Текст книги "Ничто"

Воспоминание 8

Тот день с самого первого проблеска зари предвещал хорошую погоду. Солнце, только проглянув сквозь листья безмолвных деревьев, не успев еще дотронуться своими неяркими лучами до холодной, покрытой капельками росы земли, уже скользило по длинным шершавым стволам, неся с собою пока что только намек, только мысль о предстоящем впоследствии тепле.

Было еще так рано. В лесу в это время можно было расслышать лишь тихое, словно извиняющееся за свою громкость шуршание, переговоры птиц между собой. Было так рано, что лес еще не проснулся; еще не настал тот час, когда природа украшает себя всеми имеющимися у нее нарядами.

В этой тишине, в этом безмолвном, далеком от современного многолюдного мира месте Маша очутилась неслучайно: ее привели сюда дядя, любитель собирать грибы, и тетя, любительница дяди. Сама девочка просто желала посмотреть на красоту раннего часа, увидеть сокрытое от нее в обычные дни; ей просто хотелось прогуляться по влажной земле, разглядывая под ногами ярко-зеленые листья.

Пока дядя шел где-то впереди, выискивая грибы среди мха и травы, блещущей на свету каплями влаги, Маша не спеша бродила невдалеке, разглядывая голубоватое небо сквозь хвою сосен. Никто и ничто не проронило ни звука в течение всего времени, какое троица провела тут. После дядиного короткого поучения, все сразу замолкли и принялись занимать себя розыском так умело прячущихся грибов.

– Я пойду быстрее: в этом деле у меня глаз наметан. Не пытайтесь что-то сказать мне – не расслышу. Если найдете какой гриб, проверьте, как он выглядит, а потом аккуратно срежьте ножку. Ни в коем случае не срывайте! Вы повредите грибную систему, и гриб больше не вырастет в том месте, из которого вы его так зверски вырвали. Потом уже разберемся, что вы насобирали, а пока не надо отвлекать меня, пожалуйста. Главное помните, что мухоморы – красно-белые, а бледные поганки – белые и длинные. И, надеюсь, само собой понятно, что подобное есть не стоит. Не теряйте меня и друг друга из вида, а то разойдетесь, потом не встретимся. Только я могу ориентироваться в лесу настолько хорошо, чтобы найти дом в любой форс-мажорной ситуации. Я ушел.

Дядины слова касательно того, что лишь он один из всех троих достаточно хорошо ориентируется в лесу, не были пустым бахвальством, так как он действительно один мог бы всех вывести в каком-либо непредвиденном случае. Тетя была совершенным профаном в плане ориентирования на местности и нахождения маршрута. Может быть, причиной тому был тот факт, что она постоянно пользовалась навигатором, дабы проложить оптимальный маршрут из пункта в пункт, но – кто знает, да и все равно это не так и важно. Само то, что она никого не сможет вывести, дает намного более конкретную информацию.

А Маша… Маше было всего несколько лет – девять или десять, уже и не сказать. О какой способности к нахождению выходов из зарослей может идти речь вообще? Максимумом ее возможностей было брождение а-ля Сусанин, и в этом брождении поляками были бы не кто иные, как дядя и тетя.

Дядя передвигался быстро и ловко, несмотря даже на довольно увесистый пивной живот. Казалось, лес для него – что море для моряка или воздух для летчика. Это его стихия, и тут он чувствует себя вольготно. Грибы – его страсть, и, наверное, это подливало масла в горящий безмерно ярким пламенем огонь в груди.

Что же тогда удивительного в том факте, что довольно скоро (если даже не по истечении пары минут) дядя ланью скакал где-то далеко впереди, и лишь смутное пятно, видневшееся между стволами деревьев, сообщало дуэту нелюбящих грибы людей о примерном местонахождении грибообожателя.

Тетя тщательно обходила каждый сантиметр, пытаясь, действительно пытаясь под каждым листочком отыскать хотя бы маленький, крошечный грибок. Ей казалось постыдным возвращаться домой ни с чем, тогда как ее муж, уж точно, притащит целую корзину и полные карманы «находок». Конечно, у нее не оставалось ровным счетом никакого времени на идущую позади Машу.

А Маша шла и шла, разглядывая небо, не обращая внимания ни на что другое. Грибы грибами, но небо в любом случае намного красивее их. Грибы хороши только в качестве дополнения к естественной природной красоте и в качестве еды, однако тратить время на их поиски – занятие до крайности бессмысленное. Ведь с куда меньшими затратами сил и времени можно сходить в магазин и купить различные виды этих представителей растительного мира.

Неудивительно поэтому и то, отчего девочка не смотрела по сторонам, не ползала по земле, выискивая то тут, то там подосиновики или лисички, а наблюдала за причудливым отображением слегка колыхающихся на ветру листьев. Небо казалось пленительно красивым. Оно всегда красиво, но именно сейчас почему-то оно особенно цепляло взгляд.

Свежий воздух, прохладный и спокойный; яркие краски небес и темные полутона леса; влажная рыхлая земля под ногами – все эти новые открытия свалились на маленькую девочку в какой-то один момент, как снежный ком. Маша погрязла в утренней природе, как в сугробе при оттепели, когда снег уже не такой рыхлый, а скорее тягучий, и из этой морозно-белой западни не представляется никакой возможности выбраться.

Маша опустила глаза, давая им некоторое время для отдыха, а также давая отдых и самой себе. Она встала и осмотрелась по сторонам. Странная мысль о том, что чего-то не хватает, кольнула в сердце. Девочка повернула голову влево, вправо…

Конечно же! Вот чего не хватает! Дяди и тети!

Пока она была занята своими наблюдениями, пока шла, не замечая ничего происходящего, пока упивалась легкими солнечными лучами, как вином, она потеряла всех из вида. Все просто пропали. Ни с правой, ни с левой стороны от нее не было ничего, кроме старых, испещренных морщинами стволов. Так и есть: осталась только она, а взрослые просто ушли.

Маша подошла к одному из деревьев (судя по толщине, можно было бы назвать его дубом) и присела на его разрывающие земляную толщу корни. Какая-то тень нашла на ее мысли, отразившись во всем лице и стерев с него радостную детскую улыбку. Какая-то слабость завладела всем телом, склонив голову ребенка на руки, заставив слезы брызнуть из глаз. Чувства покинутости, ненужности, бескрайнего одиночества и невозможности его избежать – все они разом атаковали открытую для подобного натиска душу.

А в небе, в ярком и радостном небе над Машиной головой, все так же медленно летели облака. Они не замечали ее горя, они не придавали ему ровным счетом никакого значения. Для всех и вся Маша была ничем более, чем обыкновенным грустным ребенком, потерявшемся в лесу, и весь остальной мир был твердо уверен, что раз человека не ищут, то значит нет смысла помогать ему найтись.

Девочка уткнулась лицом в ладони и заплакала.

Все это было неправильно – начиная бросившими ее родными и кончая по-прежнему радостным, по-прежнему ярко-синим поднебесьем. Неправильно чувствовать себя лишней здесь. Неправильно быть одинокой и сидеть на одном месте, внутренне молясь о помощи, надеясь на то, что ее в конечном итоге все-таки разыщут. Просто ужасно несправедливо наблюдать, как все вокруг продолжает жить, когда сам ты понемногу умираешь.

Маша почувствовала щекотание в предплечье и посмотрела заплаканными глазами на причину такого ощущения: муравей. Черный муравей бродил по верхней конечности человеческого существа в миниатюре. Он так быстро перебирал всеми своими шестью лапками, что не оставалось ни малейшего сомнения в том, что он спешит домой, к своим соплеменникам в родной муравейник.

Для него Маши не существовало: такое крошечное создание, как муравей, не способно разглядеть такого огромного существа, как человек. Единственное, что сейчас остается в поле его зрения – бесконечные темновато-бежевые просторы детской кожи, покрытой мягкими волосиками, словно пушком.

Для него Маша была ничем более, чем просто преградой на пути к цели. Она была просто опасностью, от которой нужно было как можно скорее спасаться. Или которую надо было во что бы то ни стало избежать.

Брови девочки сдвинулись, верхняя губа презрительно поднялась, а потом вместе с нижней искривилась в ехидную, но горькую усмешку.

– Ты меня не замечаешь, – холодно констатировали эти губы. – Ни ты, ни кто-либо другой. Меня для вас просто не существует. Ты видишь во мне только руку, отбирающую у тебя возможность на спасение и на возвращение домой. О, куда тебе заботиться о том, какие проблемы у меня! Куда ТЕБЕ заботиться обо мне – о той, о ком даже тетя с дядей не особенно заботятся?! – слезы вновь навернулись на глаза, но Маша быстро смахнула их пальцами свободной руки и продолжила односторонний диалог с насекомым: – Я отпущу тебя, и ты вернешься к остальным. А что буду иметь я после этого? Какой мне смысл давать тебе уйти? Мне нет разницы, вернешься ты к своим или не вернешься. Мне на это так же все равно, как тебе на то, что меня никто не ищет. Сейчас мы в одинаковом положении, но между нами есть одно существенное отличие…

Муравей отчаянно искал способ спуститься со странной, непонятной громадины, парящей в воздухе. В течение всего спича он прилагал неимоверные усилия по преодолению леса мелких волосков. Наверное, он уже жутко утомился, но в любом случае он не был настроен на поражение и хотел поскорее выбраться из непроходимой местности.

– Да, одно различие у нас есть, – задумчиво проговорила Маша, внимательно наблюдая за муравьем и своевременно прерывая любое его освободительное движение. – Я по сравнению с тобой гигант, и я могу просто взять и разозлиться на тебя из-за твоей невнимательности ко мне. Понимаешь? Я злюсь. И я могу тебя просто взять и…

И девочка медленно прикоснулась подушечкой указательного пальца к черному тельцу муравья. Насекомое мотнуло мелкой головой, пытаясь увидеть, откуда свалилась очередная напасть, но все усилия его были тщетны и бессмысленны – палец уже давил на хрупкий панцирь.

Стук сердца в ушах, непонятный, еле уловимый треск.

Природа замерла, дыхание ее вновь пропало. Не слышно было ничего, кроме этого страшного, пускай и негромкого треска. С ним жизнь малюсенького существа, еще минуту назад стремящегося в муравейник, ломалась, выпуская из разрушенного оплота тела невидимую субстанцию души.

Стук сердца в ушах, непонятный, еле уловимый треск.

Пульс собственной жизни и прекращение чужой.

Воспоминание 9

Дети ко всему относятся совершенно не так, как взрослые. Они не имеют понятия, что Солнце – это огненный шар, находящийся ужасно далеко от нашей планеты. Они не имеют понятия, что такое планета, равно как не придают ровно никакого значения тому, что они круглые и вращаются вокруг сверхяркой звезды и своей оси.

Поэтому-то детство такое простое и такое радостное. Все, что происходит вокруг ребенка, для него не больше, чем необходимость, объясняемая элементарным «так надо». Вот и все. Солнце встает – так надо, и этим все сказано, остальное неинтересно.

Соответственно понятно, что маленькие человечки не знают ничего о том, что взрослые зовут любовью. По отдельным фразам, услышанным урывками, ребенок создает примерный образ этого слова в своей голове, он начинает строить свои собственные догадки на этот счет, делать выводы. Потому получается, что фактически каждый человек заслуживает любви со стороны дитя.

Ведь это так просто, зачем же тогда взрослые ломают голову над этим, зачем из-за этого происходят скандалы? Что может быть легче – каждый, кто заставляет тебя смеяться, кто за тобой ухаживает или кто просто делится с тобой хлебом с маслом на завтрак в детском саду, – каждый достоин любви.

Для Маши делившимся хлебом мальчиком был Стас. Она даже обещала ему выйти за него замуж, если тот будет отдавать ей свой бутерброд.

И Стас отдавал. И Маша понимала, что это что-то бесценное. На двадцать с хвостом детей давался только один кусок хлеба с маслом, и он всегда оказывался в руках самого цепкого и быстрого малыша. Главное в этом деле – схватить яство и утвердить свое право на дальнейшее его поглощение, облизав.

Что же называется «любить», если не то, что Стас каждое утро получал этот желанный бутерброд, но не облизывал, не съедал, а отдавал Маше, чтобы только она стала его женой в будущем?

Разве не наивны детские суждения насчет любви? Разве не умильны?

Но разве они не ближе к правде, чем завихренные, лишенные всякого смысла рассуждения умудренных людей?

Да, в детстве Маша чувствовала, что готова любить любого, кто будет готов сделать для нее что-то такое, что никто более не мог бы сделать. Такое, что никто и не делал.

Впоследствии, однако, как это часто и происходит, подобное восприятие сего сложного чувства стало подвергаться сомнениям, а далее – изменениям и панической модификации.

Когда она только пришла в школу, ей понравился мальчик. Вышло так, что их посадили вместе и они сидели на уроках за одной партой. День за днем они разговаривали больше и больше, даже успевали играть в крестики-нолики или морской бой, день за днем они становились дружнее.

Для Маши, с ее утвержденными, заученными мыслями о чувствах, не было никакого сомнения в том, что это не что иное, как любовь. И она была уверена, что для ее возлюбленного это – аксиома. А раз так, то надо делать шаги в сторону к нему. Шаги длиннее, потому что сейчас они сближались очень медленно, а Маша не могла ждать – она была той персоной, что, уяснив для себя что-либо, пытается всеми силами доказать это или добиться этого. И Маша хотела во что бы то ни стало все разъяснить с Вовой.

Поэтому в какой-то осенний день, когда пришло время завтракать и все спустились в столовую, Маша подошла к мальчикам, наблюдавшим, как Вова играет в какую-то игру на приставке, и, нисколько не смущаясь чужих ушей, пытаясь поймать хотя бы край левого глаза, спросила:

– Вов, не хочешь ко мне в гости прийти?

Сердце девочки на секунду замерло. Лицо ее стало красным: все мальчики устремили на нее свои глаза, а губы их исказились в подобии усмешек.

– Да, – чуть ли не автоматически ответил мальчик, даже не отрываясь от экрана. Для него было просто ответить утвердительно: за довольно-таки короткий срок они с Машей сдружились, став родными душами друг другу. Все в классе это знали и в тайне посмеивались над ними, словно это было ужасно иронично и совершенно глупо.

Маша улыбнулась, но, пытаясь скрыть свою неуемную, рвущуюся прямо из сердца радость, сказала:

– Тогда после школы пойдем, – и отошла.

Она не спешила уходить – ей хотелось подольше насладиться своим счастьем.

В этом была ее ошибка. Возможно, если бы она постаралась как можно более скоро покинуть столовую, все сложилось бы иначе.

– Ты что, правда, собираешься к ней идти сегодня? – едко спросил один из мальчиков, наблюдавших за игрой Вовы.

– Да, а что? – удивленно спросил тот.

Его друзья засмеялись.

– Значит, верно про вас все говорят!

Вова оторвался от игры и посмотрел на собеседника.

– Что… говорят? – краснея, спросил он.

Друг толкнул его плечом и расхохотался.

– Что вы эти, – он снова засмеялся и приподнял брови. – Голубки. Парочка вы.

Грянул хохот. Вове стало не по душе стоять в окружении издевающихся над ним одноклассников. Он покраснел, как рак, и, напустив на себя невозмутимость, ответил:

– Да я ответил, что приду к ней, просто так. Не хочу, чтоб она расплакалась, – край его губ скользнул вверх, будто он насмехался над Машей. Он оглядел всех своих товарищей. – Бедная, я же и не собирался к ней приходить! – он засмеялся, и все засмеялись вместе с ним.

Зло хохочущие мальчики даже и не заметили, что в какой-то момент Вова прекратил смеяться, увидев Машу напротив себя. В ее глазах можно было прочесть немой вопрос: «почему?». Она готова была расплакаться, но она не готова была к тому, что ее слезы увидит кто-либо. Особенно, если их заметит Вова. Она выбежала из столовой и оставила мальчика в компании более предпочтительной, не такой бедной, как она.

Не услышь Маша эти слова, брошенные Вовой только для виду, все сложилось бы по-другому. Конечно, они пошли бы сегодня к ней домой, и, кто знает, может быть, их чувства друг к другу оказались бы взаимными, и они были бы, как говорят взрослые, «вместе». Вова действительно хотел пойти в гости к своей подруге, но он, как и большинство людей вообще, не смог устоять под натиском насмешек – мальчик вынужден был скорчить из себя бездушного и наврать с три короба.

Маша не могла об этом знать. Для нее все сказанные слова были как нож в спину. А с ножом в спине она уже не могла бы привести кого-то к себе домой.

Сегодня в гостях у нее были слезы, трещины в сердце и сомнение в мыслях.

Вова ничего ей не объяснил, и их милая дружба была просто-напросто превращена в ничто.

И после подобного унижения, которое вдруг так глупо произошло, Маша все-таки оставалась по-прежнему такой же наивной дурочкой, верящей в людскую искренность и возможность взаимной симпатии. Она считала, что Вова не является обобщением всего человечества. Вова – просто исключение из правил. Конечно, подобных исключений может быть еще много, но наверняка в мире все же больше чистых людей, не заботящихся о сторонних мнениях, произведенном ими впечатлении – они просто живут так, как считают правильным жить, в согласии с собой и в гармонии с окружающими.

Может, поэтому наивная девочка все так же готова была полюбить любого доброго мальчика. Может, поэтому она не насторожилась, встретив новое лицо, занявшее важное место в еще столь юной, столь неопытной душе.

…Лето – прекрасное время года, дающее каждому отдых и свободу. Под солнечными лучами, особенно на берегу голубого моря, человек как никогда чувствителен и влюбчив. Все вокруг кажется прекрасным и сияющим, будто бы солнце, освещая мир, заключает его в свои крепкие теплые объятия, и это тепло пропитывает все – от букашки до человека.

И именно в эту летнюю пору Маша познакомилась с Мишей.

Ей было всего лишь девять, и она еще не умирала.

Тогда она в первый раз поехала куда-то без близких. Ей было так страшно и так некомфортно поначалу – по какой-то неведомой причине ее определили в компанию ребят на несколько лет ее старше. Немудрено, что все смотрели на нее свысока. Тому было, как минимум, два повода: рост и возраст. Этого никак не избежать: куда бы ты ни пришел, все всегда судят по количеству прожитого тобой времени на этой планете. Чаще всего, однако, общество судит тебя по внешности и одежде.

Не было никакой разницы, любит ли Маша всех своих новых знакомых заранее или относится она к ним с предосторожностью. Для этих людей (да и для людей вообще во всем мире, как то позже выяснилось) Маша была никем более, чем просто девочкой в немодной, простоватой одежке, девочкой с по-детски сияющим лицом, таким дружелюбным лицом, что становилось просто противно на него смотреть.

Маша заведомо обожала их всех, а они заведомо ненавидели ее. Без причины. Просто потому что.

Показывать свою нелюбовь к этой странной девчонке было просто-напросто нельзя: взрослые, вожатые, могли отвести их к серьезным людям, дабы расставить точки над И и восстановить гармонию. По причине всего этого все дети отряда номер 7 скрывали неприязнь к Маше за улыбками и шуточками на ее счет – шуточками подчас весьма колкими, но они пока не были понятны Машеньке, бесконечно счастливой от проявленного к ней внимания, от дружелюбия новых друзей.

Только Миша и стал тем новым человеком, рядом с которым пропадало дыхание.

С ним было так же легко, как и с Вовой, они могли разговаривать о многом. Чувствовалась крепкая связь между маленькой девочкой и уже довольно взрослым, четырнадцатилетним парнем. Конечно, ни о какой любви в подростковом ее понимании и речи быть не могло, но и он, и она чувствовали какую-то связь, которая была крепче, чем их прежние связи с кем угодно.

Миша пользовался популярностью среди всех девочек седьмого отряда, однако ни с одной из них он не чувствовал себя комфортно. Неловко получается, когда по-дружески беседуешь с человеком, который только и ждет, что поцеловать тебя. От Маши подобных выходок ждать не приходилось, ведь она была только ребенком, а вот девочки двенадцати лет порождали в нем чуть ли не страх за свою сохранность – они смотрели на него с таким нескрываемым восторгом, с таким трепетом, словно болтали не с парнем, а с богом.

И когда казалось, что Миша – именно тот, кому можно доверять всей душой, разразилась гроза, и все наивные ожидания сгнили под ливнем слез.

В какой-то из дней, столь же ярких, столь же теплых, как и все летние дни этого года, была запланирована особенная дискотека с намеком на бал. Бал – это то, что вызывает бурю восторга у девочек, помешанных на любви и романтических историях. Бал – это всегда что-то возвышенное, это всегда надежда на встречу своего суженого, это всегда желание попасть в сказку о Золушке.

Все девичье население лагеря усердно готовилось к вечеру с самого раннего утра.

Сидя на кровати и наблюдая за приготовлениями остальных девочек к предстоящему сегодня событию, девятилетний ребенок с растянутыми до ушей губами наслаждался представленным зрелищем.

Девочки радостно переговаривались, смеялись в предвкушении вечера, каждая надеялась, что кто-то пригласит ее на танец.

– Надень это, – говорила Света, протягивая Лизе черное платье. – Оно тебе очень к лицу. Я уверена, что Миша не сможет оставить тебя без внимания! – она усмехнулась, а лицо Лизы налилось краской.

– С чего ты взяла, что я для него наряжаюсь? – спросила она в полголоса, быстро, но осторожно забирая черную материю из рук подруги.

– Ой, да ладно тебе, перестань, – вмешалась Аня, роющаяся в своем шкафу в поисках чего-то более нарядного, нежели ее бесконечные спортивные костюмы. – Все девочки отряда буквально с ума сходят по Мише. «Миша то», «Миша это». К кому ни подойди, только и слышишь, что о нем и о нем, – она замолчала, давая оценку только что вытащенным шортам, более или менее похожим на нарядные, и легкой белой кофточке. Удовлетворительно кивнув, она аккуратно повесила свое «вечернее» облачение на вешалку и легла на кровать.

– А сама-то, – усмехнулась Света. – Можно подумать, что ты не для него пытаешься сыскать что-то пригодное в своем шкафу. – Слова были сказаны как-то колко, в них чувствовалась некоторая издевка. Маша беспокойно взглянула на говорящую, но – как странно! – ее губы вырисовывали самую что ни есть доброжелательную улыбочку.

Аня, как и Маша, бросила секундный взгляд на свою соседку, однако, не уловив во фразе насмешки, чистосердечно ответила:

– Я и не скрываю, что все мои усилия – для него, – и девушка пожала плечами, ставя точку в этом вопросе и ясно давая понять, что разговор закрыт.

Может быть, он и был закрыт для Ани, но Свете явно хотелось еще хоть немножечко пообсуждать Мишу. Видя, что ни с кем более о нем поговорить не удастся, она повернулась к Маше:

– А ты что скажешь?

Девочка побледнела и оторопело посмотрела на обращавшуюся к ней личность. Сердце забилось быстрее от того, что кто-то старший наконец заметил ее присутствие в этой комнате, в этом лагере, в этом мире.

– Я? – тихо пролепетала Маша. – Я не знаю… мне кажется… он… хороший…

Слова тонули в волнах захлестнувшего ее волнения – казалось, что даже сердце уже плавает в этом бушующем море эмоций.

– Хороший! – Света откинулась на кровать и залилась громоподобным смехом, от которого остальные девушки опустились на землю со своих облаков мечтаний и в удивлении смотрели на нее. У Маши по телу пошли мурашки, на лбу выступил пот – этот смех казался скорее зловещим, скорее ядовитым, чем теплым и дружеским.

– Что случилось-то? – недоумевали соседки.

– Вы только послушайте! – сквозь смех и слезы твердила им Света. – Только послушайте! Хороший! – она снова засмеялась. Почему-то это слово казалось ей особенно юмористичным. – Хороший, – уже успокоившись, повторила она в который раз. – Сказать «хороший» в оценку Миши – все равно, что ответить на вопрос «как твои дела?» «нормально». Это не отображает настоящей сущности вещей. Хотя, – Света на секунду бросила на Машу взгляд, а потом вновь уставилась в потолок, давая тем самым понять, что даже грязно-белая с подтеками краска намного интереснее разговоров с ней. – Ты ведь еще такой ребенок. Такой ничего не понимающий маленький птенчик. Чирик-чирик – вот единственное для тебя занятие, – Света ухмыльнулась, надменно глянув на пораженную Машу, глядящую прямо в глаза своей соседке.

Света ничего не добавила – добавлять было нечего, она встала и подошла к двери. Взявшись за ручку, она уведомила, что собирается пойти в соседнюю палату и пообщаться немного с другими девочками, и уже собиралась выйти, как дверь открылась сама. Не совсем сама, на самом деле, – за нею стоял Миша.

Одетый просто (в ярко-зеленые шорты и желтую с рисунком майку), он все равно выглядел превосходно. Хотя, наверное, даже если бы он оделся в лохмотья, Аня, Лиза и Света сочли бы его самым красивым представителем мужского пола во все времена и во всех уголках планеты.

Коротко со всеми поздоровавшись, он пояснил цель своего прихода:

– Я извиняюсь за такое вторжение. Не хотел отрывать вас от ваших дел…

– Ты не отрываешь, – спешила уверить его Лиза.

– Нисколько не мешаешь, – вставила Аня.

– Все в порядке, – улыбнулась Света.

– Да… эм… – вести беседу сразу с несколькими влюбленными в тебя дурочками – занятие весьма себе сложное. – В общем, я пришел, чтобы кое-что сказать… Не перебивайте, пожалуйста! – прикрикнул он, заметив, что рты девушек уже округлились, давая свободу первому слогу первого слова задуманной речи. – Я не особенно люблю подобные вечера и танцы – в основном, из слишком большого количества людей, желающих подойти, познакомиться, пообщаться. Так что я решил, что будет справедливо, если я заранее скажу, кто будет моей парой сегодня, – дыхание девушек пропало. Их воображение рисовало долгую интригу, барабанную дробь и приглашение на бал с самым желанным кавалером отряда. Однако Миша не желал удовлетворять фантазии влюбленной троицы и быстро закончил свою речь: – со мной пойдет Маша. – Он кротко посмотрел в сторону своей подруги и помахал ей на прощание, уходя за дверь.

А когда он вышел, натянутые улыбки девушек стремительно превратились в прямые линии.

Девочка не знала, что такое она сделала, чем расстроила своих подруг. Она боялась спросить их – настолько страшными они казались ей сейчас. А они молчали и наверняка считали, что Маша не достойна разговоров с ними. Это ведь чистой воды предательство, насмехательство над старшими! Как может быть, что двенадцатилетним девочкам предпочли девятилетнюю?

А в чем была Машина вина? Ни в чем. Однако нельзя же обвинять самого чудесного парня в том, что он не захотел пойти с ними на бал. Как можно, в самом деле, подумать, что в этом есть вина Миши? Наверняка Маша какими-то уловками заарканила его – это ясно.

Если до этого дня Маша была у своих соседок не в почете, так в этот день она опустилась на самое дно социального кружка – она стала ненавидимым ничтожеством.

Но этот день не закончился молчанием трех влюбленных с разбитыми сердцами – нет.

Когда пришла пора идти на танцы, все трое остались в комнате. Если любимый будет весь вечер лишь с одной какой-то дамой, то зачем же надрывать свою душу, наблюдая за этим со стороны? Конечно же, разумнее всего пребывать в радостном неведении всего, что происходит за пределами этих стен. Нет, Маша и Миша – это не пара, понятное дело. Но сам факт их крепкой связи – плевок в сторону Светы, Лизы, Ани и еще десятка таких же обиженных девушек из всего отряда.

– Да кем она себя возомнила? – разрезая тишину своим голосом, буркнула Лиза. Ее черное платье висело на краю шкафа и будто бы смеялось над своей хозяйкой. – Ей всего девять лет, а она уже отбивает парней!

– И каких! – вставила Аня. – Ему же четырнадцать! Пять лет разницы – ну, о чем они могут говорить? Что может быть такого в этой малолетке, чего нет у нас? – Аня бросила взгляд в зеркальце, немного полюбовалась на себя и, будто испытав резкую боль по неясной причине, отшвырнула пудреницу в угол палаты.

Снова воцарилось молчание. Если что-то не оправдывает твоих надежд, прежде всего злишься на все, что под руку попадается, пытаешь искать виноватого и не признавать, что виноват только ты сам.

Ведь Маша пошла с Мишей на дискотеку, потому что она не липла к нему, как банный лист, она разговаривала с ним спокойно и не пожирала его глазами каждую секунду. Человеку нужно общение, но не такое, от которого легко сойти с ума, а такое, от которого можно получить приятные эмоции, которое поднимает настроение и заставляет позабыть о времени. Совершенно никакой разницы нет, двенадцать тебе или девять. Если ты человек, умеющий держать себя и не надоедать другим, то к тебе будут тянуться.

Есть ли тогда хоть какая-нибудь вина девочки в отданном ей предпочтении?

С другой же стороны, если пойти путем обвинения, то разве Маша не достойна радости? После того, как одноклассница Рита ее избила; после того, как ее бросили в лесу и она совершила свое первое убийство; после того, как Вова ее так жестоко предал, выставив на посмешище перед своими товарищами – после всего этого разве не имеет она права хоть немножечко побыть счастливой? Хотя бы в этот день?

Пожалуйста?

Если размышлять таким образом, то тогда виноваты эти трое.

Но вряд ли девушкам было интересно, что там происходило с Машей в ее прошлом, кто там ее унижал и прочее. Человек – эгоист, и прежде всего его интересует он сам. Девушки также не заслуживают обвинения – просто это в их природе: они уже изначально запрограммированы на заботу только о самих себе и ни о ком более.

– Надо как-то ее проучить, – тихо, не поднимая головы, проговорила Лиза. И тишина была утвердительным ответом.

Маша вернулась в палату поздно – было около часа ночи. Она не включала свет, чтобы не разбудить своих соседок, и пыталась ступать как можно более тихо, не издавая ни шороха. А ведь она могла бы просто нагло прийти, зажечь лампы и издавать различные громкие звуки, ведь она человек, а человек – эгоист.

Но она заботилась о том, чтобы Лиза, Аня и Света спали спокойно и умиротворенно, а сны их текли плавно до самого утра.

Она медленно и осторожно подошла к своей кровати, аккуратно села на ее краешек и тихонько разделась. По всему квадратному пространству была растянута тишина, и ни один посторонний звук не нарушал этой идиллии. Все спали.

Маша заснула с улыбкой на лице: сегодняшний день был полон приятными моментами. Просто не верилось в то, что счастье наконец повернулось к ней лицом, взяло за маленькие пальчики и повело по длинному пути желтых кирпичей в светлое будущее.