Текст книги "Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг."

Третьего дня, выходя из театра, нашел я в сенях на скамейке сидящую старуху. Казалось, что она была нездорова. Мы подошли к ней. Она попросила чаю. Буфет был уже заперт; пока побежали в кофейный дом за чаем, пока нашли лекаря, умерла она на наших руках. Ее человек тут был, мы велели принести носилки и отнесли ее, совсем уже мертвую, домой. Ей было 76 лет, имеет прекрасный дом и оставила более нежели на два миллиона имения.

Всегда была здорова, весь тот день была весела, поехала в театр, выслушала всю пьесу; по выходе оттуда сделалось ей дурно, и умерла от удара. Нельзя веселее на тот свет отправиться.

Александр. С.-Петербург, 14 февраля 1809 года

Дивизиям Суворова, Горчакова и Дохтурова послан приказ подвинуться на границы Галиции. Пусть говорят что хотят, но я не могу помириться с мыслию о войне с Австрией, нашей союзницей во всех европейских войнах. Это будет не более как предостережение. Бонапарт уверил здесь, что стоит прикрикнуть на Австрию, как она испугается и воинственный жар ее потухнет. Государь нерешителен в своих действиях. Уверяют, будто Сперанский дал ему совет подражать в политике своим союзникам, оставить прямоту действий и думать только о своих собственных интересах, с Францией держаться политики выжидательной, не досаждать ей и втихомолку войти в соглашение с Австрией, чтобы перейти потом на сторону того, кто окажется победителем в борьбе. Если это возможно, то, конечно, это лучшее, что можно выбрать.

Положение Бонапарта очень критическое, если не удастся ему опустошить всю Испанию и Италию. Где возьмет он войско? Нам совершенно нечем воевать, денег нет; ни англичан, ни денег! Коленкур говорит, что не надобно ни денег, ни магазинов: надобно воевать на счет неприятеля и войти тотчас в Галицию. Но кто пустит туда? Надобно прежде раза два подраться и два раза победить, а не то умрет с голоду армия, ежели не подумать заранее о корме. Все в унынии от одной мысли войны этой; цель ее еще фатальнее шведской: она нас поведет совершенно к гибели нашей. Говорят, что пишут к Толстому, к вам, чтобы предложить ему мириться с эрцгерцогом Карлом; предвидя, что он откажется, предложат Кутузову, князю Сергею Федоровичу[56]56
  Князю Голицыну, который и командовал русскими войсками в этой невольной войне нашей с Австрией.


[Закрыть]; а другие уверяют, что Бенигсену. Желаю, чтобы Шварценбергу удалось что-нибудь сделать здесь в пользу своего двора; но порабощение воле Бонапарта здесь очень велико, а Коленкур стоит на карауле с железным прутом.

Ежели подъедет свинья Румянцев, не надобно ожидать ничего хорошего. Бог знает, чем все это кончится. Видя все это вблизи, я не могу нахвалиться, что удаляюсь некоторым образом от службы, которая, право, мне огадилась: теперь не может быть цели служить, а приятства службы совсем исчезли.

Батюшка препоручил мне взыскать некоторые долги здесь; коль скоро это кончу, тотчас уеду. Граф сказал мне, что вчера был наконец подписан указ мой государем. Я переведен наконец в Архив с 1000 рублями жалованья. Салтыков, ничего не говоря мне, хотел сделать приятный сюрприз и сохранить мне секретарское жалованье, и для того велел написать указ глухо, то есть: такому-то, перемещенному в Архив, выдавать жалованье, пред сим им получаемое, и велел было мне производить секретарское жалованье. Надобно быть несчастью моему: государь это заметил и сказал, что это жалованье мне не по чину, что даст другим повод тоже просить, что вследствие указа надобно мне дать по чину 1000 рублей. Салтыков жалеет, во-первых, что не удалось сделать мне приятное, а во-вторых, что не воспользовался случаем представить меня в чин за отличие; это пришло ему в голову, как не время уже было. Со всем тем надеюсь, что, ежели Румянцев замедлит быть, граф что-нибудь для меня сделает. Государь у него спросил: тот ли я Булгаков, коего Куракин к себе требует? Граф отвечал, что нет, а что это ты был в Вене. Граф нас обоих хвалил государю. Это нам пригодится на будущее время: государь будет о нас хорошего мнения. Меня очень ласкают у Головкиной, которая отрекомендовала меня Нарышкиной с лучшей стороны. Я тебе признаюся, что мне хочется камер-юнкерства: это было бы хорошо перед свадебкою. Я еще не сделал предложения, но Боголюбов ручается мне за успех. Начну действовать. К свадьбе великой княжны будут разные милости; авось-либо удастся.

Я в восхищении, что Татищев опять на ногах; государь очень к нему смягчился. Придет и его царство. Лишь бы ваши немцы поколотили французов, здесь все вмиг переменится: куда денется славный Румянцев, его и собаками тогда не отыщешь. Граф умел так славно сработать, что Стакельберг будет век свой in vista. Только и это сделано из предпочтения, которое граф дает моему любезному

начальнику. Нельзя предвидеть, что будет; статься может, что Куракин воротится в Вену и Дмитрий Павлович будет при нем, как Разумовский был при Голицыне. Хотелось бы мне, чтобы Татищев имел это в виду; при первом случае я в разговоре скажу об этом графу и увижу, что он мне ответит; хорошо, коли промолчит, так как у него это всегда означает благоприятный ответ. Кажется, Кочубей домогается места в Париже; Талейран пишет Коленкуру, что это один из просвещеннейших министров России и что он смотрит на вещи с их настоящей точки зрения. Куракин, вместо того чтобы воспротивиться, даст ему, я думаю, все возможные преимущества к достижению его цели, потому что сам князь желает возвратиться в Вену, судя по тому, что он пишет Боголюбову, а именно: «Я здесь скучаю, а по Вене не перестаю тосковать».

Очень кланяюсь Бальмену; я очень дружен с его братом: прелестный юноша. Он живет у молодого Воронцова, тоже прекрасного юноши. Смерть Салтанова меня очень тронула; это большая потеря!

Константин. Вена, 26 февраля 1809 года

Только и говорят о войне. Все идут сражаться. Князья (а ты знаешь, что это здесь значит), у которых по полумиллиону дохода, оставляют семьи свои, детей и идут служить поручиками и командовать батальонами. Сверх армии, которая теперь ужасна, сверх милиции, состоящей из 80 тысяч человек, из коих 24 конницы, поминутно слышишь, что тот дает 1000, тот 500 человек вооруженных. В Вене даже ремесленники оставаться не хотят, все идут служить. Из милиции в одной роте служат четыре брата, а поскольку тем, коих обстоятельства требуют, чтобы они остались, сие позволено – например, отцам семейств, – то капитан и объявил четырем братьям, что ежели один из них захочет остаться, то сие он устроит, и велел им спроситься у отца и принести ответ на другой день. Вместо ответа приходит отец с пятым сыном и говорит, что, вместо того чтобы взять из службы защитника отечества, пришел он предложить пятого своего сына, а как он сам вдовец, то просит, чтобы и его взяли. Отца сделали унтер-офицером, и он сам поведет к неприятелю всех своих детей. Другой себя продал канонику в солдаты, дабы брату своему, который в инсурекции и не имел лошади, доставить способ оную купить. Энтузиазм превеликий. Из всего дворянства двое только молодых людей не служат, потому что отец не хочет; они же в отчаянии. Здесь теперь ходит подписка, по коей женщины складываются, дабы доставить женам милиционных пропитание, пока мужья их в поле; в сей подписке только женщины, между прочим и императрица. Дамас хотел подписаться, но как сие одни могут женщины, то и написал он: «графиня Роже де Дамас – 25 франков в месяц».

Константин. Вена, 5 марта 1809 года

Ежели удастся тебе попасть в камер-юнкеры, очень будет хорошо. Я надеюсь, что удастся, а это сладить – дело женское, так ты хорошо делаешь, что взял эту дорогу. Видно, нашему доброму князю в Париже не заживаться. Я очень рад, что мое перемещение не сбылось. Оставить хорошее и верное место на столь неосновательное была бы совершенная глупость. У меня одно желание, чтобы князя опять сюда послом назначили; тогда все будут довольны. Ему не хочется там оставаться. Вчера получил и от него письмо, где он то же мне повторяет, и поскольку это всех устраивает, я не удивлюсь, если увижу его здесь через два-три месяца.

Александр. С.-Петербург, 7 марта 1809 года

Прежде всего переговорил я с Головкиною, которая подала мне великую надежду к успеху, но не взялась за обоих просить, прибавив: «На очереди сто человек, и государь не сделает этого, чтобы не раздражать всех; к тому же М.А., не зная вашего брата, едва ли захочет просить за двоих вместо одного. Что касается до вас, то я ручаюсь, что она возьмется за ваше дело». В сем случае сделал я то, что и ты бы сделал, то есть не велел и говорить о тебе, дабы не испортить моего дела. Я уверен, милый брат, что ты меня одобришь, зная, сколь все радости у нас общи. Головкина говорила уже с М.А., а сия очень охотно взялась выпросить, велела мне сделать записочку, которую я вмиг у графини же и написал. Я тебе перепишу ее здесь, благо она коротка. Я особенно указываю на заслуги моего отца, как ты увидишь.

«Действительный тайный советник Булгаков служил 42 года. Услуги, оказанные им России в царствование императрицы Екатерины II, в бытность его в Варшаве, и особенно во время пребывания его в Константинополе, известны всей Европе. Заключение его в течение двух лет в Семибашенном замке тоже всем известно, равно как и переговоры, порученные ему вести в то время и приведшие к ускорению сдачи Крыма России. Его сын Александр, надворный советник Департамента иностранных дел, состоит на действительной службе в продолжение 13 лет, из коих 7 лет в чужих краях, служил всегда с таким усердием, за которое несколько раз был представляем к наградам, но никогда не имел счастья их получить, хотя все его сослуживцы сделаны статскими советниками и получили ордена. Он может сослаться на свидетельства: князя Чарторыжского, барона Будберга, графа Татищева и других своих начальников.

Вышеозначенные услуги его отца и его собственное усердие, не прекращавшееся до сего времени в его службе, не делают его недостойным милости быть принятым ко двору в звании камер-юнкера. Милость эта будет утешением преклонных дней старого и верного слуги отечества, который и сам бы приехал просить о ней августейшего внука Великой Екатерины, его благодетельницы, если бы годы и болезни ему это позволили».

Я старательно переписал эту маленькую записочку, и графиня в тот же день передала ее своей невестке, которая весьма ее одобрила и обещала заняться этим делом. Батюшку она называет достойным и уважаемым старцем, а меня прелестным молодым человеком. Третьего дня была она вечером у графини, играли в лото; она позвала ее к себе обедать на следующий день и, оборотясь ко мне, меня также пригласила, на что графиня вскричала: «Я в восторге, что вы приглашаете Булгакова, потому что я начинаю убеждаться, что жить не могу без него». Уезжая, М.А. напомнила мне об обеде и прибавила: «А о деле, о котором говорила мне невестка, будьте покойны». Кажется, лучше ничего желать не можно. И так вчера я обедал у нее. Графиня спросила: как идет дело ее протеже? «Предоставьте его мне», – отвечала М.А. Ты можешь себе представить, в каких я ажитациях, и выйдет, что ариетка «Цветочки» то сделает, чего не произвела служба, рекомендации и проч. Так и все на свете! Это грустно.

За столом говорили много о Вене; Дмитрий Львович сказал Шварценбергу: «По милости его брата (указывая на меня) я видел в Вене все, достойное внимания». Нарышкин часто мне говорит о тебе, хвалит тебя, любит.

Нет никакого затруднения получить позволение государя. Это все Мезоннеф упорствует в календарных сведениях. Белосельский никак не может добиться, чтобы занести туда свою жену. Мезоннеф интриган; я не понимаю, какая цель у этого человека. Досадно, что Литта принимает в этом участие и направляет Мезоннефа вследствие старинной вражды своей к Караччиола. Наш Салтыков смеется над их происками; но следовало бы ему положить этому предел. Он написал сдержанное письмо Мезоннефу; по поводу Боголюбова он сказал: «Государь, позволя надворному советнику Булгакову надеть крест, который великий мастер и проч. прислал ему, выразил желание, чтобы вы занесли его имя в число кавалеров ордена». Мезоннеф не замедлил это исполнить. Какой милый человек Салтыков! Я очень часто у него бываю с Боголюбовым; жена его подарила мне шаль на жилет. «Per una volta» производит восхищение. Вчера я дал ее Марье Антоновне. Не имею времени переписывать ее: со всех сторон просят копии. Итак, Боголюбов написал Дмитрию Павловичу, чтобы меня заместить! Экий плут, а мне ничего не говорит. Я буду в восторге, если он будет у Татищева, так как он славный малый, но слишком болтлив. Марья Антоновна спасла его от большого несчастья: государь был сердит и хотел велеть ему голову вымыть за то, что язык длинен. Я сто раз предостерегал его быть осторожнее. Пусть это будет между нами. Боюсь, чтобы на будущее время он не был на дурном счету у его величества.

В театре давали «Сотворение мира». Нарышкину приносят афишу, где вместо Mipa напечатано Сотворение мира. «Велите, – сказал он Шаховскому, – перепечатать афишку; каждый должен делать свое дело, я не хочу мешаться в дела г-на Румянцева». Про одного генерала нашего, у которого изо рта воняет, он говорит: «О, этот генерал с духом!» Этот Александр Львович неисчерпаем. Поехал в Москву.

Министр внутренних дел представил в Совет записку, в которой доказывает невозможность снабжения провиантом новой армии в случае войны с Австриею. Он предвидит такие препятствия, что готов выйти из министерства, если его мнение не одержит верха. Государь 13-го едет в Финляндию, Сперанский его препровождает, о прочих не слышно еще. Отсутствие продолжится две недели. Финляндии дана будет конституция. Румянцев приехал 28-го; уверяют, что ему худо; не очень верю этому: говорят всегда о том, чему желают исполнения. Негодование против него растет со дня на день вместе со страшной дороговизной: мука поднялась в цене с 7 рублей до 26 рублей – неслыханная доселе вещь.

Вчера я обедал у Марьи Антоновны; сам с нею говорил; она меня обласкала, обнадежила. Милая женщина дала славную причину, отчего еще не говорила государю: она доказывает, что будет говорить только наверняка, чтобы дело непременно состоялось. Можешь себе представить, в каком я волнении. Держи все это в секрете. Я в отчаянии, что не могу дать тебе ответа по поводу Мальтийского ордена. Бог знает, сколько раз был я у Салтыкова, и все не могу его застать, все нахожу жену, а его никогда; я не сомневаюсь, что он тебе устроит это дело; во всяком случае, так или иначе, а это не уйдет от тебя; носи свой крест там, а я здесь буду хлопотать.

У нас будут шитые мундиры. Румянцев привез рисунки из Парижа; государь их опробовал, скоро выйдут.

Александр. Москва, 29 марта 1809 года

Я приехал сюда третьего дня. В Клину бросил Антонио с Гришкою и кибиткою, а сам поскакал на перекладных; в восемь часов был в Москве, несмотря на дьявольскую дорогу; но зато и теперь бока еще болят. Батюшка очень обрадовался: боялся, что я пропущу зимнюю дорогу и заживусь в Петербурге. Долго мы очень болтали, пришли Фавст, Чернышев и Жанно, узнав, что я приехал; пили все вместе чай. Батюшка в свое время лег спать, а я – к Фавсту, у которого ночевал.

На другой день опять долго поутру говорил с батюшкою. Он говорил мне об известном письме, о котором я писал тебе подробно из Петербурга и в котором я говорил ему об N. Вот его слова: «Ну, братец, я получил письмо, в котором ты мне говоришь о княжне, думал много об этом; ты знаешь чванство князя Василия, знаешь также состояние моего кошелька. Княжна, конечно, ангел, но я вижу много затруднений. Прежде всего, на ваше устройство нужно 50 000 рублей, нужен дом, затем платья, шали. Я хотя и не ханжа, но думаю, что если тут Божья воля, то мы не должны ей противиться». Я его прервал, сказав: «Все, что у вас прошу, это не отымать у меня надежду счастья, коим себя ласкаю». Батюшка отвечал: «Ну, увидим; Божья воля исполнится. Не доверяйся никому, будь скромен; ты веришь Фавсту как Евангелию, а он не что иное, как шалун». Княгиня Куракина (Воронцовская)[57]57
  Княгиня Наталья Петровна жила тогда в разводе с князем Степаном Борисовичем Куракиным. По матери своей она была родная племянница князя Н.В.Репнина, и Булгаков называет ее Воронцовскою по пригородной московской даче князя Репнина Воронцову.


[Закрыть], сестра П.П.Нарышкина, – наша поверенная; это очень достойная женщина и любит нас с нежностью, и N., и меня. У князя Василия я думал, что меня удушат от целований.

Александр. Москва, 15 апреля 1809 года

Женитьба моя почти решена. У меня было несколько совещаний с батюшкою. Мне казалось, я замечал в нем холодность; вместо того оказывается, что после моего знаменитого письма из Петербурга он не переставал заниматься сглаживанием препятствий. Он мне сказал, что возьмет на себя расходы по моему обзаведению. Ты знаешь, что батюшка нам оставил по 1000 душ каждому, свободных от всяких долгов[58]58
  Братья Булгаковы не получили вполне наследства после отца своего; Анна Петровна Колтовская (двоюродная их сестра) завела с ними тяжбу об имении, продолжавшуюся много лет, доходившую до государя и проигранную ими.


[Закрыть]. Князь Василий сказал мне: «Мне плевать на то, что в городе болтают. Ты не простолюдин. Что мне до того, что Москва полна слухов об этой женитьбе».

Батюшка дал намедни большой обед Волкову из Петербурга и Муромцевым. Катерина Матвеевна, новобрачная, там была. Батюшка был очень весел. Был тут Иванушка, дурачок Хованских. Папа заставил его плясать и бросил под ноги хлопушки. Он пошел по ним; как хлопок раздается, дурачок наземь кидается, начинает креститься и кричать, будто ему горло режут. Папа не выезжает со двора, не имея коробочку хлопушек.

Константин. Вена, 18 апреля 1809 года

Ты, я чаю, знал генерала Линденау, который всегда гулял по Пратеру в мундире и примечателен был по своей странной фигуре. Он был с эрцгерцогом Людвигом, и ему приписывают оплошное его поведение. Говорят, что эрцгерцог, когда его поколотили, спросил у Линденау: «Что же будут говорить о нас в Вене?» Линденау отвечал: «Скажут, что один из нас молодой принц, а другой – старый осел».

Ежеминутно ожидают новых известий, кои я вам тотчас напишу. Впрочем, император не только не робеет, но будет воевать до последнего человека. А для того, что генералиссимус потерял несколько тысяч человек и свою позицию оставил, неужели Австрия погибла, Австрия, у которой 26 миллионов подданных? Неприятно только то, что, может быть, война будет производиться не в империи, а у самых границ, а может, и в границах здешних; но и сие еще не решено, ибо эрцгерцог в Каме с более нежели 100 тысячами войска, Тиллер в окрестностях Браунау с 60 тысячами. Сегодня выходят батальоны милиции 30 тысяч человек, а французы, бессомненно, сильно ослаблены потерями в Италии, Тироле, победою Тиллера, да и самим сражением с эрцгерцогом.

Ежели, паче чаяния, французы разобьют совершенно армию австрийскую и придут сюда, то наперед всем иностранцам, а стало, и дипломатическому корпусу, придется оставить Вену; вот что мне бы весьма неприятно было, не имея теперь денег; но и сие может поправиться, когда ты, милый друг, будешь в Москве: ибо батюшка мне пишет, что тебя только ждет, чтобы мне их прислать. Ну, брат, здесь все становится дороже, а мне еще труднее жить тем, что теперь имею; но о сем я тебе уже довольно говорил. Поговорим-ка о твоих делах. Мое нетерпение узнать, как ты в Петербурге все кончил и как главное твое дело идет, – чрезвычайно. Не могу дождаться твоих писем, но надеюсь всякий день не лечь без них спать, ибо ты, верно, из Петербурга еще писал ко мне по почте, ежели не имел курьерской оказии.

7 июля 1809 года скончался в Москве отец братьев Булгаковых Яков Иванович, товарищ князя Потемкина по Московскому университету и деятельный его сотрудник по служению родине. До конца долгой жизни сохранял он равновесие общительного своего нрава и еще в июне того года был в театре и ездил в Валуево (подмосковную графа А.И.Мусина-Пушкина). Летом же 1809 года скончалась и Екатерина Любимовна Шумлянская, мать его двух сыновей.

Перешедший на службу в Московский главный архив Министерства иностранных дел А.Я.Булгаков 27 августа 1809 года женился на княжне Наталье Васильевне Хованской и с той поры жил в Москве, в течение с лишком полувека почти без перерыва. Брат его Константин, приезжавший перед тем из Вены в Россию и бывший (кажется) при кончине своих родителей, поехал в Петербург хлопотать о наследстве после отца. У Я. И. Булгаков а, кроме известной нам сестры Мавры Ивановны Приклонской (дочь которой Елизавета Васильевна была замужем за князем Сергеем Ивановичем Голицыным), была еще сестра, и у нее остались три дочери: Александра, Вера и Анна Петровны: сия последняя была за Колтовским, и она-то предъявила права малолетнего племянника своего Николая (фамильное имя его нам неизвестно), состоявшего под ее опекою, на имения своего знаменитого дяди. Тяжба эта в Государственном совете была решена в пользу Булгаковых, но противная сторона подала жалобу государю. Приказано было пересмотреть дело, и чтобы оно шло обычным порядком. Ради этого в ноябре 1809 года А.Я.Булгаков ездил в Петербург, где долго оставался младший брат его, следя за ходом тяжбы.

Александр Яковлевич с молодой женою и малолетними двумя сестрами своими по матери, Шумлянскими, продолжал жить и проживаться в Немецкой слободе, в богатом доме покойного отца своего, и думал уже хлопотать о получении места с обеспечивающим жалованьем, теряя надежду выиграть тяжбу. Между тем Константин Яковлевич назначен был в Молдавию правителем канцелярии нашего главнокомандующего в войне с Турцией графа Н.М.Каменского. Таким образом, братья снова были в продолжительной разлуке, и от них осталась за это время переписка, из которой извлекаем черты биографические, бытовые и имеющие общую занимательность, опуская мелкие частности и то, что неудобно для печати.

Александр. Москва, 5 августа 1809 года

Я надеюсь, что молитвами тебя любящих ты благополучно приближаешься к Петербургу, милый и любезный брат. С великим нетерпением ожидаю первое твое письмо, дабы успокоиться, узнав, что ты путь совершил без всяких припадков, здоров и приступил к делу, столь много влияния на будущее наше благоденствие имеющему. Весь город теперь оным наполнен. Утешительно мне видеть, что генерально все одно говорят: наши неприятели покрыли себя омерзением всеобщим и бесславием; все берут нашу сторону и не сомневаются в успехе.

Князь Сергей Иванович, едва о сем узнал, как написал мне записочку, прося тотчас к нему быть на переговор; все то, что он мне сообщил, было уже мне известно. Он чрезвычайное, кажется, принимает участие в нас, а княгиня от желчи на Анну Петровну занемогла опять. Несмотря на все это, я ничего не открыл им о наших поступках, а только просил их быть покойными: ибо, прибавил я, есть духовная, и она уже у Ивана Алексеевича Алексеева, его душеприказчика, и вместо сего одного документа имеем мы двадцать для обезоружения наших неприятелей. Князь и княгиня успокоились, но заклинали, чтобы один из нас, не мешкая, поехал в Петербург. Я отвечал, что дело без того обойдется. О твоей поездке никому в голову не входит, а любящие нас обвиняют тебя, что разъезжаешь по дачам, вместо того чтобы заняться делом и ехать в Петербург.

Тетушка не хочет более видеть этих фурий, все их избегают и оставляют. Анна Петровна исповедуется и завтра идет к причастию. В каком состоянии решается она предстать перед Вселенским Судией! Она в плачевном положении и мелет вздор; теперь говорит, что уступает свою долю мне, сестра ее свою долю – тебе, лишь бы Николай получил свою. Все это делается, впрочем, только для того, чтобы втянуть нас в дело. Кому-то она сказала, что большой дом достается мне, а другой – тебе, что они мечтают лишь о части имений, которая достается Николаю, и проч. Эта женщина, по всей вероятности, станет добычей своих угрызений, ежели, однако же, есть у нее совесть. Все спрятано в надежном месте частью у князя Василия[59]59
  То есть у князя В.А.Хованского, на дочери которого вскоре женился А.Я. Булгаков.


[Закрыть], частью у Волкова и Фавста[60]60
  Александр Александрович Волков, друг Булгаковых, служивший тогда одним из московских полицмейстеров. Другим другом их был Фавст Петрович Макеровский, богатый человек, по происхождению близкий к Нарышкиным.


[Закрыть]. Князь говорил вчера о деле Петру Петровичу Нарышкину; он ужаснулся и обнадежил меня быть покойным, прибавив: «Я беру на себя дать вам подписку под присягою всего Сената московского, что воля и желание Якова Ивановича были именно вам все имение свое оставить, и что иные, кроме вас, наследники быть не могут». Он предложил себя к нашим услугам и в таких выражениях, что у меня слезы выступили. Одоевский готовит донос на нас и нам говорит именно, что мы завладели неправильно, что имения на 400 тысяч, вещей на 300 тысяч, денег в ломбарде на 200 тысяч и что мы из дому выгнали племянниц бесчинным образом палкою.

Тем лучше. Чем более будет нелепостей в их поступках, тем лучше для нас. Войти в кабинет я никак не позволю, а пусть оный запечатается общими печатями; кому будет присуждено имение, тот первый туда и войдет. Впрочем, не видно, чтобы намерение их было нагло с нами поступить и опечатывать все имущество; а буде сие бы и воспоследовало, нужнейшее сохранено уже. А буде спросят, каким правом владею, скажу, что правом сына наследовать отцу; что, впрочем, есть духовная батюшкина, повезенная тобою в Петербург к душеприказчику Ивану Алексеевичу Алексееву, и что, впрочем, без тебя я один не имею ни власти, ни желания им ни на что отвечать. Мое решение было всеми одобрено. Вообрази себе, что три дня после кончины батюшки дело начало у них стряпаться, – это узнал я от Баранова; и змеи сии имели дух нас видеть и ласкать, имели дух отдавать телу батюшкину долг, питая столь беззаконный умысел против родных его детей!

Константин. Петербург, 9 августа 1809 года

Милый, любезный, бесценный брат. Не хочу пропустить первой почты, не описав тебе всего, что со мною было с несчастной той минуты, когда я с тобою расстался. Я уехал, как тебе известно, после полуночи и был чрезмерно скор, но это было тяжелейшее путешествие в моей жизни. Какая цель! И потом мысль, что я тебя покинул, может быть, для временных неприятностей, кои я не разделил с тобою, чрезвычайно меня мучила. Наконец я приехал сюда 8-го, к вечеру.

Тургенева не было дома. Я послал за ним и еще раз убедился, что ежели есть злые в этом свете, то есть и добрые, и у нас есть друзья. Тургенев принял дружеское участие в нашем несчастье и неприятности, которая тотчас за ним последовала. Я оделся и послал П. к Алексееву, чтобы предупредить его о моем приезде и попросить о недолгой беседе. Алексеев был чрезвычайно удивлен причиною, заставившею меня предпринять сие путешествие. У него было много народу, он играл, но все это захотел оставить, чтобы со мною увидеться, на что П. не согласился, но просил его уделить мне час времени на следующий день. Алексеев отвечал ему, что останется ради меня все утро дома, чтобы мы могли хорошенько все обговорить. В восемь часов я был у него. Нет нужды говорить тебе, как мы оба были растроганы нашею встречею. После многих слез и объятий он усадил меня и, когда оба мы перевели дух, стал меня спрашивать, как все произошло, какие шаги предприняла Анна Петровна[61]61
  У братьев Булгаковых был дядя Петр Иванович, в это время уже покойный. Он имел трех дочерей: девицу Александру, бездетную вдову Анну Колтовскую и княгиню Щербатову, после которой остался сын, князь Николай. В пользу свою, своей сестры и малолетнего племянника Колтовская и предъявила права на имения Якова Ивановича.


[Закрыть], и проч. Он долго этому не хотел верить. Не могло вместиться в его сердце такое черное дело. После он мне сказал: «Будьте покойны, это предприятие гнусное и дерзкое, которое им, кроме стыда, ничего нанести не может. Доказательства ваши так явны; впрочем, кому не известно, что батюшка для вас только и жил, всегда вами был доволен и вами восхищался. Все его письма ко мне сим наполнены. Указ был написан весьма деликатно, как государыня обыкновенно делала. Мне все кажется, что должна быть духовная батюшкина где-нибудь, тогда тотчас бы можно остыдить бессовестную Анну Петровну. Впрочем, и эта духовная хотя недописанная, но вся писана его рукою, всему свету известною, следовательно, и воля его несомнительна; а что вы его дети, кто может это оспорить и кто знает это лучше Анны Петровны? Может ли она не признаться, что это не рука ее батюшки? Следовательно, чего она может надеяться? Ничего, кроме стыда. Надобно попытаться тотчас прекратить зло в его начале, а для сего просить государя. В случае же, ежели он сего и не сделает, то для вас только может быть, признаться, весьма неприятный процесс, но который кончится в вашу пользу. Неприятен, потому что пойдет с малых судов, а там всякий толковать будет по-своему; а когда дойдет сюда, то неоспоримые вы имеете права».

Я ему говорил об указе о Стрекаловых. За ним послали, но это совсем другое. Стрекалов сделал завещание. Мы и положили писать к государю. После обеда я к нему приезжал; он мне сказал, что он еще обдумал дело, спрашивал, сделала ли Анна Петровна какой-нибудь шаг, кроме разговора с нами. Я ему отвечал, что не думаю. А в сем случае нельзя подавать письма, ибо в сих делах нельзя поступать легкомысленно. Государь может спросить, что соперники за подвиг сделали, а она может отпереться, ибо только еще с нами говорила. «А мы, – прибавил он, – будучи здесь, – мне только ваш братец напишет, что она что-нибудь сделала, – тотчас можем за дело приняться; а между тем надобно приготовить тех, кои действовать будут и помогать могут». Против столь справедливого рассуждения нечего было говорить, тем более что я совершенно с ним согласен.

Потом он мне сказал: «Анна Петровна ко мне писала, я ей, признаться, и отвечать не хотел; вот ее письмо». Она, говоря Ивану Алексеевичу о ее позоре и ее огорчении, просит у него продолжения дружбы его к батюшке и на нее с сестрою, просит позволения к нему писать и просит его совета, как ей поступать! Иван Алексеевич на сие сказал мне: «Я ей буду отвечать», – и написал тотчас письмо, которое может служить правилом и ее отвести от ее намерения. Иван Алексеевич ожидает от сего письма, что она образумится. Начиная весьма учтивым образом, говоря о дружбе к батюшке, о сожалении о его кончине, благодаря за ее к нему доверенность, говорит ей: «А как вы требуете от меня советов, то я себе долгом поставляю следующее вам сказать. Дошло до меня, будто бы вы имеете намерение оспаривать права у детей вашего дяди и благодетеля на имение, от него им оставленное. Я сему не могу верить; но ежели вы его и имеете, то сие предприятие, которое не может иметь для вас никакого успеха, покроет вас только стыдом и отвратит от вас участие всех честных людей. Кто лучше вас знает, что они его дети; кто может это оспорить? Это всему свету известно. Известно также, что его намерение было никому, кроме их, всего своего имения не отдавать. Сие доказано духовною, которая хотя и не подписана, написана вся его рукою и будет иметь неоспоримую силу, и сверх того, должен я вам сказать, что у меня в руках множество тому доказательств, против которых ничего устоять не может. Итак, я вам советую оставить в покое прах почтенного вашего дядюшки и не делать никакого подвига, о коем вы только сожалеть будете, ибо не получите никакой от него пользы; вы только отвратите от себя участие Александра Яковлевича и Константина Яковлевича, которое вам нужно». Это большое письмо было все в таком смысле. Алексеев полагает, что это ей помешает предпринять шаги в отношении суда.