Текст книги "Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг."

После этого шептания все ко мне приступили, спрашивая: «Что он тебе говорил?» Я отвечал, что говорил о своем деле. Сие тебе покажет, как граф любим и какие меры берет сам фельдмаршал, чтобы столь печальное известие не просочилось. Ради Бога, сообщай мне подробные новости для собственного моего спокойствия. Почему Мазарович не при больном? Меня бы это весьма ободрило, я буду ждать первого твоего письма с живейшим нетерпением, и подробности о графе будут мне интересны более, нежели подробности победы. Было письмо к молодому Гудовичу, от Сабанеева и Закревского (я полагаю), что фельдмаршал не может сладить с нетерпением своим знать новости о больном и распечатывает письма к племяннику.

Государь сегодня должен быть в Тверь. Сюда, говорят, не будет; но положительно это знать нельзя. Здесь Жоржша, Дюпор и Талон; несмотря на Великий пост, их везде таскают по домам, и праздников и балов тьма.

Александр. Москва, 5 марта 1811 года

Катерина Александрова Булгакова, увидевшая свет 1 марта в 8 часов и 21 минуту утра, свидетельствует свое почтение милому своему дяде Константину!!! Ну, брат, слава Богу, все кончено! Наташа и новорожденная, слава Богу, здоровы. Ты можешь представить себе мое благополучие, но чувствовать может оное один только отец.

На другой день мы принимали поздравления всех родных. Волков явился один из первых с империалом. Выхожу я в переднюю, посылаю Акима с радостным известием к родным. «Зайди, – прибавляю, – к Соковниным». Вижу их человека, спрашиваю: за чем? «Меня прислал, – говорит лакей, – Прокофий Федорович сказать вам радость свою: Софья Васильевна родила дочь Марию». Софья родила в семь с половиною часов, а Наташа – в восемь. Какая будет радость князю! Мы послали к нему эстафету. Он в Горбово по делам своих фабрик. Я шучу, объявляя ему о разрешении Наташи и Софьи, и говорю, что ежели только Полина в этом году выйдет замуж, то на следующий год 1 марта все три сестры вместе родят.

Что тебе сказать нового? В городе только и говорят о смешных и приятных безумствах графа Михаила Румянцева, который тут уже неделю. Пришел он намедни к маршалыпе Пушкиной – просить у нее руки ее, со всей серьезностью. Чтобы избавиться от него поскорей, она притворилась, будто согласна, сказала, что пойдет одеваться к свадьбе, и послала его за священником, а он тотчас и отправился; едва ушел, как все позапирали до самых ворот со двора. Граф воротился с несчастным священником, коего выловил бог знает где, и, увидав все запертым, залился слезами и с того дня повторяет беспрестанно: «Невеста моя умерла». Иной раз он думает, будто спал с маршалыиею, и хочет отдать имение свое пасынку Василию Валентиновичу.

Он только и думает, что о браке да о комедиях, и дает все, что у него ни попросят. Он точная противоположность канцлеру, который ненавидит свадьбы, любит трагедии и отказывает во всем, чего у него просят. Мне сказали, что А.Прайст сделан генерал-лейтенантом; кажется, преувеличивают.

Александр. Москва, 9 марта 1811 года

Ты говоришь мне, что ходишь обедать к Андрею Яковлевичу [Италинскому]. Вот превосходная новость, ежели его сиятельство кушает и в Бухаресте так же хорошо, как кушал в Неаполе. Но увы! Сомневаюсь, чтобы он потчевал тебя vitello de Sorrento, delle fighe. Troyane col salame mezzo-Falato, delle calamarette (как же это вкусно!), угри с маяка, устрицы с Фузаро, рыба-меч со множеством ее адъютантов, а после какой десерт! Sorbetti di bomba Americana e pistacchio. Как часто вспоминаю я о сем чудном Неаполитанском заливе! Я там провел лучшие годы моей молодости, вкусил ярчайших наслаждений, но только после 1 марта знаю я истинное счастие. Поэту для вдохновения надобно неаполитанское небо, но можно всюду наслаждаться счастием, когда имеешь отца, жену, ребенка, друзей и здоровье. Пожалуйста, засвидетельствуй мое истинное почтение Андрею Яковлевичу; я не забуду никогда, как я был им принят, обласкан в Неаполе. Он меня не мог тогда коротко очень узнать, потому что я был без ума от покойной Гагариной; страсть эта пожирала все мое время. Едва она уехала, как Андрея Яковлевича назначили в Царьград, куда он и отправился.

Александр. Москва, 17 марта 1811 года

Теперь уведомлю тебя, любезный брат, о всем, что происходит по делу нашему в судах, и о хлопотах, которые я, слава Богу, превозмог. Уездный суд решил в пользу Анны Петровны, сделав множество упущений в выписке дела в ущерб наш, сказав, что завещание, не будучи сделано по форме, недействительно, что свидетельство, данное разными особами (умолчав, что всеми родными батюшки и истинными его друзьями), не сделано актом, что указ нам все дает, кроме имения. Вот главные черты, а там много глупых крючков, дабы доказать, что Анна Петровна – наследница и являлась в суд для выслушания определения и подписки апелляции. Фавст был со мною. Вообрази наше удивление, видя, что нас не допускают к апелляции. Мы глазам своим не верили, ибо это мошенничество, не основанное ни на каком законе (и которым Анна Петровна думала сделать делу конец в первой инстанции, заплатив в суде 10 000 рублей), не имеет примера в судопроизводстве. Уездный суд вывел: что государь, утвердив мнение шести членов Совета против большинства, тем самым отринул нашу просьбу, что предерзкая ложь, ибо мы отказа не получали, а велено делу дать законное течение; уездный же суд, отчуждая нас от апелляции, тем самым делает преграду законному течению; да притом нет преступника, коему бы можно отказать в апелляции. Против здравого рассудка отнимать право апелляции у недовольных и дать оное тем, кого удовольствовал, ибо Анне Петровне право было дано жаловаться. За что? За то, что ей присудили имение!

На другой день подал я жалобу: во-первых, графу Гудовичу, во-вторых, губернскому правлению. Через два дня получил суд прегрозное предложение от фельдмаршала дать в своих поступках отчет губернскому правлению немедленно, а исполнение приговора своего остановить. Правление, найдя отзывы оправдательные уездного суда основанными на кривотолках самой даже высочайшей власти и замечая сдавна беззаконные деяния поганого сего суда, предписало указом: 1) жалованье присутствующих в уездном суде и секретаря обратить в Приказ общественного призрения; 2) апелляцию нам немедленно дать; 3) Колтовской в просьбе ее отказать (она требовала взятия имения в казенный присмотр и от нас отчета в том, что мы из дома будто вывезли). 10-го я подал апелляцию, а на другой день подал бумагу в Гражданскую палату. Мы теперь развязались от уездного суда и во второй инстанции. Эта неудача сделает Анну Петровну податливейшею к мирной сделке. Она подала жалобу в Сенат. У нее вышли раздоры с судьею Матвеевым: большая бестия! Так как дело приняло-таки свое течение в Палату, то не хочет она доплатить 10 000 обещанные. Она заложила свои деревни, заняла, думала заплатить имением, которое ей сулил уездный суд, ошиблась, денег нет, и должники подали, чтоб описать и продать ее имение. Вот что нам рассказал ее пекарь, который также и наш.

Слава Богу, покровительство фельдмаршала, справедливость губернатора, хлопоты Волкова, прокурора Карновича и Хрулева вытащили нас из дурного положения, в кое вверг нас этот адский уездный суд. Видя, чем дело для него оборачивается, пошел он теперь на попятный и заверяет, будто только объявлял приговор, но не собирался его исполнять. Что же за приговор такой, коему не должно однажды исполниться?! Вся эта каша пришла перед родами Наташиными, потревожила меня довольно; добрый Фавст рыскал день и ночь и за меня везде наблюдал. Я не мог так часто оставлять Наташу одну. Я нашел, милый мой, превосходный канал к председателю Гражданской палаты Пименову, – у него советником молодой Лунин. С порядочными людьми нам легче будет достичь взаимопонимания, а уездный суд – это пристанище разбойников. Когда я ходил туда в последний раз, для нежных прощаний, то сказал Матвееву: «Жарко вам будет на Страшном суде».

Спасибо-преспасибо, любезный брат! Едва перестал я к тебе писать поутру, явился ко мне купец-грек с твоим письмом и с посылкою. Ну уж лакомство твои ликеры! Будет чем пощеголять в крестинный обед, который мы дадим, я думаю, в понедельник. Это, кажется, получше будет, чем мараскин Зары. Из одного штофика почти все вылилось, зато другие славно доехали; я в них и подавать велю, дабы удостоверить их происхождение. Спасибо, брат, за гостинец, которого здесь нельзя найти ни за какие деньги.

О новостях что тебе сказать? Ходит тут один слух, который, ежели подтвердится, пресильно меня огорчит. Будто бы Кутузов заступит место графа в командовании Молдавской армией; иные говорят – дабы дать графу время оправиться от болезни, больного повезут в Яссы, по мнению других – дастся графу другое важное начальство. Куда же? Разве против французов. Слухи войны с ними начинают гаснуть. Хитрый Наполеон извивается всячески, чтобы избежать разрыва, с тех пор, что видит нас твердыми и на все готовыми, чего, по внушениям Коленкура, никак не ожидал. Сказывают, что скоро выйдет манифест, коим Россия объявит свой вооруженный нейтралитет, порты наши будут всем открыты, тарифы впускаемым товарам уже обнародованы, и замечают, что запрещение падает на одни почти токмо французские товары. Наш курс с Англией улучшился сорока процентами от одних слухов мира с ними. Сахар и все колониальные товары стали дешевле. Говорят, что Лористон, заступающий место Коленкура, везет большие предложения от Бонапарта. В Испании у французов плохи дела. Мортье, шедший из Кадиса с двадцатью пятью тысячами человек на соединение с Массеной, почти полностью разбит генералом Хиллом. Дивизионные генералы Мерль и Сент-Круа убиты. От сего прекрасного корпуса треть осталась. Ты уже знаешь о взятии Иль-де-Франса англичанами. Добыча, захваченная по разным магазинам и складам, оценивается в 700 миллионов фунтов. Получилось всякому матросу по 1000 фунтов стерлингов премии, а всякому адмиралу – по миллиону. С трудом верится!

Я не хочу верить, чтобы ты лишился графа; но правда и то, что для его слабости нельзя будет остановить военных действий, а так как у вас нет полных генералов, то, может, пошлют Кутузова, которому на помощь дают (сказывают) Дохтурова. Ежели графу не быть в Молдавии, ты сделаешь свои расчеты, не следовать ли за ним. Грустно мне будет, ежели обстоятельства вас разлучат; но мне все кажется, что это басни нашей Москвы. Уж говорили раз, что Тучков к вам едет, а потом и войны с турками не будет. Ты мне об этом можешь дать обстоятельное сведение с первым курьером.

Александр. Москва, 17 марта 1811 года

Бедная Витша Потоцкая в Польше на станции одной была с дочерью зарезана разбойниками. История престрашная. Проезжий один офицер гусарский, бывший на одном ночлеге, услышав шум, заперся в своей комнате, чтобы успеть зарядить пистолеты. Рубят его дверь топором; коль скоро увидел он скважину, выстрелил в нее и убил одного; другой продолжает прорубливать дыру и, наконец, просовывает в нее руку, чтобы отнять заложенный крючок. Офицер берет саблю и отрубает часть кисти ручной, рука отымается со скоростью, убийцы уходят. Как все утихло, офицер сходит вниз и находит графиню и дочь ее плавающими в крови своей; все люди с постоялого двора, с почты и приезжие бог знает куда девались. Офицер сел на лошадь, продолжал путь свой верхом, приехал к отцу, за 40 миль оттуда, находит его больного, приближается к постели и, откинув одеяло, узнает ту руку, которую накануне ранил саблею. Какое ужасное приключение! В городе только о сем и говорят. История и конец Потоцкой могли бы дать обильную пищу для романа.

Александр. Москва, 28 марта 1811 года

Потеря графа одних только турок обрадует, ты много потеряешь; но я все имею предчувствие, что ты с драгоценным твоим начальником опять сойдешься или и не разлучишься даже; в случае же нужды будешь уметь ужиться и с новым.

Анна Петровна хочет мириться и присылала мне доброго этого Амплия Васильевича сговариваться. Все на волоске держится, и посмотрю, ежели Амплиошка не сделает то, что Апраксин только начал. Сей добрый Агентов пустился от сердца, он мне говорил со слезами на глазах: «Счастлив пойду во гроб, ежели совершим это доброе дело!» Он весьма нежно нас любит. Святая неделя подходит, дай Бог конец! Поеду к Анне Петровне христосоваться. Мое сердце не для вражды сотворено, легко забуду я все зло, которое нам причинила, и готов много пожертвовать, чтобы купить свое, а особливо твое и Наташино спокойствие.

Вот письмо к Бальмену от его мадамы. Обнимаю его, Воронцова и всех наших добрых. Злосчастный процесс генерал-интенданта армии князя Дмитрия Волконского наконец окончился: должно ему уплатить 860 000 в казну, много других также обложены, по степени вины и средств.

Александр. Москва, 8 апреля 1811 года

Я неутомим в устройстве примирения с Анной Петровной, но эта женщина подлинно фурия: мы никогда к концу не придем.

Амплий Васильевич, как я тебе сообщил, также начал переговоры, кои обещали нам некоторое устройство дела. Последнее ее предложение было все продать, уплатить долги, а оставшиеся после сего деньги разделить поровну между ею и нами. Она дала два дня на размышление. Я согласился, и подлинно то было бы справедливо. Согласно расчету, который мы с Фавстом сделали, нам бы досталось 180 000 наличных денег. Амплий Васильевич понес мой утвердительный ответ; и поверишь ли ты, что эта женщина имела неблагоразумие отказаться от собственных слов? Амплий Васильевич возмутился. Не понимаю, что она задумала; хотела ли она нас прощупать? Но я никогда ни от кого не скрывал, что желаю окончить все полюбовно, да и ты тоже; я это твержу и всем должникам, которые от процесса страдают, по крайней мере пусть ее винят, а не нас.

Эта женщина – злобное чудовище. От нее бегут, ненавидят ее и покидают ее, сие бесит ее еще более, нежели видеть всеобщий и живой интерес к нам. Она снова обращалась в Сенат, упирая на решение уездного суда и требуя, чтобы забрали имение и дом, и проч. Сенат постановил: определение уездного суда совершенно уничтожить и предписать разобрать дело Гражданской палате, куда я подал уже апелляцию; прилагаю тебе копию с сей бумаги, из оной увидишь ты все течение дела. Сколько мог я разведать, Палата будет нам благоприятнее уездного поганого суда; трактовали там слегка о деле нашем и говорили, что, отложа право наследия, можно утвердить имение по одной духовной со всеми ее упущениями в форме. Я уже начинаю говорить с сенаторами, чтобы быть наперед уверенным во всех голосах, когда дело пойдет в Сенат. Все эти господа кажутся мне благосклонными, а Иван Владимирович Лопухин, который что московский Алексеев, сказал мне: «Дайте до нас дойти, мы вас защитим как должно».

Александр. Москва, 9 мая 1811 года

Я должен довольствоваться писать тебе по почте: прошедшую заставил меня пропустить внезапный отъезд Бальменовой, за которою муж прислал эстафету из Пинска. Она уже отправилась туда; квартира Бальмену назначена в Новограде-Волынском. Не знаю, как Машенька доедет. У нее бесконечный поезд, всего 16 человек. Сестра Пашенька, хотя и в лихорадке, последовала за нею; она им многие хлопоты доставит, но, с другой стороны, бедная Маша тоже не могла совсем одна остаться. Жанно сильно грустит, остался он без Митюши и без сестриц. Знаменское станет для него пустыней.

О примирении скажу тебе откровенно, что не имею надежды. Анна Петровна в удивительном ослеплении, не то чтобы уверена была в выигрыше тяжбы, но того не хочет понять, что лучше теперь ей взять половину, нежели все получить по окончании тяжбы. Она очень сердита на Сенат, который уничтожил все то, что постановил уездный суд, где она очень истратилась; жаловалась письменно Дмитриеву [Ивану Ивановичу, в то время министру юстиции], что в наших руках деревни и дом и что не берутся меры Сенатом. Дмитриев глухо предписал Сенату сделать окончание, на основании законов, и имение обеспечить. Сенату должно бы велеть взять все в казенный присмотр; но он, повелев уничтожить положение уездного суда, Палате гражданской предписал дело наше рассмотреть немедленно, а до решения обеспечить имение к пользе тяжущихся. Кузина бесится оттого, что мы в доме остаемся.

Отставка графа[81]81
  Говорится про графа Каменского, сдавшего по болезни главное начальство над войсками, дравшимися против турок, Михаилу Илларионовичу Кутузову (тогда еще без титула).


[Закрыть] весьма для тебя досадна, но что делать! Вижу по твоему последнему письму, что и с Кутузовым все неплохо устраивается; уверен, что он тебя полюбит от всего сердца, когда узнает так, как граф. Не забывай быть любезен с нашим старым товарищем Инзовым, коего Кутузов особенно отличает, и Иван Никитич сможет тебе быть полезен при генерал-аншефе. Я слышал, что государь велел сделать бюст графа Николая Михайловича и что он поставится в Эрмитаже.

Отсюда что тебе сказать? Все помешаны на карусели, которую готовит молодежь здешняя, под руководством Степана Степановича Апраксина; она будет под Донским. Государь дал на это соизволение свое и место. Одно здание будет стоить вчерне 18 000 и будет вмещать 5000 зрителей. Подписка все еще продолжается, набрано уже до 14 000; все вместе: костюмы, бал, празднество – будет стоить около 50 000. Какое безумство! Я был на репетиции. Как далеко это от карусели, виденной нами в Вене! Помнишь ли Пальфи, Зичи, Брудера и проч.? Здесь будут четыре кадрили. Военная: тут Обресков, князь Голицын, Феденька Гагарин и Мордвинов. Венгерская: два графа Апраксина, Валуев и князь Андрей Гагарин, что увез у Зиновьева девку. Рыцарская русская: граф Толстой, граф Шереметев, Демидов, Дмитриев. Галльская: Нелединский, князь Волконский, не помню прочих. Сие трактуют как дело государственное: целый штат, канцелярия, казначеи, ассистенты. Шефы кадрилей: первой – князь Александр Федорович Щербатов, второй – Алексей Михайлович Пушкин, третьей – Виельгорский и четвертой – Чесменский. Главный обер-церемониймейстер – мой тесть. Под ним куча других: Питаша, князь Петр, Соковнин. Ассистенты церемонии: Цицианов – обер-гофмейстер, граф Толстой – герольдмейстер, Мертенс – гофмаршал и проч. Словом, карусель эта есть неисчерпаемая тема всех разговоров, а занятые в ней об ней хлопочут, как о спасении отечества. Надобно видеть тестя! Кстати, он меня почти принудил продать твою лошадь графу Толстому за 800; на следующий день ему за нее 1200 давали. Все верховые лошади вздорожали.

Будет три приза. Золотая сабля, серебряный бокал и прекрасные пистолеты. Как ты понимаешь, я устоял против всех сих искушений и сделанных мне предложений.

Александр. Москва, 30 мая 1811 года

Всякий раз, как ты графа вспоминаешь, сердце мое кровоточит. Ты еще не знаешь, что уже нет его, молодого героя, опоры отечества своего. Тут до сих пор все безутешны. Император написал матери душераздирающее письмо, кое будет вечным памятником любви его к покойному.

Александр. Москва, 27 июня 1811 года

Ну, сударь мой, гора, наконец, родила. Знаменитая карусель состоялась два раза, 20-го и 25-го числа сего месяца. Зрелище было внушительное, великолепное. Здание огромное у Калужской заставы, квадрат 200 сажен, было до 7000 зрителей, 300 музыкантов, уборы на лошадях пребогатые, набирали, где только могли. Постройка одного цирка стоила 20 000 рублей. Одним словом, все было великолепно. Ездоки не соответствовали зрелищу, мало очень ездоков хороших. Всеволожская кадриль отличалась великолепием, но, по моему мнению, Венгерская кадриль всех была красивее. Посылаю тебе при сем экземпляр произведения карусельного пиита Василия Львовича Пушкина.

Не то сделал, что бы должно: надобно бы сделать подробное описание нынешней карусели для отсутствующих, а он написал историю каруселей вообще, не означив все девизы кавалеров, уборы их и проч.

Первый приз был пистолеты кухенрейтеровы, богатые, оправленные в золоте; их взял граф Александр Иванович Апраксин.

Второй приз, сабля золотая, досталась князю Волконскому, сыну князя Петра Алексеевича.

Третий приз, бокал серебряный, достался Демидову Павлу.

Четвертый, кубок серебряный, достался молодому Шепелеву.

Кавалеры сии увенчаны были четырьмя дамами: Апраксиной, Валуевой, княгиней Долгоруковой и Волковой Маргаритой Александровной. Третьего дня было второе представление – для бедных. В амфитеатре платилось не менее 50-ти серебром, а ложи на 20 человек не менее 50-ти. Набралось тысяч до двенадцати. Сын Всеволожского явился инкогнито, бросил вызов Апраксину, но безуспешно. Было еще четыре приза. Золотая цепь с золотой медалью, где были означены дата карусели и имя победителя, 2-й – кольцо золотое с тою же надписью, 3-й – бокал, 4-й – печать.

Апраксин, гусар, взял первый.

Князь Андрей Гагарин – второй. Кстати, он женился на юной и богатой княжне Меншиковой.

Мерлин, адъютант графа Сергея Михайловича Каменского, – 3-й. Феденька Гагарин – 4-й.

Александр. Катушино[82]82
  Так называл Александр Яковлевич Булгаков, в честь первой своей дочери, купленную им подмосковную, по дороге к Троицкой лавре, в просторечии сельцо Семердино.


[Закрыть], 28 июля 1811 года

Слава Богу, вырвался я из Москвы, теперь долго она меня не увидит. Какое блаженство быть в деревне! Mi pare esceo cresciuto d’una canna, как говорят итальянцы. Я нашел Наташу и малютку пышущими здоровьем. Теперь вдвое мне здесь приятнее, ибо не тревожит меня мысль, что ненадолго приехал и что надобно скоро ехать в Москву. Много раз описывал я тебе, любезный брат, сельскую жизнь, но не знаю, дал ли я тебе хорошее понятие о моем благополучии. Живу с ангелом Наташею, с Катенькою, которая час от часу становится милее; окружены мы крестьянами, благодарящими Бога, что нам достались; людьми мы довольны, соседи у нас хорошие и смирные, местоположение прекрасное, дрожки, верховые лошади для гулянья, ездим или ходим на сенокосы, по грибы, работаем в саду, когда время хорошо, рыбу удим, а когда ненастье, и дома весело: занимаемся музыкою. Лучшие книги все взял из библиотеки и перевез сюда, также эстампы и все, что было хорошего; читаю их, перебираю батюшкины бумаги, кои все здесь и в которых нахожу множество интересного и исторического; в них вижу душу его во всей красоте и еще более его любил бы, ежели бы можно было.

Все свое, и ничего не покупаем: вот истинное хозяйство, а слава Наташина. Она все это умела устроить за месяц пребывания здесь. Вчера приезжали к нам обедать князь Василий Алексеевич, тоненький князь (качай-старик!) и Цицианов, знаменитый врун князя Потемкина. Мы их накормили славно и перепоили. Мой тесть дуется, что далеко от его Горбова; ну а я от сего не в досаде: таковое соседство приводило бы к нам слишком много народу, и тогда прощай, экономия, и потом, я не наслаждался бы удовольствием быть с лучшими.

30 августа откроются два верховные судилища: Верховный совестный суд для дел, как наше, и Верховный уголовный суд для суждения министров, сенаторов и генералов и проч.; будут Сенаты в Петербурге, в Москве, в Казани и Киеве, в каждом председательствующий. Генерал-прокурор, рекетмейстеры и проч. сенаторы выбираться будут дворянством, и кандидаты представляться государю на утверждение[83]83
  Все это не осуществилось, хотя было к тому близко.


[Закрыть].

Как тебе не вспоминать часто о покойнике графе, когда мы, зная его только по славе его и по твоим письмам, не можем забыть потерю сего славного мужа. Жители Смоленска, движимые любовью к графу, устроили день памяти и раздали множество денег бедным: жертва, принесенная его памяти, вызвала много разговоров. Ну а подлый граф Сергей купается покамест в удовольствиях и отказывается исполнять последние волеизъявления брата. Я видел этого мерзавца на спектакле через две недели после смерти брата; город не мог поверить роковому известию о смерти графа, а его брат рассеял все сомнения, напечатав о сем в газетах. Даже кузина, и та ожидала по крайней мере шесть недель, чтобы сделать то же, когда мы потеряли батюшку, а она немногого стоит. Мне говорят, что на графе Сергее висит гадкое дело: он переколотил все, что нашел, на пути из Тулы сюда и, между прочим, какого-то капитана принца Ольденбургского; дело передали императору.

Думаешь, что ты один с турками дело имеешь? Передо мною теперь капитан-паша, рейс-эфенди, чауш-баша, сака, кизляр-ага и проч.; помнишь ты картинки турецкие? Я их прибил здесь на стене, и получилась целая мусульманская фаланга. Султан в окружении жен и дев; до сей поры его высокородие не покусилось на честь ни одной. Когда будет выстроен новый дом, будет чем его украсить.

Александр. Катушино, 17 сентября 1811 года

Слава Богу, что тебе хорошо с Михаилом Ларионовичем; мне это многие предсказали, а письма твои это подтверждают. Разбирая батюшкины бумаги, нашел я записочку от Кутузова, которую при сем прилагаю, яко доказательство, что он был с покойником в связи. Ты мне не говоришь о кресте твоем новом: то-то бы я обрадовался, ежели бы от меня первого ты о том узнал, а я тотчас тебе дал знать, да и новую даже успел тебе сделать и послать пряжечку, получил ли ты ее? Чрезмерно тебя благодарю за все подробности твоего хозяйства и лагерного жития: всякая малость, до тебя касающаяся, меня очень интересует. Радостно мне видеть тебя, окруженного хорошими ребятами, между коими выберешь себе и прочных друзей, а друг истинный есть дар небесный, отрада, утешение от всякого зла. Поздравь Влодека с крестом, как будешь ему писать, поздравления новому Георгиевскому кавалеру Бенкендорфу. Премного кланяйся милому Воронцову, да напоминай меня Андрею Яковлевичу.

26 августа были именины Наташи; мы вспомнили прошлый год, вспомнили победу, за которую бесценному покойному графу пожалована Андреевская лента. День этот, право, был печален для нас по этому воспоминанию; я нашел твое письмо и несколько раз его прочел; в моей душе есть некоторое сильное чувство, влекущее меня к графу. Я видел его в первый раз в театре в Петербурге, как теперь вижу. Давали «Афинянок» в первый раз, пьеса была начата, все кресла заняты, приезжает наш старик Строганов, его место занято, никто не думает себя обеспокоить. Граф Николай Михайлович встает и предлагает ему свое место. Мне это отменно полюбилось, и я с первого раза начал его душевно уважать по сему и после дружбы его к тебе.

Можешь ты себе представить, как я нетерпеливо ждать буду обещаемый тобой портрет его и с каким восхищением повешу его на стене. Да, брат, он должен висеть рядом с батюшкою. Слушай, что я тебе скажу о графе, и посуди, менее ли или более я его люблю теперь. Тургенев мне это пишет, рад я буду, ежели от меня первого все узнаешь. Граф тебя вспомнил в своем духовном завещании и говорит так именно: «Препоручаю в особенную милость государя императора правителя министериальной моей канцелярии надворного советника Булгакова». Завещание было читано в Сенате, и Дмитриев по статье 20, тебя касающейся, докладывал государю, который приказал, чтобы доклад был сделан начальником твоим. Румянцев заблагорассудил, уважив память графа, представить о даче тебе чина и велел заготовить Коллегии указ. Вот прекрасная оказия принести нам пользу! Что делать? Хорошо и то, что канцлер что-нибудь да сделает. Чин тебе следует по старшинству, но Тургенев замечает справедливо: что взято, то свято, в другой раз того же чина не дадут.

Читая письмо Тургенева, я не мог воздержаться от слез: бесценный граф, умирая, помнил тебя; эта черта меня тронула до глубины души, прах его драгоценный заслуживает быть возле другого, в Покровском монастыре погребенного. Поэтому нетрудно и портрету его найти приличное место, присылай его скорее, брат: сладко мне будет на него смотреть. Упоминание тебя в графском завещании наделало в Петербурге шуму и произвело превосходное для тебя впечатление. Тебе надели на голову венец, и тебе это должно быть весьма лестно. Это стоит хорошей награды. Поздравляю тебя, мой милый и любезный брат, заранее. Тургенев всегда приносит добрые вести. Завещанное графом адъютанту его [Арсению Андреевичу Закревскому] дано не будет, ибо добро наследственное. Ежели был бы я графом Сергеем, то каким бы плохоньким товаром ни был, а самого себя продал бы ради удовлетворения пожеланий такого ангела брата, как тот, коего он потерял; но у этого человека нет сердца. Все в Москве понимают, что он такое, и питают к нему глубочайшее презрение. Кого только не выносит эта бедная земля! Этого, кузину нашу милую и столько других.

Александр. Москва, 27 сентября 1811 года

Каменский [то есть Бантыш-Каменский, начальник Московского архива иностранных дел, где состоял на службе Александр Яковлевич Булгаков] дал мне страшную польскую тетрадь для перевода; вот два дня, что я бьюсь над нею. Он мне сказал первый о твоем чине и прибавил: «Коллежских советников много, но не все пожалованы по столь лестному засвидетельствованию; завещание было разбираемо в общем собрании Совета. Поздравляю – перегнал меньшой!» Я сказал, что у нас общее все и что твой чин и меня произвел. «Потерпите, – прибавил он, – мне велено представить об моих отличнейших, я только писал о вас одних». Я говорил, что не заслужил, что ныне все только сею, вею, кошу, молочу и проч., а старик прибавил, что за прошлое и за будущее. Этот почтенный человек очень нас любит. Хотя и полагаю, что тебе указ сообщен, посылаю тебе для всякого случая копию; при сем поздравляю тебя всею душою, милый и драгоценнейший брат; воображаю я себе, сколь сей последний поступок преставившегося ангела нашего тебя тронет, а я тебе скажу, по словам приехавшего из Петербурга Алексея Захаровича Хитрова, что много шуму наделало завещание графское в Петербурге, а что тебя все покрывали похвалами. Здесь, куда я ни покажусь, все вижу радостные лица, все меня поздравляют. Тетушка не знала о кресте, я этим начал. Очень это ее обрадовало. Когда предмет был исчерпан, я подал ей читать указ о чине; она думала, что я шучу, указу не поняла; видя, что упомянуто о духовном завещании, подумала, что граф сделал тебя своим наследником. Я премного смеялся, а тетушка плакала от радости.

Указ Правительствующему Сенату

В уважение предстательства, изъясненного в духовном завещании бывшего главнокомандующего Задунайскою армиею покойного генерала от инфантерии графа Каменского 2-го, и во внимание к засвидетельствованию его об отличном усердии к службе находившегося при нем правителем канцелярии по дипломатической части надворного советника Булгакова, всемилостивейше жалуем его, Булгакова, в коллежские советники. Александр.

Августа 30-го дня 1811.

Александр. Москва, 23 октября 1811 года

Волков, приехавший из Петербурга вчера, сказывал мне, что государь отменно весел, говорил ему о успехах Кутузова, ожидает от вас с нетерпением курьера нового и прибавил, прощаясь с Волковым: «Вы хорошие привезете вести в Москву».

Александр. Москва, 31 октября 1811 года

Я тебе говорил, что Волков возвратился из Петербурга, где пробыл шесть месяцев. Он был принят на славу. Чуть было его не отняли у нас; но он отговорился от места обер-полицмейстера в Петербурге; дали оное Горголию. Государь пожаловал Волкову 1500 десятин земли на выбор, где хочет. Полюбуйся нашим другом: он сказал, что от милости сей отказывается, ежели только товарищ его Дурасов не получит ту же награду, прибавив, что тот еще беднее его. Его величество соблаговолил снизойти к его просьбе. Какой человек этот Волков! Пища его – делать добро! Такое поведение заслужило ему всеобщее уважение. Москва в радости, что не потеряла нашего доброго Александра.