Текст книги "Армагеддон. 1453"
Автор книги: Крис Хамфрис
Жанр: Зарубежные приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 9
Убеждение
Эдирне, столица Османской империи
Январь 1453 года
– Пора.
Садовник, не обращая внимания на голос, посмотрел на приподнятую цветочную грядку. Через каждые десять шагов, от террасы до пруда, из кучки свежевзрыхленной земли торчал саженец. Обернувшись, садовник еще раз проверил, что последний стебель торчит точно напротив такого же по ту сторону мозаичной дорожки. Каждый будет расти, как пожелает Аллах. Но он, садовник, может управлять тем, где они вырастут.
Он поднял руку, и Хамза помог ему подняться. Садовник наклонился, потер правое колено. Он провел какое-то время на корточках, а нога так и не избавилась от боли за прошедшие с Косово четыре года. Он командовал правым крылом отцовской армии на поле Черных Дроздов, и какой-то серб крепко ударил его умбоном своего щита, прежде чем пал под копытами коня.
– На латыни их зовут Cercis siliquastrum. Я слышал, во дворце Константинополя есть целая аллея из них. Там их называют «Иудиным деревом». – Он окинул посадки взглядом. – Знаешь почему?
– Нет, господин.
По голосу Хамзы было ясно, что он и не хочет знать, что есть дела важнее и время поджимает. Он даже повернулся в ту сторону, куда им следовало идти.
Мехмед не двинулся с места. Он провел прекрасное утро, занимаясь тем, что любил, в саду, который был его радостью. И хотя путь, на который Хамза призывал встать, вел к величайшей радости, ему не хотелось идти. Пока нет.
– Иуда – другое имя предателя пророка Исы, восхвалим его. Говорят, что после предательства он повесился на таком дереве, а тридцать сребреников, которые ему заплатили, валялись у его ног.
Хамза опустил взгляд.
– Разве они не маловаты, чтобы повеситься?
Мехмед рассмеялся.
– Они могут вырасти в три человеческих роста, хотя ветви все равно будут тонкими. Но крепкими – и выдержат вес предателя. – Он оглядел аллею. – Мои бустанчи говорят, что они растут быстро; цветы розовые, обильные и ароматные. Может, лет через десять, Хамза, мы будем прогуливаться под этими иудиными деревьями и вдыхать их аромат…
– Иншалла. – Хамза покачал головой. – А может, пахнуть будут тела предателей, свисающие с их ветвей…
Мехмед уловил намек. Но у него было слишком хорошее настроение, чтобы разделять опасения своего советника.
– Что ж, подходящее место. Раз уж мои бустанчи, – он указал на пятерых коленопреклоненных садовников, – не только янычары, но и мои палачи. – Он обернулся к ожидающим людям: – Полейте их, потом отчитайтесь в своих казармах.
Хамза стер грязь с руки повелителя рукавом своей гомлек.
– Вас тоже ждет вода, – сказал он, когда они пошли по дорожке.
Мехмед уставился на свои пальцы, черную грязь под ногтями.
– Думаю, не стоит. Мне будет приятно увидеть следы земли на лицах моих белербеев, когда те почтут меня.
Он рассмеялся, и Хамза встревожился сильнее. Его повелитель был еще молод, а его настроение – переменчиво.
– Эти разговоры о деревьях и предателях, повелитель, – пробормотал он, когда они поднимались к заднему входу в шатер. – Вы боитесь…
– Я ничего не боюсь.
Впервые в голосе Мехмеда появилась выразительность.
– Предатели – слишком сильное название для этих людей, людей моего отца, которые стали толстыми, ленивыми и осторожными. Но они ничуть не лучше предателей, поскольку стоят между мной и моей целью. И сейчас им придется уклониться, иначе мои стрелы пройдут сквозь них.
Хамза хмыкнул:
– И этот разговор об Исе…
Мехмед приостановился, понизил голос:
– Я знаю, многих беспокоит мой интерес к другим верам. Они подозревают, что я даже могу… обратиться к мистериям суфиев или спасению, предлагаемому Христом. – Он остановился перед дверью, положил грязную руку на рукав старшего мужчины: – Но не страшись, Хамза. Сегодня они увидят только того, кто я есть, – гази ислама.
Они вошли в шатер. В комнате для облачения Мехмед переодевался в садовую одежду. Здесь же его дожидались совсем другие одеяния.
– Снарядите меня, – приказал султан ожидавшим слугам и поднял руки. – И, Хамза… – Он махнул рукой в сторону стола, сплошь покрытого свитками пергамента. – Еще раз.
Хамзе даже не требовалось смотреть в документы, все факты уже отпечатались у него в голове. Однако было нечто успокаивающее в рукописных строках, списках войск, расположении кораблей, подписанных договорах. И сейчас, пока Мехмеда одевали, Хамза мерным голосом перечислял все это.
Он еще не дошел до конца, когда Мехмед остановил его одним словом:
– Посмотри.
Хамза посмотрел. Оценил. Кивнул.
Они долго спорили о том, что́ Мехмед должен надеть в этот день. Подчеркнуть положение султана, но не поставить себя слишком высоко над теми, чья служба ему нужна. Напомнить им, что он, пусть и молод, – опытный солдат, истинный сын воинственного народа. Что он – тот, кем назвал себя: гази, воин веры, поднявший стяг Пророка в джихаде, начатом восемьсот лет назад.
Мехмед был мускулистым – результат многих лет обучения с оружием и на борцовском полу. Его доспехи подчеркивали мускулатуру – кольчужная рубаха, приподнятая на плечах мягкой подбивкой, слегка выпуклые нагрудные пластины. Все явно было старым, с заметными вмятинами, но отполированным до блеска, ослепительного на солнце. Только шлем был парадным, хотя и простым, в форме тюрбана – такой носили все конные воины-сипахи – с кольчужной бармицей для защиты шеи. Выкованным из серебра. И на его поверхности виднелась гравировка арабской вязью, известный хадис Мухаммеда: «Я помогу вам тысячью ангелов, следующих друг за другом».
Хамза подошел к Мехмеду. Высокий, он чувствовал себя карликом перед этой сияющей броней. Именно так ему и хотелось себя чувствовать, именно так, надеялся он, будут чувствовать себя все.
– А ваш меч, повелитель? – спросил он. – Что вы решили?
Мехмед протянул руку, и оружейник вложил в нее клинок. Мехмед на ширину ладони вытянул меч из потертых ножен, на солнце блеснула сталь.
– Я знаю, что мы обсуждали, – новый меч, чтобы они видели нового вождя, а не… – ответил он, потом помешкал и продолжил: – Малоспособного сына своего отца.
Он полностью обнажил меч, отступил и встал в боевую стойку, – свободная рука вытянута вперед, изогнутый меч отведен назад и поднят.
– Но люди, которых мы хотим убедить, видели, как этот меч вспорол ряды крестоносцев в Варне, видели, как он скашивал сам воздух на поле Черных Дроздов.
Султан шагнул назад и описал мечом широкую дугу – высоко, но людям все же пришлось пригнуться.
– Я решил, что в этот день не помешает толика памяти о моем отце-воине.
«Она не помешает мне, кто любил его, – подумал Хамза, – но что с теми, кто нет?» И все же, поразмыслив, он понимал, что выбор верен. Мурад был одним из величайших воинов, порожденных Османским домом. Он почти всегда побеждал.
Мехмед разрубил воздух клинком:
– Так что ты думаешь, Хамза? Разве я не Ахилл?
Хамза кивнул. Его повелитель считал текст «Илиады» едва ли не равным святейшей из всех книг. Ахилл, бесстрашный, безжалостный, величайший воин, был для него образцом.
– До кончиков ногтей, повелитель. И вы готовы пойти и высмеять напыщенных ахейских вельмож?
Младший мужчина улыбнулся:
– Я готов. Останься со мной. Направь меня, если я дрогну.
– Я всегда буду вашей скалой, владыка. Но вам не понадобится от меня ничего, кроме хвалы, когда вы завоюете их.
– Твои слова да Богу в уши…
Мехмед последний раз поднял меч, блеснувший на солнце, потом вложил его в ножны и повесил на пояс.
– Иншалла, – сказал он и пошел к двери.
* * *
Ему не требовались фанфары, лишь откинутый полог шатра. Час был тщательно выбран так, чтобы низкое солнце на западе сияло сквозь передний вход отака и на доспехе султана плясало пламя. Слугам было приказано держать эти полотнища растянутыми, пока Хамза не даст сигнал их опустить. Он не подавал сигнала, пока Мехмед не встал на возвышение посредине, и даже самые упорные прижали свои носы к ковру на три полных вдоха.
– Аллах акбар! – взревел Мехмед.
– Господь велик! – отозвались пятьдесят голосов.
Полог упал, лица поднялись, люди встали и наконец-то увидели своего султана. Увидели, сбоку и чуть сзади, и скромный контраст: имама Мехмеда, Аксемседдина, священнослужителя в сером и коричневом, с позолоченным томом Корана в руках. Воин Пророка дал им смотреть на себя полдесятка вздохов, потом подозвал к себе. Лишь немногие были допущены к чести поцеловать ему руку.
Великий визирь, конечно, будет первым. Следом два белербея – правители самых больших провинций, как и ожидалось. За ними подойдут другие беи, чуть ниже тех по положению. Они с Хамзой в бесчисленные ночные обсуждения назвали каждого из них именем животного. И когда они подходили, в голове Мехмеда вместе с именем человека всплывало его прозвище.
Сначала подошел Слон, великий визирь, Кандарли Халиль-паша. Сразу за ним – Бык и Буйвол, Исхак и Караджа, белербеи Анатолии и Румелии, которые будут командовать его турецкими и европейскими рекрутами соответственно. Каждый склонялся и целовал руку султана, избегая его взгляда. Мехмед смотрел, как они возвращаются к своим фракциям. Старые быки, думал он. С иссякшим семенем. Мычащие о мире.
Он приберег совсем другую улыбку для двоих мужчин – Гепарда и Медведя, – которые подошли следом. Заганос был албанцем, обращенным, более ревностным в вере, чем большинство рожденных в ней; худощавый, быстрый, молодой, честолюбивый. Другой мужчина был огромным и тоже удачно прозванным. Балтоглу, болгарин, бывший пленник и раб, принявший ислам лишь ради быстрого возвышения; его навыки войны на море были под стать той жестокости, с которой он воевал. Они работали в паре – союз молодых балканцев против старых анатолийцев.
Эти двое отступили, и подошел последний – Имран, ага янычаров. Короткий поклон, такой же поцелуй, быстрый уход. Между ним и султаном было мало любви, ибо Имран до мозга костей был человеком Мурада. Но Мехмед, наблюдая, как этот человек встает строго посередине между лагерями войны и мира, вместе с неопределившимися, знал: его можно убедить. В слишком долгий мир янычары начинали беспокоиться и доставлять хлопоты. Как и гепарды, они нуждались в охоте.
Мехмед посмотрел на всех, кто его приветствовал, на прочих, стоящих в основном посередине, – и внезапно он почувствовал неуверенность. Что он собирался сказать? В каком порядке? Султан обернулся… прямо за ним стоял Хамза. И, встретив взгляд советника, он вновь обрел уверенность. Когда же Мехмед взглянул на поднятые к нему лица, отыскал тех, кого должен убедить или превозмочь, он увидел, что отметил всех. Грязь, оставшаяся у него на руках, сейчас была на этих лицах. Его великий визирь стирал рукавом песок с губ. Это заставило Мехмеда улыбнуться – и тогда он заговорил.
– Владыки горизонта, – сказал он, снимая серебряный шлем, – паши земель, что простираются от гор Тартар до морей греков, объединенных под Аллахом, хвала Ему…
Он приумолк, пока звучало ответное «Хвала Ему!», потом продолжил:
– Приветствую вас, владыки, у конца и начала истории!
Часть мужчин, уже примкнувших к нему, разразилась ответными криками. Большинство молчало. Султан поднял руку, и все разом стихли. Уже тише он продолжил:
– Вы знаете, почему мы собрались здесь. И раз уж это не тайна…
Он обернулся к Хамзе, кивнул, проследил, как его советник исчезает в глубине шатра.
– Позвольте напомнить вам, где мы стремимся победить, почему мы стремимся и как. Позвольте мне выкрикнуть имя, чтобы оно достигло ушей Бога, как дань, как молитва.
Мехмед запрокинул голову и выкрикнул:
– Константинополь!
Затем он опустил голову и тихо повторил:
– Константинополь. Мы зовем его Красным Яблоком. Сколько раз сыны Исаака вставали лагерем под его стенами, ожидая, что этот сочный плод упадет им в руки? Люди, собравшиеся здесь, помнят, как мой дед, чье имя я ношу с честью, складывал свои шатры и уходил от этого приза. Мой собственный отец, Мурад, несравненный воин, не смог срезать этот плод с дерева. Так почему же я, внук и сын этих великих воителей, верю, что смогу преуспеть там, где они потерпели неудачу?
Он умолк и улыбнулся.
– Потому что пророчество – глас судьбы, и было предсказано, что Красному Яблоку пришло время упасть. Разве не сказал Пророк, высочайший: «Слышали вы о городе, в котором одна сторона – земля, а две другие – море? Судный час не наступит, пока семьдесят тысяч сыновей Исаака не захватят его».
Мехмед помолчал, дав словам Пророка на мгновение задержаться на слуху людей.
– Вы знаете, что мы уже собрали число пророчества, – продолжил он. – Вы сами привели их, собрали под моим тугом. Придет еще больше. Намного больше. Однако что за армия встретит нас? Никогда еще наши противники не были так слабы, так разобщены. Мы будем сражаться только с теми немногими, что живут там. Никто не придет им на помощь. О, они будут шуметь, будут бряцать оружием – но не поднимут его. У меня есть подписанные договоры с ужасным Хуньяди, Белым Рыцарем Венгрии. С Бранковичем из Сербии. Папа льет слезы… и не более того. И даже если угрызения совести в конце концов настигнут их и они придут, будет слишком поздно.
Он заговорил еще тише, и мужчины подались к нему.
– Слишком поздно. Ибо мы уже превратим их храм, Айя-Софию, в мечеть.
Громче крики «Аллах акбар!», больше голосов. Султан чувствовал, как настрой в шатре сдвинулся. Недостаточно – пока. Скоро – возможно. После других убеждений.
Он перевел дыхание.
– Отделенный, слабый, одинокий? Да. Но если мы оставим Константинополь сейчас – сейчас, когда мы так сильны, когда сошлись звезды и люди, – кто знает, не придет ли другая держава, чтобы вновь сделать его сильным? Наши враги венецианцы, которые некогда владели им. Наши враги венгры, вечно жаждущие нанести нам удар. Пока его ворота закрыты для нас, их можно открыть врагу, способному сделать то, чего не могут ослабевшие греки, – использовать лучшую в мире гавань, город, который разрезает пополам наши земли Анатолии и Румелии, и ударить нам в спину.
Новые перешептывания, еще неопределеннее. Мехмед энергично продолжил:
– Сейчас, как никогда прежде, у нас есть шанс навсегда положить конец этой угрозе.
Он чувствовал перемену в шатре. Мысли людей начинали склоняться. Однако еще слишком многие балансировали на лезвии кинжала.
Пришло его время. Тот момент, который они с Хамзой обсуждали. Султан обернулся к единственному человеку, который еще мог направить людей на другой путь.
– Что скажешь ты, мой великий визирь, самый уважаемый из советников моего отца и моих? Сомнения все еще лежат на твоем достойном челе. Выскажи их. Для нас будет честью услышать твою мудрость.
Кандарли Халиль-паша моргнул. Все знали, что молодой султан не сможет начать это предприятие без его помощи. И потому обращение к нему на открытом совете было приглашением качнуть колеблющихся назад. Это был вызов, в нем крылась опасность, и великий визирь осторожно подбирал слова своего ответа.
– Убежище мира, вождь всех народов, я слышу тебя. Твои слова мудры, твои приготовления понятны, твои храбрость и умения несомненны. Однако вы говорили о великих воителях – двумя из них были ваши непревзойденные дед и отец, и я стоял рядом с ними, когда оба они приходили к этому городу и потерпели неудачу.
Он сделал паузу, и потому слова Мехмеда не прервали его:
– И почему же они потерпели неудачу, старый воин?
– Здесь есть люди опытней меня, чтобы говорить об этом. Но я считаю, что две вещи препятствовали сынам Исаака, сколько бы велики ни были их число и вера. Две – вода и камень. – Он огляделся, облизнул все еще грязные губы. – Моря, которые охватывают этот город с двух сторон, и тройная стена, которая запечатывает землю.
Новые перешептывания. Наступал момент, который предвидели Мехмед и Хамза: время для двух ударов, быстрых, как выпад меча. Один – словами. Второй… чем-то иным.
– Я благодарю тебя, дядя, за твою мудрость. Я долго размышлял над этими вопросами, как многие размышляли над ними до меня. Вода и камень, они самые.
Он оглянулся. Хамза вернулся в шатер, кивнул, и Мехмед повернулся к людям:
– Мы – гази, мы предпочитаем твердую землю Бога под копытами наших коней, нежели качающиеся доски под нашими ногами, верно? Однако, как ты заметил, чтобы взять город, окруженный водой, нужно властвовать над ней. И я взял на себя эту власть.
Он протянул руку, и Хамза вложил в нее пергаментный свиток. Мехмед начал читать:
– Знайте, что на верфях по всей моей империи люди тяжко трудились, строили, ремонтировали. День, когда мы пойдем на Константинополь, будет днем, когда наш флот выйдет из Галлиполи. Флот из ста двадцати кораблей.
Открытые рты, аханье.
– Там будет двенадцать – двенадцать! – полных боевых трирем. Восемьдесят фуста, каждая с пушкой. Тридцать военных транспортов. Даже если ренегаты Венеции и Генуи отплывут нам навстречу, сколько они смогут собрать? Двенадцать? Двадцать? Моря, Кандарли Халиль, будут нашими.
Великий визирь был не единственным, кто казался потрясенным этими словами. Мехмед свернул пергамент и постучал им по нагрудной пластине доспеха.
– Дальше… что же еще вечно препятствовало нам, дядя?
– Стены, – пробормотал старик. – Стены, которые… которые…
– Стены, которые побеждали любую армию, разбившую перед ними лагерь, даже армию моего отца? Даже армию Айюба, сподвижника самого Пророка, чью могилу я разыщу под этими стенами и построю над ней храм? – Мехмед кивнул. – Но ни один из них не имел того, что есть у меня.
– И что же это, владыка?
Пора.
– То, что сметет камень с той же легкостью, с которой я могу смести эти полотнища.
Он не обернулся. Только поднял руку высоко и уронил. Хамза, стоящий у входа, выглянул и повторил его жест.
Павильон был не самым большим. Его выбрали именно для того, что претворялось сейчас. Четверо рослых мужчин подбежали к центру и ухватились за толстый шест. Как только они утвердили хватку, Хамза подал новый сигнал, и полотняные стены исчезли, быстро свернутые системой блоков, людей и лошадей.
Только что совет стоял в шатре. А в следующее мгновение они оказались на открытом воздухе, прикрывая глаза от яркого зимнего солнца, моргая на то, чего не видели раньше: что шатер, в который они вошли из городских ворот, разбит на вершине холма; что с этой вершины вниз мягко уходит долина, простирающаяся до склона следующего холма примерно в миле отсюда. Что это пространство заполнено тысячами и тысячами солдат в двух больших отрядах, с широким проходом между ними. И наконец, что они делят вершину холма с огромнейшей пушкой, какую только видели человеческие глаза.
Поддерживаемая деревянными блоками, упертая в землю, будто гигантский темный червь, она была не просто большой. Она была чудовищной. Пятеро высоких мужчин, лежащих с вытянутыми руками, не смогли бы сравниться с ее длиной. Ни один человек не смог бы обхватить руками даже ее узкий конец.
Выхватив меч, Мехмед обратил к себе взоры. Он вновь надел шлем, и вновь засияла его броня. Султан вскинул клинок к небу, описал им широкую дугу и выкрикнул одно слово – «Давай!». Пока человек, казалось, сплошь покрытый сажей, подносил огонь к запалу, Мехмед вложил меч в ножны, вытянул указательные пальцы и снова заговорил.
– Вам стоит сделать так же! – крикнул он.
И заткнул пальцами уши.
Кто-то последовал его примеру, но большинство слишком растерялись, не успели – и потом они были обречены слышать рев пушки еще несколько недель. Кому-то почудилось, будто сам ад разверзся, взорвался пламенем и криками всех умерших душ. А остальным, евреям, христианам и мусульманам, собравшимся здесь, показалось, что Армагеддон наконец наступил.
Отдельно – звук. Отдельно – вид. Из чудовищного пламени вылетела комета, таща за собой шлейф огня и дыма, пронеслась всю долину между шеренгами воинов и наконец со звуком скорее природы, чем творения человека, врезалась в склон в миле отсюда. Восторженные крики армии не стихали, заполняя всю долину.
Мехмед подошел к краю ямы. Дым медленно рассеивался, и чудовище снова показалось на свет. Вокруг суетились люди, остужая его влажными тюками ткани. Посредине стоял человек, такой же черный, как и его создание, хотя своим цветом он был обязан пороху.
– Ну как, Урбан-бей? – крикнул Мехмед. – Ты рад первому крику своего ребенка?
Черный мужчина сплюнул, потом заговорил на османском с сильным акцентом.
– Да, повелитель, – ответил Урбан из Трансильвании. – Но мне нужно присмотреть за последом.
– Тогда пойдем и посмотрим.
Мехмед обернулся к Хамзе, стоящему чуть поодаль от толпы на склоне позиции. По кивку своего господина тот сделал знак рукой ожидающим людям.
– Владыки, – позвал Хамза. – Вы поедете?
Кони были приготовлены для всех, и никто, даже самые почтенные вроде великого визиря, не остался на холме. Пока турок может ходить, он может и сидеть в седле.
Мехмед вел их по долине; свет бил от него в стальные шеренги воинов и, отражаясь, возвращался обратно. Его десятки тысяч солдат радостно вопили, выплескивая свою верность в пронзительных криках.
Они галопом проскакали весь путь, все как один свободные от пределов шатра и почти все – от прежних сомнений. У небольшой группы людей Мехмед осадил коня, спрыгнул. Люди расступились, открывая ему то, вокруг чего толпились, – туннель с неровными краями, шириной в половину человеческого роста, уходящий прямо в землю. А может, прямиком в сам ад, ибо из неровного входа до сих пор вились усики дыма.
Когда остальные всадники собрались рядом, Мехмед махнул рукой одному из мужчин, простершихся перед своим султаном:
– Брат, ты здесь самый высокий. Залезь туда и скажи мне, как глубока эта яма.
Мужчина поклонился, сглотнул, а потом скользнул в дыру ногами вперед. Он исчез – а потом из дыры высунулись дергающиеся кончики пальцев.
Мехмед не мог остановить перешептывания, да и не хотел.
– Ты удовлетворен, Урбан-бей? – спросил он.
Почерневшее лицо пушкаря блеснуло белым – улыбкой. Мехмед обернулся к своему совету. Он смотрел прямо на Кандарли Халиль-пашу.
– Твой последний вопрос, дядя, был о том, как я смогу сделать то, с чем не справились мой отец, дед и восемьсот лет последователей Пророка. – Он указал на дыру: – Камень там, внизу, – гранит. Я буду стрелять такими камнями, каждый день, каждый час. Пока эти стены не рухнут. И тогда я поведу героев Анатолии и Румелии, курдов гор, арабов пустынь, янычаров моего сердца, – он повернулся и улыбнулся их командиру, – за эти стены. И я возьму свое военное знамя и святой Коран – и вырежу сердцевину Красного Яблока.
Сомневавшиеся больше не сомневались. Противники исчезли. Все члены Совета, вплоть до великого визиря, ликовали. По долине вновь прокатились крики; солдаты, стоявшие там, смешали ряды, сбились в толпу у подножия холма, сдерживаемые только тройной шеренгой личной гвардии. Крик, заполнивший долину, удвоился, когда Мехмед вскочил на коня, выхватил отцовский меч и вновь издал боевой клич правоверных:
– Аллах акбар!
* * *
Со стен Эдирне, сквозь прорезь вуали, смотрела Лейла. Она могла бы одеться мальчиком и подойти ближе. Или натянуть одеяния бекташи, кем она некогда была – подруги янычара, – распустить волосы и храбро встречать мужские взгляды. Но все это потребовало бы от нее обращать внимание на многое, а ей хотелось сосредоточиться только на одном. На мужчине в дальнем конце долины, на судьбе, которую он создавал.
Своей. Ее. Бога.
Она не следила за ним глазами, хоть и держала их открытыми; на таком расстоянии все размывалось. Ее провидение лучше справлялось вблизи – и лучше всего, когда нужно заглянуть внутрь. Но здесь все и так ясно. Двое мужчин ее судьбы. Один на том далеком холме, без сомнения воздел к небу отцовский меч, когда начал крик, громом прокатившийся по долине и долетевший гулом даже сюда; кучка женщин, вышедших посмотреть на своих мужчин, была захвачена им и тоже кричала.
Господь велик, подумала она, отворачиваясь. И хотя все в его воле, Лейла придавала будущему ту форму, которую может придать только она. Лишь Аллах способен дать победу – но человеку могут помочь звезды и предзнаменования. А читают их те, кто одарен, как она.
Лейла направлялась к дому дочери сестры ее отца. Там лежит вся ее маскировка, там же – ее оружие. Она сбросит женские одеяния, натянет одежду юноши, стянет грудь под туникой, прикроет стройные ноги шароварами, заправит длинные волосы под тюрбан, замаскируется. Кинжал на поясе и арбалет за спиной отпугнут большинство людей. Она пройдет беспрепятственно. Даже в тот город, куда она сегодня отправлялась. В Константинополе до сих пор жили турки, поскольку торговля продолжалась даже в преддверии войны. Еще один юноша, пришедший навестить своего родича-торговца, не заслужит особого внимания.
Лейла шла по извилистым переулкам Эдирне, возбужденная окончанием одной задачи и началом другой, со своими опасностями. Но мужчина, которого она искала сейчас, другой человек судьбы, был более размыт для ее взора, чем Мехмед на другом конце долины. Именно по этой причине ей пришлось уйти. Ей нужно снова найти его.
Григория.
У людей есть свой срок. Каждый важный в ее жизни человек, янычар и еврей, приходил, когда она нуждалась в нем, а он, по-своему, нуждался в ней. Жизненно важно найти его снова, еще раз, прежде чем все случится. Окружить его оберегами, чтобы защитить.
«И чтобы увериться – он мой, и ничей больше».
Эта мысль остановила Лейлу перед дверью племянницы. Она прислонилась к двери, не толкнув ее.
Ничей больше… Лейла видела женщину в таблице, которую составила по возвращении с Корчулы. В предрассветном шепоте, в дреме после занятий любовью она получила сведения, нужные, чтобы внести его в таблицы. И отыскала женщину, в его сочетании Венеры и Нептуна, в месте для запутанной любви. «Вот почему я должна найти его, – подумала Лейла. – Я еще раз привяжу его к себе».
Она удивилась ногам, чуть ослабшим при этой мысли, легкой боли между ними. Улыбаясь, женщина вздохнула и открыла дверь.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?