Текст книги "Повесть о Воронихине"

ВОРОНИХИНСКАЯ РЕШЕТКА

…Завершалось строительство Казанского собора. Но это было далеко не окончательное завершение планов архитектора.

Воронихин рассчитывал на могущество графа Александра Сергеевича Строганова, на то, что с его помощью удастся полностью закончить строительство собора. Но граф теперь размышлял уже иначе: «Понадобится еще около двух: миллионов рублей на южную колоннаду и на соединение ее с северным портиком, а в отпуске средств отказано. Что ж, пусть воронихинский проект до поры до времени остается не полностью претворенным, пусть подождет…»

Внутри собора заканчивалась лепка, просыхала краска на стенах, яркой позолотой сверкали капители на монолитных колоннах, словно бы выросших из массивных плит мозаичного мраморного пола.

Давно уже, между прочих дел, Воронихин изобразил рисунком схему иконостаса, и художники Боровиковский, Кипренский, Угрюмов и Брюллов писали для собора картины, на которые даже атеисты, понимающие живопись, могли бы молиться. Их великолепные работы неизменно одобрялись Воронихиным, Строгановым и членами комиссии. Правда, Боровиковскому было сделано комиссией замечание, что его «Евангелисты» на царских вратах мужиковаты. Но они так и остались мужиковатыми, без поправок.

Больше всего Андрей Никифорович был порадован превосходной работой Самсона Суханова. Он многое сделал на строительстве Казанского собора, много затратил труда на облицовку стен пудостским камнем, на отделку и установку колоннады. Этот труд требовал и вкуса и большой, физической силы. Когда же внутри собора Суханов выполнил отделку мрамором кафедры для проповедей и царского места, восхищенный Воронихин не находил слов благодарности за его работу, не уступающую работам самых искусных ваятелей.

Тогда граф Строганов щедро вознаградил Самсона деньгами и пообещал:

– Придется этого мужика к ордену представить… Напомни мне о нем, Андре, накануне освящения собора…

Время открытия собора было уже не за горами.

Однажды, осмотрев внутри собора декоративные рельефные украшения, сделанные Федосом Щедриным, Воронихин вышел через западные двери на площадку и стал разглядывать неудавшийся скульптору Рашету барельеф «Зачатие богоматери».

«Жаль, Шубина нет в живых, тот бы сделал как следует. А этот не может», – с огорчением думал Воронихин. В это время к нему подошел Самсон Суханов.

– Вы что это взгрустнули, Андрей Никифорович? Надо радоваться. Дело к концу подходит. Скоро колокола зазвонят и дым кадильный окутает все эти наши прибасы-прикрасы. Я со своими земляками хочу брать расчет по всем подрядам. Послезавтра работу заканчиваем подчистую. Прошу дать мне направление в контору за расчетом.

– Расчет? А дальше куда? – спросил Воронихин, выведенный из раздумья.

– Разве Суханову не будет работы?

– Не сомневаюсь, Самсон Ксенофонтович. Ты без дела не засидишься. Пойдем-ка, посмотрим с западной стороны предполагаемого главного входа, – предложил Воронихин, увлекая за собой Суханова.

Они прошли и сели на гранитную глыбу против западного портика. Часть колонн была еще в лесах, на фронтоне лепили евангельское изречение и косые лучи, исходящие от духа-свята. Внизу около базисов производилась очистка щебня, извести и всякого хлама. На паре битюгов, запряженных в широкие дроги, привезли из отливки и чеканки бронзовые врата с барельефами и горельефами, почти точное воспроизведение знаменитых флорентийских врат работы ваятеля Гиберти. Литейных дел мастер Екимов следил за каждым движением дюжих мужиков, осторожно спускавших врата на мягкую подстилку из щепы и стружки.

– Как ты, Самсон Ксенофонтович, думаешь, – спросил Воронихин Суханова, – пригоже ли собору быть вот в таком виде, недостроенном? Глянь и сам рассуди, что получилось: спереди «блажен муж», а сзади – «векую шаташася»… Нет законченной симметрии, что в последующем моем проекте усматривалось. Эх, кабы позволили достроить, как я задумал! Тогда бы никакой невежда не упрекнул меня в малейшем подражании собору ватиканского Петра. А ведь есть, находятся, говорят, да и как не говорить такую чушь, если сам покойный император Павел хотел заметь копию римского собора… Скорблю и сожалею, что единственная колоннада со стороны Невского дает иным людям повод для толкования о подражании. Слов нет, Микель-Анджело хорош наставник, и Бернини, создатель колоннады, – тоже, но быть в подражателях все же не лестно. Но я думаю, Самсон Ксенофонтович, пойти на некоторую хитрость…

Воронихин повернулся спиной к западному входу и, показывая рукой на полукружие площадки перед собором, продолжал:

– Здесь я хочу соорудить решетку, такую, чтоб равных ей не было! Своими концами решетка должна завершаться с явным расчетом на построение в дальнейшем второй южной колоннады. Эх, кабы случилось это при моей жизни!..

– Решетка, пожалуй, не спасет, Андрей Никифорович, ее могут и убрать, – возразил Суханов.

– Надо сделать такую, чтобы даже самый сверхварвар пожалел ее убирать, и сделаю!.. Разве можно убирать решетку Летнего сада? Или у Мраморного дворца, или у Пажеского корпуса?.. Или у шереметевского дома на Фонтанке?.. Невозможно убрать. Решетки в Петербурге прочно вплетаются в архитектуру города, становятся неотъемлемым украшением столицы. А здесь должна быть решетка лучшей из лучших, подстать собору…

– Какую замышляете решетку, – кованную из железных прутьев или литую из чугуна? – спросил Суханов, вникая в намерения Воронихина.

– Предпочитаю чугунное литье.

– Большие звенья изящного литья не довезти сюда с уральских заводов в целости, – высказал сомнение Суханов. – В пути поломаются. Не лучше ли, Андрей Никифорович, тульским кузнецам заказать?..

– Зачем с Урала везти? Найдем литейщиков поближе и не хуже. Как-то давненько мне довелось путешествовать по Северу. Был в Петрозаводске. Видел там преотличных мастеров. Сделают, а из Петрозаводска на барке доставка близкая и удобная… Концами решетка упрется в гранитные пьедесталы, на пьедесталах следует установить статуи апостолов Петра и Павла работы лучших ваятелей. Наверху, на аттике, окружающем купол, надобно поставить статуи четырех евангелистов. Так что и апостолы, замыкающие полукруг решетки, и евангелисты на углах с четырех сторон под куполом – все будет настоятельно взывать к постройке южной колоннады. Всякому будет очевидно, что без нее оставить собор нельзя!..

– Действительно, хитрость… – согласился Суханов, выслушав Воронихина, – но против вашего замысла есть преграда: бедность казны.

– Ну что ж, не всегда же она будет бедной. Благая цель когда-либо оправдает затрату средств…

Мысль о создании решетки перед западным входом собора скоро стала претворяться Воронихиным в чертежи и рисунки.

Воронихинская решетка.

Он успевал везде: и на стройке собора, и на строительстве здания Горного института. Приходя домой, он подкреплялся пищей, приготовленной стряпухой Акулиной, и ложился на часок отдохнуть.

Жил тогда Андрей Никифорович с семьей в собственной даче – деревянном доме на Каменноостровском. Мария справлялась не только с материнскими обязанностями, не только была добродетельной хозяйкой, но и помогала Андрею Никифоровичу в изготовлении многих чертежей. Узнав о его желании создать решетку, она попыталась было помочь Андрею Никифоровичу. Сделала несколько предварительных набросков звеньев решетки, но, по мнению зодчего, они могли быть использованы лишь в качестве могильных оград или в лучшем случае явиться перилами на каналах.

– Нет, Маша, подожди мне помогать. Я как-нибудь сам. Ты хорошая чертежница. Твои чертежи по чистоте исполнения краше моих черновых набросков. Однако не всякий переписчик, владеющий красивым почерком, может писать оды и песни. Дай мне сначала подумать…

– Подумать, а я не могу думать? Я женщина, я не могу думать… Я копировщица, ах, как это есть мало!.. – Мария обеспокоенно взглянула на мужа. – Чем же занять себя?..

– Да нет же, Машенька. Помощь твоя мне будет нужна, не сердись. Это очень нелегкое дело… Ты отвлекись. Почитай, попробуй сделать перевод какой-либо книги с русского на английский язык, а потом я книгу отберу, и ты попробуй свой перевод с английского перевести на русский и сопоставить с текстом. Говорят, такой способ очень удобен в изучении языка…

– Не знаю, так не изучала. Дай книгу, русскую, увлекательную, ради бога не церковную. Тяжело и скучно.

– Дам я тебе, Маша, легкую и веселую. Только не отвлекай меня. Хорошо?

– Пусть хорошо.

В кабинете стоял шкаф красного дерева, наполненные всякими книгами в кожаных с тиснениями переплетах. Воронихин достал наудачу три книги.

– Вот, Маша, не желаешь ли поучиться русскому языку на этой – «Ненависть, побежденная любовью. Тосканская повесть».

– Не хочу, Андре. Читала. Не интересно…

– Тогда возьми эту: «Странные приключения Дмитрия Матушкина, российского дворянина. В двух частях»…

– Не хочу. Не люблю дворянина да очень страниц много. Скучно. Дай веселее, потоньше…

– У этой вот заглавие длинное, опять не приглянется: «Приключение турчанки Ксеминды, названной в крещении: Елизаветою, отвергшейся от брачного союза с порфирородными особами для исполнения супружеского обета, данного любовнику, в двух частях, цена два рубля тридцать копеек»…

– Вот эту дай. Буду читать, переводить… И на решетку твою, на эскизы заглядывать.

– Не скрою, от тебя ничего не скрою, – сказал Воронихин. – Но пока заглядывать не на что. Много мысленно перебрал орнаментов, много видел решеток и в садах, и на балконах, и на мостах, и на кладбищах. Но все не те. Даже близко родственной к задуманной не видел и не вижу. Моя решетка понемногу вырисовывается, когда я стою перед собором и гляжу то на сад Разумовского, то из сада смотрю на легкий, взлетевший над городом купол собора!..

В воображении художника-зодчего его будущая «воронихинская решетка» начинала возникать и с каждым днем становилась все отчетливей. За решеткой, по замыслу зодчего, если смотреть с цоколя собора при выходе в западные двери, должен быть фон густой садовой зелени. Зимой деревья покроются инеем… В разные времена года решетка должна через ажурные просветы красочно отражать этот меняющийся фон… Если же смотреть из сада Разумовского сквозь узоры решетки, то западный фасад собора будет виднеться как бы сквозь тончайшую кисею…

Воронихин продумал не только, какой должна быть решетка, но и как через нее будет просматриваться та и другая сторона. Правда, полету мысли зодчего тогда мешали стоящие по сторонам невзрачные постройки, казавшиеся ему временными и лишними.

Ночами немало сжег Воронихин свечей, работая над проектом решетки. Надо было думать и о смете. Чугун, отливка, перевозка отлитых звеньев, добыча и доставка гранита для колонн и пьедесталов, обтеска из камня дорийских колонн, капителей с шарами, земляные и прочие работы и материалы требовали по его расчетам расхода в сумме свыше двухсот тысяч рублей. С такой крупной сметок можно было оттолкнуть от проекта не только комиссию, но и старого графа Строганова. Надо было воздействовать на графа непреодолимой силой искусства, заинтересовать его, изумить оригинальной пышностью и красотой всех фрагментов, подчиненных строгой, изящной композиции.

С готовым проектом решетки и сметой Воронихин пришел на доклад к Александру Сергеевичу прямо во дворец к нему в кабинет, куда всегда имел беспрепятственный доступ.

– Показывай, показывай, Андре, что опять наколдовал? Что это, образец звена? Рассмотрим, рассмотрим. Так, так, колонны между звеньями из карельского гранита, с простыми капителями дорийского ордера и каменными шарами поверх. Что ж, ново и монументально. Разберемся теперь в звене…

Граф приблизил к глазам расчерченный лист бумаги, несколько минут внимательно разглядывал сначала тщательно отработанный чертеж, затем рисунки: ромбовидной ажурной накладки, что должна быть в центре каждого звена. Все детально, порознь и во взаимном сочетании, не спеша рассмотрел граф и сказал:

– Звено отличное. Сколько их потребуется и сколько колонн?

– Четырнадцать звеньев и столько же колонн. Длина всей ограды семьдесят две сажени.

– Смета?..

– Примерно двести тысяч, не считая издержек на статуи…

– Дорого! – сказал граф и помолчал. – Но, будем надеяться, комиссия не воспрепятствует. Я лично проект одобряю и желаю видеть решетку в натуре. Время не ждет, надо поспешать. Ты уверен, что петрозаводские литейщики могут сделать лучше уральских? Литье, судя по твоим рисункам, надобно тонкое, искусное, так ведь?

– Уверен, ваше сиятельство.

– Хорошо. Это может ускорить ход нашего предприятия. Теперь растолкуй мне, Андре, каким манером все эти звенья будут держаться за промежуточные колонны? Ведь они легки кажутся только в рисунке?..

– Эта легкость будет соблюдена в креплении звеньев, ваше сиятельство. Основная тяжесть ляжет на гранитный барьер, проходящий понизу. Стержни – вертикальные прутья и накладки на них, в виде ромбов и полуромбов, будут подвешены к чугунному брусу под фризом. Брус с двух сторон упрется в гранитные, приставленные к колоннам подставки. Второй верхний чугунный брус над орнаментом уцепится за колонны, и концы его спрячутся под капителью… Вот и все, что я усмотрел, не мудрствуя и всячески ужимая смету. Ваше суждение о будущей решетке для меня превыше прочих похвал, от кого бы они ни исходили… Я вижу ее, закрывши глаза, и остаюсь доволен…

– Я тоже представляю себе прелесть и необычайную красоту «воронихинской решетки», – сказал граф, возвращая папку с чертежами архитектору. – Об этой соборной граде поэты станут стихи слагать. Вот помяните меня, старика…

– Одного я не хотел бы, – ответил Андрей Никифорович, не меняя голоса и не радуясь похвале, – чтобы решетка не была завершающей на моем жизненном пути… Хочу жить и трудиться…

СОБОР ПОСТРОЕН

За несколько дней до открытия и освящения собора все было готово. Оставалось только убрать кучи мусора от разломанной церкви, стоявшей в одном ряду с домами Невского проспекта. До самого окончания постройки Казанского собора эта церковь, боком, а не фасадом выходившая на Невский, служила ширмой, прикрывающей значительную часть строительной площадки. А когда собор был готов, церковь за ненадобностью была немедленно снесена. На ее месте, в полукруге колоннады, образовалась площадь с временным деревянным обелиском посредине.

Освящение собора было намечено на 15 сентября 1811 года. Воронихину заблаговременно было известно, кто из строителей и к каким наградам представлен. Независимо от того, что на новый год Андрей Никифорович был награжден орденом Владимира четвертой степени, он, по представлению графа Строганова, к открытию собора получил еще и «Анну 2-й степени» с бриллиантовыми украшениями. Среди представленных к наградам был и заслуженный каменотес и подрядчик по званию уже «первой гильдии купец» Самсон Ксенофонтович Суханов. Ему предстояло получить золотую медаль на красной ленте. Суханов в это время находился в отъезде в Вологодчине и не помышлял, что его крепкая шея будет охвачена красной шелковой лентой, а грудь украшена медалью с изображением царской головы.

Просматривая утвержденный государем список представленных к награде, Воронихин с сожалением подумал о Суханове:

«Вот чудак, уехал в родную глушь на лето, хоть бы к торжествам вернулся. Человек немало потрудился. Желательно видеть его на освящении… Золотая медаль – мужику не так уж плохо. А вот другому подрядчику Пискунову только кафтан от царя. Приказчикам по пятьсот рублей…»

– Ваше сиятельство, наш мудрый простак Суханов от торжества и награды уехал к себе в Сольвычегодские края в Вологодскую губернию, – поведал Воронихин графу.

– Вот как! Говоришь, каменотесец Суханов в нашу древнюю вотчину уехал?

– Да, ваше сиятельство, он тамошний.

– Вернется, представь его мне. Послушать хочу, как живет наша осиротевшая Сольвычегодская вотчина? Сольвычегодск – этот милый уголок на Вычегде, похожий на сказочный Китежград. Таких городов ни уездных, ни заштатных теперь нет нигде! Обязательно покажи мне Суханова. Впрочем, самолично я ему и награду вручу…

Однако Самсон Суханов поспешил вернуться в столицу. Приехал он за три дня до освящения собора. Пришел сразу же к Воронихину в контору, поздравил его с окончанием работ.

– Очень вовремя приехал. Как съездил, как лето провел в деревне?

– Хорошо, Андрей Никифорович, съездил. И дорогу взад-вперед оправдал полностью.

– То есть, как оправдал?

– Сколько на проезды израсходовал, столько барыша получил от торговли луком! Мне же присвоено звание купца первой гильдии. Вот я и решил хоть раз в жизни поступить соответственно званию. Купил большой крытый карбас, купил в Питере у чухонцев луку сто двадцать пудов за бесценок, а у нас там, на Сухоне и Северной Двине, луку нет и в помине. Где по течению, где зачалившись за барки, да бурлацкой тягой, так и дотянулся я до Красноборска около двух тысяч верст!.. Лук продал, карбас соседям-мужикам подарил. Обратно до Вологды – водой, а от Вологды сюда на ямских доехал. Отдыха так и не видел. Побывал кое-где, посмотрел, как люди живут.

– Ну и как?

– Известно как, из пустого в порожнее, коптят небо. Набрал там не крепостных, а с государевых земель человек четыреста внаем. Недельки через две подойдут, а в Питере дела всем хватит.

– В Сольвычегодске побывал?

– Как же, на Спасов день ездил. И в соборе постоял, и у Введения был. Городишко весь на ладонь поместится, а четырнадцать храмов божьих. Служба, конечно, не во всех. Молиться некому, да и потов не прокормить. Восемь церквей пустует…

– Я говорил о тебе с графом, очень большой интерес у него к старой вотчине. Хочет знать о Сольвычегодске. Расскажешь ему, не утомляя. Стар, хвор… Со мной недавно лёжа разговаривал. Могу порадовать: золотая медаль тебе за труды на красной ленте… Сейчас еще награды не готовы, а в октябре состоится раздача. Или граф Строганов или князь Голицын вручать всем отличившимся будут. Как получишь медаль, закажи живописцу портрет с тебя написать. Да бороду сними. А то под бородою и медаль не приметят.

– Нет, Андрей Никифорович, с бородой не расстанусь. Купцу первой гильдии, подрядчику и мастеру каменных дел без бороды, что сороке без хвоста, ни красоты, ни полета. А когда к его сиятельству?

– Пойдем сразу. Быть может, примет. А не примет, скажет, когда прийти.

Воронихин и Суханов отправились к графу.

Дряхлый, в длинном шелковом стеганном халате, Александр Сергеевич сидел в минералогическом кабинете у себя во дворце, рассматривал образцы минералов в естественном и обработанном виде и перелистывал книгу Ломоносова «Слово о рождении металлов от трясения земли».

На широкой столешнице были разложены куски волынского янтаря, карельских аметистов, тут же лежали уральские малахиты и самородки золота. Темновато-желтые бесформенные куски золотых самородков чем-то были похожи на пожелтевшее лицо графа.

– Ваше сиятельство, я привел к вам Суханова Самсона Ксенофонтовича. Вы его желали видеть?..

– Да, да, хотел… Садись, дорогой, садись… Побывал у Соли-Вычегодской?

– Имел честь, ваше сиятельство, побывал…

Воронихин, чтобы не мешать их разговору, с позволения графа удалился в картинную галерею.

– Так что же ныне в нашем славном древнем Сольвычегодске? Рассказывай… Да, Самсон Ксенофонтович, – спохватившись, сказал граф, – поздравляю с наградой. Есть уже высочайшее утверждение. Надеюсь, Андре тебе говорил об этом?

– Говорил, говорил Андрей Никифорович, спасибо вам, ваше сиятельство… А что касаемо Сольвычегодска, то, скажу вам, городок по-прежнему тихий, прелестный. Вычегда после дождей бушует, по веснам бушует и подмывает мыс, на котором воздвигнут во времена Грозного собор Благовещения. Часть старого кладбища размыло, кости предков ваших родственников и близких людей от наводнений и размывания спасли, склали их в тайники и каменные мешки в подвалы собора.

– Ну и глупо сделали! – возмутился граф. – Зачем было в тайники складывать? Перехоронить на другое место, повыше. А то придет время, лет через сто-двести, люди обнаружат эти кости в подвалах и тайниках, и какой-либо пустомеля скажет: «Строгановы были такие жестокие самодуры, что живьем людей бросали в каменные мешки, вот вам кости жертв доказательство!..» Если не забуду, прикажу очистить от костей тайники соборные, дабы не наводить темную тень на светлую память моих предков!.. Какое имя богатырское Самсон, ветхозаветное, да и в фамилии твоей есть что-то былинное. Простые люди, а как звучно и удачно придумали: «Самсон Суханов»! Продолжай, продолжай, Самсон, я с удовольствием слушаю. Мне как-то Андре и мой Попо хвалили тебя…

– Так что, ваше сиятельство, я на свое имя и фамилию не в обиде и на себя не жалуюсь. Доброе имя добрыми делами должно быть скрашено. Я всю жизнь стараюсь. Благодаря добрым людям и сам человеком стал. Батрак, пастух, бурлак, зверобой, каменотес, а теперь по званью первой гильдии купец и золотая медаль! Что мне еще надо? Ничего. Всем сыт по горло. Работать хочу и больше ничего. В детстве слышал я, ваше сиятельство, моя прабабка, из нашей вотчины Сольвычегодской, говаривала и пела про нашу фамилию, про Сухановых, будто происходим мы от былинного богатыря Сухана Дементьевича. Я помню те слова:

 
«…Ой, как ломаются дерева копейные,
Щепляются щиты татарские,
Валяются шеломы с башками неверными,
И почали татары острог ставить,
Оболакивать телегами ордынскими,
Ай, говорит тут Сухан Дементьевич:
– Которы татары на Руси не бывали,
Те татары про Сухана не слыхали,
Те его копья не отведали,
Те его меча не испробовали…
Тут кольнул Сухан коня быстрого
Острогами-стременами колючими.
Конь скочил через телеги ордынские
И понес Сухана во чистое поле,
Куды наш Сухан оборотится,
Куды рукой махнет богатырскою, —
Там костры врагов перебитыих…»
 

– У тебя хорошая, Самсон, память.

– Памятью бог не обидел. Песен да пропеваний знаю столько, что до утра хватило бы. Так вот, ваше сиятельство, если прабабке верить, то род нашей фамилии от того Сухана, не моложе вашего баронского, Строгановского. Про вашу фамилию у нас в деревнях такой слух и теперь, будто Строгановы из татар богатых, русскому царю большую службу сослужили, да и не раз. Сибирь отвоевали. Далеко продвинулись… Простите, ваше сиятельство, заговорился я… только еще скажу, тоже разговор из наших мест – будто пока Строгановы не вышли из магометан и не приняли веру православную, до тех пор у ваших предков вместо души был пар.

– Пар, говоришь? Пар? Хм… Смешно, наивно, а похоже на правду, – с грустью в голосе проговорил граф. – Кажется, Самсон, скоро из меня «пар» выйдет… Доживаю. Не знаю, хватит ли сил выстоять во время освящения собора. Ну что же еще о Сольвычегодске? Как там монастырь, солеварни, чем теперь люди живы? Рассказывай…

– Солеварни, ваше сиятельство, – продолжал Суханов свой рассказ о Сольвычегодске, – солеварни дымят, соль варится, в барки грузится, но нет того размаха, что допреж, так говорят старики. Был я и у Введения в монастыре, не столь молился, сколь на иконопись дивился. Батюшки! Какая красота! Иконы прежних, строгановских мастеров, все как новенькие Краски чистые, ясные, работа кисти тончайшая, Христос и дева Мария, и все святые не исхудалые, не чахлые, а живые, полненькие и такие веселенькие, хоть молись на них, хоть на свадьбу в гости приглашай, любо глядеть… И представьте себе, ваше сиятельство, раньше я не разумел этого, а ведь и в нашем Казанском соборе, по заказу Андрея Никифоровича, иконы так же писаны, взять тех же евангелистов, живописца Боровиковского или его же Благовещение! Или его прелестную красавицу великомученицу Екатерину, ногами попирающую булатный меч. Да и у Кипренского богородица с предвечным младенцем на приезжую итальянскую балерину лицом смахивает. А угрюмовский архистратиг Михаил? Прямо какой-то Еруслан Лазаревич в молодости. Не осуждаю, ваше сиятельство, может так и надобно А икоиа «Обрезание» художника Волкова, ваше сиятельство, совсем непристойная вещь, едва ли кто на такую молиться станет. Опять же скажу, «Брак в Кане Галилейской» нельзя тоже за икону принять. Никак нельзя. Христос и пьяная компания – на что ж похоже, смех и грех! Будь бы жив Протопоп Аввакум, он бы на дыбы встал и всех православных призвал выбросить все это святейшество, как святотатство. Что у Введения в Сольвычегодске, что здесь, у Казанской богоматери, все лики и телеса так изображены, что всякий скажет: «Не изнуряли себя ни постом, ни молитвой – святые отцы…»

– Другие времена, Самсон, другое направление мысли. Спор среди святителей закончился не в пользу Аввакума… В этом суть. Да и от западной иконописной живописи не отставать нам стало, – пояснил граф, с любопытством слушая Суханова и разглядывая его с таким вниманием, с каким он никогда не относился к самым знаменитым живописцам и ваятелям. – Скажи, Самсон, а как тебе нравится работа господина Евреинова по заказу Андре «Воскресение Христово», что помещена на дарохранительнице, сооруженной из моих уральских минералов уральскими мастерами?..

– Не имел чести видеть, ваше сиятельство.

– А был общий просмотр этой сокровищницы. Впрочем, ты во время просмотра был в отъезде. Я тебе покажу рисунок того же изображения, копированный в точности.

Граф достал из ящика стола папку рисунков дароносиц, подсвечников, лампад, сосудов и прочей церковной утвари, нашел эскиз Евреинова и подал Самсону. Тот взглянул на рисунок с изображением голого, взлетевшего из гроба Христа, усмехнулся и, положив перед графом рисунок, сказал:

– Слава богу, что дарохранительница стоит на престоле и, кроме духовных лиц, ее никто не видит. Одно скажу, ваше сиятельство, такого сытенького Иисуса можно, не греша, и на табакерке изобразить!..

– Вот так оценил! Прямо по-мужицки, – ничуть не обиделся граф и снова стал расспрашивать Самсона о Сольвычегодске.

Суханов был прост, не робок и откровенен:

– Однако жаль, ваше сиятельство, деревянные палаты ваших предков в Сольвычегодске, как вам ведомо, еще в девяносто восьмом году снесены до основания. А как по-богатырски крепки они были. Ох, и умели же наши деды, вологодские мужички, топоришком владеть!.. Двести тридцать годов палаты стояли!.. Лиственница такое дерево, что мореному дубу не уступит. Я помню те палаты и внутри бывал. И глазу было приятно, и уму понятно. Вот как строили!.. А кожаный возок, в котором при царе Грозном Строгановы в Москву ездили, тот целехонек стоит на паперти собора. Кожа ветхая стала, а полозья – хоть сейчас поезжай… И еще, ваше сиятельство, соборный поп какую-то кисть подвесил под паникадило и по той кисти погоду предсказывает. Ежели кисть влажная, будет дождь, ежели сухая – ведренным дням… и все за чудо принимают. Но это разве чудо?.. Пустяк! Чудо – это наш Казанский собор. Вот это чудо, ваше сиятельство. Говорят, сам генерал Кутузов приходил, смотрел и, не дожидаясь освящения, встал на колени и трижды перекрестился на собор прямо с Невского тротуара на глазах у публики. Да когда и строили, он заглядывал, любовался…

Так, переходя от одной мысли к другой, Самсон понемногу рассказывал графу то о Сольвычегодске, то высказывал свои впечатления по поводу построенного собора. Между тем Воронихин успел обойти галерею и возвратился в минералогический кабинет. Он подошел к концу беседы графа с простодушным, себе на уме, видавшем многое на своем веку каменотесом. Граф спросил напоследок Суханова еще о том, как живет народ у Соли-Вычегодской, на что жалуется.

– Как сказать, ваше сиятельство… русский народ терпелив. Ни на что не жалуется. А что плохо бывает, в том винят себя и волю божью… А если же в корень смотреть да поглазастее, то кое-что в жизни тамошних людей и приметить можно. Конечно, если бы не лесные порубки для Архангельских корабельных пристанищей да не рыболовство и звероловство, да если бы еще мужик к северу от Вологды и Устюга был крепостной, барский, тогда бы на той земле и жить нечем, хоть протягивай ноги, хоть, как медведь, лезь в берлогу и посасывай коготь-ноготь… Без привозного хлеба там не житье, без заработков на стороне – тоже. В деревнях зиму и лето только старый да малый живут, а годная мужицкая сила вся на отходе. Слава богу, что помещиков там нет, начиная от Устюга, Красноборска и до Пустозерска. А на монастырских да государевых скудных землях мужик себя вольготнее чувствует, а главное его продавать нельзя. Это очень умственно предусмотрено, ваше сиятельство. Для северного крестьянина надо дать облегчений всяких побольше. Иначе обезлюдеет Север Люди текут, кто на Урал в ваши новые вотчины, кто в Питер. А народ крепкий, лесной, выносливый. Мало ли таких образуются на новом месте и домой приезжают только за семьями…

– Интересно его послушать, Андре, – сказал граф, переводя усталый взгляд на Воронихина. Он поднялся и протянул Суханову руку. – Благодарю, Самсон, за беседу. А за медалью добро пожаловать в октябре…

Пролетели последние перед освящением собора дни.

Весь Невский проспект, весь Петербург в тот сентябрьский солнечный день выглядел празднично. Дворники, швейцары, вся полиция, пешая и конная, подчистились, приоделись – кто нарядно, кто парадно. Войска от Зимнего дворца до собора построились шпалерами по обе стороны переполненного народом проспекта. Оставался узкий проезд для царской семьи и свиты. Под легкий перезвон колоколов, словно бы притаившихся от посторонних глаз, под аттикой над правым проездом колоннады, царский кортеж подъехал к северным «флорентийским» вратам.

На пороге храма согбенный, но старавшийся держаться: бодро, граф Строганов на золотом подносе вручил Александру Первому ключи от собора. Царь принял их, поздравил графа и передал ключи стоявшему навытяжку адъютанту. Войдя в собор, царь прошел на свое место. С обеих сторон царского места, драпированного бархатом, как бы сползали мраморные массивные консоли, над головой царя бронзовый орел распростер крылья, а золотые буквы гласили: «Сердце царево в руце божией». Царь, идя на свое место, взглянул на пустующую кафедру, находившуюся с левой стороны перед алтарем. Здесь место для самого митрополита на случай произнесения проповеди. И тоже начертаны слова: «Прийдите послушайте, страху господню научу вас».

Царь успел прочесть ту и другую надписи, задумчивый, с бледным серьезным лицом сделав два-три шага по ступеням, встал на уготованное под двуглавым орлом место. Началась служба. Царь редко и лениво крестился, думая о первом кирпиче, положенном при закладке собора десять лет назад. Десять лет понадобилось, чтобы построить и украсить грандиозное здание. Четыре миллиона и двести тысяч рублей. Тысячи людей, простых и ученых, дешевых и дорого оплачиваемых, десять лет черпали из казны деньги. И вот, наконец, собор готов…