Текст книги "Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг."

Третьего дня княгиня Урусова [сестра Д.П.Татищева] праздновала его рождение ужином; не было тут только родных, а из посторонних (ежели можно дать мне имя это, когда дело идет о Татищева семье) были я и Фавст. Елизавета Павловна много пела: голос удивительный; жалость, что она довольствоваться должна Маскати; в Италии у последнего носильщика метода лучше и более вкусу. Он ее мучит гаргулиадами; одним словом, русские запевалы делают те же пассажи, что Маскати.

Знаешь ли, что я на досуге хочу перебелить мой журнал порядочно, потому что все писано второпях и без всякого старания и внимания. Ежели ты прочел что-нибудь, то увидишь, что он делался, чтобы быть читанным только близкими моими. Из шести-семи тетрадей, что я тебе оставил, будет из чего наделать 20. Вот приеду в Вену, так стану, право, работать; батюшка также в сем настоит; а я ему столь же охотно бы оный вверил, как тебе. Он совсем стал не тот, и я с ним столь же вольно и откровенно обхожусь, как с тобою или Фавстом. А уж как любит нас, это нельзя изъяснить: всякое слово, всякой шаг его доказывает это. Он одно поет, что состарился; я это не нахожу, и все со мною согласны. Право, стал веселее прежнего: ну нет минуты, чтобы не подшучивал и не припевал: «А кто иде?» – любимый его дуэт. Он тебе послал несколько экземпляров с Сердобиными.

Александр. Москва, 8 июня 1808 года

Я сюда приехал. Выходя из коляски, узнали мы, что приехал сюда Поццо. Я к нему побежал и, к сожалению моему, нашел его в постели больным жабою: простудился в дороге, заболело горло, не хотел останавливаться, ну, его пуще растрясло: попался ему коновал, а не лекарь, дал ему полосканье, от которого ему стало еще хуже; теперь охрип, с трудом глотает и говорит. Я ему дал первого здесь доктора Уиллза и надеюсь, что теперь его вылечат в несколько дней. Батюшка у него был, и они уж друг друга полюбили.

Князь Федор Сергеевич Одоевский, промучась долго от каменной болезни, умер на сих днях; а наш родня Федор

Дмитриевич Колтовский женится. Наследники до того изъявляли радость свою получить его имение из-за лет его, не позволяющих ему жениться, что он, рассердясь, взял да и женился, не помню на ком. Стало, молодые Федоры умирают, а старые женятся. У старика 2000 душ с лишком и 300 000 рублей деньгами с лишком же.

Вообрази, что 30-го и 31 мая шел сильный снег в Петербурге; скажи это Дмитрию Павловичу: он огорчится, что в чужих краях, а не в России. Я люблю страстно отечество мое, но там невообразимо скучно, нельзя ни поесть, ни переварить.

Александр. Москва, 11 июня 1808 года

Сегодня везет батюшка меня на званый обед к Черткову; смерть не хочется: надобно пудриться и надевать мундир; там будут все матадоры: Марков, Ростопчин, Тутолмин, градоначальник и другие матадоры. На вечер едем мы к Хованским; вчера был у них. Княжны много мне говорили о тебе и помнят услугу, тобою всей семье оказанную; также велели тебе напомнить, как вы где-то перепились так, что тебя и князя Василья Наташа вела за руку. Они все такие же миленькие. Старшая поет как бог, – что за голос, так в сердце и лезет!

Поццо здесь, приехал больной; теперь ему час от часу становится лучше; батюшка у него бывает всякий день, часто и по два раза. Вчера дал ему наш приезжий в подарок план и рисунок Кампосантской баталии и рисунок карикатуры, представляющей Болонию, консула, идущего с женою на гулянье 1 мая в Корфе. Батюшка очень смеялся фигурке коротенького и долговязой. Много говорил я с Поццо о тебе; он мне рассказывал в большой подробности странствование ваше, твою болезнь. О, милый брат, если бы я тогда знал, в какой ты был нужде, опасности, все, что ты терпел, – я думаю, не перенес бы печали этой. Ты мне десятой доли не писал и не рассказывал того, что я узнал от Поццо. Видно, Провидение надо мною бдит, ежели тебя сохранило. Натерпелся и я в странствование мое; но был, слава Богу, всегда здоров, и все это не послужило ни к выгодам, ни к награждениям. Терпение!

Александр. Москва, 18 июня 1808 года

Третьего дня возил батюшка Поццо, Приклонского и меня к Тутолмину [тогдашнему московскому главнокомандующему], который прислал вчера звать к себе первого обедать; нам нельзя было: мы ездили с Хованскими обедать в Очаково к Нарышкиным, то есть к Опочининой; у нее живут Петр Петрович с женой и Милашевич с женой; весело провели день: гуляли, прыгали, пели, танцевали; мне было ловко приволачиваться: мужа Соковниной не было; он боится, чтоб я не догадался, что он ревнив; а жену, шельма, бранит всякий день за меня потихоньку. Ты не поверишь, как Сонюша интересна. Мы большие друзья. Я ей открыл часть моих секретов, а она свои – мне. Нельзя ничего предвидеть, но, может быть, дружба и в другое превратится, хотя я очень далеко от того, чтоб быть влюбленным.

Вечер мы проводили у Хованских. Поццо был зван, но устал слишком от обеда своего и не приехал на вечер. Князь его очень полюбил. У Хованских есть немой, пресмешной; не знаю, помнишь ли ты его. Я ему дал зажечь одну из этих хлопушек, что ты мне дал, чтоб Фавста обмануть. Надобно было видеть, как он испугался, побежал за мною, хотел меня за волосы взять; я тем только избавился, что другую хлопушку ему показал со свечою в руках. А батюшка так и помирает со смеху; он всегда был весел, но теперь нет минуты, чтоб не шутил и не смеялся. И я, кажется, весел; чего мне недостает? А он все пеняет, что я не в духе, и спрашивает часто: что у тебя?

14-го я повел Поццо смотреть кремлевские славности; он был в восхищении от вида, открывающегося с Ивана Великого. В следующий понедельник он едет в Вену через Киев. Он говорит, что, когда увидишь московские чрезмерности: великий колокол, великую пушку, великого Ивана, значит, все увидишь. Поццо мне давал читать все те бумаги, которые ты ему в порядок привел и перебелил, будучи на корабле. Это очень интересно. Вечером был у моей кузины большой ужин; Поццо там был, и все были восхищены его обществом. 16-го мы обедали в павильоне в нашем саду, а кофей пили в беседке под дубами.

Ты не поверишь, с каким чувством батюшка представляет Поццо приятелям своим: «Вот, – говорит он, всегда со слезами на глазах, – человек, коему обязан я сохранением Константина». Мы сегодня обедали у Тутолмина: батюшка, Поццо, Алекс. Васильевич и я. Второй сидел рядом с князем Василием Хованским, который давал большой собаке, бывшей под столом, все, что было у него на тарелке. «Ах, князь, – сказал Поццо, – вы отправляете обед куда ему и следует». Мерзкий обед!

Александр. Москва, 23 июня 1808 года

Сегодня у нас много обедает; напросился также, бог знает зачем, Тутолмин; я боюсь, что он расстроит наше санфасонство. Впрочем, княжон не будет: Софья уехала с мужем и Полиною к Троице Богу молиться, а Наталья будет их, вероятно, оплакивать.

Наш сегодняшний обед удался; это было прелестно, и я сему удивляюсь, ибо Хованских не было. Вот кто были: Баранова с дочерью, Зиновьевы, Багратионы, Волковы, полицмейстер Александр Александрович, Мария Ивановна Корсакова с прекрасной своей дочерью, Белая Бабка [Белой Бабкой Булгаковы звали свою двоюродную сестру княгиню Елизавету Васильевну Голицыну] (тетушка Александра Петровна просидела весь день в своей норе), Иван Иванович Демидов, Чертков, князь Урусов, но без жены, которая, едучи завтра в деревню, хотела провести день с родными. Князь дал мне письмо для Дмитрия Павловича, которое ему пришлю с Поццо, завтра едущим. Было множество мужчин: обер-полицмейстер, полицмейстер Дурасов и проч. и проч., Амплюшка. Да! Были также шведские пленные: генерал и венский ваш Клерфильд, которые не могут нахвалиться Москвою, не успевают поспевать на все зовы. Обед был славный, на двух столах: один в галерее, а другой в клавикордной; хозяйничали я, Фавст и Косой [то есть А.В.Приклонский]; кофей пили в беседке под дубами, тут были цыгане, славные плясуны; потом мороженое ели за прудом в беседке, тут песельники нас утешали; наконец, в третьем месте подавали липец, восхищаясь фавстовыми музыкантами, в кустарниках спрятанными. Батюшка был очень весел, да и все так были довольны, что Тутолмин сам уехал почти последний. Время прекрасное всему способствовало.

Пришли под вечер гулять в сад какие-то три немецкие актрисы, батюшке знакомые; он их удержал ужинать в саду же. Это был подлинно галантный ужин: они только три, батюшка, я, Фавст, Поццо, поп-ксендз, Николай Богданович, Амплюша и Косой, который день со дня становится лучше. После ужина пустились в три пары танцевать, а батюшка прихлопывает руками и припевает фавстовым музыкантам. Новосильцев Николай Николаевич, быв здесь, уехал; он будет объезжать все школы, университеты и подобные заведения, в России находящиеся.

Александр. Москва, 29 июня 1808 года

Козодавлеву дали Александровскую ленту, Т.И.Тутолмина сыну – Анну на шею с бриллиантами, равно как и пяти другим по представлению отца за подвиги по милиции. Говорят, что Куракина дочь, Салтыкова, разводится с мужем ради конногвардейского полковника Чичерина [этот слух оправдался]. Не могу этому поверить и прошу это не говорить никому; это может не понравиться твоему начальнику [то есть князю А.Б.Куракину, послу в Вене; он был дядей Салтыковой] и к тому же оказаться неправдою, как я и думаю. Вашего Сологуба женят на какой-то – кажется, княжне Горчаковой. Старому Масальскому в сердцах на сына вздумалось жениться на какой-то девушке, которая с тем на то согласилась, чтоб он ей до брака тотчас укрепил хоть 500 душ.

Балашов, петербургский обер-полицмейстер, едет сюда и подцепляет какую-то купчиху с двумя миллионами. Орлова[42]42
  Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, за которую перед тем сватался князь А.Б.Куракин.


[Закрыть] все неподвижна еще, а смотри, ежели не возьмет какого-нибудь горбуна или Лаваля[43]43
  Говорили, что известный впоследствии церемониймейстер граф Лаваль был некогда петербургским виноторговцем и при Павле женился на богачке Козицкой, мать которой была из простолюдья.


[Закрыть]. Говорят, она само совершенство, даже и без богатства. Я не видал ее еще по сю пору, а хочется на чудо это посмотреть.

Александр. Москва, 6 июля 1808 года

Хованские уехали в Горбово[44]44
  Некогда великолепное поместье князя В.А.Хованского под Рузою, с суконною фабрикой.


[Закрыть]; сегодня едут также Соковнины; 8-го числа поеду я, а батюшка будет несколько дней позже меня и проживет там до 24-го. Я везу с собою Антонио; он сочинил маленькую итальянскую фарсу «II Fanatico», которую будем там играть. Меня втащили в оперу русскую. Что делать, надобно петь; роль, спасибо, невелика, одна только ария, но много разговора. Музыка оперы «Ям» прекрасная, в русском вкусе; Боголюбов ее знает: мы часто в Петербурге с ним ее слушали. Намедни обедал у нас Репнин, а третьего дня мы у него обедали; он очень переменился в свою пользу, живет чрезвычайно согласно с женою; она брюхата на сносе, не считая того, что у нее уже есть сын и дочь[45]45
  Говорится про князя Н.Г.Репнина (Волконского) и его супругу, Варвару Алексеевну, урожд. графиню Разумовскую. Они жили тогда в прекрасной усадьбе своей в Москве, на Воронцовом поле. Вскоре родилась у них дочь, княжна Варвара.


[Закрыть].

Константин. Вена, 17 июля 1808 года

Поццо редкий человек и умом, и нравом, и сердцем. Этих, брат, немного. Милого батюшку за угощенье, Поццо сделанное, благодарю сердечно. Это также доказывает, что он меня любит, а я подлинно Поццо многим обязан. Без него бы не перенести мне, может быть, болезни – одному посреди моряков и сраженьев, когда я двигаться не мог. Не поверишь, как я о нем беспокоился, когда он на шканцах командовал лагерем. Всякий раз, что приносили раненого, все думал, что он, а он поминутно присылал мне сказать, что он жив. Какая блаженная для меня минута была – его после сражения увидеть!

Константин. Вена, 27 июля 1808 года

Поццо не может нахвалиться всеми вами, а ты знаешь, что ежели он кого полюбит, то порядочно. Его любовь – как его ненависть. А в сей последней дал он доказательства. От батюшки он в восхищении. Хотел к вам сегодня писать; надеюсь, что пришлет письмо. Он вернулся к своим прежним привычкам, и видно, что счастлив, что попал в Вену, которую он любит и которую, как ты сам знаешь, нельзя не любить.

Александр. Москва, 4 августа 1808 года

Лубяновский[46]46
  Федор Петрович Лубяновский, «Записки» которого напечатаны в «Русском Архиве» 1872 года.


[Закрыть] сюда приехал; он женится на дочери генерала Мерлина, коего знали мы в Гродно; тот дает ему 2000 душ в приданом. Здесь вышла жизнь Потемкина в трех томах. Автор часто говорит о батюшке как о просвещенном, искусном и весьма одаренном посланнике.

Александр. Москва, 6 августа 1808 года

В Риге умер Александр Андреевич Беклешов, всеми оплакиваемый; а в деревне, среди своих разоренных мужиков, изволила на тот свет отправиться графиня Буксгевден[47]47
  Графиня Наталья Алексеевна, в девицах Алексеева, дочь князя Г.Г.Орлова и сестра первого графа Бобринского. Ей принадлежало большое поместье Лигово под Петербургом и замок Лоде за Ревелем.


[Закрыть], жена того героя, которого шведы всякий день колотят. Генералу Витте дали алмазные знаки Александровские. Всех здешних театральных директоров отрешили, а будет один только камергер Всеволожский управлять театральною Московскою дирекцией.

Кстати. Много теперь шуму делает следующее: итальянец один возвращается из Макарьевской ярмарки с двумя гиенами, которых показывал там за деньги. Сорок верст от Москвы они у него как-то изломали клетки железные, вырвались, убежали и теперь причиняют великие опустошения. По полученным главнокомандующим рапортам, пожрали они уже 24 человека. Одну гиену мужики убили, другая еще существует, зима ее убьет: но до того времени может она наделать много вреда. В одной деревне мужики вздумали, что это-то Бонапарт: немногим ошиблись. Жестоко, что России приходится терпеть от чудищ, Африкою порожденных. Возвращаясь от князя Сергея Ивановича, который живет за городом, мы обыкновенно берем дорогу полем; тетушка [Мавра Ивановна Приклонская] велела сынку всегда городом ездить, несмотря на большой объезд; а на вопрос: «зачем?» отвечала, что «в поле может еще попасться стерва-то эта гиена». Весь город полон этим злосчастным приключением; можно подумать, что мы перенеслись во времена Пугачева: по крайней мере, о гиене говорят с тем же страхом, с каким о разбойнике говорили; может быть, и ее велят повесить, как покойного господина казацкого маркиза. Итальянец, сказывают, в отчаянии, бегает по лесам, ищет или смерти, или своих дезертиров.

Выписываю тебе статью из «Вестника Европы», журнала, печатаемого в России: «Посланник персидского шаха Фет-али, едущий во Францию, останавливался в Вене и обедал у французского посланника, у которого находился тогда весь дипломатический корпус. Он родственник шаха и везет к Наполеону две Тамерлановы сабли. Пред обедом и после обеда курил он табак и пил кофей. Русский посол, князь Куракин, сидел за столом с ним рядом, и его персидское высочество в знак внимания положил своеручно на тарелку князя несколько макаронов», – и проч. и проч. Правда ли это?

Александр. Москва, 7 августа 1808 года

Оливиери приехал; это рагузеец, бывший у батюшки в Константинополе, великий латинист; сочинения его напечатаны. Батюшка говорит, что местами он превосходит Овидия; он получил в университете кафедру латинского языка. Граф Алексей Разумовский [тогдашний попечитель Московского учебного округа] из уважения к батюшке дает ему 1000 рублей, квартирные, дрова и проч. и проч. Это очень приятный человек, занятный, просвещенный, он чрезвычайно батюшку развлекает: они очень часто говорят о Константинополе. Оливиери говорит, что при Обрескове в Константинополе был ад, при Стахиеве – чистилище, при Булгакове – рай, а при Кочубее – хаос.

Я вспомнил, что в последнем письме обещал тебе пересказать историю Николушки Салтыкова с женою. Вот она. Он с караулом во дворце; жена пользуется его отсутствием и едет на бал к Хитрову, где был великий князь и много людей и куда, как говорила мужу, она не была приглашена. Он узнает о том, но не верит; наконец, чтобы увериться в том, надевает лакейский сюртук и уезжает с караула на бал, который давали, кажется, на Каменном острове, велит сказать жене, что пришел от князя Ал. Борисовича человек и вызывает ее; она выходит, видит мужа, кричит, как испугавшаяся, вбегает в залу; все выходят и находят переодетого Салтыкова, вне себя от ярости. Его сажают под арест, он должен быть уволен, послан на Кавказ; маршал Салтыков добивается, чтобы он сохранил чин камергера и служил в нем. История эта сделала много шума и, по моему мнению, очень мало чести племяннице нашего начальника. Это гордая кокетка и ветреница. Я на месте мужа этих дурачеств не делал бы, а дома, ничего не говоря, выпорол бы ее славным манером. Экий дурак. Уверяют, будто она просила у великого князя карету, чтобы вернуться домой в безопасности. Вот история, как ее здесь рассказывают. Правда, нет ли – о том не знаю; всегда очень неприятно, что прилепляют эту басню (ежели это басня) на голову мадам Салтыковой.

Большой дворец, где были казармы, отдан Московскому университету. Где был Университет, будут присутственные места; а солдат куда-то за город переводят. Кочубей к вам приедет; прошу тебя с ним подружиться. Кто знает? Он может снова стать твоим начальником.

Александр. Москва, 10 августа 1808 года

Сколько всего о нас должен был порассказать тебе Поццо! Батюшка сильно о нем сожалеет и твердит, что много где побывал, но мало встречал людей такого приятного обхождения. Он говорит также, что письмо его к рейс-эфенди это шедевр и что нельзя более вежливо сказать туркам, что они скоты. Батюшка написал ему на прошлой неделе.

Все, что ты говоришь мне о сражении Кампозанто, еще более привязывает меня к Поццо. Он говорил нам об опасностях, коим ты подвергался, о твоих страданиях, но не прибавлял, что был твоим ангелом-хранителем. Тем лучше: мы уж не в силах были бы для него сделать то, что он сделал для тебя.

Константин. Вена, 20 августа 1808 года

Дай Боже, чтобы Фавсту досталось что-нибудь от Павла Матвеевича[48]48
  Нестерова. Друг Булгаковых Фавст Петрович Макеровский (впоследствии директор Горного правления в Москве) происходил от Петра Матвеевича Нестерова.
  Тончи и его супруга не оставили потомства.


[Закрыть]; но сомневаюсь. Нестеровы не промахи.

А, чай, вся фамилия уже собралась к умирающему. Ему же счастья нет.

Александр. Москва, 29 августа 1808 года

Третьего дня был я на званом обеде у Бролио: молодой голыш, который женился на вдове князя Трубецкого (она, мне кажется, Левашова); ты ее видал в Марфине, она родня графу Ивану Петровичу [Салтыкову] покойному и бойкая особа. Видел я тут шведов, коих все здесь очень любят, угощают. Клерфельд велел тебе много очень кланяться и просил сказать мне что-либо о даме, коей имя написал на карточке своей, при сем прилагаемой. Была тут также толстая Гагарина [княжна Наталья Ивановна], что ушла с Тончи, живописцем. «Где узнали вы о моем замужестве?» – спросила она меня. «О, еще в Неаполе». – «От кого?» – «От брата и всех тех, кто писал мне из Москвы». – «Вас это удивило, не так ли?» – «Вовсе нет». – «Отчего же?» – «Нет, ибо в тот же день в Неаполе говорили, что князь Бутера, красавец, богатейший синьор двух Сицилий, испанский гранд и проч. и проч., собирается жениться на кухарке». – «Вот уж, однако, – сказала она в ярости, – довольно грубое сравнение». – «Почему же? Разве рисовать лакомства и приготовлять их не суть одно и то же? И ежели доходит до того, чтобы съесть запретный плод, – будь то дыня или яблоко, разве не одно и то же?» Видя, что она сердится в самом деле, я сменил тему разговора. «Впрочем, – прибавил я, – я неправ. Сравнение неверно: князь Бутера хотел жениться из щепетильности ради детей, коих имел, а вы вышли замуж, чтобы иметь их в будущем, вот и посмотрим, сколько их будет у вас?» Она улыбнулась и отвечала, что брюхата первым*. Отец давно простил; дает ей по 3000 рублей на год и говорит: «Да что и другие-то не уйдут с кем-нибудь?» Я неважное имею мнение о нравственности князя Ивана Сергеевича [Гагарина]. По Москве говорят, что он опекунством своим разорял Николушку; а теперь, когда старший вышел из малолетства, принялся за меньшого. Мне приятно было говорить с Тончи об Италии, куда ему очень хочется ехать; спрашивал о брате, коего мы знали в Неаполе.

Поццо, конечно, более всего за то батюшка любил, что он тебя уберег. Представляя его тетушке, он сказал: «Вот, сестрица, командир Константинов; он ему на море жизнь спас». Выговорив эти слова, батюшка не мог слез удержать. Он всегда имел чувствительное сердце, но теперь сделался даже нежен. Как будем вместе, перетолкуем все, до него касающееся. Я не знаю, сказал ли я тебе, что батюшка отрезал свои прекрасные волосы; это сильно его омолодило. Он мне сказал, что коса ему в большую тягость была и что туалет его теперь сводится к пустякам, ибо он и пуклей уже не носит. Операция сия послужила сигналом к тому, чтобы то же сделали немногие лица в Москве, дорожившие еще косою как реликвией: Пушкин, Иван Иванович Демидов, все сенаторы и проч. и проч.

Александр. Москва, 3 сентября 1808 года

Румянцев, должно вам быть известно уже, поехал в Северную Германию на переговоры (говорят, с Наполеоном). Теперь едет и сам государь в Лейпциг, другие же говорят – в Эрфурт. Отсутствие его величества продолжится шесть недель. С ним князь Александр Николаевич Голицын и генерал-адъютанты Гагарин, Шувалов, Трубецкой и Ожаровский.

Должно быть у вас известно морское сражение наше со шведами и англичанами в Юнгфер-Зунде. У нас захватили корабль, который принуждены были мы сжечь; героическое сопротивление возбудило страх и восхищение неприятеля: контр-адмирал Хорд сказал капитану «Всеволода», отказываясь взять его саблю, что тот был достоин командовать самым прекрасным флотом в мире. Он дрался против двух шведских и двух английских кораблей; весь экипаж перебит, 37 попалось в плен, все переранены и изувечены. Неприятель превосходил числом. Сказано, что русские всегда будут совершать чудеса храбрости, кои ни к чему не приведут, сражаясь всегда и на земле, и на море с превосходящими их силами; странно, что в закрытом море, кое мы считаем нам принадлежащим, море, омывающем берега нашей империи, мы не имели ума собрать себе хотя бы равные силы с неприятелем, явившимся издалека.

Ханыков ушел в Балтийский Порт, где он, вероятно, будет то же делать, что Сенявин в Лиссабоне, ибо его тесно блокирует шведский флот, из тринадцати кораблей состоящий. Сказывают, что Ханыков нарушил все пункты своих инструкций. Вместо того чтобы атаковать шведов, которые в какую-то минуту оказались слабее, он забавлялся наблюдениями за ними, дал им время запросить помощи у англичан; вместо того чтобы избежать сражения с последними, как то было ему предписано, он в него ввязался. Чичагов поскакал в Балтийский Порт. Но как помочь этому? Вот что рассказал мне граф Григорий Чернышев, который только что приехал с женой из Петербурга и живет у Бутурлиной.

По четвергам, а особливо по воскресеньям, наезжают к нам приятели обедать. Сегодня накопилось человек десяток: Биянки, Бечи, Амплей Васильевич, шведы, Малиновский, Николай Богданович, Приклонский, Федоров, Оливиери, поп, Фавст и проч. Батюшка отозван на несчастие: он рекомендует мне всем оказать почет и передает мне список вин, кои будем пить, который я при сем прилагаю.

Александр. Москва, 28 сентября 1808 года

Вчера, в воскресенье, обедать наехало так много, что батюшка был жизни не рад: всякий шематон думает быть вправе на сии обеды приглашать как на свои. Чижик[49]49
  Так Булгаков звал князя С.И.Голицына, женатого на его двоюродной сестре Елизавете Васильевне Приклонской.


[Закрыть] устраивает себе партии, и ежели чуть только игроки знакомы батюшке, зовет их обедать: поить всех сих господ хорошими нашими винами невмочь. Чижик затеял банк, все перессорились. Батюшка положил, что не будет более у него обедов по воскресеньям, а будет звать сам по выбору, в какой день вздумается. Он думал иметь только Чернышева вчера и обыкновенных, то есть Биянки, ксендза, Оливиери и родных, – вместо того наехало человек с 20, сели за стол в три часа с половиною, а он привык обедать в два. Зачем ему в своем же доме женироваться? И для кого? Для… которые недостойны в передней его быть. Карнеев – мальчишка, не имеет ни кола ни двора, живет одной игрою; Чижик его протежирует. Я ему никогда чести не оказываю с ним говорить.

После обеда батюшка отвел Чернышева в свой кабинет, чтобы показать ему коллекцию визитных билетов венских, кои ты ему высылал постепенно и кои он вклеил в книгу; билеты с транспарантами, маленькие карикатуры и проч., словом, все там. Предупреждаю тебя, что он сказал Чернышеву: «Вот скоро будет новый год, Константин пришлет мне, я думаю, новых». Его эти безделицы чрезвычайно утешают; постарайся достать хорошеньких, то есть смешных; да вот я подъеду, тебе помогу в выборе. Да полно, что выбирать! Пришли все, что найдешь. С нами был также Малиновский[50]50
  Алексей Федорович, служивший тогда в Московском архиве Министерства иностранных дел под начальством Н.Н.Бантыш-Каменского, который был другом Я.И.Булгакова.


[Закрыть], которому он дал на время какой-то присланный тобою же Иллирический лексикон; и в сем роде, ежели попадется тебе что-нибудь хорошего исторического, присылай.

Князь Александр Николаевич Голицын промотавшийся поехал в чужие края. За несколько почт от Москвы должники его поймали и воротили. У него великолепная верховая лошадь; он ее оставил в уплату троим разным лицам: конюху, который ее вырастил, одному бухарцу и своему портному. Таким-то манером, по-видимому, уплатил он и все другие свои долги.

Это письмо кажется мне подлинной мозаикою; лишь бы целое было тебе приятно – вот все, что нужно. Тетушка поручила мне давеча передать князю Лопухину письмо, которым просит она его (ввиду старой дружбы его с Василием Андреевичем) дать аудиенцию Анне Петровне. Лопухин ей отвечал очень вежливо, назначив для Анны Петровны час; на адресе значилось: «Ее превосходительству м. г. Мавре Ивановне» и проч. Мы чуть ее не уверили, что поскольку это министр юстиции к ней пишет, то адрес этот может ей служить вместо патента на чин. Только то ее амбарасировало [стесняло], что муж давно умер, а женских лиц в чины не жалуют. Анна Петровна ездила в Петербург, чтобы кончить дело свое против Натальи Алексеевны: прожила там три года, не могла поговорить даже с Лопухиным, сколь это ни искала. Здесь назначивает он ей час на переговор. Что же бы ты думал? Перед тем, как ехать ей к Лопухину, приходит к батюшке да говорит: «Да об чем мне, дядюшка, Лопухина просить?» А ты думаешь, что она дело свое насквозь знает, как кажется. Неудивительно, что ничего она не сделала за три года в Петербурге.

Константин. Вена, 7 октября 1808 года

Батюшка был совершенно прав, заставив тебя пробыть с ним еще 18 дней. Что бы ты делал в Петербурге? Ведь и я тебе то же советовал.

Чарторыжский проехал тут, пробыл не более двух дней. Он постарел. Он поехал к отцу своему в Италию, а после возвратится в Россию, поскольку у него только шесть месяцев.

«Чем тебя я огорчила» – это моя любимая песенка. На корабле еще мы пели, и здесь ее все поют, а Лунина [позднее графиня Риччи, умершая в глубокой старости в селе Раменском под Москвою у приютившего ее князя Александра Федоровича Голицына-Прозоровского] как ангел – то есть поет ее. Между прочим она мне сказала, что ты никогда ее не слышал.

Невозможно писать, прерывают меня всякую минуту. Насчет Манзо: его секретарь Серво с ним поссорился и приехал сюда на него доносить, что в наследстве Скавронской [скончавшейся в Неаполе; она была по мужу теткою проживавшей в Вене княгини Багратион] утаил он от наследников множество вещей и денег. Он предложил княгине дать ему полномочие и обещал все выручить. Полномочие дано; увидим, что выйдет из этого. Что, однако же, еще сквернее от Манзо: Серво Дмитрию Павловичу доказал, что Манзо и у него утянул более 10 000 дукатов, вексель за него подписывал и множество подобных проказ делал. Татищев погубить его не хочет, но ежели Манзо не согласится добровольно ему возвратить деньги его, то худо ему будет. Каков молодец?

Дмитрий Павлович был болен лихорадкою, которая схватила его очень круто, и вот отчего. Ему присоветовали пить Эмские воды, но с ними ходить очень много надобно, чтобы они прошли, а он пил стакана по три в постели, без всякого моциона, а тогда это очень вредно. Нарышкина совсем собралась было отсюда в Париж, но обрезали у нее у кареты ремни, и она объявила, что надобно три месяца, чтобы это починить. Я уверен, что это лишь предлог, чтобы остаться. У нее уже и паспорта были. Какое сумасбродство!

Бедный Боголюбов навьючен, как верблюд, если не сказать хуже. Совестно просить его брать посылки, ибо имеет четыре серебряные вазы к Румянцеву, но для тебя согласился он взять баульчик, который уже уложен. Он, однако же, пустой; ибо купец не хотел никак, чтобы в нем что-нибудь было, уверяя, что как бы осторожно он ни уложил, все бы мог испортиться.

Константин. Вена, 8 октября 1808 года

Сегодня умерла Биллера, экс-министра, жена. Сегодня получили мы также известие, что на его место в Мюнхен назначен Барятинский. Татищев говорит, что он ему большой приятель и что ежели некуда будет тебе деваться, то можно с ним быть в Мюнхене; но мне кажется, что Дмитрию Павловичу самому скоро дадут место, как ни крепись. Сегодня ждут сюда графа Толстого, парижского посла бывшего. Он едет в Молдавию к армии. Жена его с ума сходит от радости.

Александр. Москва, 17 октября 1808 года

В среду был бал у бывшей княгини Прасковьи Юрьевны Гагариной, что теперь за Кологривовым. Бал кончился очень поздно; а как мне более часу езды в Слободу, лег я спать в седьмом часу и встал, вследствие того, во втором: надобно было как можно скорее одеться и ехать обедать с батюшкою к генералу Кнорингу. Меня в дом тот раз двадцать звали на вечер, – все не удавалось попасть; наконец хозяйка дает бал именин своих и зовет меня две недели наперед, чтобы я не успел получить другого приглашения, потому что Прасковий в Москве очень много.

Я приехал на бал в полночь. Ладно! Так как Кологривов очень тучен, то я тотчас его заметил и раскланялся с ним, но о существовании его жены я совершенно забыл: поставил мою шляпу, надел перчатки и пустился в пляс, а о хозяйке дома и не помышляю. Проходит с час времени. Я танцую польский с Софьей Пушкиной, переходя из комнаты в комнату, наступаю кому-то на ногу, при окончании танца оборачиваюсь и вижу… о Боже! Госпожа Кологривова! Что делать? С чего начать? «Добрый вечер, сударыня!» – или: «Прошу тысячу извинений»; но я был так смущен, что не сказал ни того, ни другого.

«Сударыня, – пробормотал я наконец, – желаю видеть вас в 1879 году в этот же день вполне здоровой, красивой и любезной, как сегодня, а себя более вежливым и менее рассеянным. Как видите, я назначаю весьма продолжительное время для моего воспитания, и потому надеюсь, что к назначенному сроку буду вполне приличным юношей». Эта шутка выручила меня из беды. Поставлено было условием перемирия, что я должен много танцевать и с бала уехать последним, что я в точности и исполнил; а хозяйка дома не преминула рассказать об этом приключении, и все общество много смеялось.

Александр. Москва, 26 октября 1808 года

Сегодня вечером я приглашен к Василию Львовичу Пушкину, где соберется много умных людей, а так как не надеюсь блистать там своим умом, то извинился, что, не имея такового, обладаю взамен его страшным кашлем. Не знаю, верно ли первое, но второе – грубейшая ложь, во избежание скучнейшего вечера. Для меня нет ничего противнее, как старание сделать такой-то день умнее обыкновенного или такой-то вечер любезнее обыкновенного. Я предпочитаю провести время в болтовне с тобой; это для меня гораздо забавнее.