Текст книги "Моя жизнь при советах и без"

Новым управляющим назначили одного из наших начальников управления. Я сразу решил, что при новом управляющем ни на какие приписки для выполнения плана не пойду, и решил уйти с этой должности. Уйти сразу – премию можно потерять. Скажут: «Раз ты сбежал, то шиш тебе, а не премия». И тогда поставил я перед собой цель: навалиться на акт, подписать его, получить премию – и после этого уйти.

В приложении с замечаниями к акту рабочей комиссии были разные замечания, как трудно устранимые, так и более-менее легкие. И я снова принялся за старое: направо и налево принимал на стороне нужных мне специалистов. Но теперь я ничем не рисковал. В трех окладах было заинтересовано как трестовское, так и Главковское начальство. Все бумаги я отдавал заместителю управляющего по экономике, а он все решал в Главке. Моя же задача была – подготовка фронта работ и поставка материалов. И работа закрутилась.

Пятидесятилетний юбилей Вячеслава Викторовича Максимова. На снимке слева от В.В.Максимова сидит заместитель начальника Главульяновскстроя Михаил Ефимович Гончаренко – вдохновитель и организатор строительства главного корпуса. Я стою восьмым слева. Четвертый слева – Михаил Иванович Шканов. Орел! Сразу видно – далеко пойдет!

Вид Главного корпуса сверху. Площадь корпуса более 50 футбольных полей – и все это построили МЫ!

В середине декабря дочь и сын принесли в дневниках приглашение на общешкольное собрание с участием инспектора по делам несовершеннолетних. Я ходил только на такого рода собрания, а на все остальные – жена. Выступала женщина-майор, призывала нас, родителей, следить за детьми. Говорила, что в городе участились случаи, когда с женщин срывали меховые шапки и вырывали сумки. Но больше всего меня озадачили ее слова о том, что в разных районах города появились молодежные группировки, которые именовались «Центровые», «Сопля», «Связь», «Пески».

Я вырос в Благовещенске, и в районе, где я жил, конфликтовали две банды: «Партизанские» и «Морозовские», – так что я имел представление о том, что нас ждет. Я подловил этого майора в коридоре. «Эта зараза пришла к нам из Татарии. И то, что у нас появились группировки, не связано ли с тем, что у нас много татар?» – спросил я. Она оглянулась по сторонам и тихо ответила: «Есть такое мнение».

В самом конце декабря меня по рации нашла секретарь: «Звонили из медвытрезвителя: Вам нужно забрать такого-то рабочего». В то время действовал порядок, согласно которому забирать «клиента» из вытрезвителя должен был начальник. Этот парень несколько месяцев работал у нас, а до этого сидел в тюрьме. Злой был, колючий. Забрал я его. Едем. Спиной чувствую: нарывается на скандал.

– Пил, – говорит, – и буду пить.

– Пей. Сколько раз надо, столько и приеду. Не переломлюсь.

Больше он не сказал ни слова. И что интересно, понемногу стал мягчеть.

Новый год встретили семьей.

А в первые дни нового года произошла в управлении большая неприятность: у нас забрали бетоносмесительный корпус и наклонную галерею и отдали их «Волгостальконструкции». А это несколько сот тонн металлоконструкций и полторы тысячи кубометров сборного железобетона! Я не форсировал его строительство, оставлял как заначку – и пролетел. Наши дела ухудшались, а заводские строители потирали руки. Они собственными силами строили пионерский лагерь, который назывался ульяновским «Артеком», а по документам проходил как «Лесная быль». Мое управление было для них генподрядным. И соответственно, чем меньше материалов брали мы, тем больше доставалось им.

Как-то вечером в середине января, подходя к подъезду, услышал истошный крик женщины и увидел мчавшегося мимо меня парня. Я за ним. Да разве его догонишь! И тогда от бессилия я ему и выдал: «Мать – перемать. Да я тебе кое-что кое-куда натяну, да я тебе кое-что выверну наизнанку!» Видно, была еще начинающая сволочь, психологически не окрепшая. Бросил сумку и умчался. Подбежала женщина: «О..е…е.. У меня в ней документы». Бедная женщина, что она испытала, услышав мою тираду?! Первый раз в жизни я выругался в присутствии женщины. Впрочем, вру. Первый раз было в аэропорту Куйбышева.

Подписание акта рабочей комиссии двигалось к завершению. Но у меня много времени отнимала борьба за план. Не выполнять его нельзя было – оставишь людей без заработной платы. Раз я собрался уходить, мне нельзя было брать вперед деньги по основным сметам, потому что я не был уверен, что мы их сможем отработать, поэтому приходилось выдумывать дополнительные работы, которые не были учтены сметами. Надо признать, мне здорово помог новый начальник производственного отдела. У него было много знакомых и в проектном управлении, и в УКСах. И вообще, он был ушлый мужик. Конечно, приходилось унижаться, выпрашивая на собраниях трудового коллектива денег на заработную плату из резервного фонда.

К середине марта акт рабочей комиссии был почти готов к подписанию. И преподнесли мне заключенные подарок: пришел счет в несколько сот рублей на междугородние телефонные переговоры. Я был очень удивлен, что управляющий не потребовал от меня объяснений. На весь объект был один телефонный номер. Спаренные телефоны стояли в прорабке и в диспетчерской, подводка к ним шла проводом по столбам. К этим проводам невозможно было незаметно подключиться. Мне сразу стало ясно, что междугородние переговоры могли вести только сторожа. Конечно, это дело можно было раскрутить, но я не стал. Всё списали на себестоимость. Не хотелось «подставлять» сторожей: это были наши же рабочие, остававшиеся на ночное дежурство, а также на выходные и праздничные дни. Один из сторожей был мой давнишний знакомый. Подошел я к нему: «Давай рассказывай, что у вас здесь происходит?» «Только никому не говорите, – просит. – Иногда по ночам приезжают люди и делают закладки на территории. Нам тоже перепадает и деньгами, и продуктами». Вот оно что! Каждое утро подходят коломбины, из них выводят заключенных, и они минут пятнадцать мерзнут. А в это время опер осматривает территорию внутри зоны. Спрятанное для зеков, конечно, невозможно было найти. Я думаю, он забирал то, что было предназначено для него. Вернее сказать, не для него одного. «В общем так, Фёдор, – сказал я. – на первый раз прощаю, но передай другим, чтобы междугородних разговоров больше не было».

В двадцатых числах марта подписал я акт рабочей комиссии. И на удивление быстро, где-то через две недели, получил свои три оклада. Все-таки как быстро решаются дела, когда начальство в них кровно заинтересовано.

Управляющий лежал в больнице, и вместо него был его заместитель. Зашел я к нему: «Мол, так и так, надумал я уходить».

– Ты что рехнулся? – спросил он. – Люди к этой должности идут всю жизнь. Через два года станешь управляющим. Чего тебе не хватает?

– Устал, – говорю. – Не могу больше.

Долго мы с ним говорили про жизнь.

– Ну хорошо. А что я тебе могу предложить?

– Мы же теперь хозяева, – сказал я ему. – Введи должность заместителя начальника управления по снабжению.

– А сколько тебе надо?

– Двести восемьдесят, – не стал наглеть я.

Через пару дней звонит: «Зайди!» «Хорошо, – сказал он. – Вместо тебя поставим твоего главного инженера, Помогай ему». «Конечно», – заверил я его и почувствовал себя крысой, которая первой побежала с тонущего корабля.

Каждое утро в мое распоряжение приезжал старенький ГАЗ-51, на котором работал старенький водитель. Кроме того, что он крутил баранку, у него была еще одна работа: он подбирал всю стеклотару, которая попадала в поле его зрения, аккуратно мыл ее и сдавал. «На эти деньги, – говорил он мне, – я содержу племянницу, которая учится в Москве». И ездил он с минимальной скоростью, чтобы сэкономить бензин и лишнюю копеечку положить себе в карман. Вот так и мотались мы по базам и магазинам.

В свою бытность начальником я не успел достроить садовые домики для «простых смертных» обкома партии. И вот в середине апреля поехал я за необрезной доской на лесоторговую базу. Загрузили нам полный лесовоз. Машина уехала, и я стал рассчитываться наличными деньгами. Пересчитал завбазой деньги:

– Здесь не хватает.

– Все правильно, – говорю. – Я плачу с учетом коэффициента неплотности.

Что здесь началось! Он орал, плевался.

– Да ты знаешь, кто я такой. Да я тебя зарою!

Мне стало жалко его. Думаю, хватит его сейчас кондрашка. «Ладно, – говорю. – Давай эту разницу поделим пополам». Я, грешным делом, думал, что он эти деньги бросит мне в физиономию: «Подавись!» Нет. Смолчал, удовлетворенный, и взял половину.

Только в следующем году я понял, в какую историю мог влипнуть. Если бы подобный фокус я проделал на год позже, меня точно в этот же день где-нибудь закопали. А в восемьдесят восьмом году эта братва еще побаивалась Советской власти. Больше на эту базу я никогда не ездил.

Весной около магазина, куда я ходил за продуктами, заметил, что у входа постоянно кучкуются люди. Любопытно стало. Подошел: на небольшом столике парень двигает три стаканчика, в одном из которых спрятан шарик. Желающие могут отгадать, в каком стаканчике шарик. «Детсад, – решил я. – Ты же видишь, куда его первоначально положили. Ну и следи за этой рукой. Дурью маются люди».

Приближалось лето, отпуск, Олимпийские игры. Решили мы купить новый телевизор. В управлении работал электриком бывший телемастер. Подошел я к нему: «Давай съездим, выберем телевизор, а то у меня глаза разбегаются». «А с чего там разбегаться?» – хмыкнул он. Отстал я от жизни. На полках стояло всего пять моделей, вместо бывших когда-то двадцати. Выбрал он «Днепр». По сравнению с телевизором восьмидесятого года этот весил, как пушинка.

В отпуск всей семьей поехали в Донбасс – мою родину. Конкретно в город Торез, родину моей мамы, в девичестве Кравченко.

В Луганске вышел на перрон. Здесь я родился и прожил десять лет. Вспомнил, как старшие пацаны заставляли нас собирать на остановках трамвая бычки, постоянно стравливали дворовую мелкоту на борьбу или драку за звание самого сильного на дворе. Да и игры были жестокие. Играли в основном в войну: бросали друг в друга обломки кирпичей, булыжники. Мне один раз попали в лицо. Бог миловал – зубы остались целы. Также для воспитания храбрости мы прыгали с подножки трамвая на полном ходу, лазили по разбитым локомотивам на так называемом «кладбище паровозов» (там находились паровозы, которые немцы разбомбили в первый день войны). Вспомнил, как я почему-то боялся безногих мужчин на тележках, которые отталкивались от земли палочками. Вспомнил, как нас, нескольких пацанов, во время раздоров мальчишки дразнили «кацапами». До сих пор не пойму почему. Мой папа русский, но мама-то украинка. И обзывалка была очень ехидная: «Шел хохол – насрал на пол, шел кацап – зубами цап». Мы про хохлов тоже придумывали обзывалки, но не такие обидные, а какие именно, я уже и не помню.

Небольшое отступление: в 1956 году наша семья переехала на Дальний Восток. Мне было десять лет. Летом следующего года мы поехали в Донбасс в гости к родным. Как-то уличной оравой мы пошли на озеро купаться. Переплыл я его и решил отдохнуть. Справа, метрах в пятнадцати, стояло с удочками несколько человек. Смотрю: в мою сторону направляется один из рыбаков. Когда он подошел ближе, я в уме отметил: «Молодой амбал». Стою. Поравнялся он со мной – и вдруг резко повернулся и справа ударил меня в челюсть. Я упал и отключился. В полуобморочном состоянии слышу: «Не бачишь, шо здесь рыбу ловлять?» Я отлежался и поковылял вокруг озера к одежде. Как меня ни пытали три моих дядьки, что же произошло, я отвечал: «Упал». Скажи я правду, было бы смертоубийство. Я так думаю. Всю жизнь прожил в России – и такого, чтобы мужик со всего маху ударил ребенка, невозможно представить.

Возвращаюсь к 1988 году. В Торезе на улице Пригородной в ряд стояли дома с большими приусадебными участками братьев и сестер мамы. Зады участков выходили на небольшую речку. На этой речке когда-то стояла мельница их дедушки. А дальше в пятидесяти метрах начинался террикон шахты.

Благодатные места! В гостях мы были две недели. Мне каждый день приходилось выпивать, составляя компанию моему дяде. Благо, винно-водочный кризис их не коснулся. Как помнил с детства, там пили только «продукт собственного производства». «Чемеркес» – так он у них назывался.

По пути домой заехали в Таганрог. Планировали провести несколько дней на Азовском море. В первый же день были неприятно поражены: море представляло из себя большое болото, было зеленое и дурно пахло. На следующий день уехали в Ростов-на-Дону и на теплоходе поплыли домой.

В речном порту Ростова-на-Дону меня поразила идеальная чистота общественного туалета. Гадюшниками, по сравнению с ним, выглядели посещаемые мною уборные на автобусных и железнодорожных вокзалах.

На следующий по приезде день пошел к магазину, чтобы конкретно разобраться с игрой в наперстки. Сподвигло меня то, что я видел эту игру и в Луганске, и в Ростове-на-Дону. Пристроился вблизи и внимательно смотрю. В итоге я понял, что у парня, который двигает стаканчики, можно выиграть только для затравки. Иногда играли по-крупному. Если возникал конфликт, то к правдоискателю подходили крепкие парни, отводили его в сторону и проводили с ним разъяснительную беседу. Иногда с большим шумом подъезжала милиция, тогда организаторы исчезали. Милиция уезжала – все возобновлялось. Желающих сыграть не уменьшалось.

Вышел на работу и сразу узнал новость: «Волгостальконструкция», которой мы передавали металл, бросила работу и ушла с объекта. Заказчик перестал оплачивать выполненные работы. Года через три неизвестными мне лицами было разобрано то, что было ранее сделано, и весь металл куда-то исчез. А наше управление с какой-то обреченностью продолжало работу на объекте.

В начале осени, вечером, я поставил автомашину в гараж и возвращался домой. Тротуар был с обеих сторон засажен кустарником, который еще не успел вырасти, и было хорошо видно, как со стороны кинотеатра «Руслан» вышла большая группа молодых людей с кусками арматуры в руках, села в поджидавший их автобус, желтый «Лиаз», и куда-то укатила. Придя домой, набрал 02. «Так, мол, и так, большая группа молодежи с арматурой села в такой-то автобус и уехала в сторону Верхней террасы. Номер не запомнил». Потом мне перезванивали пять раз: «Вы точно видели? Вы не могли ошибиться?» «Нет, – решил я. – Больше звонить вам я никогда не буду. Точно подставите».

А примерно через неделю в районе Верхней террасы произошла большая драка со стрельбой и поножовщиной. «Идиотизм какой-то, – думал я. – Милиция не может справиться с пацанами».

А в декабре восемьдесят восьмого года произошло два знаковых события: тихо и мирно закончили свое существование военно-строительные отряды и наша зона строгого режима. В этом же году состоялся ввод в эксплуатацию последнего модуля главного корпуса. По большому счету, авиационное капитальное строительство приказало долго жить. На фоне всех этих неурядиц я заметил, что конторские стали относиться ко мне с неприязнью. Я даже не пошел на традиционную коллективную встречу Нового года.

Новый тысяча девятьсот восемьдесят девятый год встретили семьей. Я знал на заводе многих начальников, и поэтому для меня не было секретом, что на заводе чуть ли не ежеквартально росла заработная плата, которая стремительно убегала от нашей. «Надо уходить», – решил я.

В начале января поехал к начальнику строительного управления Авиационного комплекса, которого я хорошо знал, так как его управление было у нас на субподряде на строительстве пионерского лагеря. Бывший строитель, как многие энергичные люди, двинулся в партию, дослужился в ней до второго секретаря райкома, но как только в партии начались проблемы, снова ушел в строители. Жесткий был человек. Имел привычку в течение рабочего дня постоянно подогревать себя кофе. Объяснил я ему ситуацию. «Хорошо, – сказал он. – Но тебе придется месяц-полтора подождать. Я собираюсь уволить зама. Не тянет».

Зам был еврей. Сразу же после взрыва в Чернобыле он с семьёй перебрался из Гомеля в Ульяновск. И я думаю, что отставка не особо опечалила его. Он собирал документы на эмиграцию в Соединенные Штаты, и этот факт еще раз подтвердил, что его притесняют.

Через месяц я бесславно покинул трест. Спасибо управляющему: он подписал переводную, что давало мне право получать ежемесячное вознаграждение за выслугу лет наравне с коренными заводчанами.

Вот я и приплыл к своему причалу, где и пришвартовался на тринадцать лет, вплоть до своего ухода на льготную, по второму списку, пенсию. Эти годы были мелкой суетой по сравнению с предыдущим периодом. На самом заводе мы практически не работали, так как там трудились остатки строителей, зачастую бесплатно, в надежде на то, что, может быть, еще что-то поправится.

А наше управление работало на второй очереди пионерского лагеря подсобного хозяйства «Зенит», собственной базе и на отделке «под ключ» квартир в новостройках. В то время внутренняя отделка квартир делалась не по вкусу будущих жильцов, а из наличия материалов, которые имелись на данный момент у строителей.

Особенно интенсивно мы нарастили объемы работ по пионерскому лагерю и штурмовали его вплоть до девяносто первого года включительно. Но до «верхов» наконец дошло: а для чего он нужен, когда и первая очередь полупустая? И бросили мы его строить, а через несколько лет закрылась и действующая часть этого пионерского лагеря.

Как один из руководителей строительного управления, я получил допуск во все режимные цеха Авиационного комплекса. Прошелся по цехам: вот это сила! В цехах размещались различного размера стапели, как небольшие для разного рода мелочевки, так и крупные, на которых стыковались панели фюзеляжа и изготавливались крылья. А в корпусе окончательной сборки все это собиралось на стапеле размером с дом. Мне даже приятно стало: не зря мы грязь месили.

И на строительстве собственной базы мы тоже развернулись, благо, материалов стало, как говорится, бери – не хочу. Я предложил начальству внести кое-какие изменения в проектную документацию по производственному корпусу, получил одобрение и провел вторую половину мая и начало июня в производственном отделе у кульмана. Поэтому волею судеб прослушал весь съезд народных депутатов от начала до конца. Что здесь можно сказать: испытал щенячий восторг. Вот это да! Особенно распутинское: «Если Вы обвиняете во всех своих бедах Россию, то, может быть, нам выйти из Союза. Как хотите, так и живите».

А в конце июля мое бывшее управление прекратило строительство на «Базе заказчика» и полностью ушло с объекта. Все осталось брошенным. И народ стал с энтузиазмом разбирать деревянный забор, валить сторожевые вышки, сматывать колючую проволоку. Забирали все, что представляло хоть какую-либо ценность. К середине осени все было кончено. На этой базе здание управления и один из корпусов были готовы где-то на семьдесят процентов, и начальство приняло решение достроить их собственными силами.

По иронии судьбы, меня назначили ответственным за сдачу этих двух объектов в эксплуатацию к Новому году.

И внутри заводской территории, и вне ее осталось брошенными множество как производственных, так и бытовых корпусов различной степени готовности. Часть того, что было внутри, цивилизованно разобрали и вывезли, а другая часть постепенно разрушается на протяжении уже тридцати лет. А все, что за территорией, было варварски разрушено.

Особенно печальной была судьба деревообрабатывающего комбината. У него была стопроцентная готовность. Уже начали устанавливать оборудование. Все там покрушили.

А я впрягся в «Базу заказчика». С утра заскакивал в управление, а оттуда на целый день на объект.

В августе получил уведомление, что подошла моя очередь на установку телефона. Купил я телефон, подключил его внутри квартиры, просверлил отверстие в наружной стене, вывел провод в коридор. Жду связистов. Наконец сообщили, что завтра появятся. Ради такого дела я отпросился с работы, чтобы присутствовать при этом историческом событии. Стучали они в коридоре, стучали, наконец, звонок в дверь. Открываю в радостном предвкушении: «Проверяйте», – скажут.

– У вас забит канал между этажами, поэтому телефон подключить не можем.

– Так пробейте, – с надеждой говорю. – У вас же есть специальные инструменты.

– Мы этого не делаем. Обращайтесь к строителям.

Целый месяц все свободное время, миллиметр за миллиметром, пробивал я канал. Наконец пробил и получил желанное подключение. Произошло это на сорок третьем году моей жизни.

И еще одна проблема возникла у меня: почтовый ящик не вмещал все выписанные нашей семьёй периодические издания. Прежде я был подписан на «Огонек», «Комсомолку» и «Ульяновскую правду», а в этом году добавил «Новый мир», «Юность», «Науку и жизнь», «Роман-газету» и «Литературную газету». Сейчас мне подобное чтиво на дух не нужно, а тогда все прочитывалось от корки до корки.

А «Ульяновская правда» с каждым новым выпуском все больше и больше нагоняла страх на подписчиков. Похоже, народ совсем обезумел: пьянство, грабежи, разбои, воровство, кражи, изнасилования. Вышло специальное обращение властей по поводу замены на дверях замков димитровградского производства, которые, как оказалось, легко открывались гвоздем.

Приближалось «веселенькое» время, когда народ массово стал менять входные двери из древесно-волокнистых плит на металлические. При замене своей я обнаружил, что у меня вместо наружной двери стояла межкомнатная. Эту дверь можно было пробить ударом кулака. И я подозреваю, что такие двери стояли у многих. По внешнему виду их невозможно было отличить от входных, и поэтому строители не особо раздумывали: что было в наличии, то и ставили.

В начале ноября в заводские цеха и, соответственно, к нам поступило обращение коллектива Научно-производственного объединения «Марс» к советским и партийным органам Ульяновской области: «Резко возросла преступность. Люди потеряли покой и дома, и на работе. Вы освободили по амнистии из тюрем массу заключенных, которые терроризируют город». И т. д. и т. п. Заканчивалось обращение призывом ко всем трудовым коллективам области сброситься по пять рублей на одного работающего для финансирования милиции на борьбу с преступностью. Конечно, все мы были за.

В магазинах практически ничего уже не было. На многие продукты были введены талоны. И тут до меня дошло: «Ты же на случай голода не сделал никаких запасов». Картины блокадного Ленинграда всплывали в моей голове. Побежал по магазинам. Кроме гороха, перловки и пшена, на полках уже ничего не было. Купил я этого добра в общей сложности килограммов пятьдесят. Благо, голодать не пришлось, и все эти запасы в течение нескольких лет служили источником питания пищевой моли.

А по «Базе заказчика» дело шло к провалу. Я попросил начальника управления перевести на объект еще одну бригаду штукатуров-маляров. В бригаде, которую мне перевели, бригадиром был грузин и одним из её членов дагестанец. Трудно сейчас представить, чтобы представители этих народов трудились на такой специальности. Правда, в следующем году на работу из отпусков они не вышли. Дагестанца я больше не видел, а грузина встречал. Года через два на улице кто-то сигналит и сигналит. Оглядываюсь – никого нет. Слышу: «Константин Евгеньевич! Константин Евгеньевич!» Присмотрелся: этот парень сидит за рулем большущего «Мерседеса». «Привет, – говорю. – Смотрю, не бедствуешь». «Крутимся», – отвечает.

Провел я бригадира по объекту.

– Все это надо сделать до двадцатого декабря!

– Сделаем. Только достаньте мне талон на магнитофон.

А в это время все на заводе только и жили разговорами о магнитофонах. Завод отправил в Германию металлические стеллажи и получил несколько сотен магнитофонов малазийской сборки. Подошел к начальнику управления: «Нельзя ли такому-то организовать магнитофон?» Он замахал руками и ногами: «Ты что! Их сам директор делит». Пошел к заместителю директора по строительству, он был инициатором работы на этом объекте.

– Так, мол, и так, – объясняю. – Нужен магнитофон.

– Нет-нет, – говорит. – Не могу ничем помочь.

Я был уже в дверях, когда услышал: «Хорошо. Свой отдаю». Вышел со мной в приемную: «Маша, отдай ему талон на магнитофон». Грузин от счастья светился. Но, надо признать, работу выполнил на отлично.

Худо-бедно сдали мы в срок эти объекты, и больше на этой базе я никогда не был.

В начале 1990 года по заводу поползли слухи, что скоро грянут большие перемены. В это время на базе Управления оборудования авиационного комплекса мы прокладывали рельсовые пути под козловой кран. Конечно, масштабы далеко не те, что на базе строительного треста. Попадались вскрытые контейнеры, ящики, но порядка было гораздо больше.

И вот здесь меня, как говорится, бес попутал. Как-то начальник участка говорит мне: «Константин Евгеньевич, я знаю, Вы баню строите. А здесь есть шаровые краны. Принести Вам?» И вместо того, чтобы отказаться, я сказал: «Принеси». И вот уже столько лет я, как увижу этот шаровый кран, вспоминаю свою слабость.

Постепенно перезнакомился со всем руководством Управления оборудованием.

– Что это у вас так много одинаковых ящиков? – спрашиваю одного.

– Мы знаем слабые места оборудования и для того, чтобы в случае поломки каждый раз не ездить за ними на завод – изготовитель, заказываем лишние комплекты. Если на заводе что-нибудь ломается, то мы снимаем необходимую деталь и отдаем им.

Однажды присутствовал при разговоре о командировках.

– А не могу ли я поехать от вас на Дальний Восток? – спрашиваю.

– Хоть в Америку. Лишь бы мы оттуда что-нибудь получали.

– А из Благовещенска вы что-то получаете? – загорелся я.

Порылся он в бумагах: «Нет. А впрочем, подожди. Недалеко от Благовещенска есть небольшой городок Новобурейск. Мы оттуда получаем кран – балки». Я этот разговор запомнил.

А тут началась череда выборов, я был ошарашен их итогом. Во втором туре юрист из НПО «Марс» выиграла у директора знаменитого на всю страну оборонного предприятия. В уме не укладывалось: «До чего довели народ».

В начале апреля на заводе появился новый директор. До этого он работал на Ташкентском авиационном заводе. И началась у нас перетрубация. А я в это время надумал съездить в Благовещенск. Получил от начальника управления согласие, что исчезну на недельку. Оформил в Управлении оборудования командировку, получил командировочные, купил билет через Москву на самолет. Его цена была приблизительно такой же, как и двадцать лет назад. «Какой мне привести отчет?» – спросил я начальника отдела подъемно-транспортного оборудования. Он подумал: «Привези узлы крепления кран-балок на железнодорожной платформе». На всякий случай в карман положил перочинный нож. Если на родине Ленина такой беспредел, то представляю, что творится в Благовещенске. Он всегда был «шебутным» городом.

В аэропорту Ульяновска увидел незнакомый предмет – металлоискатель. Перед его проходом все металлические предметы кладешь на столик, а после забираешь. В Ульяновске на мой нож никто не обратил внимания. А в Москве парень, который стоял у этой конструкции, спросил: «А зачем вам нож?» «Ты че, не понимаешь, – сказал я. – Как же мужик без ножа? Бутылку открыть, закуску нарезать». «Ну да, правильно». Он, конечно, знал, что бутылку «Столичной» или «Пшеничной» без ножа не откроешь: они заделывались картонными пробками. Правда, видел спецов, которые их открывали зубами.

В Благовещенск прилетел поздно вечером. В гостинице «Амур», которая в мою бытность была одна на город, мест не было. «Иди по набережной вдоль Амура, увидишь новую гостиницу», – посоветовали мне.

У нас вся набережная сияла, а в Китае темнота, как будто там и жизни нет. Несколько раз попадались стайки пацанов: обрывки фраз, интонации – непонятно почему, но как-то напрягали.

В новой гостинице мест тоже не было. Разрешили пересидеть ночь в кресле. Ночью решил прогуляться по городу. Амур был еще подо льдом, от него несло холодом, а я приехал одетый по-европейски. Не успел сделать и сотни шагов, как с противоположной стороны площади раздался истошный крик. Решил вернуться назад – от греха подальше – еще поймаю приключение.

Утром пошел в район, где мы жили. Шел – и не узнавал город. На месте нашего двухквартирного дома стояла панельная пятиэтажка. А дом друга сохранился. Хозяин давно умер, его жена встретила меня очень приветливо. Оставил вещи и пошел бродить по своему району. Зашел на завод «Амурский металлист», где главным конструктором работал мой отец. Там я почувствовал себя звездой: ко мне подходили и подходили люди, расспрашивали об отце, желали ему здоровья. Об отце очень много говорили хорошего.

Зашел в библиотеку медицинского института, где работала мама, передал ее сослуживцам от нее привет и наилучшие пожелания. Встретил знакомого. Я его замучил вопросами обо всем. Вдруг вижу: навстречу нам идет молодой парень, высокий, крепкий, как скала. Мой собеседник, как мне показалось, чуть присел. Подошел: «Костя?» Только по интонации и манере говорить узнал я его: «Шараборин!» Обнял он меня, по лицу слезы текут: «Костя, это ты!» Он был младше меня лет на десять. Бывает так в жизни: привязался он ко мне, ходил за мной, как собачонка. При расставании снова обнял меня. Когда он отошел, мой собеседник спросил: «Ты знаешь, кто он такой?» «Как не знать?» – удивился я и назвал его фамилию. «Он первый бандит, – вразумил меня собеседник. – А ты – Шараборин. Его уже тысячу лет так не зовут». И так бывает в жизни.

Сарафанное радио быстро разнесло весть о моем приезде. Уже следующим вечером собрались у моего одноклассника, пришли школьные товарищи и дворовые приятели. Все было хорошо. Но быстро выпили все, что было, а купить что-то дополнительно было невозможно. Пришлось употреблять всякие самодельные алкогольные напитки. Никогда я не испытывал такой злости к борцам за трезвость: наказали нормальных людей, которые пьют редко и только по поводу. А синюшникам все эти запреты по боку: водки нет – пьют самогон; нет самогона – пьют денатурат; нет денатурата – пьют одеколон и т. д.

Немного об одноклассниках. В год моего выпуска в нашей школе было два одиннадцатых класса. Один полностью состоял из девочек, а во втором было всего шесть парней. В нашем районе парням не принято было учиться. Кто не попадал в тюрьму, шел работать на завод «Амурский металлист», на спиртзавод, мельницу, в грузовой порт, на кондитерскую фабрику, судоремонтный завод. Я все жизнь благодарен учителям за то, что у них хватило терпения дотянуть меня до одиннадцатого класса. Поздно ночью возвращался в дом, где остановился, зашел в переулок. До калитки оставалось метров пятьдесят. Вижу: на лавочке сидят два парня. Подхожу к ним, пьяненький, благодушненький. «Ребята, вы чьих будете?» Молчание. Потом один амбал говорит: «Скажи „спасибо“, мужик, что мы не в кондиции. А то мы бы тебе точно глаз на жо… натянули». Вот это да! Мне угрожают в родном районе. Потом дошло: какой же он родной, я уехал отсюда двадцать пять лет назад. Утром еле встал: мутит, тошнит, в животе бурлит, а ехать надо. Проходя мимо злополучной лавочки, вспомнил: в мое время в этом доме жил жестокий бандит. Были эти парни связаны с этим домом или нет, кто знает?