Текст книги "Армагеддон. 1453"

Крис Хамфрис
Армагеддон. 1453

C. C. Humphreys

A Place Called Armageddon

Copyright © Chris Humphreys 2011. First published by Orion, London

© Перевод на русский язык, Посецельский А.А., 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Посвящается Аллану Истмэну

И он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон.

Откр. 16:16

Персонажи

Греки

Григорий Ласкарь (известный как Зоран из Рагузы и Риномет)

Феон Ласкарь

София Ласкарь

Такос Ласкарь

Минерва Ласкарь

Константин Палеолог, император

Феофил Палеолог, кузен Константина

Георгий Сфрандзи, историк

Феодор из Каристоса, имперский лучник

Флатенел, капитан

Лука Нотарас, мегас дукс

Афина, горничная

Турки

Лейла, колдунья

Мехмед Эль-Фатих, султан турок

Хамза-бей, советник

Ахмед, земледелец

Абаль, дочь Ахмеда

Заганос-паша

Кандарли Халиль, великий визирь

Балтоглу-бей, адмирал

Рашид, башибузук

Фарук, болукбаши

Аксемседдин, имам

Исхак-паша

Караджа-паша

Генуэзцы

Джованни (или Жиан) Джустиниани Лонго, он же Командир, глава обороны

Энцо Сицилиец

Амир Сириец

Бастони, капитан

Бартоломео

Венецианцы

Джироламо Минотто, байло (глава) венецианцев в городе

Коко, флотоводец

Братья Бокьярди

Тревизьяно, флотоводец

Прочие

Джон Грант (известный как Иоганн), инженер

Фарат, жена Ахмеда

Монир и Мустак, дети Ахмеда

Исаак Алхимик

Урбан, трансильванский пушечный мастер

Абдул-Матин, телохранитель

Станко, омишский пират

Дон Франциско де Толедо, кастильский воин

Иоанн Далматинский, имперский советник

Архиепископ Леонард

Кардинал Исидор

Раду Дракула

Зоркий Человек

Ульвикул, кот

К читателю

Падение города редко бывает таким внезапным, как это было в Помпеях. Будто старик, что шатается над обрывом, город падает долго, пока не окажется на самом краю.

В 1453 году таким городом стал Константинополь.

Благословленный географией, оседлавший Европу и Азию, державший важнейшие торговые пути, Константинополь со своей Византийской империей процветал, одно время контролируя две трети цивилизованного мира.

Однако тысячелетие войн – гражданских, религиозных, с иноземцами – подорвало его силы. Его грабили другие христиане. Его подчиняли великие державы – Венеция и Генуя. К середине XV века от империи осталось немногим больше, нежели сам обедневший город. Сейчас, когда над ним навис рок, собратья-христиане готовы послать ему помощь, но только за немыслимую цену – город должен отказаться от православия и объединиться со всеми католиками под Папой.

Люди бунтуют, но у императора нет выбора, он должен согласиться. Он понимает то, чего не видит народ.

Турки уже близко.

Пророк предсказал, что Константинополь падет перед джихадом. Однако восемь столетий армии Аллаха разбивались о несокрушимые стены города. Даже Айюб, сподвижник самого Мухаммеда, умер перед ними.

Но сейчас знамя подобрал молодой мужчина. Преисполненному решимости стать новым Александром, новым Цезарем, Мехмеду, султану всех турок, исполнился двадцать один год.

Старик шатается над обрывом… и молится о том, чтобы его отступничество от веры не было тщетным. Молится о чуде.

Пролог

6 апреля 1453 года

Мы идем, Грек.

Заберись на самую высокую башню среди своих мощных стен. Они охраняли тебя тысячу лет. Сдерживали все наши атаки. Пред ними, где некогда раскинулись твои поля и виноградники, теперь видны только наши траншеи и брустверы. Там пусто – пока. Ты думаешь, их заполнит еще одна обреченная армия Ислама, подобная всем тем мученикам, что пришли и потерпели неудачу?

Нет. На этот раз мы другие. Нас намного больше, да. Но это еще не все. Мы принесли кое-что новое.

Закрой глаза. Ты услышишь нас задолго до того, как увидишь. Мы всегда появляемся с фанфарами. Мы – люди, которые любят шум. Слышишь это гулкое буханье? Оно начинается за хребтом и бежит по нашим траншеям, через призраки твоих виноградников, пробирается по камню и щекочет тебе ноги. Это барабан, кёс-барабан, огромный живот великана-турка, что бьет в него. За ним – другой… Нет, не один. Не пятьдесят. Больше. Эти идут под визг труб, семинотных севре, по семь на каждый барабан.

Оркестры-мехтеры маршируют вдоль хребта; на серебряной отделке инструментов сверкает солнце, качаются парчовые кисти. Ты моргаешь, а потом думаешь: да их же тысячи. Тысячи. И все они безоружны.

Те, что носят оружие, идут следом.

Первыми – воины из Румелии. Много лет назад, когда вы уже были слишком слабы, чтобы остановить нас, мы обошли ваши стены и захватили земли, лежащие от них к северу. Теперь люди этих земель – наши воины. Валахи, сербы, болгары, албанцы. Ты щуришься от яркого света, желаешь не видеть, надеешься, что за дымкой нет – но они есть! – тысяч, которые движутся там, мужчины на конях, а за ними еще больше пеших. Намного, намного больше.

Люди из Румелии проходят хребет и направляются на север, к Золотому Рогу. Когда первые доходят до воды, они останавливаются, разворачиваются, строятся. Шеренга за шеренгой на гребне, бесчисленные, как муравьи. Их оркестры-мехтеры испускают последнюю волну нот, последний раскат барабанного боя. Потом они умолкают.

Только на мгновение. Снова барабаны; еще громче, если такое вообще возможно, трубят трубы. Потому что анатолийский отряд еще больше. Можешь ли ты в это поверить? Столько людей вновь перевалило через хребет, и они все идут и идут. Они движутся к другому морю, на юг, к Мраморному, – воины из самого сердца Турции. Сипахи[1]1
  Сипахи – разновидность турецкой тяжелой кавалерии вооруженных сил Османской империи.


[Закрыть], рыцари в кольчугах от шеи и до колен, в железных шлемах-тюрбанах, правят своими конями лишь усилием бедер и ворчанием, оставляя руки свободными для длинных копий и поднятых вверх больших изогнутых луков. Наконец они проходят; а следом маршируют яйи, крестьянские воины, одоспешенные господами, за которыми следуют, обученные ими; они поднимают свои копья и большие щиты.

В конце концов и этот огромный отряд доходит до воды; люди поворачиваются к тебе, выстроившись двойными шеренгами. Музыка стихает. Ветер треплет вымпелы. Кони мотают головами и фыркают. Люди молчат. Однако между многочисленными отрядами Румелии и Анатолии осталось место. Этот разрыв тревожит тебя, ибо ты знаешь, что он будет заполнен.

И его заполняют. Орда, в которой людей не меньше, чем тех, что пришли раньше. Они идут без музыки. Но они кричат. Их поток стекает с хребта и разбегается вдоль доспешных шеренг Анатолии и Румелии. Они не маршируют. Им никогда не показывали, как это делать. Они – башибузуки, иррегулярные войска, рекруты с полей империи и городских трущоб. У них нет доспехов, хотя многие несут щиты, и каждый воин – клинок. Некоторые пришли во имя Бога, но все – во имя золота. Твоего золота, Грек. Им сказали, что улицы твоего города вымощены золотом, и эти десятки тысяч будут вновь и вновь бросаться на твои стены, чтобы заполучить его. Они станут умирать десятками – да, так и будет, – и их сменят новые десятки. Другие. Каждый десяток убьет одного из вас. Пока не настанет время обученных и одоспешенных воинов, которые пройдут по принесенным в жертву телам, как по мосту, и убьют немногих оставшихся. Всех вас.

Орда завывает, бежит вдоль стройных шеренг все дальше и дальше. Когда наконец, она останавливается, даже эти люди затихают. И стоят так. Долго, будто целую вечность. Однако разрыв в рядах по-прежнему здесь, и тебе уже почти не терпится дождаться, когда же он будет заполнен. Не терпится, чтобы тишина, ужаснее всех диких завываний, закончилась. Чтобы все это закончилось.

И тогда приходят они. Без барабанов. Без труб. Так тихо, как только может идти такое множество людей.

Ты слышал о них, об этих воинах. Мальчишки-христиане, захваченные в плен, с детства обученные оружию и Аллаху, хвала Ему. Преданные своим отрядам, своим товарищам, своему султану. Они маршируют ортами, по сто человек в каждой.

Пришли янычары.

Ты слышал о них, лучших из лучших, сотрясавших армии христианского мира. Только на недавней памяти, на Косовом поле и при Варне. В высоких белых шапках, с бронзовыми щитами и обнаженными ятаганами, они гордо спускаются с холма, а на нагрудниках сияет солнце.

Они разворачиваются лицом к тебе – и присоединяются к нашей армии, стоящей сплошной стеной от одного до другого сверкающего моря. Опять наступает тишина. Но на этот раз ненадолго. Они ждут, как и ты. Ждут его.

Он идет. Даже среди стольких людей его сложно проглядеть, высокого молодого мужчину на огромном белом коне. Но даже если ты не узнаешь его, – ты поймешь по тому, что следует за ним. Два древка. С одного свисает нечто настолько старое, что за долгие годы зеленый цвет стал черным. Ты видишь в нем просто потрепанный кусок ткани.

Но это стяг, который несли перед самим Пророком, мир ему. Ты знаешь это, потому что вся армия издает стон, когда его древко втыкают в землю. Рядом втыкают второе древко, и стон смешивается со звоном тысяч маленьких колокольчиков. Ветер мотает конские хвосты, свисающие с древка.

Девять хвостов. Как и подобает тугу султана.

Мехмед. Правитель правителей этого мира. Король правоверных и неверных. Император Востока и Запада. Султан Рума. У него есть много других титулов, но жаждет он только одного. Он хочет быть Фатихом.

Завоевателем.

Он оборачивается и смотрит на всех, кого собрал сюда, дабы исполнить волю его и Аллаха. Потом его взгляд обращается на тебя. К башне, где ты стоишь. Он поднимает руку, потом роняет ее. Янычары расступаются и открывают то, о чем ты почти забыл, – площадку утоптанной земли, прямо напротив тебя, не дальше среднего выстрела из лука. Она была пуста, когда ты последний раз смотрел туда. Но тебя отвлекли бесчисленные воины. Теперь она заполнена.

Помнишь, я говорил тебе, мы принесли кое-что еще? Не только огромную армию. Нечто новое. Вот оно.

Пушка. Нет, не просто пушка. Это все равно что назвать рай «каким-то местом». Эта пушка чудовищна. И, как и до́лжно, она носит имя чудовища. Василиск. Самое большое орудие из всех, когда-либо сделанных. Вдоль нее могут улечься пятеро высоченных янычаров. И самый высокий из них не сможет обхватить руками ее бронзовое жерло.

Дыши, Грек! У тебя есть время. Пройдут дни, прежде чем чудовище сможет выстрелить ядром, что больше винной бочки. Однако едва она начнет… она будет стрелять, пока башня, на которой ты стоишь, не обратится в руины.

И тогда приду я.

Ибо я – Турок. Я иду босыми ногами крестьянина и латным сапогом анатолийца. Безумным рывком серденгечти[2]2
  Серденгечти – боец-смертник.


[Закрыть], который жаждет смерти, и размеренной поступью янычара, знающего сотни способов уладить с ней дела. Я сжимаю ятаган, косу и копье, мои пальцы тянут тетиву и спуск, я держу запальный фитиль, который опустится в живот чудовища и заставит его выплюнуть ад.

Я – Турок. Здесь сотня тысяч меня. И я пришел, чтобы взять твой город.

Часть I
Альфа

Глава 1
Пророчество

Годом ранее

Эдирне, столица Османской империи

Апрель 1452 года

Этот дом немного отличался от прочих, обращенных к реке. Жилище торговца, его фасадную стену с обеих сторон дубовой двери пронизывали большие квадратные проемы. Забранные решетками, чтобы не пустить чужаков, они призывали прохладный ветер, способный умерить летнюю жару.

Однако сейчас было начало апреля, проемы закрывали ставни, и Хамза поежился. Однако не холод был истинной причиной мурашек, бегущих по коже. Ею был полуночный час. Дело, по которому они пришли сюда. И особенно сам дом.

– Это то место, го…

Он оборвал себя. Пусть даже двое мужчин явно были одни, они не произносили вслух свои титулы. Эрол, так желал зваться его младший спутник, имя, которое говорило о храбрости и силе. Хамзе было дано имя Маргруб. Это означало «желанный». Молодой мужчина настоял на нем с улыбкой, поскольку ни в малейшей степени не находил Хамзу желанным.

Нежеланный, но полезный. Именно поэтому он настоял, чтобы только Хамза сопровождал его к пользующимся дурной славой докам Эдирне, где торговцы строили свои дома, как крепости, а разумные люди ходили большими и хорошо вооруженными группами. Хамза был призван не за навыки телохранителя, хотя он искусно владел клинком, скрытым сейчас под одеждой. Младшему мужчине нужен был его разум.

– Пойдем, – сказал он. – Аллах – наш страж. Иншалла.

Сейчас, у цели, ответом послужил жест. Хамза поднял лампу, которую нес, открыл ее дверцу, поднес поближе. Его спутник уставился куда-то рядом с дверью:

– Да, это он. Смотри!

Хамза посмотрел. К раме у двери была прибита деревянная трубка толщиной меньше мизинца. Он знал, что это такое и что там внутри. Хамза опустил лампу, прикрыл дверцу, и к ним вернулись темнота и речной туман.

– Вы не говорили мне, что она еврейка.

Он не видел улыбки, но почувствовал ее в ответе:

– Все лучшие – из них. Стучи!

Хамза едва успел стукнуть дважды, как в двери открылось маленькое окошко. Их внимательно осмотрели, потом окошко захлопнулось, дверь отперли. Некто, скрытый тьмой за дверью, поманил их внутрь.

– Идите прямо вперед… друзья, – приказал тихий мужской голос.

Они подчинились, вошли в открытый внутренний дворик, щурясь от внезапного света: в скобах горели тростниковые факелы, изливая свет в сад, на четыре клумбы вокруг центрального фонтана.

Младший мужчина легонько вздохнул, приостановился. Хамза знал, что одной из величайших страстей его спутника было выращивание растений и цветов; делом, в котором он практиковался на случай черного дня, как до́лжно практиковаться каждому, было садоводство.

– Взгляни на чудо, о котором я говорил тебе… Маргруб, – пробормотал он. – Когда я приходил сюда летом, она сказала, что это ее работа, – и только посмотри! Она умудрилась сберечь травы, которые не должны были пережить нашу зиму. Ты наслаждаешься ими? – Он наклонился, глубоко вдохнул. – Я спрошу о них еврейку.

Хамза знал, что он не станет спрашивать. У молодого человека были вопросы, бесспорно. Но они не относились к уходу за травами.

Мужчина, который пригласил их внутрь, исчез. Открылась внутренняя дверь, из ее прямоугольника изливался красноватый свет. Они подошли к проему, вошли – и в этот момент хлопнула, закрываясь, другая дверь. Комнату освещала одна лампа, пламя плясало за красным стеклом. Помещение делила пополам ширма из темного тростника, доходящая почти до потолка; плетение было неплотным, между стеблями помещался кончик пальца. Из-за ширмы доносилось потрескивание дерева, горящего в глиняной печи. Огонь объяснял тепло комнаты… и, возможно, некоторые ее запахи. Приятные: Хамза чувствовал сандал и мирру. И неприятные. Один, одновременно сладкий и тошнотворный, от которого начало ломить затылок. Другой – едкий, с привкусом гнили, которую ладан не скрывал, а подчеркивал. Хамза уже встречался с такими запахами в домах друзей, которые экспериментировали с металлами и летучими субстанциями. Он нахмурился. Колдовство и алхимия редко шли рука об руку.

Они сняли обувь и сели, скрестив ноги. Подушки и измирские килимы, которые лежали рядом, отличались превосходным качеством и сложными узорами. Торговец, владеющий этим домом, – и, возможно, алхимик? – был не из бедных.

Они ждали в тишине; но его спутник никогда не мог долго молчать. Слишком много планов нужно разработать, слишком много подробностей уточнить, если он должен достичь своей судьбы – судьбы, которая, как он надеялся, найдет подтверждение нынешней ночью.

Они говорили о разных делах, как всегда. Но сегодня младший мужчина был одержим одной темой и сейчас вновь вернулся к ней.

– Что говорят твои лазутчики? – тихо, но возбужденно спросил он. – Удалось ли моим врагам заново открыть свой греческий огонь или нет?

Обычным лучшим ответом был обнадеживающий. Но обнадежить сейчас не годится, если завтра надежды окажутся обманутыми.

– Мне сказали, что нет. Они экспериментируют – но, похоже, утратили рецепт.

– Тайный рецепт… Нашептанный в ухо основателя их города, верно?

– Такова легенда.

– Тогда мы в безопасности, да? – продолжил младший мужчина и вздрогнул. – Слишком много моих предков погибло в пламени перед этими проклятыми стенами.

– Я надеюсь, что да, го… Эрол. Однако я опасаюсь.

– Чего?

Хамза поежился:

– Только сегодня лазутчик донес слух. Об ученом муже, который тоже слышал тот шепот. Греки повсюду охотятся за ним. Германец, так было сказано. Иоанн Грант.

– Иоанн Грант, – повторил мужчина; гласные звуки непривычно звучали на их языке, османском. – Полагаю, мы тоже охотимся за ним?

– Да.

– Хорошо, – отметил мужчина и вытянул ноги. – Найдите его.

– Он найден. Его держат омишские пираты.

– Омиши? Эти морские крысы? Я думал, венецианцы сожгли их гнездо и рассеяли их.

– Так и есть. Но они все еще крадут, когда могут. Похищают людей. Их шайка держит этого германца на одном из островов в Адриатике. Вероятно, на Корчуле.

– А что, если мы применим против них их собственный огонь?

Собеседник присвистнул.

– Купи его, как мы купили прочих, вроде… того пушкаря, венгра, как его зовут? Тот, который делает для нас огромную пушку?

– Урбан, господин, – ответил Хамза и прикусил язык, однако младший мужчина не обратил внимания на его оговорку. – Но я помню ваш последний приказ: предлагать любому, кто станет помогать грекам, не золото, а сталь.

– Правда? Возможно, в том приказе сказался мой опрометчивый нрав. Однако же… – протянул мужчина и поскреб рыжую бороду. – Может, так оно будет лучше всего. В мертвых я уверен. А живой всегда будет угрозой.

Хамза знал, что логика младшего обычно приводила его именно к такому выводу. Когда год назад его отец умер, его рассуждения завершились на той же мысли – и тем завершилась жизнь его маленького сводного брата. Ребенка утопили в ванне, пока он сам отвлекал мать мальчика в своем шатре, угощая ее свежим шербетом. Потом он отрицал всякие приказы, казнил убийцу и не один день искренне оплакивал малыша. Но стал спокойнее спать по ночам.

Хамза вздрогнул – разумеется, не от холода. Он был виночерпием отца этого мужчины. Иногда – любовником, хотя в последние годы Мурад больше интересовался содержимым чаши, а не тем, кто ее подносит. Тем не менее Хамза был связан с прежним властителем. И чтобы продвинуться при новом, удержать ту благосклонность, которой ему удалось добиться, ему следует повиноваться. И отбросить любые сомнения.

Он собирался заговорить, уверить… и тут услышал, как внутренняя дверь открылась и снова закрылась. Кто-то вошел в комнату. Они услышали, как человек усаживается на подушки по ту сторону ширмы.

– Ты пришла? – прошептал младший мужчина, наклонившись к ширме.

* * *

Она все время была здесь. Полезно оставаться незамеченной и слушать тех, кто полагает себя в одиночестве. Хотя Лейла не сомневалась в своих силах, во всех ее видениях было нелегко разобраться. Знание желаний и страхов человеческих позволяло сосредоточиться на них. Предостеречь. Склонить. Пророчествовать… Ей платили за результаты. Она не приобрела бы свою репутацию, не принимала бы таких людей, как сидящие сейчас в этой комнате, если б ее ответы не удовлетворяли. Способность видеть скрытое от других Лейла унаследовала от матери, но именно отец обучил ее зримому миру. Знанию. «Узнай человека», – говорил он.

Она узнала многих. Нескольких любила, любила страстно, даже когда читала на их лицах смерть, написанную так же отчетливо, как слова в книгах, которыми дорожила. Любила их – и смотрела, как они умирают, отправляла их навстречу неизбежной судьбе, твердо зная, что с этим ничего не поделать.

Лейла никогда не знала мужчину, подобного сидящему сейчас перед ней. Когда он приходил прошлым летом, она была потрясена его силой – поскольку он принес с собой не что иное, как судьбу. Он искал только, как утвердить себя, как уберечь то, что может оказаться хрупким. Она помогла. Она провидела… сплочение, основанное на малой крови и многих улыбках. Теперь он вернулся, и было ясно, что время сплочения миновало. Пришло время приключения. Этого жаждала вся его сущность. Он желал только одного – переделать мир.

Она могла в этом помочь. И помогала.

Когда Лейла услышала достаточно, она поднялась, бесшумно, босыми ногами, прошла к двери, открыла ее, закрыла, а потом чуть слышнее вернулась на свое место.

– Да, – ответила она на его вопрос. – Лейла здесь. И польщена твоим возвращением.

Хамзу удивил ее голос. Он был молодым и глубоким, тогда как все прорицательницы, которых ему довелось встречать в юности, были старыми гарпиями с пронзительным карканьем, и он старался поскорее расплатиться за любовный настой или гороскоп и сбежать. Но еще сильнее, чем голос, Хамзу озадачил акцент. Так не говорил ни один знакомый ему еврей. Ее произношение больше напоминало… цыганку.

К ним принадлежит большинство провидцев, подумал Хамза и пожал плечами. Он вполне мог обойтись без них. Сейчас ему было почти тридцать, и он искал мудрость только в Коране и собственном разуме. Другие, как сидящий рядом мужчина, были не менее благочестивыми, однако не видели разрыва между словами Пророка, между тем, чему их учили их собственные инстинкты, – и словами подобных женщин. «Эрол» станет действовать, основываясь на собственных суждениях. Но ему хотелось, чтобы звезды подтвердили, предсказали его успех.

Младший мужчина еще сильнее склонился к ширме:

– И что ты можешь сказать мне, Лейла? Что ты видишь?

Молчание, потом ее вздох принес шепот:

– Я вижу твои сандалии, топчущие пыль во дворце цезарей. Если… если…

Ее голос оборвался.

– Если что? – спросил он, тоже шепотом.

Она ответила уже тверже:

– Там. Рядом с тобой. Открой его.

Молодой мужчина жадно вцепился в кедровую шкатулку и вытащил свиток, перевязанный клочком шелка. Сдернув шелк, он развернул свиток, и Хамза увидел линии и символы гороскопа.

– Что ты здесь видишь? – выдохнул он.

Голос стал тише, заставив обоих мужчин наклониться вперед.

– Ты был рожден под знаком Овна, и твоя планета – Марс, Повелитель войны. Он стоит в твоем Девятом доме, обители путешествий. Это карта воина, ибо ты всегда будешь воевать.

Хамза хмыкнул. Выражение лица младшего мужчины ясно говорило, что тот не потерпит никаких сомнений. Однако сказанное женщиной о его амбициозном спутнике можно было услышать на любом перекрестке в Эдирне.

Лейла услышала хмыканье, звучащее в нем сомнение. Другой, спутник ищущего, был немного старше, не таким возбудимым, мыслителем. В другое время она втянула бы его в спор, чтобы испытать пределы его познаний и веры. До, после или вместе, она взяла бы его в свою постель. Знания людей можно достичь разными способами. И возможно, она всерьез задумалась бы о нем, поскольку вскоре должна была лишиться своего нынешнего защитника.

«Нет, – вздохнув, подумала Лейла. – Ибо если младший мужчина достигнет предвиденной судьбы, он достигнет и моей. Он откроет дверь к немыслимому богатству. И с этим богатством мне больше никогда не потребуется мужчина для защиты».

Она начала дышать часто, тяжело. Глубокие вдохи, всасывание воздуха, выдох со стоном. И когда она заговорила, ее голос стал еще ниже. Он зазвучал как мужской, и оба гостя отшатнулись от ширмы, успокаивая себя рукоятью кинжала в ладони.

– Знай же, Избранный. Если ты желаешь совершить то, что до́лжно, у тебя есть год, иначе небеса обернутся против тебя. В этот самый день, но ровно через год от сегодняшнего, в одиннадцатом часу дня дай дракону выдохнуть огонь, дай лучнику выстрелить в цель первой же стрелой. На это уйдет время, и Аллах будет держать весы и взвешивать твои поступки. Затем, когда луна скроет половину своего лица, призови меня, и я приду – чтобы вновь увидеть тебя.

При первых звуках этого нового голоса младший мужчина побледнел. Сейчас же кровь вернулась, и его лицо стало краснее рыжей бороды и бровей.

– Так я и сделаю, – прошептал он.

Лейла откинулась назад. Пришло время действовать ради себя. Когда она была младше, едва четырнадцати лет, и жила с янычаром, Абдулькарим посвятил ее в мистерии исламской школы Бекташи, школы ислама, учил ее мистицизму суфиев. Однако, поскольку бекташи безвинно пили вино, а воины, выпив, говорили мало о чем, кроме боевой славы, Лейла кое-что узнала об осадном искусстве. Слухи в казармах, которые она до сих пор навещала, укрепляли ее знания. Сейчас все говорили о городе, известном как Красное Яблоко. Тысячу лет он болтался над головами мусульман. Казарменная мудрость считала, что первый шаг к овладению им – срезать его. Перерезать ему горло. Та же мудрость посещала и дворцы. И Лейла знала, что эта мудрость, поддержанная ее пророчеством, приведет не только к подтверждению ее мастерства, но и к действию.

– Знак, – тихо проговорила она. – Я вижу нож, как тот, что ты сжимаешь. Он тянется к черенку. Срежь его. Срежь, как ты перерезаешь горло.

Даже Хамза ахнул. Об этом втайне говорили несколько месяцев. Чтобы Красное Яблоко упало, первым делом нужно заставить его голодать. Отрезать его от снабжения. Уже обсуждали конкретные планы. И сейчас их подтверждало пророчество.

– Да! – выдохнул его спутник; он много и тяжко трудился, разрабатывая эти самые планы.

Теперь она была готова. Нынешней ночью этот мужчина судьбы мог дать ей нечто иное, нежели золото. Избавление.

– Однако будь осторожен! Вернись в свой шатер, но не говори ни с кем, кроме своего спутника. Если кто-нибудь узнает тебя, назовет по имени, твои планы сдует, как песчаная буря сдувает финики. Если только… если ты не перережешь глотку этому человеку.

– Что… что это значит?

Ее голос вновь стал низким:

– Это все, что тебе нужно знать… сейчас. Этого хватит – пока мы не встретимся вновь.

Она встала. Мужчины не видели ее, но тоже поднялись, как будто почувствовали. Однако ноги, согнутые слишком долго, подвели. Хамза пошатнулся, мужчина рядом с ним споткнулся, пытаясь сохранить равновесие, ухватился за ширму… и она упала внутрь.

Лейла отпрыгнула назад, подальше от падающего тростника. Младший мужчина, удержавшись на ногах, выпрямился и уставился на нее.

Как прежде Хамза не сдержал хмыканье, сейчас он не смог сдержать присвист. Его прежний опыт встреч с иссохшими каргами подсказывал, как должна выглядеть пророчица, пусть и с юным голосом. Но эта женщина была молодой. Ее тело было прекрасно – и открыто, поскольку она была едва одета – шелк на бедрах, груди, лице, – а черные волосы распущены, как у некоторых знакомых ему женщин-бекташи.

Его спутник начал бормотать извинения, наклонившись над ширмой. Потом застыл, захваченный видом той, кого прятала ширма. Наконец он произнес охрипшим голосом:

– Я прошу прощения. И не прошу. Я никогда не устаю восхищаться красотой. А ты… прекрасна.

Она молчала, только уставилась на него поверх шелковой маски, и глаза ее казались Хамзе огромными пещерами тьмы. «Лейла», припомнил он, означает «упоение». Эту женщину назвали верно.

Его спутник шагнул вперед:

– Сейчас я увидел тебя, ты увидела меня, так зачем нам расставаться? – Он протянул к ней руку. – Если ты придешь в мой шатер, я оставлю тебе почетное место. Я смогу навещать тебя… часто. И мне не нужно будет приходить в доки Эдирне, чтобы услышать пророчество.

Лейла улыбнулась. Стать любовником такого мужчины означало власть. На время. Пока его каприз не устремится к другому – женщине, мальчику, мужчине… По слухам, его вкусы были разнообразными. И тогда она окажется пойманной, как уже было однажды, рабыней мужчины, который приказал убить ее родителей, выполняя любую его… прихоть, с десяти лет до его внезапной смерти двумя годами позже, когда он поел особо приготовленного ею инжира.

Она больше никогда не станет рабыней. В его же шатре этого не избежать. Снаружи ее пророчества дают ей власть. В отличие от почти всех женщин в Эдирне, да и в мире, они дают ей выбор. И если ее пророчества окажутся правдой для этого мужчины, он станет просто еще одним, в ком она не нуждается.

Лейла подошла к нему, двигаясь в той манере, которая нравилась мужчинам. В свечение красной лампы – прямо под нее – открывающее под шелком темноту больших сосков, темное пятно между ног.

– Властитель, – выдохнула она, – ты почтил меня своим желанием. И выбери я вручить свое сокровище, нет иного человека среди живых, кто взял бы его к моей радости.

Она подчеркнула «взял», заметила, как он вздрогнул, понизила голос до шепота:

– Но есть много других, кто может предложить тебе то же. Однако немногие способны предложить тебе дар, которым обладаю я. Дар, которого я лишусь, если ты возьмешь… – вновь тончайшая смена интонации, – то, что я желаю вручить тебе. – Она отступила назад. – Так что же ты выберешь, властитель? Меня или мои пророчества?

Хамза завороженно наблюдал. Его спутник был молод и привык получать все – и всех, – что хотел.

Однако то, чего он хотел, было выше таких желаний. Младший мужчина знал это и отвел взгляд.

– Мне нужны твои, – вздохнул он, – пророчества. – Вновь посмотрел на нее, голос стал тверже: – Но когда они исполнятся, приди ко мне, и я дам тебе все, чего пожелаешь.

Она улыбнулась.

– Тогда я приду к тебе накануне судьбы. Я попрошу у тебя дар. И дам тебе нечто взамен. – Указала на дверь. – Теперь иди, властитель, и помни – если кто-нибудь узнает тебя этой ночью, твои мечты рухнут. Если только он сможет рассказать об этой встрече…

Хамза был озадачен. Уже второй раз она упомянула это. Но ему некогда было раздумывать. Его спутник указал на мешочек с золотыми монетами, свисающий с пояса, и Хамза опустил мешочек на ковер. Потом его взяли за руку, и оба мужчины прошли через внутренний дворик и вышли из двери, открытой для них тенью в тенях, и тихо прикрытой за их спинами.

В комнате Лейла нагнулась, прикрыла золото подушкой, а потом молча стояла и ждала, пока не услышала, как закрывается наружная дверь. Тогда она позвала:

– Входи.

Внутренняя дверь дома распахнулась. Исаак торопливо вошел в комнату.

– Ну, – резко спросил он, грубо схватив ее, – ты сделала? Ты спросила его?

– Да, – ответила Лейла, почти наслаждаясь болью в руке, зная, что этот человек в последний раз причиняет ей боль. – Я сделала, как ты приказал. Отказалась от золота в обмен на его обещание – когда город падет, я смогу беспрепятственно прийти в ту библиотеку, о которой ты говорил.

– Ты? – рявкнул он, встряхнув ее. – Ты – тупая шлюха; это мне нужна книга Гебера, а не тебе.

Он замахнулся на нее, и Лейла отпрянула; ему нравилось, когда она так делала.

– Я назвала тебя. Восхвалила тебя как моего хранителя. Возможно, – задумчиво произнесла она, прикусив губу, – возможно, если б ты подошел к нему, сказал то, чего не смогла я, даже сейчас…

Она умолкла.

Исаак посмотрел во дворик.

– Ты назвала меня? Значит, он будет благосклонен, если я заговорю с ним?

Лейла кивнула.

– О да. Но его занимает… множество дел. Возможно, он уже забыл даже меня. – Она подняла взгляд. – Иди за ним. Заговори.

Он был уже на середине дворика, когда Лейла произнесла:

– Помни, Исаак: приветствуй его всеми титулами. Обратись к тому, кто он есть.