Текст книги "Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий"

Через пять лет автор попадает в церковь на венчание. В женихе узнает он «сытенького, румяненького, плотненького, с брюшком, с жирными ляжками» Юлиана Мастаковича. В облике печальной невесты «что-то донельзя наивное, юное, без просьб само за себя молит о пощаде».

В описании детского праздника в богатом доме Достоевский впервые приближается к одной из любимейших своих тем: психологии детей. «Я очень люблю наблюдать за детьми, – пишет он. – Чрезвычайно любопытно в них первое самостоятельное проявление в жизни». В толпе нарядных детей он замечает «забитого и запуганного мальчика, сына гувернантки хозяйских детей». Какой-то озорник его поколотил, но ребенок «не посмел заплакать». Бедный, преследуемый мальчик появится в «Неточке Незвановой» (Ларя) и будет сопровождать писателя до конца жизни (Илюша в «Братьях Карамазовых»).

Повесть «Белые ночи»[11]11
  Напечатана в «Отечественных записках» в 1848 г.


[Закрыть] носит два подзаголовка: «Сентиментальный роман. (Из воспоминаний мечтателя)». Литературная форма его непосредственно выросла из жанра фельетона; так же как и в «Петербургской летописи», повествование ведется от первого лица, в тоне непринужденной беседы с читателем. В «Летописи»: «Говорят, что в Петербурге весна. Полно, правда ли? Впрочем, оно может быть и так. Действительно, все признаки весны… Впрочем, оставим все это. Лучше пожелаем себе хорошего лета. Мы бы так погуляли, так отдохнули. Куда мы поедем, господа?» В «Белых ночах»: «Была чудная ночь, такая ночь, которая разве только и может быть тогда, когда мы молоды, любезный читатель… Итак, вы понимаете, читатель, каким образом я знаком со всем Петербургом!» В повести тот же пейзаж, что и в фельетоне: петербургская весна, город пустеет, все разъезжаются по дачам. Наконец, в герое «Белых ночей» нетрудно узнать автора «Петербургской летописи». Он тоже «полубольной горожанин, фланер и мечтатель». Он любит свой город, бродит по улицам, знает каждый дом, и дома с ним разговаривают. Один говорит ему: «Как ваше здоровье? А меня завтра в починку», другой: «Я чуть не сгорел, и притом испугался».

Иногда отрывки из фельетона с незначительными стилистическими поправками переносятся в повесть. В «Летописи» мы читаем: «Есть что-то неизъяснимо наивное, даже что-то трогательное в нашей петербургской природе, когда она, как будто нежданно, вдруг, выкажет всю мощь свою, оденется зеленью, опушится, разрядится, упестрится цветами. Не знаю отчего, напоминает мне она ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какой-то сострадательной любовью, иногда просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, и как-то нечаянно, сделается чудно, неизъяснимо прекрасною, и вы изумленный, пораженный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти всегда грустно-задумчивые глаза, что привлекло кровь на эти бледные щеки…» Вся эта лирическая тирада целиком включена в «Белые ночи»: «Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, когда она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы, опушится, разрядится, упестрится цветами. Как-то невольно напоминает мне она ту девушку… и т. д.».

«Белые ночи» развивают данную в «Летописи» тему мечтательства. Форма интимной беседы естественно переливается в форму исповеди. Случайно познакомившись на петербургской улице в белую ночь с Настенькой, герой раскрывает перед ней свою душу. «Послушайте, вы хотите знать, кто я таков… Извольте, я – тип… Тип, это – оригинал, это такой смешной человек!.. Это такой характер… Слушайте, знаете ли вы, что такое мечтатель?» Для исповеди героя свободно перерабатывается материал «Летописи». Мы встречаем уже знакомые нам мотивы: жизнь мечтателя есть «смесь чего-то фантастического, горячо-идеального и вместе с тем тускло-прозаического». Мечтатель не человек, а существо среднего рода; селится он в неприступном углу; боится людей и не умеет с ними общаться. Возвратившись со службы в свои четыре стены, «выкрашенные непременно зеленою краскою», он начинает жить «своей особенной жизнью». «Теперь „богиня фантазии“ (если вы читали Жуковского, милая Настенька) уже заткала прихотливою рукою свою золотую основу и пошла развивать перед ним узоры небывалой, причудливой жизни». Книга выпадает из рук, «и новая, очаровательная жизнь» открывается перед ним. Характеристика «мечтательного мира» в «Летописи» была намечена в общих чертах. В «Повести» она конкретизируется как эмоциональное переживание литературных и исторических образов. «Вы спросите, может быть, о чем он мечтает? К чему это спрашивать? Да обо всем… О роли поэта, сначала непризнанного, а потом увенчанного, о дружбе с Гофманом; Варфоломеевская ночь, Диана Вернон, геройская роль при взятии Казани Иваном Васильевичем, Клара Мовбрай, Евфия Денс, собор прелатов и Гусс перед ними, восстание мертвецов в Роберте (помните музыку? Кладбищем пахнет!), Минна и Бренда, сражение при Березине, чтение поэмы у графини В-й Д-й, Дантон, Клеопатра е i suoi amanti[12]12
  И ее любовники (ит.).


[Закрыть], домик в Коломне, свой уголок, а подле милое создание, которое слушает вас в зимние вечера, раскрыв ротик и глазки»…

Эти признания автобиографичны. Достоевский под видом мечтательства описывает свои творческие медитации над литературой и историей. Поэтому нравственная оценка этого состояния у него двоится. Как и в «Летописи», он продолжает утверждать, что такая призрачная жизнь грех, что она уводит от подлинной действительности, – и в то же время подчеркивает ее громадную эстетическую ценность… «Он сам художник своей жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу». Такая двойственность понятна: за героем «Белых ночей», маленьким чиновником и фантазером, стоит сам автор, писатель, полный вдохновенья и великих замыслов. Проблема праздного мечтательства постепенно перебивается более глубокой проблемой творчества. Чудак-чиновник рассказывает о своих ночных грезах, но мы слышим другой голос, художника, говорящего о вдохновении. «Отчего же целые бессонные ночи проходят, как один миг, в неистощимом веселии и счастии, и когда заря блеснет розовым лучом в окна, наш мечтатель, утомленный, измученный, бросается на постель и засыпает в замираниях от восторга своего болезненно-потрясенного духа и с такою томительно-сладкою болью в сердце». Отголоски кризиса творчества после провала «Двойника» ясно слышатся в дальнейших признаниях мечтателя: «Чувствуешь, что она, наконец, устает, истощается в вечном напряжении, эта „неистощимая фантазия“, потому что ведь мужаешь, выживаешь из прежних своих идеалов; они разбиваются в пыль, в обломки; если же нет другой жизни, так приходится строить ее из этих же обломков»…

Может быть, именно потому, что герой «Белых ночей» почти одно лицо с автором, никогда еще тема мечтательства не была представлена Достоевским в таком волшебном поэтическом блеске, в таком очаровании молодости, влюбленности, весны. Ничего «подпольного», затхлого нет в образе юноши-поэта. Исповедь озарена нежным светом петербургских белых ночей. Любовь его к Настеньке простодушна, доверчива и чиста. Он юный идеалист с горячим сердцем и пламенным воображением; одинокий и нелюдимый не из гордости, а из застенчивости. Но когда он встречает Настеньку, как широко раскрывается его сердце! Замкнутость только форма душевного целомудрия: она не от скудости, а от богатства. Он благоговеет перед святыней любви, душа его переполнена ею; он готов смиренно просить о любви каждую встречную девушку. Поэтому знакомство с Настенькой спасает его от «греха» мечтательства и утоляет жажду настоящей жизни, «вечно обновляющейся, вечно юной». Герой переживает свой первый роман; Настенька посвящает его в тайну жизни. И хотя она не отвечает на его чувство и любит другого, все же эта «éducation sentimentale» преображает его. Настенька простодушно говорит об этом: «Вот то, что вы мне насказали тогда о вашем мечтателе, совершенно не правда, то есть я хочу сказать, совсем до вас не касается. Вы выздоравливаете, вы, право, совсем другой человек, чем как сами себя описали. Если вы когда-нибудь полюбите, то дай вам Бог счастья с ней! А ей я ничего не желаю, потому что она будет счастлива с вами».

Исследовав все уклоны и извращения «доброго сердца», Достоевский находит, наконец, прямой путь для чувствительного героя. Свою повесть он смело, не в насмешку называет «сентиментальный роман». После блужданий в области «натуральной школы», мелодраматического романтизма и фольклора он возвращается к своей единственной удаче – повести «Бедные люди». В ней он пытался сентиментальной струей преобразить гоголевскую манеру. В «Белых ночах» сентиментальный жанр очищен от всех примесей натурализма: департаментов, вицмундиров, их превосходительств. Та же сюжетная схема, но без социальной установки и трагического освещения. Повесть написана в светлых, весенних тонах. Вместо старика Девушкина – молодой мечтатель, вместо больной и унылой Вареньки – семнадцатилетняя «премиленькая брюнетка», задорная Настенька. У Вареньки обидчик Быков, за которого она выходит замуж без любви. Настеньку покидает ее возлюбленный, но обида оказывается мнимой: он возвращается «влюбленный», и роман кончается счастливым браком. Судьба «нелюбимого» старика Макара Девушкина трагична. Судьба влюбленного в Настеньку мечтателя просветленно-печальна; первый, расставшись с Варенькой, обречен на запой и гибель; второй после свадьбы Настеньки благословляет своего доброго гения: «Да будет ясно твое небо, да будет светла и безмятежна милая улыбка твоя, да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастья, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу! Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую!»

В творчестве Достоевского «Белые ночи» звучат тихой и радостной мелодией. Она пронизывает всю композицию повести. Мечтатель выходит из города, идет «между засеянных полей и лугов», и ему сразу становится весело. «Я шел и пел, потому что когда я счастлив, то непременно мурлыкаю что-нибудь про себя»… Он диктует Настеньке письмо к жениху, но письмо оказывается уже написанным, совсем как в «Севильском цирюльнике». «„R, o-Ro, s, i-si, n, a-na!“ – начал я. „Rosina!“ – запели мы оба, я, чуть не обнимая ее от восторга, она, покраснев, как только могла покраснеть». Музыкальность построения повести раскрывается в словах героя: «Когда я проснулся, мне казалось, что какой-то музыкальный мотив, давно знакомый, где-то прежде слышанный, забытый и сладостный, теперь вспомнился мне»…

«Влюбленная дружба» мечтателя и Настеньки, белые ночи, мелодия Россини, промелькнувшая минута блаженства – такова прозрачная и легкая ткань этой повести. Настенька – первый живой женский образ у Достоевского. Варенька в «Бедных людях» – бледная тень. Она слишком традиционно-добродетельна и безлична, слишком «жертва социальной несправедливости». Катерина в «Хозяйке» более похожа на видение воспаленной фантазии и на героиню страшной сказки, чем на живую женщину. Настенька – воплощение жизни и молодости. Она полна веселого лукавства, изящного задора, наивного кокетства. В ней, действительно, есть что-то от Розины из «Севильского цирюльника». Повесть разделена на четыре ночи и утро, диалоги «ночей» и развязка «утра» соответствуют пяти актам классической комедии. И в этой драматически построенной повести действие ведет Настенька. Она простодушна и проницательна: с трудом понимает книжную речь мечтателя, но безошибочно читает в его сердце. После первой встречи она назначает ему свидание «с условием». «– Но, смотрите, приходите с условием, во-первых (только будьте добры, исполните, что я попрошу, видите, я говорю откровенно), не влюбляйтесь в меня… Это нельзя, уверяю вас. На дружбу я готова, вот вам рука моя… А влюбиться нельзя, прошу вас!

– Клянусь вам! – закричал я, схватив ее ручку…

– Полноте, не клянитесь, я ведь знаю, вы способны вспыхнуть, как порох».

Настенька живет со старой бабушкой, которая не может уследить за шалуньей и потому пришпиливает ее платье к своему. Она влюбляется в жильца и, узнав, что он уезжает, связывает в узелок свои платья и приходит к нему в комнату. Она решается на такой поступок, потому что любит и верит в его любовь. И он ее не обманывает. В его отсутствие она знакомится с мечтателем, который, несмотря на все свои клятвы, страстно в нее влюбляется. Настенька жалеет его, любит, как брата, и в прощальном письме пишет: «О, Боже! Если бы я могла любить вас обоих разом! О, если бы вы были он! Вы нас не оставите, вы будете вечно другом, братом моим… Вы меня любите по-прежнему?»

Сколько очарования в этом простодушном вопросе! Не мечтателю, а именно простенькой, наивной Настеньке вверяет автор свою заветную мечту о всемирном братстве. «Послушайте, – говорит она, – зачем мы все не так, как бы братья с братьями? Зачем самый лучший человек всегда как бы что-то таит от другого и молчит от него? Зачем прямо сейчас не сказать, что есть на сердце?»

Глава 5
Первый опыт романа: «Неточка Незванова»

Идея большого романа возникла у Достоевского очень рано. Не прошло трех месяцев со времени его первого литературного выступления, как он уже сообщает брату, что собирается написать «большой роман Некрасову» (1 апреля 1846 г.). Заболев после провала «Двойника», он мечтает «удрать от всех», уехать в Италию и там на досуге «писать роман для себя». Этот фантастический план разрабатывается с точными подробностями. «Я проживу (в Италии) восемь месяцев. Пришлю в «Современник» первую часть романа, получу 1200 р. и из Рима на два месяца съезжу в Париж и обратно. Приехав, издам тотчас же вторую часть, а роман буду писать до осени 1848 г. и тут издам 3 или 4 части его. Первая же, пролог, будет напечатана уже в «Современнике» в виде пролога. И сюжет (и пролог), и мысль у меня уже в голове» (7 октября 1846 г.).

В конце того же месяца он объявляет брату: «Написав повесть „Хозяйка“, перестаю печатать совсем до самого будущего года, а пишу роман, который уж и теперь не дает мне покоя». Название появляется впервые в письме от 17 декабря 1846 г. «Я теперь завален работой и к 5-му числу генваря обязался поставить Краевскому 1-ую часть романа „Неточка Незванова“. В январе 1847 г. писатель все еще не уверен, что роман скоро появится. «Скоро ты прочтешь Неточку Незванову, – сообщает он брату. – Это будет исповедь, как Голядкин, хотя в другом тоне и роде». Но появление романа затягивается. Работа над «Хозяйкой» отвлекает Достоевского от «Неточки». Потом ему приходится ради заработка писать фельетоны в «Санкт-Петербургских ведомостях». И все же он надеется, что роман будет напечатан к концу года (1847). «Он завершит год, – пишет он, – пойдет во время подписки и, главное, будет, если не ошибаюсь теперь, капитальною вещью в году и утрет нос друзьям современникам, которые решительно стараются похоронить меня». Но и в конце года роман не появился. Весь 1848 г. уходит на вещи «легкие», на поденную работу, которая кажется писателю «грехом против искусства». Только урывками продолжает он работать над «Неточкой». Наконец, в феврале 1849 г., сводя счеты с «антрепренером» Краевским и убеждая его выдать ему сто рублей аванса под роман, Достоевский гордо заявляет: «Пишу… потому что 1) люблю мой роман, 2) что я знаю, что пишу вещь хорошую, такую, которая не принесет риску, а расположение читателей (я никогда не хвалюсь, позвольте уж теперь сказать правду, я вызван сказать это)… А я отделываю: доказательство то, что я выбросил из второй части целых полтора печатных листа вещей очень недурных, для круглоты дела, т. е. мараю и урезываю, а не пишу сплошь, что бы сделал человек, не дорожащий своим произведением… В третьей части не менее пяти листов…»

План романа грандиозный: были задуманы и отчасти набросаны шесть первых частей. Напечатанный отрывок, детство Неточки, по замыслу автора, составляет лишь пролог. Он появился в «Отечественных записках» в 1849 г. Арест и ссылка писателя прервали работу над этим произведением, и он никогда больше к нему не возвращался.

«Неточка Незванова» написана в форме «личного» рассказа героини о своей жизни. Повествование прерывается на драматическом эпизоде ее ранней юности. Роман распадается на три самостоятельные повести, внешне спаянные личностью рассказчицы. Это: история музыканта Ефимова, история дружбы Неточки с княжной Катей и история ее покровительницы Александры Михайловны. Первые две повести внутренне закончены: трагедия безумного музыканта кончается его смертью, дружба двух девочек прерывается разлукой, третий эпизод остался недописанным. Повести отделены друг от друга не только особым сюжетом, но и литературным стилем. Ни композиционного, ни стилистического единства автору не удалось достигнуть. Вероятно, потому он никогда впоследствии не пытался закончить свое неудавшееся произведение. А между тем в истории творчества Достоевского «Неточка» занимает видное место, как первый опыт психологического романа.

Первая повесть, о музыканте Ефимове, отчиме героини, задумана в романтическом духе. Вспомним, что автор писал ее в 1847 г., в эпоху разочарования «натуральной школой», и что работа над ней перебивалась работой над «Хозяйкой». Тема о музыканте-чудаке, музыканте-безумце с легкой руки Гофмана наводнила русскую романтическую литературу. Музыка и безумие занимают почетное место в «Доме сумасшедших» и в «Русских ночах» князя В. Одоевского; Полевому принадлежит повесть «Блаженство безумия»; Гоголь задумывает рассказ под названием «Записки сумасшедшего музыканта», который превращается впоследствии в «Записки сумасшедшего». Кроме того, Достоевский мог вспомнить новеллу своего любимца Бальзака «Гамбара», в которой музыкант-итальянец сочиняет новую музыку и придумывает новые музыкальные инструменты. Безумный энтузиаст странствует по Европе в сопровождении преданной жены, голодает, терпит неудачи, но остается верен своему священному безумию. Наконец, он попадает в театр на оперу «Роберт диавол» Мейербера, и откровение настоящей музыки потрясает его: еще мгновение, и он, кажется, прозреет. Но мания оказывается сильнее истины, и Гамбара снова погружается в свой музыкальный бред. Гофмановский безумный музыкант, пройдя через романтическую новеллу Бальзака, превращается у Достоевского в беспутного скрипача Ефимова. Рассказчица Не-точка говорит о нем как о романтическом герое: «Судьба его очень замечательна: это был самый странный, самый чудесный человек из всех, которых я знала». И впоследствии, вспоминая о годах, проведенных в доме отчима, она подчеркивает романтические черты своего детства: «Хотя моя история была очень необыкновенная, и в ней большую часть играла судьба, разные, положим даже, таинственные пути, и вообще было много интересного, неизъяснимого, даже чего-то фантастического, но я сама выходила, как будто назло всей этой мелодраматической обстановке, самым обыкновенным ребенком». Так оценивает автор свою повесть, такой хотел он ее видеть: таинственной, необыкновенной, фантастической. Но этой характеристике соответствует только начало: прошлое Ефимова. Настоящее его, пьяная и беспутная жизнь, с больной женой и голодной дочерью, все дальше уходит от романтической таинственности и все больше приближается к реалистической мелодраме.

Ефимов был сыном бедного музыканта и играл на кларнете в оркестре одного помещика. «Таинственное» входит в его жизнь в образе итальянца-капельмейстера, «дурного человека», который завещает ему скрипку. С этим наследством связано не то преступление, не то дьявольская сила. Ефимов из плохого кларнетиста внезапно превращается в гениального скрипача, впадает в тоску и становится строптивым и злобным. Уходя от помещика, он говорит ему: «Не жилец я у вас! Я вам говорю, что дьявол ко мне навязался. Я у вас дом зажгу, коли останусь. На меня находит. Уж вы лучше, сударь, оставьте меня. Это все с тех пор, как тот дьявол побратался со мною».

После такой гофмановской интродукции с капельмейстером-дьяволом начинается история падения музыканта, в которой нет и признаков сверхъестественного. Ефимов проживает весь свой капитал, скитается по провинциальным оркестрам и приходит в Петербург, прося милостыню. Талант его, вначале подлинный, слабеет от беспорядочной, нищенской жизни. «Когда он явился в Петербург, то уже действовал почти бессознательно… и почти уже сам не знал, что придется ему делать в столице. Энтузиазм его был какой-то судорожный, желчный, порывистый, как будто он сам хотел обмануть себя этим энтузиазмом и увериться через него, что еще не иссякли в нем первая сила, первый жар, первое вдохновение!»

В Петербурге Ефимов подружился с музыкантом Б., и тот скоро разгадал его: за семь лет беспутной жизни скрипач потерял талант. «Б. ясно увидел, что вся эта порывчатость, горячка и нетерпение не что иное, как бессознательное отчаяние при воспоминании о пропавшем таланте; что даже, наконец, и самый талант, может быть, и в самом-то начале был вовсе не так велик, что много было ослепления, напрасной самоуверенности, первоначального самоудовлетворения и беспрерывной фантазии, беспрерывной мечты о собственном гении… Но всего более изумляло его, что в этом человеке, при полном его бессилии, было такое глубокое, такое сильное и, можно сказать, инстинктивное понимание искусства… Он до того сильно чувствовал его и понимал про себя, что не диво, если заблудился в собственном сознании о самом себе и принял себя, вместо глубокого, инстинктивного критика искусства, за жреца самого искусства, за гения».

Этим разоблачением «тайны» Ефимова вводится рассказ о его трагической гибели. Романтическая дьявольщина оставлена, автор находит свою тему, свой собственный язык. Точность наблюдений и взволнованность тона сразу поражают: это – исповедь. В 1847 г. тема художника, у которого пропал талант, была личной темой Достоевского. Внезапная слава его сменилась долгим бесславием. После провала «Двойника» каждое новое произведение только углубляло падение. Белинский писал Анненкову: «Надулись же мы, друг мой, с Достоевским-гением. О Тургеневе не говорю, – он тут был самим собою, а уж обо мне, старом черте, без палки нечего и толковать. Я, первый критик, разыграл тут осла в квадрате». И Достоевский от «самоудовлетворения» переходит к самоуничижению. Он верит критикам, сомневается в своем таланте, кается и заболевает от отчаяния. Может быть, думает он, и в самом начале талант «был не так велик»; может быть, это был талант критика, а не художника. Кризис разрешается в творчестве. Ефимов рождается из мук воображения автора, из навязчивой идеи о гибели таланта. Душевное состояние воплощается в образе безумного музыканта и раскрывается, как судьба целой жизни. Часы сомнений и отчаяния Достоевского преображаются в жизненную трагедию Ефимова. В своем творчестве писатель реализует возможности своего духа. Возможность потери таланта и гибели для автора – становится действительностью для героя.

Вот почему в психологической манере Достоевского столько «мучительства». Он анализирует самого себя не для спокойного познания, а для исцеления. Соблазн славы («беспрерывные мечты о собственном гении»), нетерпение, малодушие, невозможность отделывать свои произведения, «внутреннее бессилие» – во всех этих «грехах против искусства» он приносит покаяние. Конечно, Ефимов не Достоевский, но он – определенное душевное состояние Достоевского, ставшее человеком и получившее свою особую судьбу.

Расставаясь с Ефимовым, музыкант Б. пророчит ему тяжелую жизнь. Горькие личные воспоминания автора звучат в этих предсказаниях.

«Ты еще никому не нужен теперь, никто тебя и знать не хочет. Так свет идет. Подожди, не то еще будет, когда узнают, что в тебе есть дарование. Зависть, мелочная подлость, а пуще всего глупость налягут на тебя сильнее нищеты. Таланту нужно сочувствие, ему нужно, чтобы его понимали; а ты увидишь, какие лица обступят тебя, когда ты хоть немного достигнешь цели. Они будут ставить ни во что и с презрением смотреть на то, что в тебе выработалось тяжелым трудом, лишениями, голодом, бессонными ночами. Они не ободрят, не утешат тебя – твои будущие товарищи; они не укажут тебе на то, что в тебе хорошо и истинно; но с злою радостью будут поднимать каждую ошибку твою, будут указывать тебе именно на то, что у тебя дурно, на то, в чем ты ошибаешься, и под наружным видом хладнокровия и презрения к тебе будут, как праздник, праздновать каждую твою ошибку. Ты же заносчив, ты часто некстати горд и можешь оскорбить самолюбивую ничтожность, и тогда беда, ты будешь один, а их много: они тебя истерзают булавками».

Вся эта тирада совершенно излишня в повести. Музыкант Б., отгадавший, что у Ефимова пропал талант, напрасно говорит ему о его «даровании» и о тяжелой судьбе художника. Ведь он знает, что его предсказания не исполнятся. Здесь авторская исповедь вторгается в фабулу повести. Жалуясь на травлю кружка «Современника» («они тебя истерзают булавками»), Достоевский забывает на время о своем герое.

После разлуки с другом и благодетелем Б. Ефимов падает все ниже. Он женится по расчету на вдове с двухлетней дочерью, Неточкой. «Это была несчастная женщина. Прежде она была гувернантка, была прекрасно образована, хороша собой и по бедности вышла замуж за старика чиновника, моего отца». В чертах этой «мечтательницы и энтузиастки», больной чахоткой и изнемогающей от непосильного труда, просвечивает образ другой страдалицы – Катерины Ивановны Мармеладовой. Автор изображает ее тоску в символах движения: «Она все ходила, не уставая, взад и вперед по комнате, по целым часам, часто даже и ночью, во время бессонницы, которою мучилась, ходила, что-то шепча про себя, как будто была одна в комнате, то разводя руками, то скрестив их у себя на груди, то ломая их в какой-то страшной, неистощимой тоске». В том же движении и в тех же жестах изображается и Катерина Ивановна. Описание нищенской жизни на чердаке больной труженицы-матери, пьяницы-отца и запуганной дочери (Ефимов, его жена, Неточка) переносится автором в роман «Преступление и наказание». Мармеладов так же обкрадывает свою жену и пропивает последнее ее достояние, как и Ефимов.

Женившись, беспутный музыкант объявляет, что женитьба сгубила его талант, и сваливает на жену все свои неудачи. Он клянется, что не возьмет скрипки в руки до самой ее смерти. Тут у него начинается настоящее, систематическое помешательство: «Неподвижная идея о том, что он первейший скрипач, что он гоним судьбой, обижен, по разным интригам не понят и находится в неизвестности».

Так проходит восемь лет; Неточка начинает сознавать себя; ей кажется, что она просыпается от глубокого сна. Вражда между родителями потрясает ее детское воображение. «Сердце мое было уязвлено с первого мгновения, – говорит она, – и с непостижимою, утомляющей быстротой началось мое развитие». Автор задумывается над трагедией ребенка, вырастающего в «странном семействе», исследует надлом в душе его при виде «неблагообразия» родителей. «Уязвленное сердце» развивается быстро и болезненно; чувствительность и воображение получают ложное направление. «Я не удивляюсь, – говорит Неточка, – что среди таких странных людей, как отец и мать, я сама сделалась таким странным, фантастическим ребенком». Достоевский вынес из своего детства глубокую рану, и мысль его всегда была направлена на вопрос о семье. В первоначальной редакции «Неточки Незвановой» мы находим любопытные рассуждения героини о романах Вальтера Скотта, которыми она зачитывалась в доме князя Х-ого. «Жизнь моя в чужой семье слишком сильно отражалась в первых впечатлениях моего сердца, и потому чувство семейственности, так опоэтизированное в романах Вальтер Скотта, чувство, во имя которого создались они, чувство, доведенное до высочайшего исторического значения, представленное, как условие сохранения всего человечества, проведенное во всех романах его с такой любовью, слишком сладко, слишком сильно втеснилось в мое сердце на отклик моих же воспоминаний, моих же страданий». Горькие думы о собственном детстве и поэтический культ «семейственности» у Вальтера Скотта приводят Достоевского к проблеме русского семейства; она ставится во всех его больших романах, с наибольшей силой в «Подростке» и «Братьях Карамазовых». Аркадий Долгорукий – член «случайного семейства», навсегда уязвленный «неблагообразием отцов»; «Братья Карамазовы» – трагическая история «случайного семейства». Вражда родителей извращенно преломляется в сознании детей. Неточка вместе с отчимом начинает ненавидеть свою страдалицу-мать и мечтает о ее смерти. К отцу привязывается она болезненной любовью. «С той минуты началась во мне какая-то безграничная любовь к отцу, но чудная любовь, как будто вовсе не детская. Я бы сказала, что это было скорее какое-то сострадательное, материнское чувство». Порой она чувствует свою несправедливость к матери, мучается угрызениями совести, как будто понимает греховность своего чувства, но не задумываясь крадет у матери деньги для отчима: «Мало-помалу, – признается она, – любовь моя, нет, лучше скажу, страсть, потому что не знаю такого сильного слова, которое бы могло передать вполне мое неудержимое, мучительное для меня самой чувство к отцу, дошла даже до какой-то болезненной раздражительности. У меня было только одно наслаждение – думать и мечтать о нем: только одна воля – делать все, что могло доставить ему хоть малейшее удовольствие… Я понемногу подчинила его себе и, понимая свою необходимость для него, даже иногда с ним кокетничала. Действительно, эта чудная привязанность моя походила несколько на роман». Никогда впоследствии Достоевский не подходил с таким бесстрашием к анализу эротической стихии в детской душе. Невинная Неточка переживает сложное чувство к отчиму: материнское сострадание, детскую привязанность, взрослую страсть. В этой первичной полноте эмоции еще не проходят границы между нормальным и ненормальным.

Композиция повести о скрипаче Ефимове – первый опыт построения больших романов; медленная и детальная психологическая подготовка завершается взрывом катастрофы. Кажется, что в каморке музыканта постепенно накопляются разрушительные силы, что воздух, которым дышит его семья, все более насыщается электричеством. Гибель героя предсказывается его другом Б., который говорит князю-меломану Х-ому: «Он все-таки уверен, что он первый музыкант во всем мире. Уверьте его, что он не артист, и я вам говорю, что он умрет на месте, как пораженный громом, потому что страшно расставаться с неподвижной идеей, которой отдал на жертву всю жизнь».