Текст книги "Robbie Williams: Откровение"

Что касается сюжета собственно… У меня нет телефона Лили Аллен, я ее не знаю, только в прошлом году где-то ее видел пять минут, сказал привет. В моем саду не проводятся никакие НЛО-вечеринки. Сама мысль о них мне смешна. Да, я время от времени заглядываю, но на этом все. Теперь насчет Дэвида Бэкхема и его детей. Вы это серьезно? Я с Дэвидом встречался пару раз, но мы никогда вообще не говорили об НЛО.

В общем, вот вам практический совет: не верьте ничему, что читаете. Все выдумки. И я знаю, что вы думаете, что знаете, но, поверьте, таблоиды – это только мыло, больше ничего. А что касается того, что из-за меня «наше движение выглядит глупо», то я обещаю оранжевый шарфик никогда больше не повязывать. Это докажет, что все относятся к этой теме серьезно. По-любому… я здесь, я все читаю, я хочу информации. Как и все в этих чатиках. Удачной охоты, друзья. Р.У.».

И он добавляет коммент, чтобы все прояснить окончательно:

«А, кстати! Если никто не собирается меня фотографировать, то я и не прикрываюсь. Да, вы правы… это выглядело бы 3.14здец».

И потом еще:

«А, кстати, я и не предлагал, чтобы все к этому относились серьезно. Но судя по тредам, некоторые относятся. Знаю, я говорил, постить больше не буду, но мне дико скучно и я все утро за собакой какашки убирал. Так что отлично отвлекся…»

И потом еще, пытаясь защитить плохо скрытую матерщину:

«Простите… забыл, что это до сих пор считается вульгарным. Это мое любимое слово. Столько раз слышал, как меня им обзывали, что решил его присвоить. От него сила».

Через какое-то время, наверное, неизбежно, но это все стало чересчур уж.

«Многие были очень милы, – говорит он, – но хренова туча народу городила какую-то херню о моем участии там. Пальцы обожгло». Так что юзер Chrisonabike перестал писать посты и комменты. А Роб продолжил регулярно читать сайт, но голоса больше не подавал.

* * *

Парадоксальным образом, но когда Роб занимался уфологией, его во всей этой истории с НЛО привлекал не ответ вопрос, существуют ли паранормальные явления на самом деле или нет. Он вырос с верой в то, что конечно существуют, это для него вера, которая не подлежит проверке. Хотя бо́льшая часть его души склонялась к тому, что все это существует на самом деле, он сам очень хотел найти доказательства того, что этого не существует.

«Я хотел сам разобраться в вопросе, – говорит он. – Понимаешь, я до того не занимался серьезно этим вопросом, а с мнением противников даже поверхностно не знакомился».

И, помимо прочего, заход на территорию верующих в паранормальное в результате несколько подорвал его собственную веру. (У него вообще очень тонкий нюх на всякую гнилую ахинею.)

Но ему все еще хотелось бы верить: мир со всем этим гораздо интереснее. И у него не пропала вера в то, что наша жизнь настолько странна и загадочна, что жесткая логика и рациональный ум не все способны объяснить.

«Мне было бы грустно, если б не было всякого странного-загадочного-необъяснимого, для шапочки из фольги, – говорит он. – Вот потому я сам в эту область пошел – выяснить какую-то правду».

И он все еще надеется, что ему воздастся за веру. «Мне что, восемь лет? – говорит он. – Конечно. Уверен, немного волшебства – это все любят. Я иногда надеюсь, что это волшебство реально».

* * *

А вот другой способ сказать то же самое, способ уже чисто роббиуильямсовский.

«Вообще-то паранормальные явления уже происходили, – замечает он, хихикая на абсурдностью ситуации. – Я вот, например, продал шестьдесят миллионов альбомов – чем не пример? И уж если я такое смог сделать, то возможность жизни на других планетах…»

* * *

Сентябрь 2016 года

Однажды поздним вечером в своем сьюте в Soho Hotel, перед тем как лечь спать после еще одного долгого дня, в котором он делился с миром о том, что считает своими плохими и хорошими чертами, Роб включает мне на ютьюбе видео, которое только что нашел. Видео сделано с дрона, который летает над Танстоллом, где он вырос. Во время просмотра Роб рассказывает о самой местности и истории города.

«А вот и дом мой – с ума сойти! Улица Гринбенк-роуд… До шестнадцати там жил… А вот тут паб был… С ума сойти, да?.. И у всех окна сделаны. Везде… А здесь вот меня обидели однажды. Большой мальчик меня побил и засунул мне палку в рот, ты, типа, знай, каков траханный конь на вкус… мне десять было… а он психопат… Здесь вот мужик один жену свою убил… В этом доме траву продавали… тянуть, понимаешь… смолить… Вот тут парень один жил – нассал в банку из-под лимонада Lilt и дал мне попить. Я думал, что Lilt на вкус такой и есть, гадость такая, пока снова не попробовал – а он оказывается не теплый и без вкуса мочи… Сосед наш, песни писал, я их как-то на ютьюбе нашел, подумал, отличные какие, честно, молодец!.. А потом в одной песне: “поп-звезда, что жила по соседству, набрала снова жиру и весу”. И я такой: “о, это ж про меня, про то, что я вес набрал… ну-ну, хотел тебе помочь, но теперь уж вряд ли…” Его отец народными танцами увлекался… Вот в этих кустах темный сидр впервые… А там вот по пути сумасшедший дом, там один убил девочку в методистской церкви, а церковь вот здесь… Я думаю, что это тот, который убил ее, за мной по пятам в парке шел. И я его привел аккурат к полицейскому участку. У меня встроенный детектор опасности, а этот парень выглядел и вел себя странно. Я об этом рассказал полиции, они сказали, что ничего не могут сделать… На самом деле с переделанными окнами дома теперь выглядят шикарно…»

* * *

2008–2009 годы

Роб сам никогда не называл даты своего возвращения – даже не намекал, состоится ли оно вообще – и, по его словам, его менеджмент никак на него не давил. «Они меня оставили восвояси, – говорит он. – Никаких вопросов вообще. Позволили спокойно существовать». Позже, я думаю, он это стал ценить – как совершенно необычное проявление доверия и дружбы. «Другой менеджмент уже б задолбал наверняка, – размышляет он. Ну в смысле вот тут парень кучу денег нам приносил, а теперь жрет пирожные и за НЛО гоняется». Очень медленно, но он все же пришел к осознанию: жизнь на отдыхе – это не для него. «У меня мозги стали как швейцарский сыр, – признается он. – Я понял, что мне очень нужно что-то делать, ну хоть что-то. Мужчине нужна цель и мужчине нужно дело. Я очень хорошо понял, почему многие мужчины, выйдя на пенсию, вскоре умирают. Просто вижу, как оно происходит. Нужно мясо и кости, иначе ты просто развалишься, а я собственно тогда и рассыпа́лся. И голова обратилась на себя…»

Но даже при этом ему пришлось как-то торить путь к своему решению. Сперва он решил, что выпустит что-то из сделанной уже музыки, но никак ее рекламировать не будет. «У меня был готовый альбом, от которого рекорд-компания упала бы в обморок. Там все запикано, забибикано, припевов нет, а тексты странные», – говорит он. Он подумал, а не выложить ли просто в интернет? Его разубедил тот аргумент, что такой ход не будет воспринят как смелый и яркий, и люди скорее всего решат, что ему просто плевать на все. И публика тоже может ответить симметрично – просто проигнорирует, и все. Он осознал: если уж делать что-то, то делать хорошо. «И я такой – ну ладно, окей, немножко подожду, пока захочу вернуться и буду уверен в себе…»

* * *

Только сделав первые, пробные попытки согнать свою зимнюю спячку, он заметил, что в определенном отношении жизнь его стала проще, чем до исчезновения. В других отношениях он, возможно, потом пожалел бы о переменах, но одна трудность почти исчезла.

«Когда я начал только прятаться, одна часть меня говорила: пошли нахер эти папарацци! Никуда не выйду! Пошли они нахер! Все потому, что они и на крыше меня поджидали, и десятки машин, набитых людьми, за мной гонялись. Я же был их гонораром. И ничего я с этим поделать не мог. Это все бесило, огорчало, сбивало с толку, разочаровывало и приводило к изоляции. И я все ждал и ждал, а за эти три года, что меня не было, что-то произошло, – он смеется, цитируя группу Fun Boy Three, – наверное, судебные процессы подействовали, но, короче, папарацци исчезли. Я вышел в люди – а их нет. И сильный свет, которым они меня слепили – тоже исчез».

* * *

Когда-то он показал Айде снимки Стока в Google Earth. Про Танстолл-парк она сказала «полная идиллия». Так что пора уже было увидеть все это в реальности. Так что в ноябре 2008 года он повез ее в свое прошлое. «Волшебное путешествие, – говорит он. – Мы объехали Лондон, где слишком уж многое напоминает обо мне прежнем. Мы поехали в Сток – ну чтобы я показал Айде Сток. А там, в Стоке, народ очень добрый и дружелюбный. Я вот прям как будто в отчий дом вернулся, на самом деле. В Беверли-Хиллс люди совсем другие, сильно отличаются от жителей Стока.

В начале этого года он в Лос-Анджелесе пережил то, что сам называет «каталог разрушенных дружб». Таким образом вернуться в город детства, который его воспитал, хотя бы на короткое время, явилось идеальным противоядием.

«Я обнаружил, что мне требуется снова войти в контакт с чем-то очень реальным, настоящим, и тем, что происходило до того, как я прославился. Это мне удалось сделать в Стоке, и это было удивительно. Зашел к маме, к папе, сводил Айду в Порт-Вейл, в Танстолл-парк, показал ей дом моей няни. Посетили могилу няни, могилу тети Джо, сходили в итальянский с папой и его друзьями. Шел снег, все выглядело очень красиво. Люди Айду приняли очень тепло, с ней и со мной прекрасно обращались, и я почувствовал себя здесь своим».

Однажды они вдвоем постучались в двери дома, где Роб прожил с 13 лет до 18–19.

«Там теперь жила азиатская семья, – рассказывает он. – Они очень удивились, но вели себя очень, очень мило. Они тут же пригласили меня зайти-поглядеть. Мою спальню и гостиную они переделали в гардеробную. Они просто сделали у дома пристройку, с балконом на задах. Теперь вид у дома прям шикарный».

И в ту же поездку он купил в Уилтшире дом. Об этом он уведомил меня и-мейлом: «Похоже, немножко поживу в Блайти… ура».

* * *

В феврале 2009 Роб отвел Айду посмотреть игру Порт-Вейл с Брентфордом на домашнем стадионе Брентфорда Гриффин-парк. Был день Святого Валентина, Робу уже исполнилось тридцать пять лет. Порт-Вейл продул два-ноль, а присутствие Роба не прошло незамеченным. Толпа стала ему петь. То, что, как им казалось, он должен знать.

Больше ты не знаменит!

Больше ты не знаменит!

Не будем обращать внимание на парадокс. Тот факт, что они узнали Роба и потрудились его подразнить, полностью опровергает спетые слова. Тем не менее, это показатель кое-чего.

«Меня все это рассмешило, – говорит он, – ну как же – вот обычная публика обо мне говорит, вот так она меня воспринимает, и это странно».

Он ответил в тему.

«Я запел: куплю всех вас и превращу всех в Tesco. И потом: у меня больше фанов, чем у ва-а-а-ас…»

Но все равно – тут было над чем задуматься.

Больше ты не знаменит!

Напрашивался, понятно, вопрос: Роба больше беспокоило то, что это правда, или то, что это не правда?

* * *

Он говорит, что был один особый, довольно случайный, момент, когда он понял, что на самом деле очень хочет вернуться. Он ехал в машине в Лондон и слушал хит-парады на радио… он даже не может точно сказать, что в том моменте было такого особенного, кроме того, что он вдруг понял. «Как-то на меня повлияло, что вот хит-парад этот играет, а мы едем в Лондон, и меня вдруг пробивает: да, я должен вернуться и работать», – сказал он.

И конечно, вместе с такой уверенностью пришел страх. Что если то, что сломалось в конце 2006-го – что бы там ни сломалось – так и не починили? Или, говоря проще, примитивнее – что, если можно разучиться быть поп-звездой?

«Я всю свою карьеру провел в страхе, но всегда умел его скрывать за маской. А теперь я не мог снова, грубо говоря, сесть на велосипед, я не знал, где механизмы, где педали, и маскировка моя свалилась. Раньше я, садясь за руль, как-то все делал и делал и ехал, по крайней мере. Мышцы сами работали. А теперь столько времени прошло… а вдруг мышцы не уже не заработают? Что если люди увидят, что происходило?»

Глава 4

Ноябрь 2016 года

Роб и Гай Чемберс сидят на соседних креслах частного самолета, несущего их из Германии, и болтают. Они вместе пуд соли съели, но десять лет не общались, и Гай почти никакой информации об этих годах жизни Роба из первых рук не получил. Иногда что-то из тех лет всплывает. Как сегодня.

Роб объясняет ситуацию с одним концертом 2009 года – он тогда согласился, прервав свое изгнание, выступить живьем на Electric Proms (фестиваль BBC. – Прим. пер.), но почему-то, когда дата уже приближалась, вдруг сорвал свой камбек.

«Я уезжал из Нью-Йорка, отработав там с Take That», – рассказывает он. В тот момент пятеро участников группы воссоединились – тайно, людям об этом только предстояло узнать. «…И я понял, что мне надо пойти и сделать вот это большое дело, которое меня переполняло и вселяло ужас». Вселяющее ужас переполняющее дело – это быть Робби Уильямсом, который после долгого отсутствия вот-вот должен был начать рекламировать свой новый альбом Reality Killed The Video Star. «Мы с парнями отлично провели время, я там чувствовал себя в полнейшей безопасности. И тут надо делать то, к чему не готов совершенно. Ну я и соскочил. А тут получилось, что на “X Factor” прозвучала Bodies, и это меня просто…»

«Да, помню, смотрю я “Bodies”», – начинает Гай.

Роб тут же перебивает его: «И, помню, еду из Нью-Йорка и думаю, что вот не хочу это делать, совсем».

Перебил Гая он, кстати, не просто так.

«М-м-м-м», – мычит Гай.

Роб глядит на него. «Вот только не говори сейчас то, что собираешься сказать», – говорит он с умоляющими нотками в голосе. Сейчас их отношения безоблачны настолько, насколько вообще возможно, но есть много всяких недостатков с обеих сторон. Один заключается в том, что Гай – и это долгая история – говорит вещи, которые Роб находит неприемлемым и раздражающим его. С другой стороны, при этом Гай никогда толком не понимал, что это за темы и почему они создают Робу проблемы.

Вот сейчас как раз такой момент наступает.

«Откуда ты знаешь, что я хочу сказать?», – говорит Гай, одновременно и удивленно, и слегка возмущенно.

«Ну давай, говори!»

«Да не буду», – мрачновато бросает Гай.

«Говори! – Роб настаивает. – Давай. Выскажи. Я тебе скажу, откуда. Значит, ты помнишь, как смотрел Bodies…»

«На “X Factor”», – осторожно подтверждает Гай.

«Иии?»

«…И… подумал…», – Гай как будто проверяет каждое слово, не оскорбительно ли оно, – «…что странновато».

Роб издает крик победы: «Вот поэтому-то я и не хотел, чтоб ты говорил то, что собирался!»

«Нет-нет, твое исполнение», – говорит Гай, уверенный, что Роб неправильно понял.

«Йес!», – кричит Роб и разражается хохотом: ну как же ситуация ухудшается!

«Прости… прости, – говорит Гай, теперь и нервничающий, и смущенный тем, куда его занесло. Ну чего ж так плохо-то?», – спрашивает он.

Роб вздыхает.

«Ох, прости», – просит Гай. И я думаю, что его извинение совершенно искренно, хотя подозреваю, что он не до конца понимает.

Роб объясняет: «Дело в том, что тогда определение “странноватый” очень больно ранило меня, и тогда мне пришлось остановить всю промо-кампанию, и вот именно это я и имел в виду, когда ты начал было высказывать свое мнение, и потому я прервал тебя, потому что мне ясно совершенно было, к чему ты клонишь, а стыд тот вспоминать снова я не хотел».

«Ох. Да уж, прости меня».

«Теперь понятно?»

«Теперь да».

«Потому что до сих пор и стыдно, и ранит».

«Окей, но я не…»

«Потому я и захотел остановить все промо».

«Ах…»

«Потому что не чувствовал себя в безопасности».

«Ясно».

«Да уж, напуган был».

«Ага».

«Не чувствовал органики больше. То, что делал – как будто не моя вторая натура больше».

«Ага. Но ведь и песню эту довольно трудно живьем исполнять?»

«Тогда, Гай, любую песню было трудно живьем исполнять».

«Ох ты».

«Ну вот само исполнение только – я не понимал, как его делать. Все казалось неправильным. И да, раньше-то BBC сжигали пленки с передачами, а теперь-то все на века, навсегда».

«Точно», – соглашается Гай.

* * *

Июнь – октябрь 2009 года

В начале процесса студийной записи альбома Reality Killed The Video Star – за месяцы до того момента, когда придется предстать перед публикой – Роб говорит продюсеру Тревору Хорну о своих предпочтениях в работе.

«Ну так в какие часы хотел бы работать?» – спрашивает Хорн.

«В пятничные», – отвечает Роб. Хорн хохочет, но Роб не шутит.

«Нет-нет, – уточняет он, – я именно по пятницам прихожу в студию».

Опытным путем он пришел к выводу, что лучше всего появляться в студии в конце недели на пару часов и слушать, что сделано за это время. Чтобы высказать свое мнение, дать советы и допеть, где требуется. А потом исчезнуть на следующие семь дней. «Это всегда выглядело таким взрослым процессом, – говорит он мне, – заходить в эти большие студии, где профессора поп-музыки занимаются твоим альбомом. Я в этой ситуации чувствую себя несколько излишним». К концу года Роб все чаще будет рассказывать журналистам этот анекдот «работаю только по пятницам». Его совершенно не волнует, что в нем он выглядит как какой-то сторонний наблюдатель, пассажир – при создании своего же собственного альбома. При том что это и не правда, и вообще смысл тут в другом совершенно. Главная причина, почему Роб не считает нужным присутствовать при кропотливейшем труде доведения альбома до финала – помимо того, что у него немного терпения не хватает для такой работы – заключается в том, что он считает, что уже сделал бо́льшую часть работы. И в этом гораздо больше правды, чем читатели анекдота про «пятничные часы» могут себе представить. Например, хотя вклад Хорна впечатляет, сделанные им песни получают более высокое качество и вообще становятся лучше, но если сравнить окончательные изданные версии и первые варианты, записанные Робом в спальне его лос-анджелесского дома, окажется, что они в сущности не так уж и различаются. То есть не только сами песни, мелодии и слова те же, но, в большинстве случаев, сама основная структура и аранжировка сохранены.

Если в волшебном чемоданчике успешного эстрадного артиста один «инструмент» – это умение приписывать чужие достижения себе, то Роб в этом смысле эдакий мастер наизнанку: он часто не считает свое заслугой свои же реальные труды.

* * *

Первые месяцы записи Роб придерживается своего пятничного расписания. Но потом начинает все чаще и чаще наведываться в студию, где альбом доводят до ума – в студийный комплекс Тревора Хорна Sarm West Studious в Ноттинг-хилле. Не то что бы он проводил бо́льшую часть времени в обширной студии наверху, где осуществляет свою деятельность поп-профессор Тревор Хорн. Есть еще мелкая комнатка без окон внизу. Там-то я и нашел его в первых числах июня.

Там также Денни и Келвин. Они ссутулились над компьютером, делая для одного проекта ремиксов микс на песню “Welcome To The Pleasuredome” группы Frankie Goes To Hollywood, оригинальную версию которой записывал как раз Тревор Хорн в этом самом здании двадцать пять лет назад. Роб со своим лэптопом.

«Тут как конец четверти, – объясняет Роб. – Все прогульщики на спортплощадке собрались. Знаете ж, как круто в школе, когда все занятия отменили? Вот мы все и здесь, в зале, ведем себя, как шестиклассники, хотя сами в шестой еще не перешли».

В данный конкретный момент Роб набрасывает трек-лист альбома и планирует свой следующий свинг-альбом, альбом, до которого еще четыре года. Любой человек, поживший в его мире, узнает эту схему: когда уже подходят сроки выпуска проекта и напряжение нарастает в связи с этим, его внимание как будто переключается на следующий, или даже – на еще более далекий. Близких это немного бесит: в то время как они делают все от них зависящее, чтобы привести текущие планы в исполнение, его энтузиазм где-то далеко, а внимание занято чем-то другим.

Мне кажется, что отчасти этот его импульс искренен, его подогревают амбиции и движение вперед, но в то же время – это, несомненно, защитный механизм и некая форма отрицания, способ избежать давления, приходящего вместе с признанием самому себе в том, сколько всего зависит от того, что вот-вот произойдет.

Он откидывается назад. На уме у него, тем не менее, явно – возвращение к публике.

«Ну в общем так, – объявляет он, – я буду реформировать. Себя».

С оригинальным составом? – спрашиваю я.

«Нет, – говорит он. – Иных уж нет».

На секунду появляется Тревор Хорн, чтобы доложить Робу о ходе реальной работы над альбомом в студии наверху. После этого Роб читает электронную почту, читает пост на AboveTopSecret о том, что двадцать разных внеземных цивилизаций наблюдают за Землей, и копается в Spotify, который для себя открыл недавно, в поисках странных каверов своих песен. Находит Angels в виде григорианского хорала. «Представьте себе, все эти милые люди поют песню, родившуюся в грязном уме», – говорит он.

После такого долгого занятия всякой ерундой он поднимается наверх, чтобы послушать, чего Тревор добился от «Bodies», песни, про которую он запоздало понял, что она может быть успешным синглом.

«Какой шум, – слушая песню, говорит с воодушевлением Лол Крим, человек из музыкального круга Тревора. – Отличный шум!»

Робу все нравится, но он как будто бы думает о чем-то другом.

«Вчера видел фотку свиньи в море, – говорит он Тревору. – Хочу такую. Морскую свинью».

«Морскую свинью? – переспрашивает Тревор с легким удивлением в голосе – настолько легким, что ты понимаешь, что он привык к таким разговорам. – И зачем она тебе?»

«Это те свиньи, которые плавают, – Роб произносит это так, как будто это и есть совершенно исчерпывающее и правдивое объяснение. – Их кто-то натренировал».

Тревор замечает, что свиньи вообще животные довольно агрессивные. Роб кивает.

«На меня одна такая набросилась, когда я на мопеде ехал, – говорит он. – На Юге Франции. Я пьяный был. А свинья за мной гналась. Дикий хряк». Последняя фраза виснет в воздухе, и секунду спустя Роб – такой уж сегодня день – добавляет: «Ну, как песня “Duran Duran”». (Дикий хряк – wild boar, обыгрывается название песни “Wild Boys” группы Duran Duran. – Прим. пер.)

* * *

На следующей неделе он – в уилтширском доме готовится к первой фотосессии со времени возвращения к публичной жизни. Его гримируют в автобусе Winnebago, припаркованном у ангара для вертолета, который стоит на подъезде к основному дому. (Чтоб было понятно: у Роба нет вертолета, как нет у него ни намерения, ни желания его приобретать; именно поэтому предыдущий владелец дома построил данное укрытие. В следующие годы в ангар будет использоваться как помещение для репетиций группы.)

Робу говорят, что нужно одеваться.

«Погодите-ка, – говорит он таким тоном, как будто все вдруг начало происходить слишком быстро. – Три года уже прошло».

Медленно настраиваясь, он поворачивается к своему парикмахеру Оливеру Вудсу, которого все называют как Олли:

«Я тебе говорил, что я теперь мало о себе говорю? Сейчас расскажу».

Днем заходит Роберт 3D Дель Найе из группы Massive Attack. У него на этой съемочной площадке друг работает. Они с Робом не виделись с 1995 года, и 3D говорит, что опасается того, что вдруг он у Роба ассоциируется с потерянным временем.

«Я с тех пор в рехабе два раза был», – говорит Роб.

«Да уж, всех нас немного потрепало…» – признает 3D.

Они немного рассказывают друг другу о свои грядущих альбомах. 3D замечает, что на альбоме его группы спел Гай Гарви из группы Elbow.

«Он дал мне по башке пятьдесят раз, но я их люблю», – говорит Роб.

Роб спрашивает, какое название своему альбому дадут 3D сотоварищи. Тот пока не знает и адресует аналогичный вопрос Робу.

«Реальность убила звезду видео», – отвечает Роб.

«Да ты что, серьезно?» – удивляется 3D.

Это название, Reality Killed The Video Star, взято из старой песни Роба, которую он так и не выпустил. Песня была написана об одной подружке-тинейджере, которую он годы спустя встретил в Лос-Анджелесе. Он долго колебался, стоит ли давать альбому такое название. Вариантов у него было много. Ближе к ночи Роб откроет свой комп и зачитает мне их. Разные, серьезные и не очень: Il Protagonista (долго рассматривал как главного кандидата, но потом склонился к мнению, что «слишком уж претенциозно»), The Protagonist, Let Me Underwhelm You, The Very Best Of Luke Moody, Singing And What Have You, Me Singing («какое-то время первый кандидат»), Robbie Williams and the Cock Of Justice («тема Гарри Поттера», услужливо поясняет он), Politebox, Give Him Another Chance, Look Don’t Make Me Beg, Hop On, Look Just Let Go, Girlfriend In A Korma («Подружка в курме» – пародия на название песни «Girlfriend In A Coma», «Подружка в коме» группы The Smiths. – Прим. пер.), Brunch, Captain Starlet, I Love You («никаких приколов и издевательств, я вообще редко язвлю, а “Я тебя люблю” – это просто хорошая позитивная фраза»), The One Who Done Angels, The Demos Were Better, The End Is Nine и The Very Best Of Roger Whittaker.

* * *

По мере приближения камбэка – и я предполагаю этот альбом всамделишным камбэком, хотя Роб вскоре узнает, что, начиная с определенной точки карьеры в поп-музыке и до конца жизни каждый твой альбом будет считаться «альбомом-возвращением» – он говорит мне, что один из его мотивов для возвращения, который все усиливался – это отменить всю ложь, что разрослась в его отсутствие. Если просто скроешься от публики – это еще не значит, что на тебя перестанут вешать ярлыки. И этим мир занимался очень активно.

«Много неправды, и это меня беспокоит. Хотел бы, чтоб ее не было, но… – сухой смешок, – …я ж, сука, знаменитость, эмоционально неустойчивый. Все такие “не слушай ничего, не получай…” А я получаю. И меня это беспокоит. Очень сильно притом. Когда они говорят, как плохо пошел альбом Rudebox, как у меня дела неважно, как я отчаянно хочу снова петь в Take That и вот это все – это меня нервирует. Но каким-то странным образом это же мне и дает энергию вернуться и со всем разобраться».

Помимо этого, говорит он, он осознал, что хочет вернуть не славу, а – успех. В идеальном мире он был бы менее знаменитым, но более успешным.

«Ведь привыкаешь-то не к славе, а к успеху. От него зависимость. Как ты знаешь, у меня зависимость ко многим вещам. Одна из них – успех».

* * *

В конце недели в лондонской студии у Роба происходит один не очень приятный разговор. Он подружился с Клайвом Блеком, бывшим менеджером в рекорд-компании, в настоящее время менеджером Тревора Хорна. Однажды вечером они сидят в офисе Блека, и Роб понимает, что тот очень хочет высказать ему какую-то горькую правду. Он-де видит, что Роб испытывает своего рода творческий кризис, и приводит в пример Рода Стюарта. Роб пересказывает это так:

«Он сказал: “Ну, Робби, ты ж знаешь, чего Род Стюарт перестал песни писать? Потому что его дневник превратился в фигню. Раньше-то у него крутые записи в дневнике были – типа как он трахает телок, пьет, все расфигачивает вокруг, а потом он женился, пошли дети, и тут дневник уже тоска. И вот ему песни пишут уже другие люди, верно?” Ну и пошел вещать… и совсем меня убил. Ну, понимаешь, вот это вот “фокус в том, чтобы знать, чего хочет аудитория…” Я думаю, он решил, что мне хочется услышать правду, потому что мне типа правду никто не говорит».

Роб вышел из его офиса рыдая:

«Я плакал потому, что подумал, что это правда. Я был раздавлен».

А потом он, немного обдумав, заключает, что слова Клайва Блека – это глупость совершеннейшая.

* * *

Внизу, в комнатке без окон, Роб со своего компьютера читает на AboveTopSecret то, что ему действительно нравится.

«Там такой очень милый тред под темой: “Они сделали карту звезд и луны… а мы называем их пещерными людьми?”, – произносит он вслух, и себе, и всем вокруг.

Тред посвящен доисторической астрономии, которую, как полагают некоторые исследователи, они разглядели в пещерных рисунках во Франции, но мозг Роба уже по-своему обрабатывает эту информацию.

«Прям строчечка для песенки», – бормочет он.

* * *

В студию приходит Айда, и он делится с нею новейшей идеей.

«Думаю сделать тату, которое просто – “тату”», – говорит он.

Она дает добро и, наверное, только потому, что, по ее мнению, в данном случае тут низкий уровень опасности.

«Но надо, – предлагает она, – написать с какой-нибудь ошибкой».

«С двумя “т”, – соглашается он. – Вот так и сделаю».

Она с улыбкой кивает, разумно полагая, что этого никогда не произойдет.

* * *

В студии наверху Тревор просит Роба поработать над песней “Morning Sun”. Песня изначально написана давними соавторами из Стока, но произошло много изменений – пытались создать такой текст, с которым Робу было бы удобно, с которым у него был бы личный контакт. Первая его удача – понять, что это может быть песней о депрессии. Какое-то время в тексте упоминался мистер МакКаррен, школьный учитель богословия у Роба.

Но Роб все еще не доволен песней, и на этой неделе он сочиняет текст вместе с соавтором, который по иронии судьбы – отец Клайва Блека, заслуженный поэт-песенник Дон Блек. (Дон Блек, помимо многих других, написал стихи к “Diamonds Are Forever”, “Born Free”, “Ben”.) Теперь Тревор хочет, чтобы Роб спел один из последних вариантов текста. И он поет:

 
Дары господа, то, что они есть
Сияют для потерянных и самых одиноких
Кто не может преодолеть это…
Мне всегда от жизни большего хотелось
Но у тебя аппетита нету
 

Но он не перестает менять слова и строки. Ему что-то не нравится, что-то все еще не так.

На следующей неделе они с Айдой едут отдыхать на Багамы; с ними также несколько друзей и его отец. Когда Роб катается на водном мотоцикле, он получает СМС от друга – умер Майкл Джексон. Первая реакция Роба – наверное, понятная… для человека, которого «хоронили» – ошибка или розыгрыш. Выясняется, конечно, что это правда.

Роб, конечно, знает, что жизненные достижения Майкла Джексона совершенно удивительны, но к его музыке у него нет какой-то сильной привязанности. Но он понимает, что в ином плане между ними есть общее.

«Меня задела история про его таблетки – плавали, знаем. Я в общем к тому же подошел довольно близко. И это меня испугало. Потом я задумался о его детях, о других Джексонах, и мне вдруг так жаль его стало, так грустно, из-за того, что жизнь с ним сделала, что он с собою сделал и как люди позволяли ему таким быть. Думал о себе в турах, зная, через что он прошел, зная, что он на самом деле не хотел ездить в турне. Просто несколько параллелей…»

После отпуска он возвращается в студию и, принимаясь вновь за “Morning Sun” – «после долгой бессонной ночи сколько звезд ты дашь луне?» – он наконец начинает понимать свою собственную песню.