Текст книги "Обнять необъятное. Избранные произведения"

Как некогда славный и во многих с Туркою баталиях отличившийся генерал-аншеф X., премногими от Государыни регалиями и другими милостями наделенный, во Французском, однако, диалекте нарочито несведущ оказывался. То сие незнание свое отнюдь перед модными того времени госпожами объявить не желая, навсегда секретно, перед каждым из дому своего выездом, по нескольку французских речений затверживал; и оные, на малой бумажке русскими литерами исписавши, таковую за обшлаг мундирного кафтана своего запихивал, норовя по ней, между русского разговора, громчае противу прочего выговорить. Сия генеральская выдумка, хотя превострою ему казалася, однако от Го-сударыниной любимицы, весьма знатной и пригожей девки, не могла укрыться; и оная девица, сим позабавить свою благодетельницу положив, таковой умысел свой в тот же день, на бывшем куртаге, в действо произвела. Для сего, когда Государыня с генералом X. о делах говорить удостоили, знатная фрейлина сия, сзаду к нему подступивши, незаметно для него ту бумажку из-под обшлага выхватила и по ней, переделанным на генеральский обычай голосом, смело выкрикнула: «Рьень моень кё. – Ву зет ля рень дю баль. – Ни плю, ни моень. – Не плезанте жаме авек ле фам, дон лимажинасион ансесаман траваль. – Сепандан ле терань комансе а девенир де плюзен-плюз юмид!»[70]70
  Никакого средства, кроме. – Вы – царица бала. – Ни более, ни менее. – Никогда не шутите с женщинами, воображение которых непрестанно работает. – Между тем почва начинает становиться всё более и более влажной! (фр.). – Ред.


[Закрыть] Таковая сей пригожей девки выходка немалый смех всему собранию причинивши, великая Государыня сама премного и даже долго после сего смеялися; а под конец оную знатную девицу за храброго генерал-аншефа X., с превеликою пышностью, замуж выдали.

Некогда маршал де Басомпьер, задумав угостить в будущий четверток ближайших сродников своих, кухарь сего вельможи пришел от того в немалую мыслей расстройку, униженно господину докладывая, что у них всего один бык имеется. «Изрядно, – возразил маршал, – а сколько у того быка частей?» – «Осемъ», – ответствовал сей. «Отнюдь! – перехватил маршал, – одиннадцать у быка! а для сего и можно оный на одиннадцать блюд изготовить!» – Так, многие знания во всяком звании пригодиться могут.

Интендант лангедокский, господин де Графиньи, прогуливаясь в один летний день в двух черных камизолах, повстречался в сем удивления достойном наряде с дюком де Ноалем. Сей вопросил: «Господин интендант! возможно ли? два камизола в столь знойный день?» – На что, с тоном печали, ответствовал: «Господин дюк! Злосчастие преследует меня: вчера скончался дед мой, а сегодня испустила дух моя бабка! Для чего и надел я сугубый траур».

Две молодые Италийские благородные девки в зелени на прекрасной долине сидевши, помимо их проходил седой, но непомерно прыткий старик. То они, с усмешкою, вопросили: «Отчего такое завидное, не по летам, сложение имеет?» – Ответствовал: «Потому, съиз-детства употребляю масло внутрь, а мед снаружи».

Как некий добивающийся форстмейстерского звания Шваб Андреас Гольце, ненароком к возлюбленной своей, девице изрядного поведения, вошед и оную увидев за обеденным столом сидящую и свой аппетит внут-ренностию жареной бекасины в то время удовлетворяющую, так приветствовал: «О Амалия! если б я был бекасиною, то, уповаю, всю тарелку вашу своими внутренностями чрез край переполнил бы!» – На что случившийся при том Амальин родитель, главный лесничий магдебургских лесов, Карл-Фридрих Венцельроде, незапно с места вскочив, учал того Гольце медным шомполом по темени барабанить и, изрядно оное размягчив, напоследок высказал: «Тысячу зарядов тебе в поясницу, негодный молодой человек! Я полагал доселе, что ты с честными намерениями к дочери моей прибегаешь!»

Господин де Волтер, однажды в беседе со многими той страны министрами находясь, отменно остроумно высказал: «Разность промеж людей доходит временем до высочайшего градуса; отчего иные столь великие, что для покрытия головы своей сами до оной на цыпочки подниматься должны; а другие для того же к голове своей сами на колена опускаться принуждены обретаются».

Господин виконт де Брассард, с отменною ласкою принятый в доме одного богатого ветерана, в известном сражении левой ноги лишившегося, усердно приволакивался за молодою его супругою, незаметно, по-военному, подпуская ей амура.

 То однажды, изготовив в мыслях две для нее речи, из коих одну: «Пойдем на антресоли» – сказать тихо, а другую: «Я еду на свою мызу» – громко; толико от внезапу разлиявшегося по членам его любовного пламени замешался, что, при многих тут бывших, произнес оные в обратном порядке; а именно: тихо и пригнувшись к ее уху: «Я еду на свою мызу»; а за сим громко и целуя ее в руку: «Пойдем на антресоли!» – За что быв выпровожден из того дому с изрядно накостылеванным затылком, никогда уже в оный назад не возвращался.

Генерал Монтекукули, в известную войну от неприятеля с торопливостью отступая и незапно в реку Ин пистолет свой уронивши, некий австрийский путник, пять лет спустя с пригожею девкою вдоль сей реки гуляя, так возразил: «Пожалуйте, сударыня, сей реки весьма поберегитесь; ибо в оной заряжоный пистолет обретается». – На что сия нарочито разумная девица не упустила засмеяться, да и он того же учинить не оставил.

Единожды аббат де Сугерий, с Иваном-Яковом де Руссо гуляя, незапно так сказал: «Обожди, друг, маленько у сей колонны, ибо я, на краткий миг нужду имея, тотчас к тебе возвратиться не замедлю». – Сей искусный в своем деле философ, многим в жизни своей наукам обучаясь, непременно следовал Солоновым, Ликурговым и Платоновым законам, а особливо Димо-ландской секты[71]71
  Читай книгу «О суете наук», гл. 63.


[Закрыть], для чего не упустил господина аббата целые три дня с упрямством дожидать, а напоследок, сказывают, и вовсе от голода на указанном месте умре.

Некоторый градодержатель, имея для услуг своей персоне двух благонадежных, прозвищами: Архип и Осип, некогда определил им пойти пешою эштафетой к любимой сего чиновника госпоже, не поблизости от того места проживающей. То сии градодержателевы холопы, застигнуты будучи в пути прежестоким ненастьем, изрядную простуду получили, от коей: Архип осип, а Осип охрип.

Всем ведомый англицкий вельможа Кучерстон, заказав опытному каретнику небольшую двуколку, для весенних прогулок с некоторыми англицкими девушками, по обычаю той страны ледями называемыми; сей каретник не преминул оную к нему во двор представить. Вельможа, удобность сработанной двуколки наперед изведать положив, легкомысленно в оную вскочил, отчего она, ничем в оглоблях придержана не будучи, в тот же миг и от тяжести совсем назад опрокинулась, изрядно лорда Кучерстона затылком о землю ударив. Однако сим кратким опытом отнюдь не довольный, предпринял он таковой сызнова проделать; и для сего трикратно снова затылком о землю ударился. А как и после того, при каждом гостей посещении, пытаясь объяснить им оное свое злоключение, он по-прежнему в ту двуколку вскакивал и с нею о землю хлопался, то напоследок, острый пред тем разум имев, мозгу своего, от повторенных ударов, конечно лишился.

Холостой и притом видный из себя инженер, в окрестностях Инспрука работы свои производящий, повадился навещать некоего магистера разных наук, в ближайшем оттуда местечке проживающего. Сей, быв неуклонно занят всякими вычислениями, свою бездетную, но здоровьем отличную супругу не токмо в благородные собрания, ниже на многолюдные прогулки не важивал, да и в дому своем поединком отменно редко развлекал. Инженер, всё сие по скорости заприметив, положил обнаружить пред магистершею, нимало не мешкая, привлекательные свои преспективы, дабы на чужой домашней неустройке храм собственного благополучия возвести.

Наиудобнейшим для сего временем признал магистеровы трапезы; ибо ученый сей, разных стран академиями одобряемый, главнейшее после фолиантов удовольствие в том полагал, что подолгу за трапезами просиживал, приветливо разделивая со случившимся посетителем тарелку доброй похлебки и всякого иного яства. Посему, за первою же трапезою супротив хозяйки присев, затеял, когда сладкого блюда вкушали, носком своей обуви таковой же хозяйкин прикрыть и оный постепенно надавливать, доколе дозволено будет. Притиснутая нога, сверх чаяния, не токмо выдернута не была, но хозяйка не без замысла лестным голосом выразила: что де не столько вкушаемое печение приятно, колико приправа, оное сопровождающая. С этим и ма-гистер согласиться не замедлил, разумея предложенную к печению фруктовую примочку, многими «подливкою» называемую. После того, однажды, когда магистерша к трапезе красивее обычного обрядилась, инженер, возбуждаемый видом ее поверх стола телосложения, на сей раз едва розовою дымкою прикрываемого, почал свои ножные упражнения выделывать с возрастающим сердца воспалением и силы умножением, повышая оные постепенно даже до самого колена. И дабы притом затмить от гостеприимного хозяина правильный повод своего волнения, стал расписывать оживленными красками, как через всю Инспрукскую долину превеликую насыпь наваливает и оную для прочности искусно утрамбовывает. Под конец же с толикою нетерпеливостию хозяйкино колено натиснул, что она, взорами незапно поблекши и лицом исказившись, к задку стула своего откинулась и громко, чужим голосом, воскликнула: «Увы мне! чашка на боку!» Магистер вотще придумывал: о какой посудине супруга его заскорбела? А виновный про-дерзец, заботясь укрыть правду от несумнящегося супруга, почал торопливо передвигивать миску, дотоле у края стола стоявшую, к самой середине оного. И неведомо, сколь долго протянулось бы такое плачевное оставление страдалицы без супружнего пособия, ежели бы сама, дух свой на время восприявши, не указала перстом сперва на поврежденный член, а потом и на укрывающегося бесстыдника и не высказала с особым изражени-ем: «Сей есть виновник моего злоключения! Он, с горячкою расписывая про насыпь чрез долину, не оставлял без толку напирать в мое левое колено, пока верхушку оного совсем своротил! От этого часу не токмо не за благородного кавалера его почитаю, но даже за наиувальнейшего мужика-землекопа!» – Такими выговоренными словами всю правду мужу вскрыла. Магистер, зная в корпусе своем не довольно силы, дабы дородную супругу подобрать, а притом и виновника до нее не допущая, высунясь из окна, выкрикнул с площади двух крепких носильщиков, которым наказал бережно хозяйку, с отвороченным коленом, в опочивальню перенести и там на двуспальное ложе поместить. – Так здоровая некогда госпожа сия проявилась болящею под занавесками, за коими допрежде хотя не часто амуры резвилися, но и бледноликая печаль не ютилася! – Оставив страдалицу на ложе, вошел магистер, с обоими носильщиками, вспять в столовую горницу, где провинившийся, не без великого страха, дожидал висящего над ним своего приговора; и так ему, с глубокою горечью, высказал: «Ведайте, государь мой, что хотя вы и опытный в своем деле инженер, но госпожа магистерша не есть земельная насыпь и никогда оною не бывала!» – И, повернув от него, выплатил обоим носильщикам заслужоные ефимки и в опочивальню к болящей возвратился. А про дерзкий тот сластолюбец, столь нечаянно от заслужоной и преизрядной потасовки избегший, за лучшее счел поскорее к дому убраться; и завсегда потом, о приключившемся вспоминая, так в мыслях своих выводил: «Ежели и вправду сия подстольная любовная грамота остроумную при себе удобность имеет; ибо любимому предмету изъясняет, а от нелюбимых утаевает; однако и оную, даже в самых поспешных и чувствительных случаях, отнюдь до крайнего изображения допущать не должно».

Однажды, когда ночь покрыла небеса невидимою своею епанчою, знаменитый французский философ Декарт, у ступенек домашней лестницы своей сидевший и на мрачный горизонт с превеликим вниманием смотрящий, – некий прохожий подступил к нему с вопросом: «Скажи, мудрец, сколько звезд на сем небе?» – «Мерзавец! – ответствовал сей: – никто необъятного обнять не может!» – Сии, с превеликим огнем произнесенные, слова возымели на прохожего желаемое действие.

Гисторические материалы Федота Кузьмича Пруткова (деда), не вошедшие в Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова

Весьма достаточный мануфактуроправитель, неподалеку от нью-йоркского города проживающий, навсегда с раннего утра рабочих своих подымая, только с темною ночью домой их отпускал; то, однажды, когда ночная мрачность совсем исчезла и благодетельная денница, являя утреннюю зарю светлеющим лицом своим, взирая на вселенную, правою рукою усыпала землю розами и орошала, наподобие жемчуга, из глаз своих зеленую траву росою, – сей трудящий рукодельник, многих из наемников своих тотчас пробудив, на смятенный запрос оных степенно ответствовал: «Государи мои! поднимая вас прежде солнца и отпуская опосля луны, уповаю, конечно, следовать похвальному изречению: «Ученье свет, а неученье тьма».

Как у некоего педагога несоразмерно короткая кровать имелась, на восток поставленная и ширмою от света загороженная; то один школьник, во время сна сего пестуна своего, неуместно над оным подшутил, осторожно повалив наставничью ширму. Когда же учитель, ранее от солнечных лучей проснувшийся, запальчиво с короткой кровати своей вопросил: «Зачем мне светло?» – сей молодой проказник, нимало не смешавшись, но с надеждою ответствовал: «Не вы ли сами, государь мой, с превеликою настойчивостью вперяли мне во всем придерживаться пословицы: коротко и ясно!»

Некий, весьма умный, XIV века ученый справедливо тогдашнему германскому императору заметил: «Отыскивая противоречия, нередко на мнимые наткнуться можно и в превеликие оттого и смеху достойные ошибки войти: не явное ли в том, ваше величество, покажется малоумному противоречие, что люди в теплую погоду обычно в холодное платье облачаются, а в холодную, насупротив того, завсегда теплое одевают? Или коликому сраму подверг бы себя тот, который громко и в большом собрании простодушно удивляться вздумал бы, что одержимый водяною болезнью старец почасту жажды своей утолить не может?» – Сии, с достоинством произнесенные, ученого слова произвели на присутствующих должное действие, и ученому тому, до самой смерти его, всегда особливое внимание оказывали.

Как некоторый германский государственных дел министр, великий промежду товарищей своих вес имеющий и с ними почасту в советах препирающийся, неосторожно, а паче того, с непригодною для министерского своего сана пылкостию, в приватный, с некиим незнатного чина юношей, спор вошел; то желая он свое, о пользе рабства, мнение напоследок гисторическими указаниями закрепить, тако с особою запальчивостью воскликнул: «Воззри, о юноша, на сии, великостью ужасающие и разум поражающие пирамиды! Колико стоят они тысящелетий? а мог ли бы кто таковые не через невольнический труд с успехом учредить?» Тому министрову рассуждению нимало не удивляясь, но напротив того, оное с поспешностью подхватив, сей, похвалы достойный, юноша степенно и с улыбкою ответствовал: «Так, государь мой! Но для того, уповаю, и сохранило Провидение сии египтянские громадные пирамиды, дабы всякий, разума не лишенный, путник, с негодованием на оные взирая, неизбежно так помыслил: то превеликое есть доказательство, колико бесплодно завсегда невольнический труд прилагаем бывает!» Си я, остроумно и смело составленная, того юноши отповедь, немалый сему министру стыд причинивши, оный, однако, и после того, сказывают, прежнему своему мнению верен остался.

Всему свету известный герцог де Роган однажды, превеликую во всем организме расстройку от простуды ощутив, спешно французского врача, Густава де ла Шарбонера, звать приказал и от него пригодное для себя врачевание истребовал. Сей, искусный в своей науке, де ла Шарбонер не замедлил господину де Рогану особые капли прописать, которые по двадцати в воде принимать велел; а назавтра к сему больному с должною осторожностью вошед и оного в холодной ванне сидящего и спокойно прописанные капли ложечкой пьющего увидев, искусный тот врач немало сему изумился и с ужасом к герцогу воскликнул: «Что вы делаете, государь мой?» – Таковому докторскому вопросу вельми удивляясь и с негодованием герцог де Роган из ванны ему ответствовал: «Не вы ли сами, господин де ла Шарбонер, вчера, при герцогине, супруге моей, с превеликою настойчивостью многажды наказывали мне: капли сии по двадцати в воде принимать? Что с самого отхода вашего по сей час непреклонно исполняя, напоследок совсем излечиться через сие несомненно надеюсь!» – Так и великие люди иногда тоже недогадливыми бывали!

Сказывают, однажды Лефебюр де ла Фурси, французский знаменитый ученый, к исследованию мафематических истин непрестанно свой ум прилагавший, нежданно тамошним королем, с прочими той страны почетными особами, на охоту приглашен был и, из богатого королевского арсенала добрый мушкет для сего получивши, наровне с другими королю в охоте сопутствовать согласился. Но когда уже оная королевская охота, изрядно утомившись, обратно путь свой к дому направила, то, проезжая мимо славного и широкого каштана, на берегу реки стоящего и в зеркале вод ее, влеве от него бегущих, длинные ветви свои живописно отражающего, – добрый сей король знаменитого того мафематика узрел, у подножия каштана на земле сидящего и тщательно, с превеликим прилежанием, на ладони дробь перебирающего, а мушкет и прочие охотничьи доспехи подалеку от него в стороне лежащие, и крайне сему удивляясь, громко его вопросил: «Что вы делаете, господин Лефебюр де ла Фурси?» На королевский запрос, нимало не смешавшись, но с видимым отчаянием, ученый тот ответствовал: «Вот уже два часа, государь мой, как тщетно силюсь я привести сию дробь к одному знаменателю!» – Возвратясь домой, король не упустил передать таковой ученого ответ молодым принцессам, дочерям своим, много в тот вечер смеявшимся оному, купно с их приближенными, а в доказательство, однако, сколь ученость должна быть всеми почтенна, тогда же господину Лефебюру де ла Фурси из королевской своей вивлиофики особую книгу подарил, под заглавием: «Перевод из нравоучительных рассуждений барона Гольбаха», в нарочито богатом переплете и на пергаменте отпечатанную.

Славный по своей находчивости сановник, за казною надзирать приставленный и в оной от прежних лет оскудение заметив, особое, однако, к выпуску ассигнационных билетов старание приложил и тем, сказывают, по бывшей в то время войне, немалую похвалу себе от тоя земли государя приобрел, непрестанно его обогащением казны удивляя. То однажды, получив от любимого полководца своего извещение, что в войске великая нужда в мелких деньгах имеется, той земли государь, при многих у ступень трона его бывших придворных, гневно сановника того вопросил: «Известны ли вы, господин мой финанс-министр! великую войска наши нужду в мелких деньгах ощущают?» На что сей, с тоном отчаяния, ответствовал: «Единая тому вина есть, государь, что никак довольно отпечатывать не успеваем!» – Сии, с покорностью произнесенные, слова на прежнюю милость гнев государев, конечно, обратили.

Индийский царь Вардигес, покорными слугами своими окруженный, единожды до самого заката солнечного, со смехом, неловкостью плясавшего перед ним медведя потешался и напоследок так воскликнул: «Половину со-кровищей, о верноподданные! тому, кто первее прочих сказать может: почто сие четвероногое непрестанно морду свою к небесам обращает, будто там что знакомое, а паче приятное, себе находит?» – «Доподлинно, – ответствовал царю, нимало не медля, степенный царедворец, – оно там, уповаю, двух своих подруг, большую и малую, обрести успело», – причем на двух в небе «медведиц» указать государю не замедлил.

 Ответу сему весьма доволен оставшись, царь тотчас, в веселом расположении, в покой свой вошел и обещание свое в тот же день исполнить не оставил.