Текст книги "Моя жизнь при советах и без"

Доехал до автовокзала, купил билет до Новобурейска. Ехать больше двухсот километров. В пути понемногу оклемался.

Пошел на механический завод, оформили мне пропуск. В приемной получил отметку в командировочной справке и пошел в конструкторский отдел. Захожу к начальнику: «Мол, так и так, приехал оттуда-то. Мне нужны узлы крепления кран-балок на железнодорожных платформах. Посмотрел он на меня, как на ненормального: «И ты из-за этого приехал?» «Понимаешь, – говорю, – я сам из Благовещенска. Приехал товарищей повидать. Была такая возможность». «А я тебя знаю, – удивил он меня. – Ты играл за Амурский «Металлист»?» Я тоже узнал его: он играл против меня защитника. Несколько раз здорово въезжал мне в ноги. Долго мы с ним говорили. Он мне рассказал, что происходило с футболом за эти четверть века, как сложилась судьба многих моих товарищей.

Подготовили мне документацию. Пошли мы с ним в приемную директора отмечать командировку. «Константин, – сказал он мне, – тебе на сколько дней оформить пребывание у нас?» Меня и осенило: это же шанс съездить повидаться с армейским другом. «Если можно, давай на три дня». Оформили мне командировку. И простились мы с ним, понимая, что никогда больше не увидимся.

При расставании он спросил меня: «А ты помнишь ту игру?» Разве ее забудешь! Именно она определила всю мою дальнейшую жизнь. Объясню почему. На следующий день после игры мне надо было с утра идти на призывную комиссию. Я не помню счет игры, но то ли с радости, то ли с горести, в ожидании поезда наша команда напилась вдрызг. Я не пил: отец отпускал меня под гарантию тренера, что я воздержусь от употребления спиртного. Команда всю ночь шаталась по вагону, возникали какие-то конфликты, разборки, ни о каком сне и речи не могло быть. С вокзала заскочил домой, переоделся – и на комиссию. Буквально за неделю до комиссии я сдал экзамены и был зачислен в Благовещенский филиал Хабаровского политехнического института. С учетом того, что мне до девятнадцати лет оставалось еще полгода, я был уверен на сто процентов, что получу отсрочку от армии. И я в состоянии возбуждения после бессонной ночи попер: «Вы зачем меня сюда пригласили?! До девятнадцати мне далеко. Я зачислен в институт. Не имеете права меня призывать!» И так далее в этом же роде. Закончил я свою речь словами: «Служить не пойду! Пусть служат медведи!» Я ощущал себя победителем. Бедненький, глупенький Буратино! «Ну это наглость», – сказал один из членов приемной комиссии, а сидящая немного в стороне пожилая женщина, похожая на серенькую маленькую мышку, вылила на меня ушат ледяной воды: «В прошлом году вы поступили в институт и оставили его, а отсрочка дается только один раз». Откуда она узнала? Я учился в Новосибирском инженерно-строительном институте. Но где Новосибирск и где Благовещенск? Недооценил я военкомат. Если бы я знал, что отсрочка дается один раз, я прикинулся бы овечкой: «Родненькие, дайте мне еще один шанс… Подвело здоровье… Как хочется учиться…» А вместо этого я предложил служить медведям.

Конечно, все можно было переиграть. Достаточно было попросить отца, чтобы он переговорил со своим закадычным другом детства, директором завода «Амурский металлист», и тот бы решил этот вопрос вмиг. Но я не захотел ничего менять: что получилось, то и получилось. И никогда об этом не пожалел.

Съездил в Константиновку к своему армейскому другу. Улетал из Благовещенска в день Ленинского коммунистического субботника. Был теплый, редкий для города безветренный день. В ожидании посадки я сидел на лавочке и наблюдал, как персонал аэропорта подметает прилегающую территорию. Помню, сколько эти субботники нервов отнимали, пока уговоришь рабочих выйти поработать.

Прилетел домой, оформил отчет о командировке, работаю. А где-то через две недели начальник подал заявление на расчет. Я был уверен, что эту должность предложат мне, а мне так не хотелось, поэтому искал аргументы, чтобы убедительно отказаться. Но мне не предложили. Взяли со стороны начальника передвижной механизированной колонны треста «Сельхозстрой». Он оказался очень ценным для начальства человеком. Да и мне помог решить один животрепещущий вопрос. Уже потом на каком-то мероприятии мне по пьяни открыли глаза: «Такие, как Вы, Константин Евгеньевич, сейчас не нужны. Ушло Ваше время».

В начале мая в ближайшем к моему дому продуктовом магазине №27 затеяли какую-то реконструкцию, которая, как на ладони, была видна с балкона. Пробили в стене отверстие, обрамили его металлическим уголком, установили металлический притвор, затащили внутрь несколько больших металлических баков. Для чего? Но вскоре все стало ясно. Пиво в массы. Каждое утро привозили цистерну пива и сливали ее в баки. А у притвора уже стояла приличная толпа. Я знал, что в моем народе много дураков, но их количество меня озадачило. Пиво продавалось навынос в любую тару. В основном использовались трехлитровые банки и металлические бидоны. Кто-то покупал пиво и уходил, а многие с этой банкой шли на территорию средней школы №17 и там, на травке, в тени тополей, по кругу опустошали ее. А куда еще было идти? Все приподъездные лавочки жильцы разбили еще до этого пивного беспредела: спать стало невозможно, на этих лавочках ночь-полночь гоготала молодежь.

Вскоре процесс реализации пива взяли под контроль несколько парней спортивного вида. Хочешь купить банку без очереди – гони три рубля и спокойно покупай. Когда не было желающих отовариться без очереди, эти ребята позволяли продвигаться и основному потоку. Порой появлялись борцы за справедливость, но с ними разговор был короткий. Иногда с шумом и гамом подкатывала милиция – парни растворялись, уезжала – все становилось, как и прежде.

А близлежащие к пивнушке подъезды превратились в отхожие места. Злость меня взяла. Ну, думаю: «Проучу». Хотел собрать схему с понижающим до двенадцати вольт трансформатором и через выпрямитель проводом подключить к батарее. Но одумался. Механизм действия тока при прикосновении рукой понятен. А какое действие окажет ток, когда он пойдет по струе мочи, – это вопрос. Еще убьешь кого-нибудь. И отказался я от этой затеи. Придумали другой способ.

Поехали мы, человек пятнадцать жителей ближайших к пивнушке подъездов, к председателю райсовета. До этого он работал на заводе технологом – вал отрицания всего прежнего вынес его на руководство районом.

– Уберите пивнушку, – заклинали мы. – Житья нет!

– Не могу, – говорит. – У нас теперь свобода предпринимательства.

– Ну хорошо, свобода, – так поставьте сортиры!

– Переговорю с владельцем этого заведения, – заверил он.

Конечно, никто ничего не построил. Еще полтора года длилась эта вакханалия. А меня атаковали мои друзья-товарищи: «Евгеньич, давай кооператив. Будем с нуля под ключ делать коттеджи». Действительно, людей можно было подобрать любых специальностей. Не просто людей, а надежных, хорошо знающих дело. Заманчиво было. Но подумал – подумал я своим умишком: «Кое в чем у тебя упертый характер. Не лезь ты в это дело!»

В августе совершил первый полет ТУ-204, собранный на нашем заводе. А в сентябре была создана авиакомпания «Волга-Днепр». Сколько было шума, эмоций! Главная цель компании – получение валютного дохода для УАПК.

Ввиду того, что строительные тресты стали брать гораздо меньше сборного железобетона, заводы стали массово изготавливать железобетонные панели для строительства индивидуальных гаражей. Землю под их строительство выделяли на окраинах Нового города. Любой желающий мог заказать гараж. Мы развернулись по полной. Никогда нам так легко не давалось выполнение плана.

В середине января девяносто первого года встретил бывшего начальника управления. Он весь сиял. «Знаешь, Константин, – сказал он, – я сейчас имею возможность каждый день покупать на рынке парное мясо».

А вслед за директором на завод валом повалили ташкентцы. Первые заняли все ключевые должности, а за ними потянулась и «простые смертные», но все они именовались высококвалифицированными специалистами. Это звание давало право на внеочередное получение квартиры. Предварительно новый директор продавил на конференции трудового коллектива поправку в коллективный договор, чтобы пятьдесят процентов распределяемого жилья отдавалось высококвалифицированным специалистам. Местные забеспокоились: уже чувствовалось, что бесплатному получению жилья приходит конец, а здесь эти пришельцы. Наши даже стали заселяться в недостроенные дома, лишь бы застолбить квартиру.

Можно понять, почему авиастроительные должности достались ташкенцам, но даже руководящие строительные места тоже получили они. И заместителем по строительству, и начальником управления капитального строительства стали ташкентцы, заняли они и другие «тепленькие» места.

Еще до приезда зама мы отделали ему шикарную трехкомнатную квартиру, а через несколько месяцев начали строить большую дачу в престижном садовом товариществе. Приехал он – бай и бай высокомерный. В общем, пуп земли. Откуда у него такие повадки?

Директор же заставил себя уважать по-крупному. Ему выделили дом с земельным участком в заповедной зоне на улице Ленина, в трехстах метрах от дома, где жила семья Ульяновых. Мы этот дом перестроили и произвели по высшему классу отделку, соответствующую тому времени.

А времена наступали интересные. Я бы охарактеризовал этот период как «растащиловка». Проводились совещания, ставились задачи, произносились речи, но во главу угла ставилась мысль, как бы что урвать: машину бетона туда, машину раствора сюда, поставить рабочих на какое-то собственное строительство, сварганить на дармовщинку гараж, дачку, отремонтировать квартиру.

Ко всем этим делам меня не допускали. Ими вплотную занимались начальник управления и главный инженер, а я крутился на производственных объектах. Иногда доходил до бешенства: что-нибудь запланируешь – бах! – без предупреждения сняли рабочих, послали на какой-то спецобъект.

Наше управление все больше и больше втягивалось в работу непосредственно на заводе. Мы были переименованы в управление «Реконструкции, технического перевооружения и капитального ремонта», и сулило это нам впереди большие проблемы.

А директор вел борьбу за преобразование нашего государственного предприятия в акционерное общество. И победил. В конце ноября Борис Николаевич подписал постановление «О преобразовании государственного предприятия УАПК в акционерное общество «Авиастар».

Все-таки люди с юга более поэтичные, чем мы. Разве можно сравнить название «Авиастар» с каким-то «Ульяновским авиационно-промышленным комплексом имени Устинова»?

На заводе была группа людей, которая протестовала против акционирования. Они говорили, что эта процедура незаконна, криком кричали, что поспешное акционирование чревато для нас катастрофой. Но кто их слушал!

Я не самолетостроитель и не знаю, почему так получилось. Я просто констатирую факты. От производства самолетов АН-124 отказались в девяносто втором году. Причина – не потянем. Ничего страшного. Завалим страну Ту-204. Машины будем передавать авиакомпаниям в лизинг. А здесь такая удача! Директор привез контракт с фирмой Роллс-Ройс. Установим на наш самолет английские двигатели и завоюем мир. Почему-то сорвалось. Подвернулась египетская фирма «Като-Ароматик». Ее хозяин – миллиардер Камаль – будет нас финансировать. Тоже не вышло. На очереди всплыл Китай с его необъятным рынком. И здесь не получилось. Семнадцать лет шла бодяга с этим самолетом! В конце концов он устарел и стал никому не нужен.

А потом появился ИЛ– 476 «Д». И вот уже тринадцать лет носятся с этим самолетом, а толку нет. Для справки. Его протопип – ИЛ-76 – Ташкентский завод изготавливал по пятьдесят штук в год.

За прошедшие тридцать лет в городе перестали существовать: «Завод тяжелых и уникальных станков», «Комета», «Искра», «Радиоламповый завод», «Электробытприбор», «Контактор», «Центр микроэлектроники». Были ликвидированы три высших военных училища: танковое, связи, техническое.

Существует устойчивое мнение, что Москва специально «гнобила» Ульяновск. Ульяновы – это Ленин. А Владимира Ильича необходимо из памяти народной искоренить.

У меня же возникла проблема: стало некуда девать деньги. С середины девяностого года я стал приносить домой по тысяче – тысяче двести рублей ежемесячно, а тратить их было не на что: полки магазинов были пусты. Кроме этого, я еще располагал «стеклянной» валютой. Ежемесячно каждый совершеннолетний мог приобрести бутылку водки: у меня на антресолях было больше полсотни бутылок этого добра.

Для любознательных привожу стоимость поллитровки к рублю. Осенью девяносто первого года на садовом участке я делал колодец из железобетонных колец. Для того, чтобы опустить их в яму, мне потребовался автокран. Поехал в районный центр, который располагался в пятнадцати километрах от моего участка, поймал автокран. Крановщик уже отработал день и ехал в гараж. Он согласился поработать у меня за две поллитровки. Вспахать ли участок, привезти ли дров, навоз – расчет был только водкой: деньгами не брали.

Летом 1991 года нашу пуританскую страну ошарашила книга «Эммануэль». Захоперщиком выступило агентство «Дайджест», одними из соучредителей которого были наши белорусские братья. В городе, даже в самом «затрапезном» киоске, продавалось это чтиво.

И в июне этого же года произошло событие, которое меня озадачило. Как обычно, я отправился на очередной футбольный матч между командами «Старт» и «Терек» Грозный. Поведение зрителей произвело на меня удручающее впечатление, зрители как будто одновременно сошли с ума: со всех сторон звучал мат, молодежь хором скандировала непристойности в адрес игроков противостоящей нам команды, после игры то там, то там возникали потасовки. Но даже тогда нельзя было предугадать, что будет твориться через несколько лет. Некоторые из детей, с которыми мой сын учился, играл в хоккей или просто жил по соседству, стали рэкетирами, карточными шулерами, наркоманами, наркоторговцами. Однако хочется отметить, что они по-прежнему уважительно и доброжелательно относились ко мне: здоровались, обращались исключительно «дядя Костя». И все-таки с горечью признаю: как в наши головы радио и телевидение, кинофильмы и книги ни вбивали «разумное, доброе, вечное» – все оказалось лишь пшиком.

Второго января девяносто второго года с утра я пошел в продуктовый магазин. В нем царила какая-то «придавленная» обстановка, вдоль прилавков стояли растерянные продавцы. Мне показалось, что из-за дверей кабинета заведующего слышались рыдания. Уходила эпоха… В этом походе я первый раз в жизни купил копченую колбасу и растворимый кофе. До этого копченую колбасу мы привозили из Тольятти. Отцу ее продавали как участнику войны.

Вот жизнь началась! Никакого блата в магазинах больше не надо. Имей только деньги, а их к тому времени скопилось предостаточно. Правда, я никогда особо не заморачивался насчет дефицита. Не было копченой колбасы, кофе, джинсов, ну и ладно. Разве это важно?! Кстати, в горячо любимых в народе «Докторской» и «Любительской» колбасах доля мяса составляла девяносто пять процентов.

В девяностом или девяносто первом году в Москве открылся первый «Макдональдс». Стыдно было смотреть на молодых москвичей, внуков победителей, которые как будто вчера послезали с деревьев.

А девятого января, благодаря своему пропуску со звездой, я попал на встречу Бориса Николаевича с коллективом завода. Речь он держал со стапеля «Руслана», точно Понтий Пилат.

– Хотите Горячева губернатором?

– Хотим! – возопил народ.

– Хорошо. Я подписываю указ прямо сейчас!

– Ура! – разнеслось по цеху.

Небольшая группа подняла транспарант «Отмените незаконное акционирование», но Борис Николаевич на это не отреагировал. В конце марта состоялось первое собрание доморощенных акционеров. Оно проходило с большой помпой. В перерыве нас, несколько сот человек, бесплатно накормили изысканным обедом. Вел собрание заместитель генерального по кадрам, в недалеком прошлом Первый секретарь райкома партии. Как живописно он описывал прелести акционирования! Как лихо оперировал терминами – акции, дивиденды! Напророчил нам такое счастливое будущее! Меня так и норовило спросить: во время обучения в советской партшколе параллельно заочно не учился ли он в ЦРУ? Да струхнул: выгонят же с работы. Но один герой нашелся. Вышел на трибуну и, обращаясь к директору, сказал: «Вы думаете, что, становясь независимым и полным хозяином на заводе, денежки все так же будете сосать от государства? Глубоко заблуждаетесь!» На это никто не обратил внимания.

А в середине июня этого же года проштрафился главный инженер нашего управления и вынужден был уйти. Ташкентцев, желающих занять это место, не нашлось, и поэтому должность предложили мне. Прошел я собеседование у главного инженера «Авиастара» и был назначен главным инженером СМУ-745.

И надо же было такому случиться, что в первую ночь моего инженерства на нашей базе погиб сторож. Во время дежурства он изготавливал гаражные ворота. Неправильно закрепил заготовку в токарном станке, и его убило. Утром приехала комиссия: прокуратура, милиция и наши, из отдела техники безопасности. Ко мне никаких претензий. За все отдувался начальник управления. Я стоял в сторонке и помалкивал, а на следующий день пошел к заместителю главного инженера по технике безопасности. Суровый он был человек, всю жизнь проработавший непосредственно на строительстве самолетов и по старости лет списанный на технику безопасности. Говорю ему: «Комиссия сделала неправильное заключение: все сварочные работы выполнены в нижнем положении, а он один не мог перекантовать ворота. С ним еще был кто-то». «Ты что, самый умный? Тебе что, больше всех надо? Ты хочешь здесь работать?» «Хочу», – заверил я его. «Вот иди работать и помалкивай!» «Понял». Человека все равно не вернешь, оправдывал я себя.

А наше СМУ выполняло всё больше опасных работ. Эта мелочевка очень мало стоила в денежном выражении, и для того, чтобы выполнить план, надо было постоянно подгонять рабочих, что было чревато травмами. И здесь, надо признать, «бай» оказался вменяемым человеком. Мне удалось его убедить, что при такой структуре работ нашему управлению желательно выдавать месячные планы не в денежном выражении, а в нормо-часах под табельную численность. Я в основном напирал на то, что это в его интересах. И мне стало гораздо проще работать, так как накрутить нормо-часы значительно легче, чем деньги. Это позволяло тщательней подготавливаться к опасным работам и, не торопясь, выполнять их.

Но это новшество вскоре проявилось в другой плоскости. Начальники участков быстро смекнули, что к чему, и стали хитрить. Например, ставится задача покрасить металлоконструкции на высоте тридцать метров, и составляется смета на сооружение трубчатых лесов на всю высоту. Это очень трудоемкая работа, а старший прораб заказывает автовышку и покраску делает за один день. А нормо-часы, естественно, берет как бы с использованием лесов. Я первое время попробовал было с этим бороться. А потом подумал: «Зачем?» В принципе, этот вариант меня устраивал.

Постепенно возникла еще одна проблема. На авиационном заводе строители – люди третьего сорта. Руководители двух первых сортов постоянно предъявляли нам претензии. Претензии собирались и ставились на контроль специально созданным отделом. В случае срыва сроков устранения замечаний, инженерно-технические работники нашего управления лишались премии. Вот здесь приходилось крутиться! В то время премия была большим довеском к окладу. И в этом случае начальник нам помогал. Его можно было убедить все незакрытые талоны перенести на следующий месяц, что он и делал одним росчерком пера.

Уже к началу лета улетучилась эйфория, что теперь все можно купить. Запасы денег закончились, а цены на продукты стремительно убегали от зарплаты. Но моя семья не бедствовала. Я нашел нишу, из которой можно было пополнять денежный запас. В конце весны частникам разрешили заниматься сбором и сдачей черных и цветных металлов. Первые три месяца расчет производился через сберкассу, а потом наличными. Сдал – и сразу же в приемном пункте получил деньги. Я занимался сбором только цветных металлов: меди, свинца, алюминия. По роду своей работы я хорошо представлял, что и где можно подобрать. Почти все свободное время посвящал этому занятию. Я так и говорил домашним: «Поехал на металл». Подъезжал на машине к какому-нибудь пустырю и обшаривал близлежащую территорию.

Сначала металл принимал только один приемный пункт – бывший государственный «Вторцветмет». Но через несколько месяцев таких пунктов появилось немерено. Народ обезумел. В первые же месяцы со всех трубопроводов, которые шли от ТЭЦ к Новому городу, сняли верхние алюминиевые листы, так называемую «окожучку». Во время своих походов я находил кучи припрятанных листов, горы алюминиевых труб от поливочных агрегатов, которые летом использовались для полива колхозных полей. От таких находок я бежал сломя голову: если засекут – враз убьют как нежелательного свидетеля.

А как досталось садовым товариществам! Те из них, которые поскупились на содержание сторожей, тщетно взывали к властям, чтобы их защитили от произвола. Через два-три года многие из них прекратили свое существование.

Ну а верх безумства – это снятие чугунных крышек с канализационных и водопроводных колодцев. Снимали на территории школ, детских садов, пешеходных тротуаров. Власти, было, попробовали ставить новые, но их моментально снимали. Со временем все эти колодцы перекрыли бетонными блинами.

Я в погоне за металлом, надо признать, обнаглел. Однажды близко подошел к забору зоны: завыла сирена. Бегут ко мне двое и овчарка с ними. Как говорится, повязали меня: один идет спереди, другой с собакой сзади. А я, грязный, в рабочей одежде, с рюкзаком на спине с «добычей».

– Ребята, – говорю. – Я работал с «девяткой». Я хорошо знаю и называю по имени – отчеству начальника колонии и еще нескольких офицеров. Мне стыдно предстать перед ними в таком виде.

– Ну ты, отец, даешь!

Остановились.

– А что делать? – говорю. – Жить-то надо.

– Хорошо. Уходи. Только больше в охранной зоне не появляйся.

– Спасибо, ребята. Больше ни ногой!

Неожиданно открыл для себя «золотую жилу». Собирая металл вдоль заводского забора, я заметил, как в десяти метрах передо мной через забор перелетел какой-то предмет. Подошел, развернул вощеную бумагу, а там кусок красной меди. Так я стал наказывать воришек. Но приходилось держать ухо востро. Если засекут, то точно могли прибить.

А на приемном пункте «Вторцветмета» я стал своим человеком. Заезжал на весы, мастер указывал место, где мне разгружаться. За мной не было никакого контроля. С некоторых пор приемщица, которая взвешивала автомашины по прибытии и после разгрузки, стала постоянно жаловаться мне на ее тяжелую жизнь, как у нее все плохо: у дочери жизнь не складывается, внуку скоро идти в армию. Я, конечно, поддакивал, сочувствовал. А как-то раз она говорит мне: «Можно я буду завышать вес привозимого металла и вы будете часть полученных денег отдавать мне?» Конечно, я согласился. Как не порадеть «родному человечку»! А где-то через пару месяцев подруливает ко мне главный инженер «Вторцветмета»:

– Не желаете стать у нас уполномоченным по сдаче цветных металлов?

– Как это понимать? – поинтересовался я.

– По деревням мы будем собирать металл и оформлять его на вас. Не пожалеете.

«Заманчиво, – прикинул я. – Но очень уж нагло».

– Нет. Я не готов для такого дела.

– Зря, зря, – попенял он мне. – Вы бы не пожалели.

Постепенно я перетаскал медь и свинец и стал собирать алюминий и аккумуляторы. Аккумуляторы от больших тракторов весили больше пятидесяти килограммов. Наломаешься, пока его загрузишь в машину. Вот так я добывал деньги.

По основной работе тоже приходилось крутиться. Надо признать, новый директор и многие приехавшие с ним оказались деятельными людьми. Директор приобрел американский клепательный комплекс «Дженкор», станок для обработки больших алюминиевых заготовок в трех плоскостях французской фирмы «Форест». Мы для них делали очень сложные фундаменты.

Все везде рушилось, а мы в подсобном хозяйстве «Зенит» строили коровник, скотоубойный цех. Принимали активное участие в строительстве громадного корпуса окраски самолетов. Работали в цехах по производству товаров народного потребления – морозильных камер «Симбирск» и мебельного гарнитура «Гиацинт».

При этом очень много времени занимала работа с бумагами. В начале квартала в каждой бригаде я проводил инструктаж по технике безопасности. Все рабочие должны были расписаться в специальном журнале. На каждую опасную работу необходимо было выдать наряд – допуск. При переводе рабочих с объекта на объект – снова инструктаж. И еще много – много чего. А по-другому нельзя: вдруг что-то случится, а у тебя упущения в оформлении бумаг. Ничего хорошего мне это не сулило.

Летом девяносто четвертого года сын закончил среднюю школу. До призыва в армию оставался год. Я хорошо помнил, как был рад, что в восьмидесятом году сыну было три года. Крутили, крутили хвосты афганцам и, наконец, ушли оттуда. Все хорошо, но началась какая-то возня в Чечне, которая у меня вызывала определенные опасения. Мне надо было сделать все, чтобы сын поступил в институт в этом же году, но я видел его профессиональным хоккеистом, поэтому отправил в Пензу.

В начале осени иду в гараж, навстречу бежит знакомый. Глаза, как оловянные. Пронесся мимо меня.

– Привет, – в затылок окликнул я его.

Остановился. Повернулся ко мне:

– Привет.

– Ты куда несешься? – поинтересовался я.

– Проблема. Я сына устроил служить в нашу дивизию. Ходят слухи, что их отправят в Чечню. Хочу договориться перевести его куда-нибудь.

Тогда многие устраивали своих детей в эту дивизию. Как – никак около дома. В декабре сын приехал на несколько дней домой. «Папа, – вразумил он меня. – Только те хоккеисты живут хорошо, кто достигает самых вершин». И решили мы с ним закончить с профессиональным хоккеем. На следующий год он поступил в институт.

Никогда не смогу понять, как Ельцин мог допустить, что штурмовать Грозный послали мальчишек? Что этот солдатенок может сделать, когда стреляют в спину из подворотни?

В начале двухтысячных в городе установили памятные доски погибшим в Афганистане и Чечне. По Афганистану ничего сказать не могу. А по погибшим в Чечне узнал о каждом, кто он и откуда родом. Подавляющее большинство мальчишек из сельской местности. С их образованием поступить в институт трудно, блата в верхах нет, хитрить не обучены – одна дорога в армию.

А жить становилось все труднее. Задержка с выдачей зарплат была повсеместно. Некоторые учителя Ульяновска объявляли голодовку, правда, продолжали учить детей, а голодали в свободное от работы время.

В марте на Новый город нагрянул десант молодых людей с мешками денег. Везде запестрели вывески «Купим акции «Авиастара». Что интересно, у этих ребят был реестр держателей акций. И обрадованный народ валом повалил чуть ли не задарма избавляться от этих бумажек. Пришел, показал паспорт, ребятки сверили с реестром – и моментальный расчет. Обобрали народ, как туземцев за стеклянные бусы.

В девяносто пятом году дочь закончила Педагогический институт, по специальности «Учитель русского языка и литературы» и устроилась на работу. Помню, как в свое время мы переживали, что ей при поступлении не хватило баллов, чтобы учиться на юридическом. Кем бы она была? А хороший репетитор всегда имеет кусок хлеба, да еще с маслом.

В октябре этого года два строительных управления и управление производственно-технологической комплектации слили в одно управление СМУ-745. Образовался большой избыток разного рода начальников. Меня перевели заместителем начальника по подготовке производства, а на мое место назначили одного из бывших начальников. «Хорошо бы на этой должности дотянуть до пенсии», – думал я. Но реально для меня мало что изменилось. Новый главный инженер не особо рвался перехватить у меня свою работу.

В начале девяносто шестого года волею судеб я попал на собрание народно-патриотического фронта, где «закоперщиками» были члены КПРФ, и мало-помалу втянулся в избирательную команду Зюганова. Могу констатировать: агитационные кампании за Ельцина и Зюганова отличались, как небо от земли. У организаторов кампании за Ельцина чувствовалась бульдожья хватка. У них все было схвачено, все продумано до мелочей. Все почтовые ящики в подъездах были завалены агитационными писульками. Приведу некоторые из них: талоны на мясо, сливочное масло, спиртное, мыло, стиральные средства и т. д. Обращение к молодежи: «Ты получил возможность делать все, что хочешь. Ты оделся в кожу. Ты пьешь «Пепси» и «Кока-Колу». Голосуй за Ельцина, не то снова будешь пить «Буратино»! Обращение к комсомольцам и членам КПСС: «В случае победы Зюганова, всем срочно явиться в горкомы и райкомы и заплатить членские взносы за все годы». Кажется, глупость, а наш бухгалтер, солидная женщина, сокрушалась: «А вдруг это правда?» Партийная организация нашего управления в девяносто первом году развалилась. Как ее члены радовались, что они наконец избавились от обязанности платить членские взносы! И, конечно, вершина агитации – это газета «Не дай бог». Она была еженедельная, шестистраничная, большого формата, цветная печать, тираж десять миллионов. Распространялась во всех регионах России. Помню, когда ее читаешь, мурашки бегут по телу. Что же будет с нами, если победит Зюганов? Главный редактор – Леонид Милославский. Интересно: кто он, откуда и где сейчас? Отпечатано в ЕС. «Комсомолка» тоже подсуетилась. В последнем перед выборами номере выдала такой «Апокалипсис», что в жилах кровь стыла. Больше эту газетенку в руки я никогда не брал.

А в стане народно – патриотических сил в основном велись пустопорожние разговоры. Самые активные умничали, предлагали бесконечные планы, а реально ничего не делалось.

Задержки по зарплате продолжали расти. И народ закипел. Второго сентября 1995 года двадцатитысячная толпа работников «Авиастара» двинулась перекрывать мост через Волгу. Шли молча. Во всю ширину дороги. Иногда раздавался оглушительный рев: «Денег!», «Зарплату!» Милиция вначале было суетилась, а потом исчезла. Областные власти встретили колонну у входа на мост. Шесть часов народ стоял перед мостом. После этого события жить стало полегче: зарплату стали давать хоть и частями, но ежемесячно.

В моей жизни тоже произошло изменение. В начале августа 1996 года главный инженер управления уволился, и мне предложили занять эту должность. Все вернулось на круги своя: я снова влез в этот хомут. Начальник управления был татарин из Средней Азии. Он хотя меня и недолюбливал, но терпел.