Текст книги "Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг."

Константин. Бухарест, 13 ноября 1810 года

Я тебе давно не писал, милый друг. При конце кампании всегда хлопот много, к тому же мы были на пути сюда, а я беспрестанно занят. Наконец попали мы на квартиры. Бухарест показался мне Веною, а моя квартира – нашим московским домом. Ну, брат, посмотрел бы ты, какие мне почеты от всех бородачей: провожают до кареты, кормят на убой, а визитами своими замучили. Что за люди! Все зависит от того, какое место ты занимаешь. Видят, что граф отменно ласково со мною обходится, и все у ног; чуть не так, тебе никто и не поклонится. Они меня боятся; знают, что я для них гроза и теперь занимаюсь планом, который много отымет у них способы красть, а казне прибыли будет, может быть, до миллиона. Я уже говорил об этом графу, и он велел мне написать мой проект, который ему понравился. Прошу, брат, много не шутить: я здесь род канцлера. Граф ежедневно более и более имеет ко мне доверенность и так со мною обходится, что не оставляет мне ничего желать. Я его склонил давать всякую неделю балы, и он мне препоручил устраивать реестры приглашений. Одним словом, чрезвычайно доволен я своим местом; дай Боже всегда так приятно служить. Я это тебе говорю, зная, что тебя обрадует; но это для тебя одного. Квартиру мне приготовили преславную. В целом доме живу один, и канцелярия со мною. Здесь у нас клуб; третьего дня был уже бал; женщины есть очень хорошенькие, того и смотри, что заведу волокитства.

Встреча нам была славная, триумфальные ворота, надписи, иллюминация три дня. Готовятся обеды, балы; веселись, сколько душе угодно!

Вообрази, милый, что один здешний хват успел уже мне пропозировать 1000 рублей, прося моего ходатайства о доставлении ему места. Я его чудно отделал и надеюсь, что это всех их вразумит. Я нищ, но совесть моя богата.

Александр. Москва, 15 ноября 1810 года

Вчера был я у Александра Львовича, который здесь проездом: едет в деревню оброк собирать. Зала была полна гостями, певчими, полковыми, музыкантами, театральною дирекциею, актерами, бухарцами и проч. и проч. Княгиня К.Ф.Долгорукова также здесь; мы у нее бываем. Я познакомился с Юсуповым, который спрашивал о тебе; он здесь поселился. Переселения из Петербурга становятся все чаще и чаще; дороговизна там страшная.

Константин. Бухарест, 24 ноября 1810 года

Ну, милый брат, я теперь при великих хлопотах; но хлопоты другого рода, и сегодня последний день им. У нас преогромный бал. Граф препоручил мне приглашения, а здесь это дело труднейшее. Интриг больше, чем в большом городе; но все это преодолено, и сим вечером собираю я плоды трудов своих. Бал в верхнем этаже, который великолепен, будет более трехсот человек. В последний раз бал был у нас в клубе. Уверяю тебя, что это было очаровательно; были десяток дам и девиц, кои везде могли бы показаться, а уж какая докторша была, полуфранцуженка-полунемка, и танцует бесподобно! Я со всеми почти познакомился и предвижу, что мы весело проведем малое время, которое должны здесь остаться.

Ну уж, милый друг, бал был у нас вчера! Набралось более трехсот человек, и танцевали до четырех часов без отдыха, кроме ужина, и я на старости лет пустился. Граф чрезвычайно был весел и с дамами любезен. Весь дом, двор был иллюминован прекрасно, так что те из жителей, которые не были званы, приезжали смотреть иллюминацию. Одним словом, весь город был в движении. Дам было множество, много хороших и несколько прекрасных. Опять, какой ужин! Я знаю, что с тех пор, что Бухарест стоит, валахи ничего подобного нашему празднику не видали. Я так себе ноги отбил, что насилу встал и ходить не могу, а должен ехать обедать к Варламу, у которого дочь именинница.

Весело, весело было в Екатеринин день, но нельзя мне было не погрустить, вспоминая о милой маменьке, у которой мы, бывало, в этот день обедывали.

Константин. Бухарест, 6 декабря 1810 года

Небольсин все собирался и насилу собрался ехать, милый и любезный брат, и оттого-то дней с десять, как я к тебе не писал. 25-го ноября, в самый день бала у вестиара Варлама, проклятая щека у меня раздулась и не только не допустила туда поехать, но дней с пять я сидел с нею дома и вчера в первый раз выехал. Жаль очень; говорят, что бал был очень веселый. Я извлек, по крайней мере, из болезни своей преимущество увидеть, что меня здесь не ненавидят: я и минуты один не оставался в своей комнате. Даже больше скажу вам, сударь: меня и дамы посещали, и мамзели. Последних я не принимал, так они на меня за то рассердились. Вот, сударь, как мы здесь живем!

Третьего дня наконец приехали ко мне Италинский, а с ним Бобров и Фонтон Петраки. Я у него был вчера; он много спрашивал о тебе, и я ему много отвечал. Он совсем после Неаполя не переменился, и, что особенно хорошо, у него свой отменный повар и кондитер, так что мы прекрасно обедаем. Вчера он уже беспокоился только о кухне, которая слишком далеко от него, отчего все блюда доставляются холодными. На сих днях также будет сюда Милашевич. Я его жду с нетерпением и, когда приедет, устрою с ним, как к тебе писать. Сегодня маленький бал у графа. Я надеюсь, что будет весело. Я выбрал всех красивых дам и девиц, независимо от классов дворянства, коих здесь три. Ежели здешние старые парики, а точнее – старые бороды, будут сим недовольны, – тем хуже для них. Что до меня, так лишь бы бал удался, и я буду доволен. Я получил два прелестных письма, одно от Алексеева, а другое от его жены. Есть у меня и письмо от Влодека, который ко мне привязался.

Небольсин тебе доставит, мой милый друг, или с этим письмом, или отдельно 1300 рублей, о коих я тебе говорил. Это мои прибавочные за май. В конце месяца надеюсь послать вам прибавочные за сентябрь. Небольсин сможет привезти мне от вас немного чаю. Очень его тебе рекомендую, мой милый друг; это лучший малый в мире и один из тех, с кем я более всего дружен. Он скоро у вас будет. Полюбите его, познакомьте с князем Василием Алексеевичем [Хованским, тестем старшего Булгакова], коему прошу его также и от меня порекомендовать.

Граф давно уже поговаривает, чтобы я взял к себе и внутреннюю часть. Я долго отговаривался и старался отвлечь от себя, как вдруг приходит ко мне правитель канцелярии внутренних дел Сиракузский и говорит, что князь велел ему ко мне являться и состоять под моим ведомством, но он хочет, чтоб они частью были у меня. Что делать? Должно повиноваться и стараться сделаться достойным такой доверенности.

Константин. Бухарест, 9 декабря 1810 года

Я теперь гораздо более занят после объединения двух канцелярий, дипломатической и внутренней, под моим руководством.

Какой черт рассказал о моей простреленной фуражке? Это правда, мой милый друг, но это старая история. Это было при штурме Ругцука. Я был в траншее с графом. Фонтон-младший был рядом со мною; мы переходили от одной батареи к другой, и, вероятно, тогда это со мною и случилось. Впрочем, я только по нашем возвращении с раненым Влодеком и заметил, что фуражку мне прострелили пулею, – даже не знаю, в какую минуту. Это пустяк, о котором я и не считал нужным говорить ни здесь, ни тебе, ибо ты способен вообразить себе, будто я лез под пули. Фуражку мою показали графу. Я ее храню как сувенир. Прошу тебя, ради Бога, еще раз, не верить всему, что тебе будут болтать на мой счет. Я тебе всегда сам говорил правду, и не стоит тебе волноваться из-за вздора. Я слишком тебя люблю, чтобы некстати рисковать, и потом – я не военный, это не мое дело. Ежели будешь слушать московские басни, никогда не будешь покоен; вот увидишь, что я вернусь из кампании живой и невредимый. Обещаю тебе так поступать во все время войны.

Воронцов получил орден Св. Анны 1-го класса. Он скоро едет в Петербург, равно как и Ланской, они получили отпуск на полгода.

Верю, что вам в Слободе весело. Можно ли скучать посреди добрых и милых людей, каковы слободские жители? Я бы с ними век прожил. Как Волкова благодарить, я уж и не знаю. Бог ему заплатит за его добрые дела. Они никогда не пропадают, да дай мне Бог только найти случай показать ему, сколько я чувствую его дружеские за нас старания и услуги. Обними его покрепче и скажи, что, право, люблю его душевно.

1811 год

Александр. Москва, 3 января 1811 года

Деньги твои я получил, любезный брат. Принимаю их с душевною благодарностью, уверен будучи, что ты этой присылкою доставил сердцу твоему удовольствие, всякие другие превышающее. Знай и то, что эта помощь очень кстати подоспела. Князь [тесть А.Я.Булгакова Василий Алексеевич Хованский] так запутался в своих суконных поставках, что вот шестой месяц, что не платит Наташе следующие ей 3000, и мы едва перебиваемся.

Напоминай иной раз обо мне Италинскому [Андрею Яковлевичу]; я всегда помню о счастливом времени, как служил я под его начальством, и о его превосходнейших обедах. Намедни имел я случай вспоминать о сем с Иваном Алексеевичем Абресковым, обедавшим у него в Константинополе; мы оба пальчики себе облизывали. Спроси у Италийского, не восхитит ли его мысль иметь при себе доктора Жакмена, чтобы развлекать его в минуты отдыха? Это очень занятный человек. А что, Андрей Яковлевич теперь носит мундир шитый, которого узор ты прислал мне из Вены для него?

Александр. Москва, 10 января 1811 года

Третьего дня, в воскресенье, 8-го числа, обвенчали Бальмена, сперва у Богоявления, а там в католической церкви, на Лубянке. Аббат Сюрук произнес превосходную речь в похвалу обоим супругам. Со мною рядом была тетка Жанно[72]72
  Так звали в обществе Ивана Васильевича Нарышкина, брата новобрачной, графини Марьи Васильевны Бальмен (с 1819 года – Олсуфьевой).


[Закрыть], Наталья Сергеевна, сильно меня стеснявшая: просила объяснения всякого слова. «Это что? Теперь что говорят?» – «Теперь, – сказал я ей, – спрашивают у Бальмена: хочет ли он взять за себя Машеньку?» – «А что он отвечал, мой милый?» – говорит она мне. Я едва не расхохотался. После мы поужинали у новобрачных в желтом доме Воронцова неподалеку от нас[73]73
  Это тот самый дом графа Александра Романовича Воронцова, в котором год спустя погибли сокровища, накопленные Воронцовыми. После Бородинского боя туда привезли раненого графа Михаила Семеновича, командира сводных гренадерских батальонов, от которых из 20 тысяч, выступивших с утра в бой, осталось к полудню только 200 человек. Увидав на дворе московского дома подводы, прибывшие из села Андреевского для увоза мебели и вещей, молодой граф приказал вносить все назад в дом, а на подводах отправил в просторный Андреевский дом раненых своих товарищей и солдат.


[Закрыть]. Все были очень веселы и остроумны.

Здесь беспрестанные свадьбы. В тот же день Четвертинский[74]74
  Князь Борис Антонович Четвертинский, брат Марьи Антоновны Нарышкиной.


[Закрыть] женился на графине Надежде Гагариной, княгини Прасковьи Юрьевны дочери. Сушков женится на Пашковой. Новосильцев, камер-юнкер, – на пребогатой Наумовой. Генерал Шепелев – на богачке Баташевой, маленький гвардейский полковник Бартенев – на Бутурлиной, известной под прозвищем «фишетка», и проч. и проч. Мы заселяем свет, а вы жизни отымаете. Маша из радости теперь в печали, ибо наш герой уже горит нетерпением возвратиться в армию. Он не решил еще, оставит ли жену здесь или же возьмет с собою, чтобы оставить ее в Киеве у брата своего Петра. Воронцов хотел приехать на свадьбу Бальмена, но приедет после. Митюша Н.[75]75
  Брат графини Марьи Васильевны Бальмен, Дмитрий Васильевич, женившийся позднее на дочери графа Ростопчина Наталье Федоровне.


[Закрыть] здесь на полгода.

В самую новогоднюю ночь бал у Александра Львовича, – множество людей и его высочество; вдруг ординарец докладывает, что театр горит. Страшный был ветр, нечего было делать. Остались четыре стены, спасены только книги, счета; гардероб, декорации – все сгорело. Убыток в полтора миллиона. Александр Львович на другой день обедает у императора, который говорит ему: «Так что ж, театр сгорел?» – «Да, государь, и по моей вине». – «Как так?» – «Так ведь в театре-то был один токмо суфлер[76]76
  ****«Суфлер» означает по-французски также и того, кто дует.


[Закрыть]; а вот было бы их 500, так, верно, погасили бы пожар».

Ну, изволь отгадывать, кому я давал обед в субботу? Ты его очень любишь, ты им одолжен, мы у него обедывали в Петербурге. Да что тебя мучить! Дмитрий Николаевич Сенявин. Мы его славно угостили столом, вином, трубочкой славного табаку и чашкою славного кофе. Все наши добрые слободские [то есть обитатели Немецкой слободы] тут были и все его полюбили. Он велел тебе много кланяться и расспрашивал о всем, до тебя касающемся. Приехал он сюда в отпуск на два месяца, имея также тяжбу в уездном суде. Его обходительность тут всем пришлась очень по душе.

Александр. Москва, 17 января 1811 года

Наш милый Сережа Уваров сделан действительным статским советником и начальником Санкт-Петербургского учебного округа на место Николая Николаевича Новосильцева. Неплохо! Тургенев говорит, что сие сотворило ему много завистников, и я нахожу, что подлинно так, и это подлинно то, что надобно было Сереже.

Александр. Москва, 25 января 1811 года

Чего доброго ждать от канцлера? Однако ж, он как ни вертись, а граф поставит на своем [говорится про канцлера графа Румянцева и его товарища графа Александра Николаевича Салтыкова]; можно ли победителю в чем-нибудь отказывать? А когда увидят, что он сего хочет, что сие справедливо, то и сделают. Поверь, не то еще будет. А между тем душа радуется слышать от всех, из армии приезжающих, то же, то есть большие о тебе похвалы. Бальменово генеральство очень всех обрадовало; живут они так согласно, что любо смотреть на них. Желаю тебе успеха в прибавке десяти тысяч. Кажется, отказать это нельзя; да и ты взял канал самый вернейший, чтобы добиться толку.

Наташа очень сожалеет, что не удалось ей видеть Воронцова. Я много с ним о тебе говорил, просил тебя любить, а он просит, чтоб я его тебе очень рекомендовал. Мне нет нужды это делать. Прошу тебя давать мне новости о Бальмене во всяком письме и с подробностями, ибо тогда будут у меня средства утешать бедную и милую Машу. Тут у нас ничего нового, разве только свадьбы беспрестанные. Из Петербурга мне пишут с оказией, что ведутся серьезные приготовления к войне. Мы в конце концов рассоримся с французами. Бонапарт хочет безраздельно властвовать над Балтикой; он потребовал Финляндию у датчан, кои отказали и бросились в объятия англичан за помощью. Швеция взбунтовалась, там большое брожение из-за объявления войны, сделанного Англии против желания народа. Бернадот покинул Стокгольм, а газеты говорят, что он уехал в лагеря на январь! В Испании дела очень плохи у французов. Ла Романа собрала 50 тысяч человек в тылу у Массены, коему некуда отступать. Аракчеев делается всемогущим, бывшая Военная коллегия будет возобновлена, а он станет ее вице-президентом и потом президентом, чтобы сделаться маршалом. Гурьев покачнулся. Сперанский по-прежнему всемогущ. Кампенгаузен сделан контролер-генералом. Называют Пестеля, Карнеева, Молчанова как преемников его на месте государственного казначея. Мерзкий Козодавлев – министр внутренних дел. Куракин остается только в Совете. Вот и все, кажется. Когда будет случай верный, напиши мне, есть ли надежда на мир с турками. Тут говорят, будто Франция сего не хочет и всячески сему препятствует.

Александр. Москва, 6 февраля 1811 года

Ты о миллионе выгоды для казны говоришь как о шутке. Надобно, чтобы знали о сем в Петербурге: знаешь ли ты, что сие дает тебе право просить 3-го Владимира? Фавст боится, что ты не взял 1000; хочет тебе написать ругательное письмо. Можно подумать, что он бы на твоем месте взял их. Однако же из ста человек девяносто девять не привередничали бы: что такое 12 тысяч – для службы весьма невинно. Нет, брат, в нас обоих и Якова Ивановича кровь течет; все везде без милосердия крадут, но мы пойдем лучше по миру, нежели совесть замарать. Когда был я судьею над корсарами нашими в Средиземном море, бог знает какие суммы мог класть себе в карман, но сего не желал и в том не раскаиваюсь. Вся Россия знает, что императрица предоставила 3 миллиона в распоряжение батюшки, но что он принудил уступить Крым за 600 тысяч пиастров, а остальное вернул. Батюшка сказал мне однажды: «Дурак я был, деньги эти велено отдать Потемкину, а он их промотал». В глубине сердца своего он думал совсем иначе. Поскольку ты в этом отношении несгибаем, то прошу тебя также не отступаться ни от полушки, ежели дело идет о заслуженном награждении: требуй, кричи, настаивай. Граф тебя поддержит.

Все твои денежные распоряжения будут исполнены. Старухе послал я еще деньги через Митюшу, детям отдал, но только половину, а другую в Святую неделю отдам. У Лизаньки был флюс, теперь их танцклассы очень веселы, и много съезжается. Мы с Фавстом почти всякий раз бываем и танцуем. Фавст приводит туда своих музыкантов; от этого малютки бывают очень счастливы[77]77
  Сводные сестры Булгаковых: дочери их матери от брака с доктором Шумлянским.


[Закрыть]. Завтра едем мы с Фавстом смотреть подмосковную; очень мне ее хочется купить, потому что она в трех верстах от Петелина [подмосковная Фавста Петровича Макеровского, впоследствии принадлежавшая его дочери]. Наташа хочет избавиться от всех своих бриллиантов (столь бесполезных) и купить ее; она дает 5000 доходу в год, прибавь 5000 рублей, кои князь ей дает на мое жалованье: это уже 10 000, и тогда будь что будет, ежели даже и случится с нами несчастье проиграть процесс. Вот обеспеченное существование, и, оставаясь в этом имении, которое только в 35 верстах от Москвы, по шесть-семь месяцев в году, мы будем много экономить и увеличивать доходы. Так ли? А за соседа одного можно дать тысяч двадцать.

26-го венчали Наташу Пушкину[78]78
  Графиня Наталья Алексеевна Мусина-Пушкина вышла замуж за князя Дмитрия Михайловича Волконского. На ее свадьбу приезжали два ее брата и замужняя сестра.


[Закрыть], к свадьбе приехали Ваня, Александр и Хитрова. У нас почти что ни день, то свадьба.

Сенявин тебе очень кланяется, он скоро едет назад в Петербург. Почтенный этот добрый человек со всех сторон претерпевает несчастья, обиды. Только и имеет он, что 200 душ, и то какая-то родня, на Анну Петровну похожая, отнимает; дело в уездном суде, имение взято в казенный присмотр. Видя, что нечего делать, он возвращается в Петербург. Ах, в какое злое время мы живем! Но есть прекрасные минуты и неведомые злым наслаждения, кои за все вознаграждают. Грейг тебе также кланяется всякий раз, что мы его видим. Он большой фаворит Наташин. Бегу к Бальмену: прислал мне сказать, что Воронцов [будущий фельдмаршал] приехал.

Никита Волконский женится на княжне Зинаиде Белосельской.

Александр. Москва, 28 января 1811 года

Вообрази, что Воронцов и Бальмен едут завтра поутру: есть причины, кои принуждают последнего ехать гораздо ранее, нежели он хотел. Он сам их тебе объяснит. Ты можешь себе представить, как бедная Маша огорчена.

Александр. Москва, 31 января 1811 года

Отгадай, у кого я сегодня был? У Сережи Уварова. Он приехал на три недели с женою и обнимает тебя сердечно, все тот же добрый малый и любит нас по-старому, и с ним приехал Роман. Он и нас сегодня принял и также очень тебе кланяется и велит у тебя спросить, долго ли тебе за докторшами волочиться. Скажи Бальмену, что Селим безутешен после его отъезда и все плачет. Ходит слух, будто император будет в Москву и что граф Каменский также призван, для переговора с его величеством. То-то кабы правда, да тебе бы с ним приехать!

Александр. Москва, 14 февраля 1811 года

Твое письмо (№ 32) приезжал мне отдать сам Пален; меня не было дома, но я с ним виделся несколько дней спустя после у Корсаковой и у наших Пушкиных на балу. Он, так же, как и генерально все, из армии приезжающие, очень тебя хвалил. Его начальник Уваров также говорил мне о тебе, всячески тебя выхваляя. Несмотря на все мое желание быть полезным для тех, кого ты мне рекомендуешь, я никогда не оказываюсь к сему способен: ибо только они сюда являются, город их захватывает; тотчас званы они на все балы, все празднества и гулянья, а положение Наташино не дозволяет мне звать их к нам для распития бутылки доброго нашего венгерского вина. Радует меня очень все то, что от них слышу; они наполнили город самыми любезными похвалами тебе, и то, что ты доверяешь мне как другу своему, они рассказывают всем и всякому, а когда мне о сем говорят, я делаю вид, будто не знаю ничего, и радуюсь. Спасибо, брат, за все твои подробности.

Слава Богу, что тебе хорошо. Вот так-то мне было у Дмитрия Павловича [Татищева]. Он бы все для меня сделал на свете. Я не просил и теперь очень раскаиваюсь; возьми это себе в пример: кто служит с ревностью и честью, имеет право ожидать, требовать поощрения. Право, брат, не пренебрегай моим советом. А между тем я в восхищении, что ты попал на место, которое доставляет тебе случай показать твои способности, ревность и честность. Несчастие, что канцлер начальник твой; впрочем, он не сможет лишить тебя всеобщего уважения в армии и доверия генерал-аншефа; а эти две прекрасные вещи стоят наград, но повторяю тебе: не пренебрегай и последними. Разве граф не относится прямо к государю? Впрочем, это значило бы поставить тебя в еще худшее положение перед Румянцевым, то есть вооружить его для того, чтобы он еще более тебе навредил. Странный он человек. В Коллегии [то есть в Министерстве иностранных дел] нашей царит запустение. Добрый Лачинов ее покинул. Вот и еще одной светлой головою меньше. Он перешел к финансам. Ты знаешь, сколь он серьезен, разумен и образован.

Кстати сказать, о финансах. Рибопьер, там также служащий, являлся на несколько недель в Москву, был вчера у меня и дал мне к тебе много поручений. № 37 от 3-го и № 38 от 15 января получил я через графа Гудовича. Волков знал, что он имеет письма ко мне от тебя и, зная также мое нетерпение их иметь, посылал к нему ординарца с запискою, брал на себя мне все доставить; но Гудович отвечал, что сам их мне желает доставить в собственные руки, и подлинно в тот день и явился. Не было меня дома, но Наташа его приняла и послала за мною к Фавсту. Я на извозчике прискакал. Он [московский главнокомандующий, фельдмаршал граф Иван Васильевич Гудович] долго у нас сидел и очень нам полюбился, тебя любит и хвалит страх. Его поведение доказывает, как он тобою дорожит, и вообще сии господа все лично являлись вручать мне твои пакеты. Спасибо, брат, за милое, бесценное, длинное твое письмо, а Наташа тебя целует за гостинец, коим обкурила все комнаты. Ароматические пастилки для трубки мне очень нравятся, но Наташе более нравится запах хорошего турецкого табаку, а у меня есть такой, отборный; я думаю также, что сие происходит от ее брюхатости, ибо запах крепок. Я Фавсту с сотенку подарил; этому нужно, ибо курит он отвратительный табак, и когда я к нему хожу, то беру с собою табаку в кармане.

Я придерживаюсь твоих мыслей насчет примирения с Анной Петровною и ничего не упущу для достижения этой цели; ты знаешь, какая она сумасбродная и как трудно с нею что-нибудь кончить; но Апраксин, спасибо, всеми сторонами ее вертит, и теперь хочет на нее напустить Николая, ибо она, кажется, так его любит. Надобно тебе знать, что она поссорилась с Одоевским и потребовала, чтобы Апраксин ничего тому не говорил об этом. Но она сблизилась с Воейковым, другим предателем и адвокатом, который, верно, вознамерился выжать кузину и затянуть процесс, дабы повытянуть из нее денег. Признаюсь тебе, что эта женщина очень зла; у нее низкая душа. Ежели б ты знал, какую паутину лжи она соткала. Апраксин ей сказал: «Вы никогда не измените мнение публики о Булгаковых; невозможно очернить их и в моих глазах, ибо я желаю примирить вас с ними; они не говорили мне о вас ничего дурного, так что оставим это, и скажите, хотите ли вы их слышать или нет». – «Я на вас полагаюсь, – отвечала она, – будьте моим советником», – а после опять пошли сарказмы. Апраксин хочет теперь напустить Щербатова на нее, замешают в это дело малютку[79]79
  То есть малолетнего князя Николая Щербатова, мать которого была сестрою Анны Петровны Колтовской (в то время бездетной вдовы).


[Закрыть]. Посмотрим. Будь уверен, что я пойду на величайшие жертвы, чтобы купить наше спокойствие. Все, что у нас будет, всегда будет общим. Надобно положить конец сей неопределенности, худшей всякого зла. Румянцев тебя обязал бы, ежели б сумел обобрать и оставить без средств. По крайней мере эта фурия молилась бы за него Богу или черту. Теперь мы все страдаем.

Все то, что ты мне говоришь насчет дела, очень меня тронуло, любезный брат. Видно, Бог не на то создал добрых людей, чтоб им быть совершенно счастливыми здесь! Жизнь – здешняя минута. Анна Петровна и теперь терзается и ногтями своими только питается; если и присвоит себе имение батюшки нашего, то не отымет его нежности; благословение его будет с нами. Я все буду счастлив, как никто, совестью своею, братом и женою.

Татищева скоро ждут сюда; я рад очень: лучше можно будет все учредить. Он не переменился в своих чувствах ко мне, непременно будет востребован, и притом активно. Перемены и новшества, кои собирались завести в министерствах, отложены неизвестно на сколько; надобно, стало, обождать мне нового места. Волков тебя обнимает. Он замучен, бедный: Ивашкин лежит болен, Дурасов в отпуску, он один горе мыкает; не понимаю, как поспевает. Вот золотой человек для друзей и для службы императору. Передай мое почтение Италинскому. Хорош ли у него стол? Я еще помню его неаполитанские обеды.

Я тебе уже сообщал, что Сережа[80]80
  Будущий министр народного просвещения Уваров, перед тем женившийся на богачке графине Екатерине Алексеевне Разумовской. Булгаковы сблизились с ним в Вене, где он служил при князе Алексее Борисовиче Куракине.


[Закрыть] весьма нынешним положением доволен и что получил место Николая Николаевича Новосильцева, то есть попечителя С.-Петербургского учебного округа. Он тут уже дней с десять и тебя обнимает. Ни получение места, ни брак не переменили этого милого мальчика. Наш милый Анстет подал в отставку просьбу. Вот еще один светлый ум, и его канцлер оттолкнул.

Волков сейчас у меня был с пожара, на котором, по великому счастью, не остался он замертво на месте. Упало бревно с крыши и задело только конец его сапога, а стоявшего возле него драгуна ушибло очень больно.

Александр. Москва, 19 февраля 1811 года

Война с Францией кажется неминуемой. Император видит ее неизбежность. После обмена многими курьерами Бонапарт прислал очень жесткий ультиматум, требующий ответа «да» или «нет». Император отвечал, что у него на границах уже есть 250 тысяч человек и в глубине страны 300 тысяч ополченцев для поддержания его «нет» и что тем он отвечает пожеланию всей нации, коей уже два года противостоял. Это дело с кораблями на Тенерифе до сего довело. Бонапарт хотел, чтобы товары, как и в остальной Европе, были сожжены, а их только конфисковали. Потребовали, чтобы Рига и Ревель были объявлены вольными городами. В Париже рассердились на то, что запретили мы ввоз к нам французских товаров. Они нам вредили, всячески препятствовали в наших переговорах с турками, требуя категорически, чтобы английская миссия и англичане были изгнаны из турецких пределов навсегда. Осмелевшие турки позабылись до того, что стали требовать возвращения Крыма. Словом, меры, кои берутся, не оставляют сомнений в том, что мы придем к началу военных действий. Дохтуров призван в Петербург для получения инструкций. Будет три больших корпуса: 1-й – под началом графа Николая, 2-й – под началом самого военного министра и 3-й – под началом Дохтурова. Постарайся же, милый мой, не разлучаться с твоим начальником, который и сам, верно, пожелает оставить тебя при себе.

Все, что я тебе говорю, сообщено мне было одним лицом, явившимся вчера из Петербурга, и кое хорошо осведомлено обо всем. План государственного переворота, чтобы напугать Порту и принудить ее к миру, оставлен; говорят, что войну эту будут считать как бы оконченной; оставят токмо один корпус в 60 тысяч человек с этой стороны Дуная, и ежели турки захотят отнять у нас Молдавию и Валахию, то пускай переправятся через Дунай и оспорят у нас нашу победу. Такое решение кажется мне благоразумным. Разве нет у нас крепостей, кои закрепят нам наши победы? Говорят, что Тучков будет командовать турецкой армией. Мы заручились союзами с австрийцами и пруссаками; первые нарочно сократили свою армию до видимой силы в 70 тысяч человек, чтобы иметь извинение пред Бонапартом, но они требуют, чтобы мы оставили турок и чтобы ту же армию употребили на то, чтобы их поберечь; тогда они скажут Бонапарту: «Мы не можем победить врага, в два раза сильнейшего нас». С англичанами мы, верно, помиримся, и уже началось сближение. Таковы новости, кои передают на ухо в Петербурге и кои Москва, как и во всякое время, сильно раздувает. Я тебя прошу не оставаться в Молдавии; пост этот станет скоро весьма незначащим. Ты пользуешься доверием и уважением князя; не разлучайся с ним.

Александр. Москва, 22 февраля 1811 года

Поговорим теперь о злосчастном сем примирении, коего я желаю от всего сердца.

Апраксин согласен, что с нею это никогда не окончится; так что мы договорились назначить арбитров. Апраксин от нас, а с их стороны будет сенатор Николай Михайлович Сушков.

Разбойники из уездного суда нам пошли навстречу, всячески опуская то, что нам благоприятствует. Я пожаловался Гудовичу и в правительство, оба стали решительно за нас. Судьи приговорены к штрафу и возмещению нам убытков.

Нет, брат, я тебя никак в Москву не зову; служи и выслуживай себе хорошее. Не расставайся с твоим дорогим начальником. Не надобно более думать о месте, кое Гурьев мне дать предлагал, ибо новых департаментов делать не будут. Надобны миллионы для осуществления всех сих планов. Император все сие отложил. Надеюсь, что палатка не опоздает. Она давно в дороге; остается желать, чтобы была по твоим мыслям. Тетушка была у нас вчера, все так же добра и одинакова, велела тебя обнять, все наши слободские делают то же, Нарышкины, Волковы и Пушкины, дети также тебя обнимают. Сегодня был я с Фавстом в танцклассе. Танцующий Антон – совершенный медведь.

Александр. Москва, 27 февраля 1811 года

Ты дивишься, что долго не присылают тебе жалованья, а в Коллегии и здесь с 1 января не велено вовсе жалованье выдавать впредь до указа, а это потому, что нет ни копейки в Коллегии. Каково тем, кто одним жалованьем живет? Я слышу, что и в прочих местах за тою же причиною остановлено производство жалованья у служащих. Канцлер этот милый только и делает, что все отнимает; но с теми, кто в чужих краях, я думаю, будут поаккуратнее.

Сенявин уехал давно; он очень часто о тебе говорил, и мы старались его угостить всеми силами. При отъезде его я ему подарил табаку, коего ты мне прислал; он мне сказал: «Совестно, а, право, нельзя отказать». Я здесь нашел превосходный табак у одного грека, приятный и слабенький, называется «Самарханский». Кстати сказать: слух прошел, будто граф [Николай Михайлович Каменский; в Москве жила его мать] будет на несколько дней в Москву; тот же самый грек мне сказал, что все его соотечественники хотят пойти к графу в корпус, чтобы отблагодарить его за покорение двух провинций, кои сделали их коммерцию надежнее и обширнее. Я сообщаю Тургеневу все, что может его интересовать, и выписал ему последнюю статью из твоего письма, до него касающуюся.

Волков так занят, что я его по два дня не вижу. Намедни славный Строганов давал обед Александру Львовичу (недавно приехал и на днях едет); вдруг пожар в доме, прискакала полиция, все встревожились. Александр Львович не потерял головы и ну кричать: «Спасайте стерлядей и белужину!»

По тому, что мне сказал Байков, занятие Ловчи имеет влияние на наши военные операции по положению своему. Никто о том не знал. Я в тот день ужинал у Александра Львовича, говорил о том с графом Михаилом Васильевичем, потом подошел фельдмаршал, взял меня к сторонке и заставил себе рассказать подробности, ибо ему была известна одна только новость. Выслушав, сказал он мне с чувством: «Это, брат, что! Победы от нас не уйдут, победитель-то болен. Тебе пишет ли брат о том?» Я отвечал: «Я никому не говорю о сем, но от вашего сиятельства не смею скрыть, прося у вас тайны; граф Николай Михайлович очень был опасно болен; брат пишет, что лихорадка его, слава Богу, оставила, но что продолжается еще сильный кашель». Фельдмаршал был доволен и прибавил: «Ну слава Богу! Хорошо делаешь, что молчишь о сем, и не говори никому; это может произвести худое впечатление в публике, которая его любит. Я скрываю от старой графини и от брата его, что он болен».