Текст книги "Геносказка (сборник)"

Гретель молчала. Лицо ее было по-прежнему бледно, но Гензелю показалось, что он увидел на щеках легкие пятна румянца. Эх, сестрица!.. Неужели ты и в самом деле задумала обмануть ведьму? Неужели ты так просчиталась?

Геноведьма с улыбкой ждала ее ответа. Властная и спокойная, она восседала на своем живом троне, ничуть не беспокоясь о прячущихся в его складках иглах и крюках. Сейчас все они были спрятаны, как когти у домашнего кота, что лежит на хозяйских коленях. Она знала, что в этом доме, созданном из плоти и крови, ничто не в силах причинить ей вред.

– Нажимай! – властно приказала геноведьма.

Рука Гретель дернулась по направлению к кнопкам-папилломам, но не коснулась их, лишь скользнула по боку Расщепителя раненым белым голубем.

– Давай! Чего ты медлишь, человеческое отродье? Нажимай!

Ярость исказила черты геноведьмы. Прекрасное женское лицо превратилось в жуткую маску. Сработанная из прекрасного фарфора, эта маска вдруг выцвела и рассохлась в одно мгновение. Алые губы, казавшиеся прежде такими манящими и мягкими, стали кровавым оскалом. В глазах геноведьмы полыхало ледяное пламя.

– Что же ты не нажимаешь? – Голос геноведьмы стал обманчиво-сладким, как ядовитый мед Железного леса. – Неужели ты оказалась достаточно сообразительна, чтобы понять очевидное? Расщепитель не заработает, повинуясь тебе, он знает лишь мою руку. Ты не была хозяйкой в этом доме, всего лишь гостьей. А скоро станешь питательной смесью, как твой уродливый брат!

– Извините, госпожа. – Тонкий голос Гретель прозвучал неожиданно звучно.

Гензель скосил на нее глаза и обнаружил, что сестра больше не смотрит смущенно в пол. Кажется, румянец уже слетел с ее бледных щек. И глаза… Ее полупрозрачные глаза, в которых вновь плескалась вода свежего полноводного ручья, больше не выражали страха. Странная перемена. Геноведьма умолкла на полуслове, уставившись на свою ученицу. Видимо, каким-то чутьем тоже уловила следы этой странной реакции. Которая уничтожила страх и смущение Гретель, в одно мгновение заменив их чем-то другим. Чем-то незнакомым ни Гензелю, ни геноведьме. Странная, необъяснимая реакция…

– Видите ли, я думаю, что ни одна из нас не сможет стать настоящей геноведьмой, – спокойно пояснила Гретель. – Вы сами говорили: для того чтобы стать настоящей геноведьмой, надо отбросить без остатка все человеческое. Но мы обе не выполнили до конца этого условия. В вас осталось слишком много человеческой злости. Просто вы этого не замечали, но я вижу.

Глаза геноведьмы расширились. Возможно, никто прежде не говорил с ней подобным тоном.

– А у тебя? – спросила она сквозь зубы, не сводя взгляда с Гретель. – Что тогда осталось у тебя, глупая самоуверенная девчонка?

Прозрачные глаза Гретель, невинные и насмешливые одновременно, моргнули.

– У меня осталась хитрость, госпожа. Обычная человеческая хитрость. Ей я училась самостоятельно.

Ее палец коснулся бородавчатой кнопки, и, к ужасу и восторгу Гензеля, Расщепитель вдруг мелко задрожал, точно двигатель, на который наконец подали питание. Геноведьма испуганно вскрикнула и попыталась выбраться из кокона.

Ей помешали упругие вуали, укрывавшие ее со всех сторон. Трон оказался слишком неудобен. Все же геноведьма была сильнее и быстрее любого человека, она начала подниматься и, без сомнения, успела бы выскочить из кокона, если бы Гретель дала ей две лишних секунды.

Но Гретель не дала ей этих секунд. Ее пальцы нажали еще несколько кнопок, и Расщепитель облепил геноведьму со всех сторон своими мясистыми, напоминающими цветочные лепестки складками. Геноведьма успела закричать. Крик был оглушительным, яростным и испуганным одновременно, исполненным чего-то животного, несдерживаемого, страшного. Наверно, голосовые связки ведьмы сейчас перетирали друг друга, порождая жуткий, почти металлический визг.

Лепестки сомкнулись, заворачивая трепыхающуюся геноведьму во много слоев гладкой блестящей плоти, так плотно облепив ее со всех сторон, что Гензелю послышался глухой скрип костей. Кокон вернулся к своей первоначальной форме сомкнутого бутона, разве что в верхней его части можно было разглядеть что-то, напоминающее человекоподобную фигуру. Оттого картина выглядела еще более жутко, напоминая грубую статую человеческой фигуры, выплавленную из живой розовой плоти.

– Расщепление, – прокомментировала Гретель, нажимая еще одну кнопку. – И полная переработка на клеточном уровне.

Расщепитель сделал то, ради чего был создан. Подобие разума, сложенное из совокупности куцых рефлексов, не могло быть наделено тлетворными человеческими чертами, оттого он был лишен возможности рассуждать о природе загруженного в него материала. Он ощутил знакомый вкус, получил необходимую команду – и, не мучая себя сомнениями, приступил к работе.

Фигура в коконе розовой плоти, своими очертаниями еще похожая на человека, захрустела – Расщепитель сдавил ее со всех сторон своими бесчисленными лепестками, в которых, судя по всему, была заключена ужасная сила. Фигура дергалась, дрожала и делалась все меньше похожей на человеческую, ее контуры сглаживались и таяли. Зрелище было ужасным, но и гипнотизирующим. Это напоминало постепенную эрозию каменного изваяния, медленно теряющего очертания и рассыпающегося, только ускоренную в тысячи раз. И каменные изваяния не кричат. Гензель же отчетливо слышал животный рев, доносящийся из Расщепителя сквозь множество слоев плоти, рев нечеловеческий, страшный, утробный. Фигура сотрясалась, дергалась, дрожала, пыталась вырваться, но тщетно – Расщепитель держал свою добычу надежно. И, судя по несмолкающему треску костей, не собирался с ней долго возиться. А судя по размеренным щелчкам, доносившимся из кокона, в дело уже вступили тысячи тончайших ножей, трубок и крючьев.

Геноведьма корчилась в муках, заживо перевариваемая собственным домом.

– Ох, братец… – Он и не заметил, как Гретель вновь оказалась возле него. Сейчас, когда ее лицо потеряло отрешенность, он увидел в глазах сестры испуг и облегчение. – Милый мой братец, как же хорошо, что ты жив… Погоди минутку, у меня есть то, что тебе надо. Вот! Глотай скорее!

Она ловко запихнула что-то ему в рот. Что-то небольшое, твердое и округлое.

«Опять волшебные бобы?» – подумал он с мрачной усмешкой, но послушно проглотил.

Сперва не было ничего. Тело оставалось мертвее камня. Но Гензель знал, что с его телом должно что-то произойти, – и постепенно что-то начало происходить. Сперва появилась слабая боль в мышцах, которая быстро разгоралась, и вскоре ему стало казаться, что он лежит на раскаленном железном листе. Было чертовски больно, так, что он наверняка застонал бы, если бы смог. Появились легкие судороги. Это отчего-то обрадовало Гретель.

– Все в порядке, братец, – сказала она, неуклюже пытаясь размять его. – Это зелье выводит из твоих мышц парализующие их белки. Скоро все пройдет. Терпи.

И он терпел. Единственное, что облегчало жгучую боль во всем теле, от которой, казалось, скрипели кости, – это ритмичная работа Расщепителя. Тот умиротворенно раздувался и опадал, издаваемые им звуки вроде приглушенного чавканья казались наполненными глубоким удовлетворением. Что же, подумалось Гензелю, не только геноведьмам получать удовольствие от своей работы…

Покалывание в горле сменилось острым жжением – точно он опрокинул в себя флакон горчайшей полынной настойки. Может, уже пора проверить голосовые связки?..

– С-сс… Се-сс-с-сс… – Поначалу он мог только шипеть, а воздуха отчаянно не хватало, но онемение быстро проходило, сползало вниз по позвоночнику. – Сес-сстрица!.. Как же… Ради Человечества, что ты тут натворила?

Гретель звонко рассмеялась, услышав его голос. В прозрачных глазах плеснулась неприкрытая радость. Теперь это была не хладнокровная ученица ведьмы, а десятилетняя девчонка, смеющаяся от облегчения, неловкая и слабая. Кажется, только сейчас сообразившая, что же произошло.

– Оживай, братец! Скорее оживай. Лучше бы нам бежать отсюда поскорее…

– Куда бежать, – с трудом выдохнул он. – Ведьма-то все…

Подтверждая его слова, Расщепитель удовлетворенно гудел и урчал. То, что находилось внутри него, уже ничуть не походило на человека, разве что на стремительно оплывающего под весенним солнцем снеговика.

– Хорошо я придумала, а?

– Очень. Кх-х-хх… Знать бы еще, что…

Гретель широко улыбнулась. Ни дать ни взять сущая девчонка, радующаяся прянику, будто и не она только что хладнокровно отправила геноведьму в огромный желудок.

– Я ее перехитрила. Это все твои сказки, братец! В них же часто обманывают геноведьм, вот я и решила…

– Почему Расщепитель тебя послушал? Я думал…

– Он повиновался только хозяйке, – кивнула Гретель, – как и многое прочее здесь. Биологические замки – очень сложные и сильные. Но к каждому замку есть ключик.

– Ну и где ты нашла свой?

Гретель потерла в пальцах белую прядь и сунула ее за порозовевшее ухо.

– Не нашла, братец. Слишком сложно оказалось ключик подобрать. Поэтому… я сделала свой.

– Что? – Работающий Расщепитель и накатывающая вместе с жжением в мышцах слабость мешали Гензелю поймать смысл сказанного.

– Командовать домом может только хозяйка, – терпеливо сказала Гретель. – И замаскироваться под нее мне никак не удавалось, чего только не пробовала… У нее иной генокод, сложный и уникальный. Тогда я сама стала хозяйкой.

– Вздор какой-то!

– И вовсе не вздор! Я понемногу поила дом собственной кровью, отдавала ему свой генетический материал. Каждый день, понемножку. И он привыкал ко мне. Он ведь всего лишь организм. Большой, сложный, но не умеющий думать. Со временем он менялся. Принимал меня. Мои гены понемногу становились ключом, ну а ее собственные – теряли силу…

– Стой… – В голове у Гензеля сместилась какая-то деталь, отчего возник зазор. – Но ведь она тоже… Я же видел… Она открывала двери, когда несла меня, и дом ее слушался! У дома ведь не может быть двух хозяек?

– Не может, – улыбнулась Гретель. Улыбка у нее была хитрой, а лицо напоминало мордочку нашкодившего щенка, знающего, что его не станут наказывать. – Она и не была больше хозяйкой. Просто сама об этом не знала. Она действовала от моего имени. Не понимаешь?.. Ох, братец, слаб ты в геномагии… На ее ладонях была жидкость, содержащая мои генетические образцы. Она отпирала двери, даже не подозревая, что дом принимает ее за меня, свою новую хозяйку. Вот как. Все это время она пользовалась моим собственным ключом, который я ей одолжила.

– Как это могло получиться? – пробормотал Гензель, борясь с накатывающей после слабости тошнотой. – Как у нее на руках оказались твои генетические образцы?

– Да очень просто. Этим утром я передала ей стеклянную колбу, смазанную нужным составом. Ведьма взяла ее – и на ладонях у нее образовался раствор. Она командовала домом, даже не подозревая, что командует от имени жалкого человека!

Гретель рассмеялась.

– О Человечество! – Ему тоже захотелось рассмеяться, только грудь все еще была стянута ледяным панцирем. – Какая же ты хитрая, Гретель! Настоящая пройдоха!

Она принялась растирать и тормошить его горящие мышцы, и вот уже пальцы на руке заметно шевельнулись. Пока это было похоже на судорогу, но Гензель чувствовал, что тело мало-помалу оживает. Еще минута, другая, и…

Но, кажется, этой минуты у него могло и не быть.

Деловитое чавканье Расщепителя вдруг оказалось заглушено новым звуком, резким и тревожным, донесшимся из его внутренностей. Там что-то захрустело, отчетливо и явственно. Может, это хитроумные крючки вырвали черное сердце из груди мертвой геноведьмы?.. Кокон вдруг качнулся, как от резкого удара. Хруст повторился, и на этот раз он был еще громче. Что-то внутри него резко шевелилось, с такой силой, что Расщепитель покачивался, едва удерживаясь на вросшем в плоть ложементе. Удар, еще один, еще… По выражению лица Гретель Гензель понял, что это не часть его обычного рабочего цикла. Что-то пошло не так.

– Ведьма… – одними губами прошептала Гретель. – Ох…

– Она жива? – вскрикнул он. – Ты хочешь сказать, она все еще жива?

Гретель нерешительно кивнула.

– У нее ведь очень много изменений в генокоде. Даже я не знаю, как много. Как знать, сколько там осталось человеческого и сколько может переварить Расщепитель… И еще она очень сильна. Очень.

– Ах ты, чер…

Удары все сильнее сотрясали Расщепитель. Он походил на туго набитый живот какого-то громоздкого существа, внутри которого оказался еще более опасный зверь. И хищник в ярости искал путь на волю.

Из недр Расщепителя раздался хриплый вой, от которого у Гензеля кровь обратилась жидкой глиной. Это был не человеческий вой и даже не животный. Пожалуй, ни одно существо проклятого Железного леса не смогло бы издать подобного. В нем была не просто ненависть, не просто боль. В нем была смерть – мучительная, страшная, сводящая с ума. Наверно, такие крики раздаются в адских котлах, где с людей заживо сдирают кожу…

Расщепитель вновь тряхнуло, еще сильнее, чем прежде.

И Гензель с ужасом понял, что его оболочка, прежде казавшаяся прочной, как сталь, долго не выдержит. Если Расщепитель не успеет выпотрошить ведьму и переварить ее, его кокон разломится. Гензель завороженно наблюдал, как на жабьей коже, покрытой россыпью бородавок, набухают желваки. Первый, второй, третий… Сила, заключенная в плену алых вуалей, усеянных шипами, прокладывала себе путь наружу. Королева фей, которую проглотил ее трон, плотоядное растение, сама оказалась смертельно опасным хищником.

С отвратительным треском, мягким, как треск гнилого корня под сапогом, в плотной оболочке кокона возникло отверстие. Из него поползла ярко-алая масса, исходящая паром, и в массе этой что-то шевелилось, что-то двигалось…

– Быстрее! – закричал Гензель. – Бежим отсюда!

Гретель старалась сохранять спокойствие, но он видел, как нелегко это дается сестре. Ее обычная броня, отстраненность, сейчас была бесполезна и осыпа́лась еще быстрее, чем сдавались кожные покровы Расщепителя. Сквозь дыры в этой броне Гензель видел панический страх перепуганной девочки.

– Надо подождать, пока зелье подействует! Еще немножко!

У них не было времени ждать. У него уже шевелилась правая рука, вяло, неохотно, как у древнего, разбитого подагрой старика, но и только. Все остальное тело все еще было сковано и могло лишь подергиваться. Сколько еще будет действовать зелье? И сколько потребуется ведьме, чтоб выбраться наружу и разорвать их живьем?..

Непослушные дети. Глупые человекообразные. Биологический материал…

В отчаянии Гретель принялась разминать его мышцы, но он уже видел, что им не успеть.

Еще один удар – и большой кусок кожных покровов оказался выдран из Расщепителя, шлепнувшись прямо на пол. Сила, которая находилась в его чреве, была ему не по зубам. И сила эта вот-вот готова была вырваться на свободу.

Вой стал громче. Сейчас это был даже не вой, это был скрежет, хрип, рык. Что-то шевелилось в недрах Расщепителя, но контуры того, кто издавал звуки, невозможно было понять. В коконе металась и билась обтянутая алым тряпьем фигура, слишком угловатая и острая, чтобы быть человеческой. В его толще зияло уже полдюжины отверстий, и новые возникали ежесекундно. Что-то с хрустом било в кокон изнутри, распарывая его покровы, – и в образовавшиеся отверстия хлестала черно-красная жижа с кусками прозрачной пленки, каких-то желтоватых комков и обрывков. Гензель не знал, что это – внутренности самого Расщепителя или того, чем он опрометчиво попытался отобедать. Он знал только то, что, когда существо выберется наружу, за его собственную жизнь никто не даст и гнутого гвоздя.

У него заработала левая рука. Тоже вялая, не сильнее умирающей рыбы и не способная толком оторваться от стола, но Гензель ощутил секундную радость. С двумя руками он может попытаться ползти. Нелепо, конечно – далеко ли он уползет? – но есть тень надежды.

А вот Гретель…

Она так и стояла возле него и теперь тоже казалась парализованной, но не зельем, а страхом. На ее глазах кокон Расщепителя превращался в бесформенный ком плоти, содрогающийся под очередными ударами и распадающийся на глазах. Это было похоже на яйцо, из которого пытается вылупиться чудовище. Из дыр хлестала кровь, желчь и зловонный мутный ихор, пол в лаборатории был залит уже по щиколотку.

– Беги, Гретель! – крикнул Гензель. – Убегай же! Чего стоишь!

Она замотала головой. Насмерть перепуганная, заляпанная кровавыми брызгами, она впилась руками в непослушное тело брата, пыталась стянуть его на пол. Ей это удалось – Гензель шлепнулся, как набитый землей мешок, но даже не почувствовал боли от удара. Наверно, если бы ему сейчас отсекли пару пальцев, он и того не почувствовал бы. Страха оказалось так много, что он вытеснил боль даже из самых тесных уголков омертвевшего тела.

Он попытался ползти к выходу, цепляясь непокорными руками за скользкий пол, но смог протащить свое тело не больше пары локтей. Отчаянно не хватало сил, и Гретель тут ничем не могла помочь.

Кокон лопнул. Его куски разлетелись по всей комнате, оставляя за собой густую сукровичную массу цвета гнилой вишни. Где-то из этой мякоти торчали бесполезные крюки и обломанные иглы. Судя по всему, Расщепитель пытался выполнять свою работу до последнего.

Существо, тяжело ступившее из остатков кокона, ничем не походило на геноведьму.

Мяса, оставшегося на нем, было недостаточно даже для того, чтоб разобрать, мужчина это или женщина. Это был полуобглоданный скелет, покрытый клочьями дымящейся багровой плоти. Плоть эта местами почти не держалась на нем, сползая полужидким студнем на пол и растекаясь. Кости местами казались оплавленными, а местами выпирали из тела причудливым каркасом. Ребра с одной стороны оказались срезаны, в хлюпающем коричневой жижей отверстии виднелись внутренности – причудливые, нечеловеческие, асимметричные.

На голове остались клочья волос, но спускались они не на лицо, а на хрипящий и булькающий обнаженный череп, прилипнув к нему как ржавые водоросли. Одного глаза у существа не было, а другой, лишенный века, перекошенный, взирал на детей с полным безразличием.

Существо двигалось неровно, шаталось из стороны в сторону, с трудом удерживая равновесие, ноги почти его не держали. Гензелю вспомнился игрушечный скелет на ниточках, что показывали на прошлой ярмарке. Только тот был безобидным, с нелепой улыбкой от уха до уха, а этот хрипло рычал, скаля остов рта – бездонный черный провал, из которого торчали в хаотическом беспорядке белые осколки зубов.

Гензель заорал и попытался толкнуть свое тело вперед, но пол, состоящий из гладких мышечных волокон, скользил под пальцами.

Гретель, задыхаясь от ужаса, пыталась тащить его. Чудовищное существо, бывшее когда-то прекрасной геноведьмой, захрипело, на его грудь из пасти полилась пузырящаяся кровавая слюна. Когда оно шло, неловко переваливаясь с ноги на ногу, на его голове шипели волосы, соскальзывая с черепа вместе с кусками мягкой плоти и шлепаясь на пол. Единственный глаз смотрел прямо в душу Гензелю, и, хоть он был лишен всякого выражения, Гензель увидел в нем свою неотвратимую смерть. Ужасную, полную муки, тягучую – прямо здесь, на мокром полу лаборатории.

В несколько шагов геноведьма оказалась возле детей. Несмотря на всю свою неуклюжесть и скрежещущие кости, выдающиеся из тела подобно занозам, ведьма еще умела быстро двигаться. Она не обращала внимания за остающийся за ней кровавый след, как и на сползающее по ее костям мясо. Она чуяла добычу и стремилась до нее добраться.

Сладкие непослушные биологические образцы.

Вкусное и свежее детское мясо.

Гензель видел, как потеки плоти и крови стекают с ведьмы на него, заляпывая штанины бурыми брызгами, и изо всех сил упирался руками в пол. Он чувствовал вонь, исходящую от ведьмы… вонь, подобную той, что ощущал лишь однажды, когда квартероны из соседнего квартала забили и сожгли в земляной яме свалившуюся от тифа корову.

Едкая, проникающая через все щели прямо в душу вонь гнилой требухи и запах паленой кости.

Она была совсем близко, в одном шаге – распадающееся, ворчащее, дергающееся месиво из плоти и кости. Какая-то крошечная часть Гензеля, не поддавшаяся панике и сохранившая наблюдательность, отметила, что даже кости ведьмы не похожи на человеческие – слишком тонкие, с острыми непривычными суставами, сероватые. Они располагались в тех местах, где у человека их быть не могло, местами соединяясь в настоящий костяной доспех. Там же, где они были обломаны, вместо костного мозга на пол сочилась густая волокнистая субстанция.

«Сколько же в ней человеческого? – спросила сама себя эта крошечная часть Гензеля. И сама же себе ответила: – Ноль».

Ведьма протянула руку к Гензелю. Плоть облезла с нее кусками, отчего рука походила на разварившуюся в похлебке суповую кость, бледно-багровую, в лохмотьях, бывших когда-то кожей. От нее все еще валил пар, а воздух вокруг обратился бледно-кровянистым туманом. Не в силах пошевелиться, он наблюдал, как движется эта ужасная рука. На одном пальце даже сохранился наманикюренный ноготь – он выпирал из кровоточащего мяса аккуратным ровным полукругом.

Гензель понял, что через секунду эта рука сомкнется на его горле. Успеет ли он почувствовать прикосновение колючих костяных пальцев, прежде чем они сожмутся, разрывая его трахею и шейные позвонки, медленно отделяя голову от туловища?..

Гретель, увидев занесенную руку чудовища, вдруг выпрямилась, прикрыв своим тщедушным телом брата.

– Не его! – крикнула она звонко, как никогда не кричала. – Меня бери, подлая старуха! Это я сделала!

Ведьма осклабилась, в ее пасти сомкнулись торчащие во все стороны зубы и захрустели от усилия, несколько из них выпало. Наверно, это означало улыбку. Но то, что хорошо смотрелось на мраморной гладкой коже, ничем не походило на оскал скелета.

Ведьма махнула рукой – и Гретель бесшумно отлетела в сторону. У ведьмы, даже искалеченной в чреве Расщепителя, было достаточно сил, чтобы разорвать ее на части, но ей не терпелось дотянуться до Гензеля.

Раненой крысой скользнула по краю сознания мысль – ведьма намеренно не убила Гретель. Она хочет сперва убить Гензеля, а потом заняться своей бывшей ученицей. Неторопливо и без спешки.

Существо, бывшее когда-то прекрасной женщиной, нависло над Гензелем, распахнув свою изуродованную пасть. Носа у нее тоже не осталось, вместо него темнели провалы, исторгающие облачка́ пара. По скулам медленно ползли комья перемешавшейся с кожей мышечной массы с неровными бугорками хрящей. Взгляд ее единственного глаза ослепил Гензеля, пригвоздив его к полу и иссушив остатки сил. Взгляд полнился нечеловеческой ненавистью, чистым ее излучением, смертоносным и яростным. Этот глаз будет последним, что он увидит.

Гензель понял, что ему не спастись. Перевернулся на спину, пытаясь вскинуть руки для защиты, и понял, что не сможет и этого. Слишком мало сил. Но и страха больше не было. Была глухая тоска, так и не превратившаяся в слезы. Бедная Гретель… Сейчас ведьма размажет его по полу, а потом вернется к ней.

Он хотел зажмуриться, но глаза замерзли, веки распахнулись во всю ширь. Сейчас в его глазах, должно быть, отражается оскал ведьмы… И будет отражаться даже тогда, когда глаза сделаются мутными, пустыми и мертвыми.

Ведьма шевельнулась, протягивая к нему свои дымящиеся лапы в коросте отваливающейся плоти. Гензель попытался закричать, точнее, его тело попыталось закричать, сознавая, что все сущее сейчас перестанет быть, а сам он превратится в крохотный комок бесконечной боли, тающий, меркнущий, уплывающий…

Но вместо скрежета костей по собственному горлу он вдруг услышал совершенно другой звук. Серебристый звон разбитого стекла.

Ведьма замерла, то ли удивленная, то ли сбитая с толку. По ее лицу, шее, груди, смешиваясь с кровью, летели осколки стекла, крошечные и блестящие неровные бусины. И вода. Вода хлынула, срывая лохмотья еще держащейся кожи, разбиваясь сверкающими водопадами о торчащие осколки костей. Ведьма издала короткий глухой рык. И только тогда Гензель увидел за ее спиной Гретель. Все еще держащую в руке неровно обломанное горлышко стеклянной реторты. Глаза ее были прищурены и решительны.

Вода?

Сестрица, ты решила ударить ее бутылью с водой?..

Гензелю хотелось застонать. О Человечество, зачем?

Только в глупых историях ведьмы тают от обычной воды. Но Гретель никогда не любила таких историй, с самого детства. Неужели на самом деле она верила в подобные глупости и теперь, когда их жизни висят на тончайшем волоске, позволила себе действовать инстинктивно?..

Вода стекала по ведьме, лишь несколько капель попало на Гензеля, преимущественно на штаны и рубаху. Ведьма оскалилась, встретив поток воды и стекла, который ничуть ей не повредил. Мелкие порезы были не видны на фоне кровоточащего мяса, разве что мягко блестели кое-где россыпи стеклянных брызг, усеявших ее предплечья и грудь. Лапа, протянутая к Гензелю, замерла лишь на мгновение.

Это мгновение обещало стать самым коротким в жизни Гензеля. И самым последним.

А потом ведьма завизжала.

Гензель видел, как внутри ее вспоротой шеи завибрировали остатки трахеи, больше похожие на раздавленную ящерицу. Как вспучились на уцелевших участках кожи сине-багровые вены. Ведьма завизжала, оглушительно, страшно, пронзительно. Не как человек, но как существо, испытавшее пароксизм невыносимой муки, оказавшееся живьем в аду.

Ведьма забыла про Гензеля.

Она подняла руки и вдруг впилась ими в свое же лицо, мокрое от воды и крови. Под обглоданными пальцами заскрежетали обнаженные кости, и все, что оставалось от ведьминского лица, вдруг стало соскальзывать на пол, шлепаясь с отвратительным хлюпаньем и растекаясь неровными мутными лужицами. Не веря своим глазам, Гензель наблюдал за тем, как обнажается ее череп и как белые кости тоже тают, подобно кускам белоснежного сахара в горячем чае.

Челюсть отломилась с приглушенным треском вроде того, что бывает, если разорвать оберточную бумагу. Отломилась – и шлепнулась на пол, несколько раз перевернувшись. Она уменьшалась на глазах, исходила белым паром и через несколько секунд превратилась в бесформенный осколок кости, лежащий в лужице.

Таял и череп. Ведьма визжала, впившись руками в остатки лица, словно пыталась прижать остатки плоти, но они уплывали сквозь пальцы, и сами пальцы уже исчезали. Ведьма стремительно обращалась в бледно-розовую кашицу, по ее скелетообразному телу вниз сползали большие и маленькие сгустки того, что прежде было плотью. Влажно хрустнул истончившийся череп, и Гензель, едва живой от страха и удивления, видел, как в его проломах мелькнула розовая губчатая масса, а затем начала таять и она.

В теле откуда-то нашлись силы, и Гензель бессознательно отполз на несколько шагов от тающей ведьмы – тело инстинктивно пыталось держаться подальше. Теперь она уже не визжала – от ее горла остался лишь позвоночник, да и тот истончался на глазах. Розовая кашица уже не падала комками, она срывалась с ведьмы огромными кусками, пачкая пол и заливая все вокруг. И даже на полу она продолжала таять с едва слышимым шипением, обращаясь густой вязкой жижей.

Ведьма рухнула на колени и запрокинула голову, от вида которой Гензель едва не лишился чувств. Череп наполовину растаял, остатков лица невозможно было рассмотреть – вся голова ведьмы напоминала протухшее яйцо, небрежно разбитое, состоящее из месива неровных осколков и густых потеков желтка.

Ведьма упала в лужу, образованную ее же телом, и стала корчиться, затихая. Обрубки конечностей бесцельно шевелились, распадаясь на части. Когда движение прекратилось, в луже лежал бесформенный кусок мяса, все еще негромко шипящий, съеживающийся. Гензель не мог оторвать от него глаз. То, что осталось от геноведьмы, теперь могло бы поместиться в небольшое ведро.

Гретель стояла в прежней позе, так и не выпустив из руки горлышка разбитой реторты. В ее взгляде Гензель прочитал смертельную усталость, но страха в них уже не было – растаял, как сама ведьма.

– С-сестрица… – пробормотал Гензель заплетающимся, как у пьяного, языком. – Этт-то как же… Она что же, растаяла?

– Растаяла, – подтвердила Гретель чужим охрипшим голосом, протягивая ему руку, чтобы помочь подняться. – Как снег. Ты только близко к ней не подходи, поранишься…

Гензель растерянно следил за тем, как в мутной лужице, оставшейся от геноведьмы, лениво поднимаются и лопаются пузыри да вертятся мелкие костяные осколки.

– Но ведь это не работает против настоящих ведьм, – неуверенно пробормотал он. – Ведьмы ведь не тают от обычной воды! Только в старых глупых историях…

Гретель разжала пальцы и позволила горлышку разбитой реторты упасть на пол. В том месте, где оно коснулось мягкой мышечной обивки, взвилось несколько тонких струек пара.

– От воды ведьмы не тают, – сказала Гретель рассудительно, вытирая руку о платье. – Но от кислоты – тают. Концентрированная карборановая кислота. Растворяет любую органику.

– А…

– В геноведьме мало что осталось от человека, братец. Но природа у нее все-таки была органической. В этом она не смогла обмануть мироздание.

Вода!..

Гензель опустил взгляд, и в том месте, где на его одежду упало несколько капель жидкости, увидел широкие оплавленные отверстия. Видимо, капли оказались недостаточно большими, чтобы прожечь его кожу. По счастью.

Гензель ощутил под ребрами внезапно давление, которому невозможно было сопротивляться. Он ощущал себя безмерно уставшим, едва удерживающимся на ногах, но чувствовал, что ничего не может с собой поделать. Он прижался к стене и позволил реакции тела, сотрясавшей его изнутри, выйти наружу.

В этот раз ему удалось удивить Гретель.

– Что с тобой, братец? – спросила она, глядя на него распахнутыми полупрозрачными глазами. – Отчего ты смеешься?

Он мог бы попытаться объяснить, но знал, что ничего не выйдет. Не хватит дыхания. Да и Гретель не поймет.

Не суть. Гензель чувствовал катящиеся по лицу слезы, легкие клокотали, изрыгая неконтролируемый бурлящий смех. Сейчас он не думал о громадной мясной глыбе, внутри которой они были заключены, как не думал и об останках ведьмы, о Железном лесе, о Мачехе…

Несколько блаженных секунд он позволил себе не думать вообще ни о чем.

Гензель смеялся.

17

В путь они тронулись с рассветом. Гензель собирался отправиться немедленно, но Гретель удержала его. Прежде чем уйти, необходимо было закончить приготовления. Разумеется, она была права. Стоило запастись всем необходимым.

Теперь Гензель ощущал за спиной приятную тяжесть заплечного мешка, наполненного мясом, вполне достаточную тяжесть, чтобы даже Железный лес уже не казался бесконечным. За ремнем висел остро заточенный обломок кости размером с приличный кинжал – не чета старому карманному ножу.