем тем, кто может это делать», – Беттера рассердился и отвечал: «Я думаю, что это вы не способны о сем судить, ибо вы не можете понять того, в чем все остальные согласны». Тут Карпов сделался вне себя. Он вообще не великий оратор, а когда злится, красноречие и дар речи у него отнимаются. Он потер руки и прошипел Беттера с испепеляющим взглядом: «Вы меня поняли?» – «Нет, сударь, – отвечал тот, – я не понимаю пантомим; говорите со мною, и я вам отвечу». Карпов замолчал, и тем все кончилось.

Приехал из Гаеты Лизакевич, с ним толстый Козловский, который все такой же болтун и запачканный. Все меня комплиментами потчует. Дмитрий Павлович, узнав, что он не пришел к нему обедать, не будучи зван, велел к нему послать печатный билет, звать его обедать завтра. С Лизакевичем жена, Санковская (которую… португальский поверенный в делах при короле Сардинском) и множество детей.

Я тебе не хочу говорить об Аустерлицкой баталии, которая поставила здесь все умы вверх. Но как верить всему, что французские булетины нам рассказывают? Покуда свет будет светом, подобного несчастья наше войско не увидит; мы ждем с великим нетерпением курьера от графа. Я тебя уверяю, что питаю внутренно достоверность, что все почти ложь; но здесь все, даже и наши, верят публикованному французами.

Рассуди, что Карпов был сегодня у Дмитрия Павловича – жаловаться на Беттеру. «Надеюсь, – сказал он, – что ваше превосходительство не захочет поставить меня на уровень какого-то мелкого купца из Рагузы». Министр наотрез отказался входить в это дело, тем более что Карпов был совершенно неправ, говоря дерзость, и должен был ожидать, что ему ответят тем же. Он хотел добиться, чтобы Беттера намылили голову и проч. Как будто ребенок, который маменьке жалуется. Сам разве бы не мог разделаться с Беттерою? Получив отказ, Карпов вышел от Дмитрия Павловича взбешен; мы думали, что полетит прямо к сопернику, но ничего не бывало: он с ним сегодня провел вечер очень спокойно, как будто ни в чем не бывало. Есть ли толк в его поведении?

1806 год

Александр. Неаполь, 1 января 1806 года

Я теперь один бьюсь как собака, ибо Карпов перестал ходить к Дмитрию Павловичу и мало-помалу посылает мне бумаги, которые у него. Какой чудак, и что он этим выиграет? Боголюбов, который должен был ехать к нашим в армию, просил Карпова достать ему подорожную; он ему отвечал с сердцем: «Обращайтесь к статс-секретарю (говоря обо мне); я ни во что не мешаюсь».

Новый год начинается довольно грустно. Со всех сторон печальные вести; сказывают, что идут сюда французы. Но ежели их не более как 30 тысяч, то напрасно трудятся. Между тем все это меня несколько беспокоит. Двор перепугался и послал трактовать с Сен-Сиром в Риме. Увидим, удастся ли негоциация, препорученная кардиналу Руфо; а не то придется бежать в Сицилию.

Прерываю сии печальные мысли, чтоб сказать тебе, что я перешел жить в дом к Дмитрию Павловичу. Карпов хотел нанять сии покои, но после ссоры бросил, и я их тотчас взял на год за 250 дукатов с мебелями, которые мне принадлежать будут и стоят, конечно, 150 дукатов. И я, и Дмитрий Павлович оба очень рады. Имею пять прекрасных комнат с видом на море, город и проч., одна даже стоит пуста и к твоим услугам, ежели приедешь, чего, однако ж, теперь не желаю, искренно говоря.

Сбирался к тебе много писать, но не тут-то: княгиня прислала за мною. Чувствую, что найду ее печальною, по слухам, которые носятся; жаль мне будет ее оставить; но как быть? Могу жить с нею в разлуке, когда не вижу и любезных родных.

Александр. Неаполь, 4 января 1806 года

Сей радостный для меня день, против всякого чаяния, получил я чрез почту письмо твое из Ольмица от 27 ноября; хотя и старо, но очень меня обрадовало после долгой о тебе неизвестности. Сколько бы оно было приятно нам всем, дойдя в свое время, ибо заключает утешительные вести; но как быть? – получаю оное более месяца позже.

Терпение, стану отвечать. В пустую мою комнату пустил я жить Беренса, а то он, бедный, в трактире проживался. Он мне кажется добрый малый и неглуп. По вечерам сижу часто с ним, и разговариваем о России, Вене и пр. Картина твоя о Вене жалка, и тем более, что я к Вене очень привержен. Поверю, какая должна была быть суматоха в городе. Слава Богу, что ты храбро перенес твои курьерские поездки и, хотя не спал и бился, не занемог. Мы курьеров от вас ждем, как ангелов; но я боюсь все, что забудете об нас, и мы не знаем, радоваться ли или печалиться. Ай да Багратион! Вообрази, что мы об этом ничего по сие время не знаем. Пиши чаще подобные весточки. Наш же Лассий (между нами) хочет убраться отсюда как-нибудь. Держал совет. Англичане ему вскружили голову отсюда ехать. Бог знает, что тогда с нами будет. Одна надежда и была на наших.

Король наш показывает много духу, хочет сам взять команду армии своей, ежели бы мы ушли, и Дамас ручается, что солдаты его будут хорошо драться, и хочет собою жертвовать. Армия сильно и поспешно умножается. Но к чему все это поможет? Ваши мерзкие немцы все подгадили: теперь Бонапарт все свои силы может обратить сюда, и все может быть потеряно. Бедная посольша похожа на мертвую, жалка. Боится лишиться навек Дамаса, оплакивает несчастие своего отечества, хлопоты, потери графа, печаль королевы и проч. Все это немало. Да сохранит нас Бог, и все, надеюсь, как-нибудь да уладится. Между тем Лассий покрывает наши войска стыдом. Правду говорили батюшке [то есть Якову Ивановичу Булгакову, который, вероятно, знал Лассия по его службе в Вильно или Варшаве], что он пустой человек. Хочешь посмеяться? Послушай, как он принял прочих генералов по приезде их из Корфы. Первые речи, которые им сказал, не сказав даже «здравствуй»: «Ну, господа, смотрите, берегитесь девок; вот Полетика не может избавиться…» Похоже ли это на дело, и можно ли компрометировать так бедного Полетику? Другой кудесник – Карпов – образумился и наконец явился к министру, который так добр, что принял его как будто ни в чем не бывало, но Беттеру против прежнего ласкает при нем.

Александр. Неаполь, 14 января 1806 года

Король подарил мне перстень брильянтовый, преславный, в 1000 дукатов, а у нас стоит более 2000; кроме того, досталось мне 350 дукатов. Всем этим обязан я не кому иному, как любезному Дмитрию Павловичу: это, верно, по его просьбе. К нам приехал флигель-адъютант Шепелев, из Аустерлица; теперь узнали мы, как происходила баталия. Но что прибыли? Наши ретируются, и Лассию прислано повеление оставить Неапольское королевство. Я боюсь и думать о следствиях, которые навлечет отзыв войск наших. Теперь-то будет каша: французы придут, хотя бы и не имели то на уме, коль скоро узнают, что мы ушли отсюда.

Батюшке пишу чрез Ивана Алексеевича Алексеева, коего жене посылаю в подарок гребень. Ежели вы в хлопотах, то не думайте, что нам лучше. Теперь в городе страшная суматоха: французы недалеко от неапольских границ. Король велел, чтобы все были готовы сесть на корабль и ехать в Палермо. Королева, принц наследный и вся фамилия еще остаются и не уедут, кроме как при последней крайности. Надобно думать, что успеют его отговорить от сего несчастного намерения, ибо французы скажут, как в первый раз: мы короля не прогнали, он самопроизвольно уехал, вас бросил, мы пришли вам покровительствовать и проч. и проч. Лассий уже в Бае, и почти все наши войска посажены на суда. Бог знает, что с нами будет. В Палермо ли поедем или в Россию? Дай Бог последнее, ибо Сицилия или Сибирь – все равно: оттуда плохо придется переписываться нам. Все это очень меня опечаливает. Кто мог предвидеть такую перемену и хлопоты?

На несчастие наше, Дмитрий Павлович занемог и лежит в постели. Он очень встревожен; кажется, будто для того приехал в Неаполь, чтобы потерять королевство. Между нами сказано, это все бы не случилось, ежели бы наши не бухнули сюда. Король привлек сим на себя ненависть Бонапарта, а в ту минуту, когда королевство в опасности, Лассий садится на суда и дай Бог ноги! Компрометировал здешних, и Дмитрий Павлович видит, что всему сему причиною ревность его к службе, доверенность, которую умел здесь приобресть, и успех его переклонить двор сей на нашу сторону, тогда как французы делали ему выгодные пропозиции. Он видит себя, невинным образом, орудием всего зла. Разумеется, что я все это говорю с тобою наедине. Бедная княгиня очень печальна, ибо была уже раз в каше сей и знает, что это, особливо с тремя ребятами на руках.

Мы поедем, я думаю, на фрегате «Михаил», коим командует Снаксарев; помнишь ты казенного человека, ну! Это он сам. Человек хороший, веселый, и славная команда; хорошо и то, что не буду принужден ничего здесь бросить.

Александр. Неаполь, 11 февраля 1806 года

Ну, брат, пришлось и нам горе мыкать. Ваши хлопоты миновались, теперь наши наступили. Вообрази целый город в волнении, унынии, все бегут, все едут, король уже в Сицилии, королева с принцессами амбаркируется [возвращается] сегодня и едет также в Палермо; с нею посольша, которая очень огорчена не иметь об графе никакого известия; наследный принц и принц Леопольд едут в Калабрию, и мы с ними, то есть Дмитрий Павлович и я. Карпов и прочие отправляются морем в Палермо. Не знаем, где еще учредит принц главную квартиру свою, в Катанцаро или в Матере.

Французы завтра входят в Неаполь. Я тебе не могу описать уныние городское; жалко смотреть особливо на народ, который в отчаянии. Однако ж буду покоен, ибо я не разлучен от Дмитрия Павловича, а ты знаешь, как он меня любит. В первый раз буду вести жизнь лагеря. С принцем 17 тысяч войска, и говорят, что вся Калабрия восстает против французов.

Александр. Мессина, 1 апреля 1806 года

Мы рыскаем по дремучим лесам и непроходимым дорогам. Множество было с нами приключений смешных и печальных; раз чуть не попались в плен, в другой подосланы были люди, чтобы нас ограбить, но мы обманули наших хозяев, которые затеяли эту шуточку: сказали им, что поедем одною дорогою, вместо того поехали другою. Я многое пишу батюшке, ты оное прочтешь и избавишь меня от лишнего писания. Впрочем, когда увидимся, прочтешь мой журнал, в коем все увидишь, а я оный с самого приезда моего в Неаполь все продолжаю вести.

Англичане, также с моря, теперь блокируют Неаполь. Бедный Дамас в отчаянии, что все пошло столь худо; но он не виноват: везде подвергался большим опасностям, рекруты бросили ружья, бежали, с ними даже один полковник; другие последовали сему примеру. Дамас остался с одной гвардией, которая дралась очень хорошо целые три часа и кончила штыками. Принца не было в деле, следовательно, и мы там не были. Basta. Две стычки в местах, которые похожи были по местоположению на швейцарские, где черт не мог предвидеть, что французы пройдут, решили кампанию и отдали обе Калабрии французам. Мессинский канал стал будто Па-де-Кале, разделяющий две враждующие страны. Крепость Гаета, в коей принц Филипстальский командует, покрывает себя ежедневно славою и отвечает ядрами на все предложения французов войти в переговоры. Сам Иосиф осаждал ее, но был отогнан с большою потерей. Эта крепость долго будет держаться, ибо, имея море, удобно снабжается провиантом. Весь Неаполь в негодовании, и Иосиф, боясь лазаронцев, да и прислан будучи против воли своей, писал к брату, прося переселиться в Рим под предлогом, что неапольский воздух вреден его здоровью. На банкиров наложен налог в полтора миллиона дукатов. Ах! Да ежели бы наша кампания в Калабрии удалась, я уверен, что народ, узнав это, перерезал бы всех французов в Неаполе. Коль скоро на улицах трое говорят, тащат их в тюрьму яко бунтовщиков, и там заведена преварварская полиция, как в Париже. Вот что мы знаем о Неаполе; французы, верно, не то по свету разглашают. Из Корфы получили мы курьера, что славянские народы добровольно пошли в наше подданство и вооружаются против французов.

Мы скоро поедем осмотреть главные города Сицилии, потом воротимся сюда, сядем на фрегат и марш в Палермо, где Карпов поверенным в делах покуда; там и Пиний, и проч. Здесь у меня только и забавы, что театр, где представляют ораторию прекрасную «Заира», музыка славная Федеричи. Примадонна мила, поет хорошо, мы все в нее влюблены. Дмитрий Павлович ужасно мил, ласков, любит меня как брата; особливо в эту дорогу мы очень сблизились и сделались такими друзьями, что ничего друг от друга не таим. Он не дает князю Адаму покою, чтобы меня произвели.

Александр. Мессина, 26 апреля 1806 года

Сюда не успели мы приехать, как король пригласил Дмитрия Павловича проводить его до Сиракуз, а с ним и меня. Дорога сия была очень приятна: везде был король принимаем с восторгом, и везде давали нам славные праздники, балы, фейерверки и проч. и проч. Особливо в Катании мы очень повеселились. Ну, брат, что за город, маленький Петербург, славные дома, славные, длинные, прямые, широкие, хорошо вымощенные улицы; что ваша Вена в сравнении? – дрянь! Женщины там красивы, сговорчивы, но манеры их странны, – наши ярославки.

Везде жили мы с королем и все время проводили с ним. Он весел, любезен, только встает с солнцем летним, с цыплятами, обедает в полдень, в Катании дал бал, в котором мы отличились. Дмитрий Павлович не пропустил ни единого контраданца. Я бы очень здесь распространился о наших приключениях, ежели бы был уверен, что письмо дойдет верно, но готовься читать десть моего маранья с любезною посольшею. Она поедет к вам, коль скоро будет фрегат, который Дмитрий Павлович для нее выписывает из Корфы. С нею, вероятно, поедет и Дамас.

Пробыв здесь несколько дней, отправимся мы в Палермо сухим путем. Ну, брат, я изъездил верхом тысячи две верст со дня, что оставил Неаполь, и растолстел, как бык; вообще я, ты знаешь, неслабого сложения, но здесь стал я еще здоровее, свежее, плотнее; жара всех ослабевает, а мне так лучше от нее.

Вообрази, кто ко мне входит в эту минуту? Твой образ – Веттера. Как же я его обнял! Ему стало скучно в Палермо, приехал, чтобы найти судно в Рагузу, и Дмитрий Павлович его не пускает и понуждает возвратиться в Палермо с нами. Славный товарищ по путешествию. Тебе велит много кланяться.

Александр. Палермо, 19 мая 1806 года

Мы часть дороги из Мессины сюда сделали с королем наиприятнейшим образом; все обходилось без церемонии, по-солдатски: но зад бедный мой отбило так от верховой езды, что принужден был сесть в летигу (род кареты, навьюченной на двух пребольших мулах).

Ну, брат, что за город Катания! И как мы там повеселились! Что за женщины! Все были мы влюблены, начиная от царя до последнего слуги. Дмитрий Павлович обещался своей туда воротиться, и мы совершим это путешествие в июле, ежели ничто не помешает, тем более что многих достопамятностей не успели осмотреть, а их немало. О Палермо нам так много все наговорили зла, что нам город полюбился. Прогулки здесь прекрасны и лучше неапольских, но все прочее как сравнить с любезным моим Неаполем, по которому тоскую беспрестанно. Я приехал сюда в подагре, но только дней 6 не выходил; теперь здоров, но хочу решиться брать терминские бани. Они целительны для ревматизмов, и ежели боль от них не пройдет, то, стало, в самом деле подагра, и тогда нечего делать, как терпеть боль два-три раза в год. Татищева дом здесь бесподобный, первый в городе; я живу у него.

Александр. Палермо, 2 июня 1806 года

Намедни королева пригласила Дмитрия Павловича и меня на рыбную ловлю (тунца). Долго бы описывать это странное и кровопролитное зрелище. Рыба престрашная, хвостом одним может человека убить. Потом был обед. Не могу тебе сказать, сколь королева, принцы и принцессы ласковы были со мною, а всё, чтобы угодить Татищеву, так как он меня любит. Играли в макао, и ее величество меня обыграла. В Неаполе большие мятежи, народ не может видеть французов и восстает, дворяне же ведут себя как шельмы. Дюк С.-Теодоро сделал себя церемониймейстером Иосифа, вот тебе реестр камергеров новых и проч. Гаета хватски защищается, теперь Массена принялся за эту крепость. Сидней Смит прехват: чуть Иосифа не увез из Фавориты, где был бал, овладел островом Капри и пугает очень французов.

Александр. Палермо, 29 июля 1806 года

У нас все идет славно, слушай. Стюарт высадил войска в Калабрии, разбил в прах Ренье, взял 3000 пленных с генералом Компером. Калабрийцы все взбунтовались против французов и гонят их. Ренье, говорят, умер в Катанцаро от ран. Сидней Смит завладел крепостью Ламанта, 400 человек гарнизона пленные, кроме того, адмирал взял 2 знамени, 8 пушек и множество съестных припасов. Каковы же господа милорды! В Неаполе большая суматоха, Иосифу худо приходится, и ежели Наполеон не пришлет армию, из коей надобно будет пожертвовать 10 тыс. для взятия Гаеты, придется французам оставить королевство, ибо везде бунты и неповиновение.

Что за хват князь Филипстальский! Ранили бедного сильно бомбою в голову; сказали было, что смертельно, но он велел сказать королю, чтоб его высочество было спокойно, что Гаета не сдастся никогда, но не мог еще ни писать, ни ходить: заставляет себя таскать на носилках, как Карл XII, и сам везде дает распоряжения. Где вашим вшивым австрийцам с ним равняться?

Мы получили славные новости из Корфы, наши там делают чудеса, тебе это же должно быть известно; но вот, все-таки, печатный лист, коего составителем г-н советник Александр Булгаков. Здесь пять дней продолжалось празднество (ежегодное) в честь св. Розалии, покровительницы города; были иллюминации, скачки, фейерверки, гулянье и др.

Александр. Палермо, 25 сентября 1806 года

Ежели Строганова[33]33
  Графа Григория Александровича. Он не получил этого места: его занял князь Ливен.


[Закрыть] в Лондон, то, стало быть, Татищеву туда не ехать; но мне тем лучше, ибо батюшка того, кажется, не желал. Лондонское место было для него назначено, и без отставки князя Адама теперь бы имел повеление туда ехать. В тот же день, что ты мне сообщаешь о перемене в министерстве, получили мы циркулярное письмо князя о назначении Будберга на его место и проч. Это большая потеря для нас. Адам был друг Дмитрия Павловича и ничего ему не отказывал; это бы сделало мою фортуну. Но так и быть. Я даром ничего не требую, а что заслужу, то всякий министр должен мне выдать. Будберг меня знал в Неаполе и очень даже был ласков ко мне; но он был тогда путешественник, а не министр.

Спасибо за Антрегову книжку; я ее тотчас не читал, послал Дмитрию Павловичу в деревню; он говорит, что хорошо писана; еще не возвратил ее мне.

Александр. Палермо, 19 октября 1806 года

Мой милый друг. Пишу тебе от маркиза де Сен-Клера. Это здешний князь Платон Александрович Зубов, понимаешь? Добрый малый, с коим я очень дружен. Я нашел здесь г-на Матеуса, шведского офицера, который прямо этим вечером едет в Вену; так что письмо мое не будет длинным. Я много выпил за столом, так что письмо мое будет и не вполне трезвым.

Знай под секретом, что меня представил Дмитрий Павлович в секретари с 1800 жалованья; писал о том своеручно Будбергу и в таких выражениях, что способу нет отказать. Не пиши о том папаше: вдруг его обрадуем лучше.

Александр. Палермо, 9 ноября 1806 года

Ты знаешь, что Дмитрий Павлович просился в отпуск на год и что это время хотел провести в Вене, как для собственного своего удовольствия, но более еще, чтобы мне угодить. Государь велел его просить остаться здесь еще несколько времени, покуда не решится судьба здешнего двора, после чего даст ему место, приличное его дарованиям и услугам, оказанным уже отечеству. Я это желал бы тебе утаить, так же, как и батюшке, но подумал, что совестно продолжить твою мечту. Придется нам еще здесь пожить; но, дабы доставить себе возможность по прошествии зимы и худого мореплавания приехать к вам курьером, был я заступником Полетики и упросил Дмитрия Павловича позволить ему сюда приехать, о чем Полетика стороною велел меня просить. Дмитрий Павлович, по свойственной ему доброте, все прошедшее забыл и писал Полетике приехать, ежели хочет, без чего мне бы отсюда не вырваться никогда: ибо Дмитрию Павловичу одному всем ворочать никак нельзя, а мои товарищи здесь совершенно бесполезны.